Поёт Иван Семёнович Козловский |
Cообщение скрыто для удобства комментирования.
Прочитать сообщение
| Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |
Студент-геолог обратиться по имени
Воскресенье, 16 Декабря 2007 г. 23:22 (ссылка)
GenuineLera обратиться по имени
Воскресенье, 16 Декабря 2007 г. 23:41 (ссылка)
GenuineLera обратиться по имени
Понедельник, 17 Декабря 2007 г. 21:22 (ссылка)
GenuineLera обратиться по имени
Воскресенье, 06 Января 2008 г. 20:54 (ссылка)
GenuineLera обратиться по имени
Пятница, 13 Июня 2008 г. 01:38 (ссылка)
GenuineLera обратиться по имени
Пятница, 13 Июня 2008 г. 01:40 (ссылка)
GenuineLera обратиться по имени
Пятница, 13 Июня 2008 г. 01:44 (ссылка)
GenuineLera обратиться по имени
Пятница, 13 Июня 2008 г. 01:46 (ссылка)
GenuineLera обратиться по имени
Пятница, 13 Июня 2008 г. 01:49 (ссылка)
GenuineLera обратиться по имени
Пятница, 13 Июня 2008 г. 01:51 (ссылка)
GenuineLera обратиться по имени
Пятница, 13 Июня 2008 г. 01:56 (ссылка)
GenuineLera обратиться по имени
Пятница, 13 Июня 2008 г. 02:27 (ссылка)
GenuineLera обратиться по имени
Пятница, 10 Июля 2009 г. 01:42 (ссылка)
СЕКРЕТ ВЕЧНОЙ МОЛОДОСТИ ИВАНА КОЗЛОВСКОГО
В то время, как лемешистки носились вокруг Большого театра, гадая, через какую дверь выйдет Лемешев, козловитянки стояли, как вкопанные, у той двери, в которую вошел их кумир. И пусть поклонницы норовили порвать Козловского “на сувениры”, он ни за что не соглашался улизнуть, воспользовавшись другим выходом — плохая примета! Только большие артисты да еще, пожалуй, зеленые юнцы бывают такими суеверными!
Козловский имел специальный “антидьяволин” на все случаи жизни. Про кошку, пробежавшую перед колесами, нечего и говорить: в таком случае Иван Семенович разворачивался и ехал другой дорогой. Если клавир, не дай Бог, падал на пол, на нем полагалось немедленно посидеть. Придя куда-нибудь впервые — разбросать кругом просо. Перед выходом из дома — выкинуть монетку. И такую же положить на рельсы, перед тем, как сесть в поезд: “Чур-чур меня от злого глаза!”.
Когда Иван Семенович шел на сцену, уборщицы быстро убирали с глаз долой пустые ведра — иначе он мог отказаться петь. Нужно уточнить, что пел Козловский всю жизнь в одних и тех же рубашках — с некоторых пор штопаных-перештопаных — и тщательно сберегаемых стоптанных башмаках. Ноты 40 лет носил в одном и том же портфеле, подаренном ему в 1924 году коллегами на бенефис — потрескавшуюся ручку в конце концов пришлось обмотать проволокой. “Зачем все эти ритуалы?”, — спрашивали его. Иван Семенович стучал три раза по деревяшке, трижды плевал через левое плечо и шептал испуганно: “Не дай Бог, сорву голос!” Это стало его вечным кошмаром с тех пор, как в “Севильском цирюльнике” он однажды “пустил петуха” и потом еще несколько дней не мог войти в форму.
Нелегко быть оперным тенором… Вот и великий бас Шаляпин снисходительно усмехался: “тенор — это физический недостаток”. Никому другому не приходится так беречься сквозняков, так кутаться с осени по весну, отвечать на вопросы мычанием, чтобы лишний раз не открыть рот на улице… О том, чтобы выйти на сцену не распевшись, и речи быть не может. Для кого как, а для теноров талант — мучение! Иван Семенович был сущим наказанием для организаторов концертов: уговорить его лишний раз выступить было чудовищно трудно. Даже пообещав, Козловский вечно искал повод, чтоб в последний момент отказаться петь. А, если уж все-таки пел, то вполсилы — “экономил” голос. Только однажды он вышел на концерте сам, без уговоров и просьб. Но это был особый случай…
КУРОРТНЫЙ РОМАН
— Галечка, ты свела меня с ума! — признался Козловский своей новой знакомой. — Ты — моя королева! Приказывай, все исполню!
— Приказываю вам спеть, Иван Семенович. Мне говорили, вы никогда не поете на отдыхе, но что мне за дело?! Я ведь, к стыду своему, никогда не слышала ваш знаменитый голос, — смеялась очаровательная Галя Сергеева.
Дело было в Мисхоре летом 1934 года. В тот год в кинотеатрах смотрели “Пышку”, и полстраны (имеется в виду мужская половина) были влюблены в исполнительницу главной роли — дебютантку Галину Сергееву. Ее называли красавицей, но дело даже не в красоте. Просто манящий прелести, которую позже нарекут сексапильностью, в ней было столько, что хватило бы на десяток красавиц! И вот такая-то богиня приехала в Крым, в Дом отдыха “Нюра”, где каждое лето отдыхал Иван Семенович Козловский — морские ингаляции для укрепления голосовых связок ему порекомендовал сам министр здравоохранения Семашко.
