сегодня очень грустно, мне хочется разгадать тайну Василия Ивановича Тулузова из "Масонов" и завернуться в папин свитер.

hush

Белесоватый

Последние слова Тургенева: "Прощайте, мои милые, мои белесоватые". А у Толстого: "Не понимаю" (Есть варианты). Ибсен, пролежав несколько лет в параличе, привстал, сказал: "Напротив!" - и умер. О. Люмьер, в 92 года (1954): "Моя пленка кончается". Кант: "Das ist gut". Ср. у Юшневского на могиле в Иркутстке: "Мне хорошо. - Последние слова покойного". Наоборот, Ахматова, после камфора: "Все-таки мне очень плохо". Н.Я. Мандельштам к сиделке: "Да ты не бойся". Последние слова Эйнштейна остались неизвестны, потому что сиделка не понимала по-немецки.

***

Б. хотел сказать, умирая: "Plus de dance, encore plus de dance". Почему-то меня это очень волнует.

 

- как будто я повернусь спиной, а ты скажешь, что меня нет.

Я ХОТЕЛА ПИСАТЬ О ТЕАТРАЛЬНОМ МАРЕВЕ "МАДАМ, ЕЩЕ,,,", О ТОМ, КАК СУХАНОВ, С ЕГО ЧЕКАННЫМ, БАЛЕТНЫМ, ПЛАВНЫМ ШАГОМ НЕКРАСИВ И КАК ПРЕКРАСЕН _ ТАК, ЧТО СТРАШНО МОРГНУТЬ, СТРАШНО ПОТЕРЯТЬ, О ТОМ, КАК ОНА, ГЕРОИНЯ, ЗАРАЖЮЩЕ СЧАСТЛИВА СВОИМ СНОМ, КАКАЯ ОНА ВНУТРЕННЕ ВИХРЕВАЯ И НЕЗАБЫВАЕМАЯ, ЧТО ЭТО СПЕКТАКЛЬ О ТОМ, КАК НАЧИНАЕТСЯ ЧУДО
ОНА ЗАСЫПАЕТ В ОБНИМКУ С ГРАММОФОНОМ, КОТОРОМУ ТОЛЬКО ЧТО ПОДПЕВАЛА, И ВДРУГ ЗА ДВЕРЬЮ МЕЛЬКАЕТ ТОНКАЯ ТЕНЬ В ЦИЛИНДРЕ, В ПЕЛЕРИНЕ И ПРИ ТРОСТИ, ТЕНЬ ГИБКИМ ГОЛОСОМ ГОВОРИТ ЕЙ: "НУ, СПОЙТЕ ЖЕ ЧТО_НИБУДЬ, МИЛОЧКА МОЯ",
И ДО САМОГО КОНЦА НЕ ПОНЯТНО, СОН ЛИ ЭТО, ЧУДО ЛИ ЭТО ИЛИ НА САМОМ ДЕЛЕ КОКАИН _ А ЕСЛИ ПОСЛЕДНИЙ, ТО ПОЛУЧАЕТСЯ, ЧТО НЕ ЕЙ СНИЛОСЬ, А ЕМУ,

ка-ак причудливо лунеет мрамор, вглядитесь

Облепиховое мыло, ромашковый чай с яблоком и корицей, ржаные лепешки, кофейно-апельсиновые леденцы, говорите шепотом, пожалуйста, критическая точка - 14:30, я начинаю неудержимо спа   , для обывателей, для простых лягушек форма политической власти не так важна, а после - еще больше, вхожу в магазин просто так, погреться, поглазеть, понюхать, нечаянно пролила себе на руки океанический гель с осьминожкой на флаконе, представила тело женщины из сдобного теста (от прикосновений остаются нежные лунки), купила облепиховое мыло, ромашковый чай с яблоком и корицей, апельсиново-кофейные леденцы и пошла слушать Вертинского и смотреть крошечный, стильный спектакль-сон о чуде.

Мне восемнадцать, в метро я шла, улыбаясь, собакой остроглазой, за знакомым рюкзаком на незнакомой спине, ночью на пароме Турку-Стокгольм ходит вереница муми-троллей, а в "залах ожидания" (несколько евро за место) ворочаются почти полностью закрытые спальные мешки, изредка испуская душные вздохи, в пустых  ресторанах на скользких танцполах под далекое, угадываемое  подошвами движение волн, не помню с кем, кола за пять марок и тонкий лист лимонно-желтого сыра на завтрак, заблудиться в розово-коридорных недрах, спотыкаться о  спящих, с разбега на девятую палубу и онеметь, окаменеть - внизу движутся льдины, моря нет, островки с привязанными лодками в темноте не видны.

