Некорректный и трудный пост...

Ты задумываешься о детях? Может быть, это выход? Может быть, это лучше, чем каверкать чью-то судьбу?

"Самой главной проблемой ... считают ... отсутствие у сирот ... психологической помощи и поддержки ребят из внешнего мира, "персональных друзей" среди более старших молодых людей."

http://allnw.ru/news/2790

У Малыша было много красивых игрушек. Но больше всего он любил играть со стулом. Стул был пароходом, а Малыш — капитаном. Стул — автомобилем, Малыш — шофером. Стул мог быть даже живой лошадью и тогда Малыш становился всадником. Шашки... наголо! И они скакали драться с врагами. Стул был старый. Обивка у него вся поистерлась. Но Малыш не замечал этого.

Однажды мама и папа привезли из мебельного магазина два новых кресла. Это были замечательные кресла. Мягкие, плюшевые, нарядные. Несколько дней они стояли в той же комнате, что и стул.
— Какой безобразный старик! — говорило одно кресло другому.
— Ну и общество у нас! — отвечало второе кресло. — Этому противному стулу давно пора быть на свалке.

Как-то мама сказала папе:
— Ты знаешь, этот стул совсем не смотрится рядом с нашими новыми креслами. Его надо выбросить. Отнеси его куда-нибудь.
— Но Малыш так любит играть с ним, — возразил ей папа.
— Ничего страшного, — сказала мама, — мы купим Малышу новый заводной Луноход. Да и вообще, что это за игры со стулом? Ты когда-нибудь в детстве играл со стульями?
— Не помню, — сказал папа.
Когда мы вырастаем и становимся взрослыми мы забываем, во что мы играли в детстве. И папа отнёс стул на свалку.

Малыш плакал. Ему не нужен был новый Луноход, и даже заводная железная дорога, о которой он так давно мечтал. А стулу было зябко и одиноко на свалке в обществе битой посуды, ржавых консервных банок и старого развалившегося дивана. Днём, когда мама и папа были на работе, он не выдержал и прибежал обратно к Малышу. До вечера они как обычно играли вдвоём. А перед тем, как мама и папа должны были придти с работы, Малыш спрятал стул в кладовку. Каждый день, когда родители уходили из дома, стул выбирался из своего убежища и они играли с Малышом.

Кресла были красивыми, но капризными и зазнаистыми. Такое часто случается. Папу они прозвали невоспитанным дядькой и всегда скрипели от недовольства, когда он садился в них. Малыш, по их мнению, был вообще злостным хулиганом. Он на них даже прыгал. И при этом от злости они звенели своими пружинами.
— Ну, и семейка! — говорило одно кресло другому. — Никакого уважения к благородной мебели. Привыкли иметь дело с неотёсанными деревяшками.
И только маму они снисходительно терпели, потому что она сдувала с них пылинки, собиралась пошить чехлы и всем делала замечания:
— Садитесь аккуратней! Малыш, не прыгай на креслах.

Как-то папа пришёл с работы уставший и со всего размаху плюхнулся в кресло. Такого "хамства" оно выдержать не могло и укололо папу пружиной. Папа вскочил, как ужаленный. А мама закричала:
— Осторожно! Разве можно так обращаться с новой мебелью!?
— Как!? — спросил папа. — Ничего не пойму. С тех пор, как мы купили эти кресла, получается, что не они служат нам, а мы живём ради них. Эх, зря отнёс я на свалку старый стул!
— Папа, — сказал Малыш, — ты не будешь меня ругать?
— Что ты натворил? — забеспокоилась мама.
— Честное слово! Ничего страшного. Только дайте мне обещание, что не будете меня ругать.
— Даём! — сказал папа за себя и за маму.
Тогда Малыш пошёл в кладовку и принёс старый стул.

С тех пор он, как и раньше, живёт в той же комнате. Он даже помолодел. Ему сделали новую обивку. И Малыш по-прежнему любит играть с ним. Стул — автомобиль, Малыш — шофер. Стул — самолёт, Малыш — пилот. Стул — живая лошадь, Малыш — всадник. Шашки... наголо! И они скачут драться с врагами.

Однажды, глядя на них, мама сказала папе:
— А ты знаешь? Я всё поняла. Малыш был прав. Старых друзей нельзя выбрасывать на свалку.