Галя Сергеева была далека от оперного искусства и знать не знала, что за чудак подхватил ее чемодан, когда она сошла с автобуса в Мисхоре. На нем была белая войлочная шляпа, сандалии на босу ногу и полосатые шорты, каких тогда никто еще не носил. Решила по наивности: носильщик. Ясность внесла сестра-хозяйка: “Это Козловский! Московская знаменитость, неподражаемый тенор, поклонницы пуговицы с пиджаков рвут!”…
Вообще-то двадцатилетняя Галя считала стариками всех мужчин старше тридцати. Но Козловский в свои тридцать пять улыбался задорной белозубой улыбкой, поигрывал накаченной мускулатурой, ловко играл в волейбол и теннис, быстро плавал, прекрасно скакал верхом, а танцевал так, что у партнерши просто дух захватывало. А, когда в одну прекрасную крымскую ночь прославленный тенор забрался к Гале в номер по водосточной трубе, она сказала: “Да вы, Иван Семенович, мальчишка!”.
“Мальчишка и есть!” — смеялась Галя на следующий день. Это был день праздника: ровно 10 лет прошло с тех пор, как нога Козловского впервые ступила на Мисхорскую землю. Из жердей, мочалок, подушек, одеял и кастрюль соорудили памятник “юбиляру”. Готовился и концерт. Разумеется, без участия Козловского. Гвоздем программы должен был стать певец детского музыкального театра Илья Терьяки.
Когда Терьяки спел, зал захлебнулся восторгом: “Это же новый оперный гений!”. Аплодисменты — бешеные! Но тут из-за кулис вышел … Иван Семенович. Оказалось, пел он, выполняя приказ своей королевы, а Терьяки лишь открывал рот.
Розыгрыши Козловский обожал. Мог прибить гвоздями к паркету чьи-нибудь галоши в гримерке театра, или завязать морским узлом концертные брюки. Мог откатить машину приятеля в соседний двор, или подложить в карман собственному аккомпаниатору серебряные вилки со стола на правительственном банкете. Разыгрываемые только руками разводили: какое мальчишество, а ведь народный артист!
…Вернувшись из Мисхора, Галя сразу разошлась с мужем, режиссером Габовичем — так же решительно, как когда-то, полюбив Габовича, бросила первого супруга — актера Демича. Но Козловский ответной решимости не проявил, и законную жену оставлять не торопился. Галя сердилась и недоумевала: о чем тут думать? Сходил в ЗАГС, да и развелся! Козловский объяснял: “Ты не понимаешь! Александра Алексеевна не такая красивая, не такая молодая, как ты. Уйду — останется совсем одна!”
МУЖ САМОЙ ГЕРЦИК
Александра Алексеевна Герцик была старше своего прославленного мужа на четырнадцать лет. И было время, когда не ее назвали “супругой самого Козловского”, а его — “мужем самой Герцик”. Александра Алексеевна даже в Москве на гастролях аншлаги собирала, а уж в родной Полтаве и вовсе ходила в примадоннах. Букетов после спектакля — море, а, бывало, что и бриллианты в букетах находились. Юный, вечно голодный красноармеец Козовский был для нее странной партией, но в хаосе революции все перевернулось с ног на голову…
После свадьбы в 1920 году Александра Алексеевна стала для Ивана и женой, и матерью, и наставницей. Кстати, в том, что Козловский, имея за плечами лишь два довоенных года в киевском музыкальном институте, вышел на сцену полтавского оперного театра — большая заслуга его супруги. И еще, пожалуй, — комбрига, разрешившего талантливому красноармейцу отлучаться из казармы на репетиции и спектакли. По вечерам Козловский привязывал у входа в театр своего боевого коня, переодевался в манишку и фрак, выменянные на толкучке за селедку и сало, и выходил к рампе. В дни его выступлений первые три ряда партера по контрамаркам занимали однополчане. Винтовки они ставили у кресел, и, бывало, в шутку замахивались гранатами на гражданскую публику. Козловскому кричали: “Давай, Ивасик! Задай им всем жару!” И Ивасик задавал, да так, как в Полтаве отродясь не слыхивали!
После демобилизации Козловского позвали в харьковский оперный театр — Александра Алексеевна, ко всеобщему удивлению, отправилась за ним, оставив и родной театр, и родных поклонников. Потом — Свердловск и, наконец, Москва. Звезда Козловского восходит, а вот карьера его жены клонится к закату. Все-таки Москва — не Полтава, да и годы уже не те… Теперь вся жизнь Александры Алексеевны проходит в хозяйственных хлопотах — ее муж, как и все большие артисты, напрочь лишен практической жилки, за ним нужно ходить, как за малым дитем!
Благодарный Козловский называл ее “идеальной женой”. И очень страдал, что, полюбив другую, обижает Александру Алексеевну. Три года он не мог договориться с собственной совестью. И в конце концов был добровольно отпущен супругой, уставшей делать вид, будто она ничего не замечает. На то, чтобы оформить развод, ушло еще несколько лет. Но и потом, до самой смерти Герцик, Козловский не оставлял ее ни мысленно, ни финансово.
В этом тоже было что-то мальчишеское: Иван Семенович, словно, и представить не мог, что отношения между людьми могут с годами поблекнуть, а родство — забыться... В его квартире, вызывая тайное раздражение сначала первой, а потом и второй жены, вечно жили какие-то дальние родственники, односельчане, а также дальние родственники односельчан и односельчане дальних родственников. Не говоря уж о родных сестрах и братьях. Портрет любимого дядьки — бравого усача Алексея Осиповича Козловского — висел на почетном месте в гостиной. Кстати, когда Алексей Осипович в 1958 году пожаловал в Москву, они с Иваном на радостях так отплясывали польку, что снизу прибежала ругаться балерина Подгорецкая.