ой делать что нашла внезапно музыку своего питерского, четырнадцатого лета

до дк первой пятилетки полчаса пешком вдоль канала, мой мастер-класс в два, я всегда опаздываю, потому что мы не спим по ночам, а утром я выхожу в коридор и в полумраке повторяю диагональные отрывки - коридор длинный, можно разбежаться, только б не удариться о стены или о горничную, которая выворачивает из-за угла. наш преподаватель мулат по фамилии Angel, который очень огорчается, когда кто-нибудь отлынивает, и которого мы просим передать приветы в наши разные города по-русски и он очень волнуется и путает слова, и я вбегаю на седьмой минуте, кидаю свой пропуск на стол и встаю в последнем ряду, а он подходит, берет за плечи и ведет вперед, и от стыда мне некуда деться, только тянуть ноги и не стонать, как стонут другие. потом он уходит, наш сияющий Angel, вместо него появляется Андриянов и, вежливо глядя в сторону, пока женщины переодеваются, говорит - Раздевайся обратно, сейчас немцы будут.

Немцы кладут нас всех на пол и говорят: - Дышите. Дышите. Ра-а-а-а-а-а-а... дышите, дышите, - а-а-асссс... - свистит беловолосый немец, подходит, берет за ногу и мягко ведет в сторону, заставляя свернуться в клубок. - Хорошо, - говорят немцы. - Лежите. Слушайте.

http://www.kimmopohjonen.com/nav.php?url=reco.html

"Летатель вниз головой"

по-жа-луй.ста.

вечером шагала от троллейбусной остановки и увидела - между плитами - лежащую в грязи - мертвую пчелу.
На фасаде театра Дуровой плакат - открытие сезона 1 октября.
Коренастый и пьяный, спит, заняв все сиденье, внезапно просыпается и влажно шепчет на ухо: - Все, все, я уже выхожу, я больше не буду
и забывает шапку на сиденье.
и асфальт пестрит, и руки я сжимаю в кулаки, и кажется, что все застыло в нечаянном, хмуром, нелётном лете.
Вечером же сидела на скамейке, готовясь почитать де Ренье, как вдруг увидела - кто-то идет. Не просто мимо, а с намерением, значит, идет. Ко мне. Совсем забыла, что они бывают в Лите по вторникам и, вся такая интересноодинокая, осталась на полчаса разговаривать. Тая и Лисс шептались и говорили, что им нравится Лит. Кел нависал и рассказывал про фотографии. Не люблю когда надо мной нависают, думала я, и смотрела, как Лисс залезает на сугроб и проваливается.
дорогой ли.ру. давай мы с тобой будем честными. что я хочу тебе сказать.
- уступлю не я, - говорит нам сегодня а.е. - уступите вы.
не помню, по какому поводу он это сказал, я думала о змеях в тот момент. не хватает аргументов.
потом спускалась в переход и поняла, что я хочу жить всегда.
не вечно. я не хочу жить вечно.
я хочу увидеть все вчера. сначала замахнулась на все вчера, которые были у человечества, но потом, конечно, дошло, что мне нужно не любое абстрактное чье-то вчера. я знаю, что мне нужно. и я помню момент, когда я точно начала знать, что мне нужно господи какой во всем этом толк.
сидишь, значит, ночью на окне, за спиной jacque brel хрипло вальсирует сам с собой и те самые бабочки рвутся из живота, через горло, в запаздывающих на полтакта выдохах; представляете - дышать бабочками

 

наши встречи минуты, наши встречи случайны,
но я жду их
люблю их
а ты?