Спасибо тебе, Малыш!

(Роман Темис. Старый друг.)

Я понимаю, со мной сложно. Мне самому с собой сложно. Много мыслей, много желаний, много эмоций, много споров со всеми, с самим собой... Я знаю, что слишком разный. Я сам себе непонятен. Иногда открытый и позитивный, иногда раздражительный и агрессивный, иногда молчаливый и скучный... Но я верю в то, что два человека могут понять друг друга...

Haunt Me

Слова: Шаде Аду (Sade Adu)
Музыка: Шаде Аду (Sade Adu), Стюарт Мэтьюмен (Stuart Matthewman) и Эндрю Хэйл (Andrew Hale)

Альбом: Stronger Than Pride (Epic, 1988)

Is It A Crime

Слова: Шаде Аду (Sade Adu)
Музыка: Шаде Аду (Sade Adu), Стюарт Мэтьюмен (Stuart Matthewman) и Эндрю Хэйл (Andrew Hale)

Альбом: Promise (Epic, 1985)

Привет... Как ты там, без меня? Чем живёшь? Где бывал?

Помнишь, я ведь тоже когда-то умел летать? Помнишь? Молчишь... Ну что же ты... Мне до сих пор по ночам снится небо, белый пух облаков, яркое солнце и непоседа-ветер. Лёгкость. Звонкий смех и... Пробуждение... Такое жестокое в своей реальности. За окном горела фонарями ночь. Сколько раз я выбегал на балкон, вдыхал тёмный холодный воздух.... А потом с грустью возвращался в комнату. Я не мог взлететь. И сон оставался сном. Сказочным, волшебно прекрасным сном.

А помнишь, как мы прикасались к звёздам? Помнишь, какими разными они были? Вот здесь искрилась ярко голубая холодная звезда. А возле этой пылающей искры мы согревались зимой. А помнишь, как мы гуляли по млечному пути? Молчишь... Вспомни, как, подставляя ладони, ловили падающие звезды, как ветер напевал нам услышанный где-то мотив.

Я помню... Я всё-всё помню... Но однажды всё это закончилось. Почему? Почему мы не сберегли это? Ведь так хорошо было тогда... Свободно... Теперь я больше не летаю на перегонки с ветром, не пытаюсь коснуться звезды, не брожу в тумане млечного пути.

Ты спрашиваешь, не жалею ли я? Нет, больше не жалею. И не пытаюсь вернуть. Я был почти счастлив, но это прошло. Когда-то я тихо грустил, вспоминая небо. А потом понял — ничто не вечно. Как я живу теперь? Не знаю... К чему-то стремлюсь, в чём-то заблуждаюсь... Кого-то люблю, кому-то стараюсь помочь. Но больше не смотрю в небо. Грустно...

Почему у тебя такой взгляд? Недоверчивый и укоризненный? Я не забыл тебя... Зачем ты пришёл? Ты хочешь, чтобы я полетел с тобой? Ты хочешь коснуться самой далёкой звезды, но только со мной? Хочешь шутить с ветром? И играть среди плывущих облаков?.. Почему ты не вернулся раньше? Не вернулся, когда всё ещё можно было изменить. Я так ждал тебя тогда, когда рассвет так и не наступил. А теперь... Извини... Слишком поздно... Ничто не повторяется дважды.

Улыбнулся, поймав на себе твой недоумённый взгляд. Говоришь, я изменился? Стал другим? Нет, я просто повзрослел...

(Мой респект автору идеи.)

Парень, ты один? Тебе составить компанию?
Одиночества запахи слишком, поверь мне, остры.
Оно бьёт о борт, заливая волной неустанно
твой такой неуютный и малоустойчивый остров.

Парень, ты смотришь так пристально,
и темнеют слегка глаз глубины,
исподволь зажигаются страстными искрами,
будто на солнце сапфиры, рубины.

Парень, может быть, ничего у нас не сложится
кроме вспышки ярчайшего лета.
Но позволь придумать на сказку похожую быль
и даже надеяться где-то.

Парень, мы, наверное, больше не встретимся.
Ну и что? Не попросим у жизни пощады.
А над верхней губой твоей едкие капельки скепсиса.
Впрочем, это неважно... Поцелуй меня. И прощай...