КАК КОЗЛОВСКИЙ В БАЛЕТЕ ТАНЦЕВАЛ
Как и большинство звезд русской оперы, Козловский на сцене выглядел аристократом, а происходил из простых. Его родители крестьянствовали в селе Марьяновка, в 50 верстах от Киева. Ивасику же прочили иную судьбу, и в восемь лет отправили в бурсу, в киевский Златоверхий Михайловский монастырь. Оттуда был один путь — в священники, но учитель музыки все твердил: “Об архиерейском сане не помышляй. Твое призвание в другом. Ведь прихожан в нашем храме прибавилось, когда тебя на клиросе петь поставили!”. Кстати, даже став солистом придворного театра страны атеистов, Козловский по великим праздникам пел в хоре московского храма на Брюсовском Торжке.
…Когда у Ивасика началась ломка голоса, петь ему временно запретили. Юноша заскучал и сбежал из бурсы. Думал податься на войну добровольцем — шла первая мировая. На полустанке забрался-было в санитарный поезд, да был ссажен каким-то здоровенным солдатом. Козловский поплелся в Киев. За еду и целые штаны пел по деревням. Обыкновенная, в общем-то, история, известная еще со времен Ломоносова… Когда “прорезался” его дивный тенор, Иван заявился в киевский музыкальный институт: “Послушайте меня, и сами убедитесь, что брать надо!” “Подумаешь, Собинов!”, — усмехнулись профессора. Так Козловский впервые услышал о Собинове…
Его стали учить бесплатно. Да, в общем-то, и учить этого “самородка” особенно не приходилось — дыхание, звук, музыкальность у Козловского были именно такими, как надо. Оставалось развить вкус, эрудицию… Ивасик схватывал на лету, и скоро его не узнала бы даже родная мать!
…Впрочем, матери не довелось увидеть своего Ивасика артистом — она умерла в гражданскую. А вот отец в 1925 году, в первый сезон Козловского в Большом театре, наблюдал, сидя в ложе, как благосклонно внимает сыну столица. Ведь сам Шаляпин восклицал: “Здорово поет сволочь Козловский!” А Леонид Собинов, услышав, как Иван берет верхнее “си”, передал ему в подарок собственные сценические костюмы. Как оказалось — вовремя. Вскоре Собинов покинул сцену — посреди спектакля он сорвал голос, и заканчивать партию пришлось Козловскому. Много лет потом Иван Семенович вспоминал тот свой ужас: как, натянув влажный от пота собиновский парик, шагнул на сцену — на растерзание “собиновской” публике, рассчитывавшей в тот вечер слушать отнюдь не Козловского. Но даже заядлые поклонники Собинова вынуждены были признать: новая звезда еще поярче старой будет! И с тех пор статус русского тенора номер один закрепился за Иваном Семеновичем.
Его любили не только за голос уникального тембра, уникальных возможностей, но и за то, что никогда нельзя было заранее знать, что сделает Козловский из той или иной роли. Не даром самой знаменитой в его исполнении стала партия Юродивого в “Борисе Годунове”, раньше считавшаяся мелкой и проходной. Иван Семенович любил поэкспериментировать. Он то “осовременивал” арии: “Откройте, а то сейчас объявят воздушную тревогу”, — пел в 1942 году в “Сивильском цирюльнике”. То вмешивался в режиссуру: в “Риголетто” знаменитое “Сердце красавиц” с некоторых пор стал заканчивать, уйдя за кулисы — режиссер сердился: “О том, что вы берете ре-бемоль третьей октавы, знают двое — уборщица и я!”. А то напрашивался в партнеры к балерине Ольге Лепешинской и выполнял несложные поддержки — начальство-было попеняло Козловскому, что он ставит под угрозу драгоценное здоровье, занимаясь не своим делом, но он пригрозил, что в таком случае станет носить по сцене пудовых оперных примадонн.
Пять лет Козловский царил на оперной сцене безраздельно, а потом у него появился достойный конкурент: в Большой пришел Лемешев. Оба были хороши по-своему. Говорили, что у Лемешева русская манера исполнения, а у Козловского — немецкая. Дело вкуса… Но страна разбилась на два лагеря: лемешистов и козловитян. Главный ценитель искусств в СССР был козловитянином — к великому огорчению самого Ивана Семеновича. Потому что, стоило Сталину бросить фразу: “Что-то давно мы не слышали нашего хохла”, — как Козловского среди ночи вытаскивали из постели и везли в Кремль. Это было настоящим мучением! Иван Семенович сходил с ума от страха, что однажды из-за таких экспромтов сорвет голос — времени на распевку ему не давали. Впрочем, отказываться было еще опаснее. Только однажды великий певец сослался на простуду. “Хорошо, — добродушно ответил Сталин, — пусть Козловский бережет свой голос. Мы тогда с Берией сами споем. А хохол пусть слушает”. Спели “Сулико” и даже с большим чувством.
Одна радость — второй жене, Гале Сергеевой, на кремевских банкетах нравилось, а Козловский был готов на многое, лишь бы видеть ее сияющую улыбку.
БРАК БЕЗ РАССЧЕТА
В “Ласточкином гнезде” — так москвичи окрестили дом ВТО в Брюсовском переулке — свадьбу Ивана Сергеевича с Галиной не одобряли. Соседка снизу — одинокая пятидесятилетняя Надежда Андреевна Обухова, прославленное меццо-сопрано Большого театра, волновалась: “Страсть к свиристелке, на четырнадцать лет младше, далекой от классического искусства, способна погубить самый мощный певческий талант! Оперный артист, как особа императорской фамилии, должен жениться только в своей среде!”. “Напрасно Надежда Андреевна так волнуется, — шептались другие соседи. — Козловский по-прежнему сильнее всего на свете любит свой голос!”. Впрочем, все сходились на том, что прежняя жена — ответственная, самоотверженная, понимающая, подходила Ивану Семеновичу куда больше нынешней.