1.
сегодня утром дочитала роман николь краусс "история любви".
какое банальное название, думала я в прошлый вторник. обманулась, конечно.
это не книга о писателе Лео Гурски.
Это не книга о писателе Лео Гурски, который любил девочку по имени Альма, которая уехала в Америку, о писателе, который никогда не говорил со своим сыном, но отмечал маршрут к его дому на карте, о писателе, который нашел слова для всего на свете, а в бумажнике на всякий случай носил записку: "Меня зовут Лео Гурски. У меня нет родных. Пожалуйста, позвоните на кладбище "Сосновая поляна". У меня есть место в еврейской части кладбища. Благодарю за участие".
Это не книга о девочке Альме Зингер, которую назвали в честь героини "Истории любви" и которая хочет стать человеком, который способен выжить в диком месте при отрицательной температуре, о девочке, брата которой никто не звал иначе как Бёрд: однажды он выпрыгнул из окна второго этажа, потому что думал, что он ламедвовник, т.е. один из тридцати шести праведников, которые всегда живут на земле.
Это не книга о Цви Литвинове, который сел на пароход и оказался в Чили, и потом, много лет спустя, теряя землю под ногами, думал: "Морская болезнь", который писал некрологи, а потом потерял всех своих родных, когда они оказались в Польше в то время, как туда вторгся Гитлер, и его жизнь с этой правдой была похожа на жизнь со слоном: в маленькой комнатке каждое утро приходится протискиваться мимо этой правды, чтобы попасть в ванную.
Это не книга о том, что три удара значат "Ты живой", два удара "Да", один удар "Нет", не о том, несколько часов позирования в художественном классе платят пятнадцать долларов и не о том, что ты можешь открыть все замки в городе, но не виден на фотографиях.
ну, понятно, думаю, что я хочу сказать.
это книга о любви.

***
отрывок из дневника Бёрда. Вверху каждой страницы он пишет имя Б-га.
"Если бы Альма знала о том что дложно случиться я думаю она бы так не расстраивалась что я написал имя Б-га в ее тетрадке. Я прочел все три части Как выжить в диком месте и они очекнь хорошие там много интересных и полезных вещей. Одна часть про то что делать если будет ядерный взрыв. Хотя я не думаю что кто-нибудь сбросит ядерную бомбу но на всякий случай прочел все очень внимательно. И решил что если ядерный взрыв произойдет до того как я приеду в Израиль и все засыплет пеплом как снегом я буду делать ангелов. Я смогу заходить в любые дома куда захочу потому что никого уже не останется. В школу я ходить не буду но это не страшно потому что в школе нас не учат ничему важному например что будет после того как мы умрем. На самом деле я просто шучу потому что никакого взрыва не будет. Что действительно будет так это потоп".

2.
видела сегодня книгу, где почти все тексты Трисмегиста. переведенные. еле сдержалась.
вместо этого купила старый второй том "отрочества", чтоб отослать мам, которая очень тоскует о детстве и не только о своем.

3.
есть некоторые вещи, на которые не хватает дыхания.
ты сидишь в кресле, но его все равно нет.

"B" comme Béjart.
в детстве Морис Бежар был удивительно красивым ребенком. с недетским, хищным лицом и суровым взглядом. и длинными, удивленными губами. ему никто не запрещал танцевать, но и не помогал - никто. он играл на набережной вместе со своими братьями, одетый в длинное темное пальто. скакал по траве, изображая орла. он родился первого января 1927 года, и сегодня я видела, как он сидел за кулисами, перед премьерой одного из своих балетов ("Свет"). он не кажется старым когда танцует перед зеркалом. у него все еще хищное и прекрасное лицо. но когда его закидывают вопросами напряженные журналисты, когда нарушаются его планы, когда он остается один он выглядит потерявшимся.
перед каждым новым балетом он испытывает ужас.

***
Выйдя сегодня из дома я превратилась в человека, который несет велосипедное колесо.
Никто не знал, куда и зачем он несет его, откуда оно взялось и ржавое ли.
утром мы с Тибетом танцевали под водой, потом я пропустила пять поездов, записывая разных детей, потом приехала в театр и поняла, что забыла перевести часы. что уже без десяти двенадцать. что я безнадежно опоздала, пролетела и со встречей, и со сказкой теней, получила четыре бессмысленных часа и восемь обзывательных прилагательных.
Компьютер перевелся автоматически, перед уходом я видела, что на часах 10:57, но подвоха не заметила. Ничего не заметила.