(Мой респект автору идеи.)

Как-то шёл по дороге мудрец, любовался красотой мира и радовался жизни. Вдруг заметил он несчастного человека, сгорбившегося под непосильной ношей.
— Зачем ты обрекаешь себя на такие страдания? — спросил мудрец.
— Я страдаю для счастья своих детей и внуков, — ответил человек. — Мой прадед всю жизнь страдал для счастья деда, дед страдал для счастья моего отца, отец страдал для моего счастья, и я буду страдать всю свою жизнь, только чтобы мои дети и внуки стали счастливыми.
— А был ли хоть кто-то счастлив в твоей семье? — спросил мудрец.
— Нет, но мои дети и внуки обязательно будут счастливы! — ответил несчастный человек.
— Неграмотный не научит читать, а кроту не воспитать орла, — сказал мудрец. — Научись вначале сам быть счастливым, тогда и поймёшь, как сделать счастливыми своих детей и внуков.

Он останется в моём сердце навсегда... Видимо, виноват снова я. Видимо, так. Но мне трудно. Очень трудно без него. Словно в темноту упал. Почему бы нам не попытаться снова быть вместе? Да, я очень этого хочу. Но... С каждой ссорой он просит меня измениться. Я меняюсь. Пытаюсь меняться. А потом опять что-то не так. И мне снова нужно меняться. Объясни мне, почему нужно меняться? Неужели он не может принять меня таким, какой я есть?.. Я изменюсь. Я сделаю это ради него. Даже если мне будет больно. Чтобы быть с ним, я изменюсь...

Только... Не меняйся хотя бы ты. Потому что я хочу, чтобы ты всегда оставался таким. Именно за то, что ты такой, я считаю тебя своим другом...

(Мой респект автору идеи.)

Папа-гей...

Взгляд с обратной стороны.

Кто-нибудь знаком с человеком, который знает, что его отец — гей? Какие у них взаимоотношения?

"Что такое жизнь?" — спросил как-то ребёнок.

У родителей спросил, но родители отмахнулись от него. У них было очень-очень много своих, взрослых и чрезвычайно важных, дел. И совсем не было времени отвечать на глупые, детские и наивные вопросы маленького ребёнка.

Тогда он спросил у воспитательницы в детском саду, немолодой и ужасно замотанной женщины, озабоченной только тем, чтобы утихомирить доверенных ей детей и уложить их на тихий час. "Жизнь — это выполнение правил", — сказала она ребёнку и, отвесив лёгкий подзатыльник, отправила в кровать.

Но ребёнок — а это был очень умный ребёнок — уже поздно ночью, крутясь в своей собственной кровати и пытаясь заснуть, решил, что жизнь не может быть просто подчинением правилам. Что должно быть что-то ещё, что-то совсем другое.

У многих спрашивал ребёнок, что такое жизнь. Много разных ответов получал. Кто-то говорил, что жизнь — это дети. Кто-то — что хорошо сделанная карьера. Кто-то — что дружба и любовь. Какой-то спортсмен сказал, что жизнь — это победа, а другой добавил — что борьба за эту победу. Инвалид уверенно заявил, что жизнь — череда испытаний, которые надо пройти достойно, но так и не смог ответить зачем.

Много раз повторял свой вопрос ребёнок. Но ни разу не услышал он ответа, который бы его устроил. И однажды ребёнок, которому к этому моменту исполнилось восемьдесят лет, который прошёл через множество испытаний, которой не раз боролся за победу и не раз её получал, который сделал прекрасную карьеру, нашёл много верных друзей и обрёл любовь, глядя в зеркало, спросил у своего отражения: "Что такое жизнь?"

"Глупый, — ответило ему отражение. — Жизнь это твой вопрос и поиск ответа на него".

Через двенадцать часов, поздней ночью, тот взрослый ребёнок умер. Но он ушёл счастливый, потому что теперь знал, что такое жизнь. А узнать, что такое смерть ещё успеется...

(Мой респект автору идеи.)