Как бы там ни было, Козловский с Сергеевой стали пользоваться всеми преимуществами самой красивой и, может быть, самой талантливой московской пары. Он — в смокинге, она — в вечернем декольтированном платье, в какой-нибудь роскошной меховой накидке, с цветами в пышных волосах... Новый год встречали у Буденного. Дни рождения отмечали в ЦДРИ. Летом отдыхали на даче у Поскребышева, личного секретаря Сталина. Даже накануне рождения первой дочери, Анны, Козловские ездили в гости — на дачу к арфистке Вере Дуловой. Там Галя застряла со своим животом, пролезая зачем-то сквозь дыру в заборе — начались схватки, легкомысленную роженицу еле успели вытащить. Казалось, им все нипочем! Легкие, праздничные, веселые, как дети! Впрочем, когда супруги оставались дома, все становилось сложнее…
За глаза Галина называла мужа “Ванюрчик”, а в глаза — Иван Семенович, и часто на “вы”. В иные дни, особенно когда Козловский готовился к ответственному спектаклю, жена не знала, “на какой козе” к нему “подъехать”. “Вот так и живет перед каждым выступлением, — шепотом жаловалась она друзьям. — Пять дней репетирует, не ест, не пьет, не дышит!”. Галя все пыталась стать мужу полезной, но попадала впросак. К примеру, решила утеплить окна, чтоб Иван Семенович не простыл, дала домработнице старые афиши… Козловский, увидев обрезки, сделался цвета моркови: “Это кощунство!”. В тот раз он ушел из дома прямо в тапочках, и Гале несколько дней пришлось вымаливать прощение.
Они часто ссорились. К примеру, Козловский, гоняя по Москве на собственной “Эмке”, любил притормозить, чтобы рассмотреть получше какую-нибудь интересную дамочку, а иной и свистел вслед. Галя ревновала. Иван Семенович отличался врожденной галантностью: вечно целовал дамам ручки, осыпал игривыми комплиментами даже девяностолетних, не говоря уж о молоденьких поклонницах. Он не видел в том большого греха, ведь ни до чего серьезного дело не доходило — ему никто не был нужен, кроме Галины. Да только вот она не понимала этого…
Сергеевой по-прежнему посвящали стихи, дарили царские подарки… А Иван Семенович жену не баловал. И, вроде, не эгоист: вечно кому-нибудь помогает, во время войны первым вносит в фонд обороны 25 тысяч рублей, на собственные средства строит и содержит музыкальную школу в родной Марьяновке, двадцать лет дает концерты в пользу одного московского детдома… Но вот на лишнюю норковую шубку для Гали тратиться не желает: говорит, что замужняя женщина должна быть скромной. Обивает начальственные пороги, выпрашивая для посторонних людей квартиры, оклады, ордена. Иной раз даже сам на себя сердится: что ж я, мол, опять столько времени на NN потратил, ему ведь все мало: в следующий раз придет просить, чтоб я убил его тещу! А вот на то, чтобы выслушать собственную жену с ее радостями и горестями, с ее обидами и нуждами, времени вечно не находил. “Я ему совсем не нужна!” — плакала Галя, стараясь не морщить лба. Однажды после очередной ссоры она собрала чемодан и ушла из дома. Как выяснилось — к своему поклоннику, сценаристу Алексею Каплеру. Две недели Козловский болел, а потом Галя вернулась, и он сразу выздоровел, и целый день носил жену на руках по квартире… Но, увы! мир в семье воцарился ненадолго.
Все стало совсем сложно, когда родилась вторая дочь, Анастасия. У девочки обнаружился врожденный сколиоз, со временем мог развиться горб. И Галина Ермолаевна принялась месяц за месяцем, год за годом таскать дочь по врачам. Помогла операция, проведенная знаменитым профессором Чаклиным. Импульсивная Сергеева бросила Козловского и ушла к Чаклину — тот ради нее оставил и жену-красавицу, чуть не вдвое младше Галины, и троих детей…
Козловский тосковал несколько лет. Уволился из Большого театра, стал проситься в Ново-Афонский монастырь… Но о каком монашестве могла идти речь, когда он, как влюбленный школьник, не мог и недели прожить, не видя своей Гали?! Козловский принимал теперь приглашения в любые гости, на любые приемы — лишь бы была надежды встретить там Ее. Самыми счастливыми днями для Ивана Семеновича стали те, когда Галина приезжала на их общую дачу в Снегири. При этом, когда Сергеева развелась с Чаклиным, Козловский даже не предложил ей вернуться — оказалось, простить ее он так же не в силах, как и забыть.
ПИЛОТКА НЕРУ КАК СРЕДСТВО МАКРОПОЛУСА
После развода с Галей Иван Семенович прожил еще тридцать лет, но больше не женился — за хозяйство в его доме отвечали несколько особо верных “козловитянок” — уже немолодых, но беззаветно преданных своему кумиру. В театр Козловский так и не вернулся, зато много ездил с концертами. Публика обожала его по-прежнему! Однажды где-то в Сибири его минут двадцать не отпускали со сцены, а потом у дверей концертного зала образовалась такая толпа, что выходить было просто опасно. Выручил аккомпаниатор — надел шапку Козловского, повязал сверх воротника шубы шарф, как это делал Иван Семенович, взял знаменитый портфель с нотами и шагнул к толпе. Беднягу подхватили на руки и понесли — с треском рвалась шуба, чья-то рука потянулась к галстуку… Как только машина с настоящим Козловским тронулась с места, двойник задушенным голосом захрипел: “Я не Козловский!”, — к счастью, обошлось без травм…
На обратном пути страдальцу-аккомпаниатору пришлось еще раз пережить смертельный ужас: Козловский, поспорив с пилотом самолета по поводу маршрута, сам уселся за штурвал на высоте нескольких тысяч метров. Оказалось, это розыгрыш: был включен автопилот. Иван Семенович с годами не менялся!