***
в любом случае, после фильма про Бежара, я взялась за дело.

by D. Tibet.


when you told me
you heard the winds cry
and then you told me
you felt the seas die
and then you showed me
the flight of seagulls
and whispered gently
the party is over
then
then i knew it was time

you looked so tired then
bereft of beauty
i knew that long ago
your heart had stopped
but all this beauty
but all these shadows
as if to say yes
to life was pointless
and then
then i knew it was time

in a small park
just down from Soho
you gestured wildly
but meaning nothing
and all the fountains
shouted surrender
and all the trees bowed
at my betrayal
and then
then i knew it was time

no words have substance
no words are better
than when i held you
ragdoll defeated
so drained of bright light
so full of hatred
with your soul crumbling
parted for flowers
i should
have you told
it's just time

and then we looked up
urbi et orbi
i saw the stars merge
over St. Patrick's
you said i am finished
i am mist and foglight
and slipped so sweetly
into your grace
if only
if only it was only time

and now it's eight years
since i last saw you
and all the starlight
is now as nothing
the letters all burned
the kisses complete
and all the coupling
long forgotten
and you long dead
damned or forgiven

it was no dream

Дэвид Тибет.
Как найти мне слова, чтобы описать его голос, чтобы описать эту туманную, прохладную песню, где он водою льется на серую землю, серые улицы, люди обязательно идут где-то рядом, а их не видишь, и свежая, чуть тусклая в этой осени зелень, такие у этой песни цвета:
and now it's eight years
since I last saw you
тихое пианино, тихие шаги, все тихое, все приглушенное
and then you told me
you felt the seas dying
и это далеко не боль, не боль это вовсе, это "Beauty that must Die", как у Китса, такая хрупкая, такая стеклянная красота, как дождевая капля, застывшая в полете, сквозь нее, в ней ты все это видишь, а затем она мчится дальше, и - разбивается.
the flight of seagulls
это Англия и застывшее время между полуднем и файв-о-клоком, это черные птицы, и моря, которые ты можешь только feel, но не видишь,
это тот ряд образов, что встает перед глазами.
Его голос и пианино: сплетаются, как веревка вплетается в кроны ив, тебя ласкает и покачивает, как в больших ладонях, тебя увлекает, и эта песня - как будто тот миг, когда пришедшая волна, лизнув берег, отходит назад, и твои ноги медленно погружаются в песок, оседающий прямо под ними. Ускользающее дыхание.
И где та Англия? И где та женщина?

мам часто звонит и говорит - ты хорошо ешь? ты достаточно спишь? почему тебя нет дома по вечерам?

я хорошо, отвечаю я, и все хорошо, и по вечерам я сплю, поэтому не могу взять трубку - занята очень, видишь, сны смотрю.

очень боюсь собак, которые стаей живут около метро, а в это время, в полночь, там никого, кроме собак и бомжей, и еще кто-то невидимый играет на аккордеоне за углом, где я никогда не бываю.

на премьере сегодня спал швыдкой, смеялся дибров, неприятно улыбалась долгина. артисты пели и плясали, я думала, что за спектакль от смехова можно и не волноваться, но все оказалось очень странно. абсурдный реализм эрдмана пропал, осталось - где-то одно, где-то другое, но все рамтовские премьеры в этом году выходят очень тусклые.  

у нас всегда больше слов, чем информации, которую мы хотим на самом деле сообщить.

я только хотела сказать, что чай отдает болотом.

 

Вот я трогаю тишину,
только в ней остается немножко
несказанного...

мне кажется, я очень много потеряла в этом сентябре.

мне также казалось прошлой весною, когда я проснулась утром и услышала, как над самым домом летит, снижаясь, самолет. звук самолетных двигателей с детства кажется мне одним из прекраснейших звуков на свете. (крафтверки записали диск - одни самолеты, взлетающие, садящиеся - и я его только один раз слышала). я вылезла на подоконник и можно было прочитать имя самолета на его боку - так низко он летел. станция шереметьевская. сорок минут в электричке. мимо сосен и конюшни. я проснулась на чердаке. долго искала одежды и дивилась, как никто не свернул себе шею на ужаснейшей лестнице. лестницу украшала какая-то шкура и чучело черепахи. всюду спали люди. везде осел вчерашний судорожный смех. во всю ночь этот смех. всю ночь в окно светил фонарь, а с утра начались самолеты. я проснулась. потом проснулась еще раз, когда за завтраком черствый хлеб выскочил у меня из рук и ускакал на другой конец стола. все ели конфеты и снова смеялись. с утра все были немного незнакомцы. я была в зеленой пижаме и вишневом кимоно, которое с кого-то сняли. сидела на кровати, много слушала и мало говорила. с утра.