— Мальчик, хочешь конфетку? — спросил у Мальчика Маньяк.
— Хочу, конечно, — сказал Мальчик. — Но не возьму. Потому что мама мне говорила не брать конфет у незнакомых дядь. Но если вы со мной познакомитесь — я, так и быть, возьму.
— Маньяк, — представился Маньяк.
— Мальчик, — наклонил голову Мальчик. — Очень приятно. Давайте свою конфету.
— Вот, — Маньяк протянул кулёчек с леденцами.
— Фиии, — презрительно протянул Мальчик. — БонПари? Вы, дяденька Маньяк, безденежный совсем?
— Я богатый. Я очень богатый. Хочешь, мы пойдём ко мне и посмотрим мои богатства? — свистящим шёпотом произнёс Маньяк.
— Щас. Упал я. Какие у человека с БонПари в кармане могут быть богатства? Китайский трансформер? Или у вас денег много?
— Много. Очень много денег. Пойдём покажу. Полный чемодан. — оскорбился Маньяк.
— В рублях, наверное? — съехидничал Мальчик. — А чего БонПари купил? Неохота было новый чемодан ради каких-то конфет открывать? Иди рассказывай кому-то ещё про богатства свои. Богатей леденцовый. А ну-ка покажь — сколько денег в кармане?
— У меня с собой нету... — промямлил Маньяк. — У меня дома. И на карточке банковской. Хочешь, карточку покажу?
— Диалог-Оптим небось? — не унимался Мальчик.
— Не помню я. Щас. — Маньяк достал карточку и с ужасом прочитал. — Диалог-Оптим...
— Так я и думал. Неудивительно. Леденцы, видимо, в фойе банка бесплатно раздавали тем лузерам, что деньги туда положили?
— Я в магазине...
— А врать некрасиво, дяденька Маньяк. Денег у вас с собой нет, по карточке Диалог-Оптим никто вам ничего не продаст.
— Почему вдруг? — удивился Маньяк.
— Потому что ещё вчера Арбитражный суд России признал банк Диалог-Оптим банкротом, — торжествуя раздельно произнёс Мальчик, — Мне папа рассказывал.
— Как? У меня же там... всё там... Куда же я теперь? Как... — подкосились ноги у Маньяка.
Ему вдруг стало трудно дышать, в глазах потемнело.
— Дать конфетку? — участливо спросил Мальчик...

(В оригинале - Сергей Узун. Финансовая трагедия.)

Счастлив ли ты со своим бойфрендом? Наглядное пособие для особо обеспокоенных этим вопросом.

Голубые, безусловно, умеют хранить тайны — сообща.

Если вы не обнаружили собственного отражения в зеркале, не волнуйтесь — вы просто неотразимы!

Ничто так не увеличивает размер члена как воображение гея.

Голубые часто хотят быть с парнем, как за каменной стеной. При этом они зачем-то всё время пытаются проломить эту стену.

Помните! Принципами не торгуются. Назначили за них цену, не уступайте.

Пока занят заботой о ближних, подкрадываются дальние.

Молодые! Пеpед вами откpыты все двеpи. Ломитесь!

Часто, глядя утром на парня, с ужасом понимаешь, что в том, что ты его вчера соблазнил, была не твоя, а его заслуга.

Если твой бойфренд молчит, надо слушать особенно внимательно.

Мы в ответе за тех, кого вовремя не послали.

Парни только и думают о том, что другие парни думают об этом же.

Земля действительно вращается, но в личной жизни это можно не учитывать.

Если ты его любишь, отпусти его. Если он вернётся — он твой. Если нет — он никогда не был твоим.

Любовь — это умопомрачение. Лечение только одно: палкой по голове.

Моя мама мне говорила: "Сынок, воздерживайся от вина, мужиков и песен. Главное, от песен."

Если бойфренд тебя ругает — это нормально, если хвалит — надо подумать, в чём его вина.

Три стадии раскаяния гея — "Так ему, ублюдку, и надо!", "Наверное, руки всё-таки распускать не стоило", "Хуй с ним, извинюсь - пусть подавится!".

Из несостоявшейся любви, если её не афишировать и, вообще, поменьше проявлять, может получиться хорошая дружба.

Друг — это человек, который знает о тебе всё, но при этом всё ещё не считает тебя сволочью.

Нет ничего внезапней любви. Вот разве расстройство желудка...

Гей-семья...