С некоторых пор к его драгоценным раритетам: старым концертным рубашкам, ботинкам и портфелю для нот, прибавилась еще одна — белая пилотка Джевахарлала Неру. Когда-то тот подарил ее сестре Чехова, а уж Мария Павловна отдала Козловскому. Иван Семенович почему-то считал, что носить эту пилотку — к здоровью и долголетию. В этой пилотке он и появился в последний раз на людях — в Московской консерватории в декабре 1993 года. Ему было тогда 93 года — ровесник века…
Чуть ли не до последних дней Иван Семенович делал гимнастический крест на кольцах, что висели у него в комнате. И никогда не принимал лекарств, потому что считал, что их пьют одни старики. И, что совсем уже поразительно, свой чудесный серебристый голос — уникальный случай для тенора — он сохранил до конца!
Ирина ЛЫКОВА
P.S. Сергеева в последний раз вышла замуж в 76-лет. Муж был младше ее, но сходил с ума от любви и ревности, и написал с десяток ее портретов. На этих полотнах Галина Ермолаевна — удивительная красавица…
GenuineLera обратиться по имени
Пятница, 10 Июля 2009 г. 01:51 (ссылка)
Иван Семёнович так и запомнился - доброжелательный, тихий, с растерянными грустными глазами
27 марта 2009 года, 00:55
Большой Театр, Голованов, Дом композиторов, Иван Семёнович Козловский, личный архив, Нейгауз, Память, Сталин, фото
Иван Семёнович Козловский был одним из талисманов Большого зала консерватории - тихонечко сидел за занавеской директорской ложи и не пропустил, кажется, ни одного значительного музыкального события. ИС на месте? можно начинать! Честное слово, первый взгляд неподражаемой Анны Павловны Чеховой, а потом исполнителя, дирижёра, оркестра (да и зрителей первых пяти рядов) был именно туда!
А после концерта они вдвоём с Ниной Феодосьевной (он в "пирожке", а она в неизменной шляпке) медленно, прогуливаясь, под руку, задумчиво, шли домой, на улицу Неждановой... Это был ритуал - можно было их проводить, он с удовольствием общался... Так и остался в памяти - доброжелательный, тихий, с растерянными прозрачными умными глазами. И одновременно - необыкновенно дисциплинированный: сказал, что придёт - значит придёт, и вовремя! а какой элегантный всегда! сказал будет петь - и пел! И пусть Голос не был силён как раньше (хотя никто это не замечал, в голову не приходило!) - красота его фраз, их ослепительная одухотворенность будет жить столько, сколько жива Память о нём. То-есть вечно.
Последнее выступление Ивана Семёновича.
В Доме Композиторов на Вечере Памяти Генриха Густавовича Нейгауза в 90 году.
http://fotki.yandex.ru/users/nashenasledie2008/view/140197/?page=18
или:
//img-fotki.yandex.ru/get/3311/nashenasledie2008.25/0_223a5_505f95ee_XL.jpg
«Иван Семёнович Козловский. Последнее выступление. Фото Анатолия Шибанова» на Яндекс.Фотках
Фото из альбома "Люди" пользователя "НАШЕ НАСЛЕДИЕ" на Яндекс.Фотках
[[Я, т.е. GenuineLera, по-моему, встречала упоминания о концерте Козловского, состоявшемся в 1993 году. Может, здесь имеется в виду концерт Козловского, последний именно в Доме композиторов?.. ]]
GenuineLera обратиться по имени
Пятница, 10 Июля 2009 г. 01:52 (ссылка)
- - -
Там еще текст из http://teatr-teatr.ru/index.php?artcat=3&see=246 (у меня он где-то выше уже процитирован, но для полноты данной цитаты - добавляю):
24 марта никто не вспомнил некогда обожаемого кумира. Ему исполнилось бы 109 лет.
Выдающийся легендарный тенор Большого театра Иван Семенович Козловский был известен в театрально-музыкальной Москве своим прямолинейным и неуживчивым характером. В вопросах искусства он не терпел никаких компромиссов.
В 1938 году, после очередной ссоры с руководством, дирекция Большого театра Козловского уволила. Примерно через год после этого в Кремле захотели послушать известного тенора. Естественно, Козловского немедленно разыскали и привезли. Иван Семенович в тот вечер был в ударе. Он пел действительно очень хорошо. Особенно понравилась Сталину «Песенка герцога» из «Риголетто» Верди.
— Повторите, пожалуйста, еще раз, — сказал Сталин.
Козловский показывает рукой на горло. Возможно, ему было тяжело вытянуть два раза подряд свое знаменитое заключительное фермато. Сталин очертил пальцем на левой стороне своей груди кружок. Козловский, поняв знак, все же спел еще раз: «Сердце красавицы склонно к измене...» Вскоре это «сердце красавицы» принесло ему торжественное возвращение в Большой театр на небывало выгодных условиях, орден Ленина и звание Народного артиста СССР (1940).
Лирический тенор Большого театра Иван Семенович Козловский родился 11 (24) марта 1900 года в селе Марьяновка Киевской губернии. В деревне все пели, и с детства Иван запомнил множество русских народных песен, которые очень любил петь как для себя самого, так и для слушателей — соседских детей. После ломки голоса у мальчика обнаружился замечательный тенор. Ивану посоветовали серьезно учиться пению. В 1916 году Козловский поступил в Киевский музыкально-драматический институт, в класс педагога по вокалу Е.А. Муравьевой.