я не понимаю, как можно не помнить. я часто забываю имена чужих героев. помню, что было напечатано в двенадцатом номере "роман-газеты" за 1974. помню все улицы в двух своих городах.  помню, что я играла на втором экзамене в музыкальной школе, где ошиблась и о чем думала. я думала о котятах. за окном ехал трамвай, а на следующий год кто-то добрый подарил нашей школе немецкое пианино и всех водили на него смотреть. через несколько лет на окнах повесили занавески. больше ничего не менялось, а в коридоре всегда сидела чья-нибудь бабушка и вязала носки.

я не понимаю, как можно не помнить.

но я сама не помню. или все случилось не в сентябре. первого сентября нас поймала милиция и я не знала, как мне жить с фактом вторжения милиции в мою жизнь. милиция была толстогубая и все время засовывала свои руки за ремень. нас всех неожиданно спасла ленка. все это было ужасно смешно и в винном магазине я танцевала средь бутылок. голос был хриплый. от первого сентября осталось много фотографий.

потом мы вместе ходили в больницу к блэку. да. блэк ел суши, подарил нам сыр, похожий на червяков, и рассказывал, как потерял сознание в душевой. мы ехали в автобусе и, честно, выходит я сама не помню. после этого, кажется, уже ничего не было. блэк выздоровел. я не радовалась. и это уже был октябрь, но все равно что не важно, это случилось. я до сих пор ужасно стесняюсь писать некоторые вещи. то, что их не было на самом деле, должно бы помочь мне, но выходит наоборот и я ничего.

и вы ничего, и я ничего. вот как все это было.

 

рыбо-де-жанейро

буэнос-рыбос

апрельские рыбы и рыбы на наших плечах

еще несколько холодных ночей, поскорее бы выдышать их все.

как-то вышла из театра, качалась в теплом вечере рядом с женщиной, которая вращает планеты, потом - раз, стас откуда-то по тверской идет

здравствуй, говорю, стас, здравствуй, говорит стас, светить завтра буду, клуб такой знаешь, программу надо писать, хитро у них там все. а в питер потом, давай питер, нет, ну как знаешь, а я там три дня за городом жить буду. 

- мне кофе надо, - вдруг говорит какой-то человек. - вот, вот мои ключи!

- пойдем, это не здесь, - говорит ему другой человек, лысый, в белых джинсах, - ведь видишь.

потом приходят две лены в темных очках и комбинезонах и дают стасу важное задание в питер, он снисходительно смотрит с высоты своего  

сегодня на лекции я моргнула и нечаянно заснула, в голове сделалось очень много людей, все они говорили по одной фразе, в том числе и "нет, ну какая же ты швайн", а потом раз - и нужно срочно искать пьесу "Самоубийца", еще срочнее читать

а потом гардеробщица, подавая мне пальто, заявила: "у таких, как ты, детей не бывает".

старинные фотографии и рисунки маяков

http://home.arcor.de/klaus.huelse/HTML/DEPK2/DE2.HTM

уже неделю показывают фильмы Франсуа Трюффо. в пятницу я очень хотела сходить, но вспомнила об этом, только придя домой. все вечера заняты, сейчас хочу смотреть "Бассейн" Озона и "Истину в вине" Иоселиани, а из нашего алфавита больше всего люблю "ы" и "й". это важно.

меня зовут яна, я не разбираюсь в здешних настройках, из всех трех "об-" гончарова мне больше всех нравится "обрыв", умираю как хочу плавать и пить, всю ночь снился запах моря, понимаете.
ступать на лед всегда нужно смело, мне кажется, цветы астромерии чаруют запахом и пятнистой прозеленью лепестков, слышать чужие телефонные разговоры у себя в голове больно, в полумраке комнаты с ширмами женщина с набеленным лицом и черными зубами медленно поднимает голову и обнажает запястье
только медленно

Я не играю в шахматы и в куклы. Я не играю роли на подмостках. Я не играю ноты, и на струнах не трогаю я звуки без приказа. Я не играю ни во что на свете. Я кукла, мной играют те, кто может. И те, кто научился играм в бисер.

(с)

иногда чтение выматывает потому, что близится к концу. конец обязателен. это пугает.

у нас с вами будет такая...
история