27 мая 1993 была отменена первая часть ст. 121 УК РСФСР и мужеложство (т.е. половое сношение мужчины с мужчиной; мужской гомосексуализм) перестало быть составом преступления в России. Однако, до сих пор Семейный Кодекс Российской Федерации (от 29.12.1995) в ст. 1 п. 3 определяет семью как "добровольный брачный союз мужчины и женщины". Браки между лицами одного пола не допускаются.

Без сомнения, Россия — страна с определённым законодательством, определёнными экономическими и социальными условиями, определённым менталитетом населения. Но, всё-таки, если попытаться абстрагироваться от условий и представить благоприятную ситуацию:

Ты и твой бойфренд, Вы хотели бы иметь возможность официально оформить свои отношения?

Со всеми вытекающими и втекающими последствиями...

P.S.: Мудрая, талантливая, независимая и неземной красоты женщина...

Чёрт, никак не могу вспомнить твой телефон, никогда его не помнил. Сколько раз записывал на клочках бумаги, обрывках газет, полях книг, краях писем. Ты мне даже подарил записную книжку... Но зачем мне было звонить тебе, если ты сам постоянно мне звонил? Всегда приходил, когда я ждал или нет.

Чёрт, я помнил всё, что хоть как-то было связано с тобой, твои любимые запахи, вкусы, цвета, ощущения. Я знаю всё, до сих пор сердце замирает, когда вижу вещь, которая бы тебе понравилась. Вчера в толпе случайно поймал еле уловимый запах, твой одеколон, с совершенно глупым названием "Покоритель". Чего? Ты безумно его любил. Я даже представить не мог, что есть ещё на свете человек, который бы любил этот запах, кроме тебя. И меня... Всё что любил ты, любил и я. Твои нелепые широченные джинсы, длинные спортивные майки, рюкзак, которому, наверное, было столько же лет, сколько и тебе. Восемнадцать. Для меня ты всегда восемнадцатилетний. Иначе и быть не может. Тогда было только наше время. Мы не видели никого вокруг. Ты разделался со своими экзаменами, я со своими проектами, и мы рванули в отпуск. Я помню каждую твою улыбку, даже невероятно. Такое милое лицо, ты даже не представлял, как был красив, но я-то всё видел. Боттичеллиевские черты, открыто-наивные глаза, пухлые губы, золотисто-рыжие стриженые кудри, гибкое стройное тело греческой статуи, спрятанное в нелепых рэпперских шмотках. Сколько раз я тебе говорил, подросток ты переросток, как ты смешно и мило выглядишь, а ты смеялся...

Представляешь, я всегда говорю с тобой, но не могу говорить о тебе в настоящем времени, чтобы не сметь окружать себя иллюзиями, чтобы не сметь мечтать, что можно что-то вернуть. Знаю, я не виноват, ты бы огорчился, узнав, что я виню себя, но мне хочется винить себя, потому что больше не кого. Как нелепо всё и глупо. Я не верю, что всё это произошло, но всё же упорно оставляю тебя в прошедшем времени. Разве есть в этой жизни что-то более несправедливое? Я разрываю свое тело рыданиями, потому что больше мне ничего не остаётся. Прости меня. Ты так любил смеяться, потешаться над моим серьёзным видом, заставлял меня избавиться от хмурых складок над бровями. И я не мог тебе сопротивляться. А теперь, вспоминая самые счастливые наши дни, не могу улыбаться. Потому что пусто и тихо. Хочется сесть у телефона и набирать, набирать твой номер, вдавливая кнопки в неповинную плоть телефона, но хоть убей, не помню твой номер...

Хожу по квартире, нашей квартире, нашему уютному гнёздышку, маленькому раю. Всё здесь напоминает о тебе. Это кресло, в нём ты сидел, перекинув ноги через подлокотник или подобрав их под себя. Стол, за которым ты занимался, я всегда пугливо заглядывал в комнату, не решаясь тебя побеспокоить, ты оборачивался, словно впитывая мой взгляд напряжёнными лопатками, ободряюще улыбался, мол, подожди ещё полчасика. Я готов был ждать хоть целую вечность. Наша постель... Иногда просто не представлял, что смогу заснуть, не прижавшись к тебе, а теперь засыпаю, потому что по-другому не возможно. Но как страшно. Лежу, смотрю в потолок, а там - чёрные дыры одиночества. Ты всегда курил после секса, совершенно детская привычка, на мой взгляд. До тебя терпеть не мог курильщиков, но теперь умереть хочу, лишь бы ещё раз вдохнуть щекочущий горло дым. Что ты там курил? "Винстон"? "Мальборо"? По-моему, всё подряд. Надо же, я как-то не обращал на это внимание, как не мог запомнить твой телефон, хотя и пытался впитать в себя каждую деталь, каждую мелочь, принадлежавшую тебе.