В 1919 году Козловский добровольцем ушел в Красную Армию. Служил в Полтаве, где он сразу же стал участвовать в спектаклях Полтавского передвижного музыкального театра. В Полтаве он спел на сцене свою первую крупную партию — Фауста (1922).
В 1924 году на молодого певца обратил внимание дирижер А. Пазовский и пригласил его на сезон в труппу харьковской оперы. С 1924 года Козловский был солистом Харьковского оперного театра. Следующий сезон Козловский пел в Свердловском оперном театре.
Иван Семенович вспоминает: «Свердловский академический театр оперы и балета имени А.В. Луначарского помог мне определиться, найти свое настоящее место в искусстве... Именно здесь я получил настоящую зарядку как артист и оперный певец... Необычайное доверие оказал мне, тогда начинающему певцу, Немирович-Данченко. Это было в двадцатые годы, когда я работал в Свердловской опере. Письмо из Москвы с эмблемой чайки за подписью Немировича-Данченко приглашало меня принять участие в гастролях по странам Европы и Америки с труппой Музыкального театра. От этой поездки я, правда, отказался, но доверие великого режиссера мне было очень дорого».
В 1926 году Козловский дебютировал на сцене филиала Большого театра и вскоре стал одним из ведущих его солистов. «Случилось так, — вспоминает Козловский, — что Собинов на спектакле почувствовал себя плохо. Вызвали меня — допеть спектакль. Великий артист передал мне златокудрый парик. Жутко было петь после Собинова, страшно выходить на аплодисменты: казалось, они принадлежат не мне. А потом мне был подарен Ленский».
Лучшие партии Козловского в Большом театре: Юродивый («Борис Годунов» М.П. Мусоргского, Сталинская премия, 1949), Лоэнгрин («Лоэнгрин» Р. Вагнера), Ленский («Евгений Онегин» П.И. Чайковского), Берендей («Снегурачка» Н.А. Римского -Корсакова), Ромео («Ромео и Джульетта» Ш. Гуно), Альмавива («Севильский цирюльник»), Владимир («Князь Игорь»).
Ненадолго он прерывает работу в Большом театре. В 1938 году Козловский создает Ансамбль оперы, в котором ставит оперные спектакли и выступает как солист.
Любимыми оперными певцами Сталина были солисты Большого — Михайлов и Козловский. Иван Семенович неоднократно пел на плановых и внеплановых банкетах в Кремле. После одного из таких выступлений его стали просить, чтобы еще спел:
— Спойте арию...
— Нет, лучше романс!..
Тут вмешался Сталин:
— Нельзя покушаться на свободу художника. Товарищ Козловский хочет спеть «Я помню чудное мгновенье».
Однажды среди ночи Ивана Семеновича вызвали в Кремль, как всегда на внеплановый банкет. Сталин захотел послушать «Сулико». Козловский, умирая от страха, сказал, что не может петь, что у него болит горло и он боится вообще потерять голос. «Хорошо, — добродушно ответил Сталин, — пусть Козловский бережет свой голос. Пусть тогда послушает, как мы с Берией поем. Иди, Лаврентий, петь будем». Сталин и Берия встали рядом и спели для Козловского «Сулико», причем весьма даже неплохо.
Скандал со знаменитым дирижером Большого театра Николаем Семеновичем Головановым для Козловского был весьма характерен. Принципиальность Ивана Семеновича в вопросах искусства проявилась еще в молодости — с первых шагов работы в Большом театре. Многим был известен резкий характер Голованова и мало кто решался отстаивать перед ним свои принципы. А Козловский, тогда еще молодой, малоизвестный певец, не задумываясь встал на защиту своего актерского «я».
Дело было так. Голованов, который обычно дирижировал оперой «Евгений Онегин», был за границей, и Козловский репетировал этот спектакль в его отсутствие. В день спектакля Н.С. Голованов возвратился и сказал, что будет дирижировать сам. Вечером, когда Козловский был уже одет и загримирован, Николай Семенович Голованов зашел к нему и объявил:
— Сейчас будем репетировать.
Артист ответил, что это совершенно излишне, так как в партии он уверен, а петь на репетиции перед самым спектаклем, да еще полным голосом, утомительно. Но дирижер настоял на своем.
На фразе: «Точно демон коварна и зла» Голованов потребовал сделать форшлаг на слове «ковар-на-а».
— В нотах этого нет! — сказал Козловский.
— Нет в нотах, но есть в традициях, — ответил дирижер.
В другом музыкальном рисунке длительностью в две четверти Голованов добавил восьмую, требуя перетянуть длинноту на другой такт, а на возражение Ивана Семеновича с возмущением воскликнул:
— Это безобразие! Как вы попали в Большой театр?
— Я не вещь, чтобы «попадать»! — ответил Козловский.
Образ Юродивого в «Борисе Годунове» целиком создан только Козловским. Он очень любил эту роль. Но когда через несколько сезонов за пульт встал Голованов, Козловский наотрез отказался петь укрепившуюся за ним партию. И не потому, что не принимал новой трактовки, предложенной дирижером, — просто он хотел остаться верным своему пониманию образа.
«Тогда у нас возник спор, — вспоминает Козловский. — Николай Семенович меня убеждал, что директора меняются, а музыканты остаются, и мы должны найти творческий контакт. Ему было сказано в ответ: «Трудно найти контакт, когда у нас все различное — мышление, темперамент, видение...» Голованов часто говаривал: «Ты думаешь, я не могу тебе аккомпанировать, как ты хочешь?» А я отвечал: «А ты думаешь, я не могу петь, как ты хочешь?» После репетиции мы три часа шагали по сцене... Он уже называл меня на «ты», я его — тоже. Затем мы выходили из театра и бродили по улицам до рассвета, беседуя и споря о всевозможных театральных проблемах...»
Несмотря ни на что, дирижер и певец уважали и ценили друг друга. Однажды на сцене шла репетиция. Дирижировал Голованов. Один из довольно известных теноров слишком задержал фермато. И вдруг послышался голос дирижера:
— Не старайтесь, все равно как у Козловского у вас не выйдет!
Козловский, в свою очередь, часто в присутствии артистов высоко отзывался о дирижерском таланте Голованова:
— Ни один из наших и зарубежных дирижеров, — говорил он, — не ведет так, как Николай Семенович, в таком трепетном пианиссимо канон в «Онегине» — «Враги, враги!» Руки у Голованова живые, выразительные, предельно ясные в ритмическом рисунке... Можно сразу, без объявления, по первым тактам музыки, по интерпретации точно определить, что за пультом стоит мастер и что имя его — Голованов.
Однажды кто-то из артистов назвал Н.С. Голованова человеком с черствым характером.
— Нет, вы не правы, — неожиданно заявил Козловский, который до этого момента почти не принимал участия в общем разговоре. И тут же рассказал случай, как Голованов вступился за лошадь, которую избивал вожжами пьяный извозчик.
Никогда Иван Семенович не стремился выдвинуться за счет других. Заслуженный деятель искусств А.Я. Альтшуллер не раз говорил:
— Ваня, на твоей спине, вернее, на твоем характере многие «шагнули в популярность». Ведь по традиции ты должен петь все премьеры!
Он говорил так потому, что по установившейся в ГАБТе традиции ведущие партии на премьерах обязательно исполнялись определенными артистами. Так, партию Досифея в «Хованщине» пел на премьере только Рейзен, Бориса — Пирогов, Кармен — Максакова, Ивана Сусанина — Михайлов... Козловский же не придавал этому значения.
Был даже такой случай. Ивану Семеновичу предложили петь Дубровского и быть постановщиком этой оперы. Кто из поющих артистов не оставил бы для себя премьеру? А Иван Семенович уступил ее другому певцу.
Как-то на радио записывали оперу «Русалка» и обратились к Козловскому с просьбой спеть партию Князя. Он категорически отказался, зная, что на эту роль уже приглашен другой тенор. Однако телефонные звонки раздавались снова и снова... И только тогда, когда позвонил сам предполагаемый исполнитель и попросил записаться вместо него, Иван Семенович согласился, успокоившись, что не станет коллеге поперек дороги.
Именно такими, чрезвычайно уважительными, были отношения друг к другу двух теноров-конкурентов Большого театра: Ивана Козловского и Сергея Лемешева. И у того и у другого была огромная толпа поклонников и поклонниц, которые составляли своеобразные две «партии»: «козловцев» и «лемешисток».
Свою глубоко принципиальную линию Козловский отстаивал и в кино. С первых же репетиций фильма «Борис Годунов» он вступил в спор с режиссером фильма Строевой, не разрешая видоизменять созданный им образ Юродивого как внутренне, так и внешне. Строева не отступала. Тогда Иван Семенович отказался участвовать в картине...
Козловский никогда не подчеркивал свое превосходство над коллегами по работе. В Полтаве, где он пел ведущие теноровые партии, Козловский отказался от высшей ставки и предложил делить зарплату поровну. Фаготист, работавший в те времена в Полтавской опере, вспоминал: «Козловский из тех людей, которые думают не о том, что они могут взять, а о том, что они могут дать!»
Но характер у Козловского действительно был сложный. Он бывал то весел, то мрачен, то общительный, то нелюдимый. Он мог за день не произнести ни слова. Козловский плакал на драматических спектаклях. Так однажды он плакал, сидя в зрительном зале на спектакле «Три сестры», и ушел после окончания спектакля из зрительного зала последним. Еще не раз его видели на том же спектакле — «Три сестры» — и всегда плачущим.
Во время войны Козловский много ездил с фронтовыми концертными бригадами. «Мне довелось много раз выступать перед фронтовиками, — вспоминает Иван Семенович. — И в госпиталях, и вблизи передовой. К раненым не раз ездил с Алексеем Николаевичем Толстым. Он читал свои рассказы, а я пел... Помню, прилетели в Харьков в день его освобождения. На Холодной горе еще фашисты были. Пою перед бойцами — тишина мертвая, никто не шелохнется, только слышно: самолет в небе стрекочет. Потом оказалось — вражеский самолет. Спокойно мог расстрелять нас из пулемета. Поэтому и сидели не шелохнувшись...»
Концертный репертуар Козловского был просто огромен. Это и камерная лирика русских, и западноевропейских классиков, и старинные романсы, и вокальные миниатюры советских композиторов, украинские и русские народные песни.
Он много гастролировал по стране со своими сольными концертами. После одного такого концерта публика долго не хотела расходиться, даже после того, как в зале и на сцене погасли огни. Уставшие билетеры после затянувшегося концерта умоляли зрителей покинуть зал, но овации не прекращались. Вдруг кто-то в дверях крикнул: «Он идет!» И все бросились на улицу. Несмотря на трескучий мороз, народ терпеливо ждал у подъезда. Один из близких друзей Козловского решил тогда помочь певцу выйти на улицу. Он надел шапку Козловского, повязал сверх воротника шубы шарф, так как это делал Иван Семенович, взял папку с нотами и вышел. Но не успел он сойти со ступенек артистического подъезда (фонари на улице уже были погашены), как раздались аплодисменты. Потом девушки и пожилые дамы окружили «двойника» артиста плотным кольцом и сдавили так, что бедный приятель Козловского чуть было Богу душу не отдал. Затем подхватили на руки и понесли на руках к ожидавшей машине. С треском рвались на сувениры пуговицы от шубы (на память), чья-то рука смело тянулась к галстуку. Как только несчастного наконец усадили в машину, шофер закричал: «Это же не он! Не он!» Толпа оцепенела и увидела хвост другой машины, а в ней отъезжающего Козловского.