Чёрт, там было? Подряд три семёрки?... Ты говорил, счастливое число. Я не склонен ко всем этим суевериям, ты тоже. Говорил, что просто так принято считать. Ну почему я не могу вспомнить этот дурацкий номер? Зачем он понадобился мне сейчас, в бессонные три часа ночи? Куда звонить? Тебя там не будет... Задыхаюсь. Душно, а окно открыто настежь, навстречу ветру и ночи. Ветер треплет занавески.

Что мне делать без тебя? Жить дальше? Смешно, это я и делаю уже три года. Но чувствуя себя так словно всё было только вчера, ни легче, ни тяжелее не становится. Тупое постоянство.

Мой отец по-прежнему со мной не разговаривает, наверное, ненавидит меня. Но это не из-за тебя. Я сказал ему ещё до того, как мы с тобой познакомились. Он тогда отвернулся, помрачнел. Мне стало до неприличия смешно. Как он переживал, будто жизнь оборвалась. Я же был счастлив и свободен. Мать звонит иногда, спрашивает, как я. Она все знает. Она первая узнала, что мы с тобой решили жить вместе. Лишь она понимает, каково мне сейчас. Но ничего сделать не может. Мы встречаемся, она молчит. Сочувственно смотрит. Я молчу. Не знаем, что сказать. "Жизнь продолжается", - повторяет она. Но нет, жизнь остановилась, зачахла, засохла, как пустыня. Такая же мёртвая, пустая и бесконечная. Друзья иногда зовут выпить, развеяться. Помнишь, как мы любили иногда расслабиться, покутить. С тобой всё было просто и легко, а без тебя каждый шаг мне даётся, как подвиг, словно я гору с места двигаю.

Тупо уставился в стенку, не двигаюсь, не дышу. Вот так бы зажмуриться, захлопнув тяжёлые веки, как крышку сундука, запрятав туда всё своё ненужное барахло. Запереть на замок свою жизнь и не отпирать.

Возле кровати на ночном столике стоит наша фотография в рамке. Раньше её не было. Ты бы посмеялся над такой слюнявой сентиментальностью. Я поставил её сразу же, вернувшись с похорон... Глупая фотка, у нас там такой дурацкий вид. Нет, только у меня. Ты просто милый и забавный, а я выгляжу как идиот. Но мне очень нравится этот снимок. Там мы весело и беспечно счастливы. Гуляли по парку. Тогда, кажется, был день города, мы бродили, взявшись за руки. На всё было наплевать...

Наверное, ты бы удивился, узнав, как сильно и глубоко я тебя люблю. Твои чувства были искренними и нежными, но в них не было той безумной безотчётной жертвенности, какая была во мне. Я думал, что именно мне придётся бороться за нашу любовь, за право быть вместе, но как-то не пришлось растратить этот пыл, вот и бешусь теперь, выплёскивая неразделённое горе на стены, о которые хочется биться, кулаками, головой. Прости, если делаю что-то не правильно. Я просто не знаю, как правильно. Мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой, и мне никогда не было так плохо, как без тебя...

487779... Нет, не то... 877749?

Чёрт, проклятье, где эта дурацкая записнушка? Хотя нет, она не дурацкая, а милая и забавная, ведь это твой подарок. Приятный пустячок. Я ей почти не пользовался, не привык я к таким вещам. Не привык я к твоему сотовому. А ты все говорил, звони, мне так важно услышать твой голос посреди длинного дня. А я, как всегда забывал записную книжку дома, ты обижался, но совсем немного. Я всегда знал, как попросить у тебя прощение...

Семёрки, семёрки... Я с ума сойду, если не вспомню сейчас... Я сойду с ума, если не прижмусь к тебе сейчас. Кажется, уже сошёл. Потому что не могу обнять тебя, как бы мне ни хотелось. Прости, что был таким дураком. Я всегда был немного ненормальным рядом с тобой, бесился и дурачился от радости и счастья. Смеялся, когда ты целовал всё мое тело, потому что не мог справиться со своими эмоциями, а ты удивленно и обиженно поднимал красивые рыжие брови и спрашивал: "Что? Что такое, что я не так делаю?" А говорил: "Всё так, всё хорошо, я просто счастлив, и мне хочется смеяться". И ты улыбался в ответ, ласково шепча: "Дурачок". Этот шёпот заставлял меня дрожать, словно кровь медленно закипала, бурлила глубоко внутри, подкатывалась к поверхности тела. Мне так спокойно с тобой, даже если ты не давал мне ни минуты покоя своими ненасытными ласкающими прикосновениями. Это внешне я сгорал от нетерпеливого желания, а внутри было спокойно, будто я был уверен, что буду счастлив вечно. Каким же я был дураком...

А потом всё исчезло. Просто исчезло, потухло, померкло, полное затмение, помутнение рассудка, лихорадка, горячка. А ты вокруг, улыбаешься из каждого угла, из каждого зеркала, тобой до сих пор пахнут все простыни и наволочки, или мне просто так кажется?...

Прости, так уж получилось, что я люблю тебя больше жизни, и ненавижу эту жизнь без тебя, ненавижу, но продолжаю жить. Я - трус, не могу лишиться хотя бы этого - того, что осталось мне от тебя. Я не верю в жизнь после смерти, хоть и очень этого хочу, но и в жизнь после твоей смерти тоже не верю...

Или это были не семёрки?..

(Анна Швеллер. Твой телефонный номер.)

P.S.: Прочитал этот рассказ о двух парнях. Задумался. Вдруг увидел, автор - женщина! Я не поверил. Перечитал ещё раз. Нет, я не ошибся. Текст. Автор... Не думал, что женщина может ТАК передать состояние парня-гея...

— Просыпайся, малыш, пора. Дорога уже проснулась и ждёт нас.
— Мы пойдём к морю?
— Да. Мы ведь договаривались.
— Па, а Елена Александровна сказала, что море очень далеко и надо ехать на поезде три дня.
— Она просто не знает дорогу. Те, кто не знают дорогу, едут на поезде три дня, или три месяца, или три года...
— Так долго! А ты знаешь дорогу?
— Мы найдём её вместе.
— Правда?
— Мы уже начали её искать.
— Уже?! Па, а какие ботинки мне надеть?
— Мы пойдем босиком. К морю надо идти босиком. Идём, давай руку.
— Идём. А почему вся трава мокрая?
— Это роса.
— Роса — это вода?
— Она немного похожа на воду. Но у росы есть одно важное правило. Роса может быть только чистой и холодной. Или не быть совсем... Такое вот правило.
— А для чего роса нужна?
— Она приходит по утрам разбудить траву и смыть с неё прилипшие кусочки Ночи. Без росы трава становится чёрной.
— Трава тоже спит?
— Конечно. Так же, как мы.
— А что ей снится?
— Ей снятся птицы. Птицы зовут её к Солнцу. Трава забывает про землю и летит с птицами. Если освободиться от земли, всегда можно долететь до Солнца. А утром трава тянется вверх, вспоминая свои сны.
— Пап, а до Солнца далеко?
— Красные птицы говорят, близко, если знаешь дорогу.
— А Красные птицы знают дорогу?
— Конечно. Они живут на Солнце, когда на Земле идёт снег.
— А мы сможем улететь на Солнце, когда пойдёт снег?
— Если хочешь, сможем. Но нам с тобой не надо бояться снега. Помнишь, мы нарисовали портрет Снежинки, а снег слепил нам Белого Зайца?
— Помню! У Снежинки было сто лучиков, а Зайцу мы дали морковку, и он убежал в лес хвастаться. А потом прибегали другие зайцы, и мы всех угощали тортом, потому что морковка кончилась.
— А потом ты играл с ними в догонялки.
— Помню-помню, я не мог их догнать, они такие шустрые.
— Но смог ведь всё-таки?
— Смог, когда зайцы устали.
— Ты — сильный.
— Немножко... Пап, а мы по той дороге идём?
— К морю много дорог. Можно идти по траве и росе, можно плыть с рекой, можно лететь...
— Как лететь?! На самолёте?
— На самолёте летают те, кто не знает дороги. На море надо лететь на облаке.
— На облаке? Папа, облака же в небе! Я хочу на облаке! А как мы заберёмся туда?
— Хочешь, давай на облаке. Иногда облака опускаются на землю и притворяются туманом. Видишь, впереди туман? В любом тумане всегда есть облако, на котором можно полететь.
— В тумане плохо видно. Как мы найдём наше облако?
— Надо трогать туман. Ты почувствуешь облако.
— Я трогаю. Оно пушистое и теплое?
— Да. Ты уже нашел его. Забирайся на него с ногами. Облака не любят, когда по ним ходят в ботинках, поэтому мы пришли босиком.
— На нём мягче, чем на нашем диване. Оно уже полетело!
— Облако поднимется вверх, а дальше нам будет нужен ветер.
— Пап, а вдруг ветер не туда подует?
— Мы позовём нужный ветер.
— Он прилетит?
— Конечно. Помнишь, когда ветрам было скучно, мы сделали им флюгер? Теперь они наши друзья.
— Помню, они играют флюгером по очереди. А как зовут нужный ветер?
— У него много имён. Зови его: «Трамонтана».
— Я знаю, знаю его! Он очень сильный и упрямый. Он уже здесь! Привет, ветер Трамонтана! Папа, слышишь, он поёт песню.
— Я слышу его песню. Постарайся запомнить её, это, возможно, главная песня в твоей жизни.
— Я постараюсь. Обязательно постараюсь. Он так дует!
— Держись крепче, маленький летчик. Давай руку.
— А ты удержишь меня? Трамонтана сильный.
— Удержу. Тебя я удержу. Иногда руки бывают крепче железа.
— Я знаю. А мы быстро прилетим?
— Как ты сам захочешь. Ветер не знает слов «далеко» и «близко». Он везде. Когда мы с ним, мы тоже можем не знать этих слов.
— Я не хочу очень быстро. Мне нравится летать на облаке.
— Летай, малыш, сколько хочешь.
— Пап, а где у облаков дождик хранится? А когда дождик идёт, это облака плачут?
— Плачут.
— Почему?
— Облакам тоже бывает грустно. Они ведь очень красивые, а люди часто забывают смотреть в небо и говорить облакам об их красоте.
— А нашему облаку не грустно?
— Нашему — нет. Ты же видишь, оно улыбается, оно играет с Трамонтаной, оно знает, что скоро увидит море.
— Тогда нам надо поторопиться.
— Просто захоти.
— Папа! Папа! Я уже вижу его! И волны, и дельфины… А ещё, смотри, кит! А можно побыть здесь подольше, до вечера? Я не хочу обедать, я потом пообедаю. Смотри, смотри, какое море. Оно такое... оно... оно самое синее!
— Всё правильно. Это твоё море. Оно самое синее. Теперь ты всегда найдёшь дорогу к нему. Просыпайся, малыш...

(Олег Петров. Море моего сына.)

Передо мной лежит лист бумаги. На нём — имена парней. Тех, кого я встретил в своей жизни. Тех, с кем меня связывало большее, чем дружеское рукопожатие. (Всех Вас помню. Каждого.) ... имён... Сколько их ещё будет впереди? Столько же? Больше? Ни одного? Или, может быть, один?

15 июля 2007 г.

...В кем-то выдуманном мире,
Что был вовсе и не плох,
В однокомнатной квартире
Жили-были НАХ и ПОХ.

ПОХ закатывал сцены,
Нагоняя дикий страх.
И тогда дрожали стены
От истошных криков "НАХ!"

НАХ, напротив, был спокойным,
Вовсе даже и не лох,
Но унылым и запойным...
И ему всё было ПОХ.

Это выдержит не каждый:
ПОХ менялся на глазах.
И ушёл он однажды
Навсегда к другому НАХ...

(В оригинале - Алан Эббот. В кем-то выдуманном мире...)

P.S.: Парни, будьте вместе. Счастливы, как умеете. Долго, как можете.