В 1954 году Козловский покинул Большой театр, в котором он был солистом почти три десятилетия, и полностью переключился на концертную деятельность.
В 1960 году он вступил в КПСС.
Даже после своего 70-летия Козловский, правда редко, но продолжал давать сольные концерты. И ни одна из его концертных программ не обходилась без интересной новинки. Он пел «Серенаду» Б. Бриттена, цикл Валерия Кикты на стихи японских поэтов и другие современные камерные вокальные произведения.
Козловский написал книгу воспоминаний: «Музыка — радость и боль моя».
В его огромной московской квартире, помимо жены, дочери и пожилой секретарши, в последние десятилетия почти всегда жили и другие, почти незнакомые ему люди. Какие-то дальние родственники, друзья и знакомые дальних родственников и просто земляки из его родной деревни Марьяновки, которую на протяжении всей своей жизни певец не забывал.
Козловский создал детский симфонический оркестр в Марьяновке (преодолеть бюрократические преграды — симфонический оркестр в деревне! — было очень непросто). Иван Семенович выписал для симфонического оркестра из Москвы все инструменты, ноты, организовал обучение детей музыке.
GenuineLera обратиться по имени
Из истории записи И.С. Козловским песни "Темная ночь" на пластинку Пятница, 10 Июля 2009 г. 01:58 (ссылка)
"Радостно мне, я спокоен в смертельном бою: знаю, встретишь с любовью меня…"
История создания всенародно любимой песни «Темная ночь» очень интересна.
В 1943 году, во время работы над знаменитым кинофильмом «Два бойца» у режиссера Леонида Лукова не получалось снять эпизод написания солдатом письма. Расстроенному из-за множества безуспешных попыток режиссеру неожиданно пришла мысль, что украшением сцены могла бы стать песня, передающая чувства бойца в момент написания письма родным. Не теряя ни минуты, Леонид Луков поспешил к композитору Никите Богословскому. Поддержав идею Лукова, Никита Владимирович уже через 40 минут предложил другу мелодию. После этого оба приехали к поэту Владимиру Агатову, который, в свою очередь, за пару-тройку часов написал легендарное стихотворение. Так, на музыку Никиты Богословского и слова Владимирам Агатова, благодаря идее Леонида Лукова, была создана любимая и поныне песня «Темная ночь». Спетая исполнителем роли главного героя Марком Бернесом, «Темная ночь» навсегда осталась в памяти советского народа. Кстати, после записи песни, сцена написания письма в землянке была удачно снята с первого дубля. Но и на этом история создания песни не заканчивается. Первая матрица пластинки пострадала от… слез работницы завода, которая не смогла сдержать чувств при прослушивании песни в исполнении Ивана Козловского. Так что в свет «Темная ночь» вышла только со второй матрицы.
GenuineLera обратиться по имени
Внучка И.С. Козловского прислала письмо Четверг, 26 Ноября 2009 г. 00:19 (ссылка)
- - - Цитата:
С удовольствием прочитала интересную информацию, спасибо что помните И.С. Козловского (моего деда). Не соглашусь, что дату его рождения 24 марта никто не вспомнил: существует фонд имени Козловского, который регулярно проводит мероприятия посвященные его памяти (часто - в доме ученых и Украинском центре на Арбате, ближайшее мероприятие будет в Украинском центре 22 декабря), в Крылатском есть музыкальная школа имени Козловского, ближайшее мероприятие там - 24 декабря вечер "Вспоминая Козловского", там же есть небольшой музей великого тенора), ко дню рождения всегда выходит программа на радио Орфей, в 2010 году планируется проведение Всероссийского конкурса теноров имени Козловского.
И, с Вашего позволения, некоторые уточнения по биографии моего дедушки, ради справедливости, так сказать...
Козловский никогда не был женат (в смысле расписан), поэтому оформлять развод было не нужно. Моя бабушка (Галина Сергеева) рассталась со своим вторым мужем А.М. Габовичем в 1938 году, спустя 4 года после знакомства с И.С. Козловским (а не сразу). С 1938 по 1952 год бабушка и дедушка жили вместе, хотя за это время бабушка успела побывать замужем за Алексеем Каплером. Поэтому дедушка на вопрос, почему он так и не женился на бабушке, с иронией отвечал, что не успевал "втиснуться" между ее замужествами. Разошлись они в 1952 году, ушел он, а не она, и с тех пор жил в квартире на Брюсовском переулке. Жил вместе с родной сестрой, которая и заведовала хозяйством. За хирурга Чаклина бабушка вышла замуж спустя пару лет после расставания со своим великим мужем. Переживал ли дедушка разрыв с бабушкой? Конечно, переживал, но это был его выбор, а основной мотив - необходимость сберечь свои силы и нервы для искусства, - так он говорил сам.
Из Большого театра он ушел в 1956 году, о причинах ухода можно писать долго, но они не имели никакого отношения к его личной жизни. В 1938 году из театра Козловского никто не увольнял, это байка, каких много ходит о Козловском и Сталине.
Последний муж бабушки - бас В.В. Горбунов был не моложе ее, а старше (не на много).
Вот, пожалуй, и все неточности, в остальном многое из процитированного у Вас действительно было в реальной жизни, думаю, читателям Вашего блога это будет интересно.
С уважением
А.Ю. Козловская-Тельнова
- - - Конец цитаты
| Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |