На фоне великолепного парада в честь 70-й годовщины победы Красной Армии и ее союзников над нацистской Германией на Красной площади в Москве состоялось несколько важных встреч, которые подсказывают, в каком направлении собираются двигаться Россия с Китаем и своими союзниками из БРИКС, а также то, что Америка начинает осознавать, что если не отойдет от конфронтационного курса, который она выбрала в отношениях с двумя этими странами, она, образно выражаясь, окажется на коленях.

С обретением независимости у нового украинского государства появилось огромное количество проблем. В 90-е годы в нашей стране было не до кино, и этому жанру приходилось выживать в очень трудных условиях.

Германию называют самой мощной европейской страной, незаменимым членом Евросоюза, однако подобные выводы сложно сделать на фоне нынешнего электорального сезона. Ведущие политики страны сосредоточены на следующих весомых вопросах: должны ли иностранцы платить за привилегию ездить по немецким автобанам и как следует рассчитывать пенсионные выплаты для государственных служащих. В глазах критиков как внутри страны, так и за ее пределами предвыборная борьба представляется не просто скучной - она также глубоко безответственна. При этом намеренно игнорируются важные вопросы, с которыми сталкивается страна. Философ Юрген Хабермас (Juergen Habermas), наиболее именитый интеллектуал, обвинил элиту страны в «коллективном провале».

Следует более подробно разобраться в том, что это за провал. Тот факт, что немецкая общественность лишена возможности обсуждать методы руководства федерального канцлера Ангелы Меркель, не является особенно трагичным. По общему мнению, ее политика, направленная на то, чтобы кое-как перебиваться в сложившейся ситуации, весьма популярна среди немцев. Даже если бы немцы получили более сильный альтернативный вариант, чем Пеер Штайнбрюк (Peer Steinbrueck), кандидат от Социал-демократической партии, то они бы, вероятно, все равно проголосовали за Меркель. Настоящий провал состоит в том, что в ходе первых федеральных выборов в Германии после кризиса евро 2010 года судьба европейского проекта почти не обсуждалась. Сегодня европейцам следовало бы протереть глаза и увидеть глубокую финансовую и политическую взаимозависимость в еврозоне, однако они все еще проводят выборы так, как будто речь идет исключительно о национальных вопросах.

Странная сонливость нынешней избирательной кампании объясняется двумя особыми обстоятельствами. Одно из них состоит в том, что Меркель попыталась вновь использовать ту стратегию, которая оказалась для нее успешной четыре года назад и которая известна под нескладным названием «Ассиметричная демобилизация». Меркель либо предпочитает говорить как можно меньше о спорных вопросах, либо явно занимает позицию своих оппонентов в надежде на то, что сторонники оппозиционных кандидатов сочтут ставки невысокими и вообще не пойдут на выборы. Это прямо противоположный подход тому, который она взяла на вооружение в ходе ее первых федеральных выборов в 2005 году. Тогда Меркель четко обозначила свою позицию, опираясь на главную для нее ценность - «свободу», в частности это относилось к амбициозной программе сокращения государства всеобщего благосостояния. Извлеченный ею урок был ясен: на вас нельзя напасть за то, что вы не говорили, и вас нельзя наказать за то, что вы следовали за общественным мнением, а не пытались его сформировать.

С этим уроком возникли сложности, когда для Меркель наступило время править. Критики называют ее первым «пост-политическим» канцлером - она является лидером без каких-либо следов идеологических обязательств. Вместо этого она в большей степени привержена процессу, нежели сути, и готова занять любую политическую позицию, если это производит впечатление компетентности и консенсуса. Именно этим объясняется поразительный разворот Меркель по вопросу об атомной энергетике после разрушения атомного реактора в Фукусиме, Япония. Хотя раньше Меркель была ведущим в стране сторонником продления жизни немецких атомных реакторов, в сложившейся ситуации она быстро изменила свой курс и стала настаивать на незамедлительном введении моратория на их использование. Подобный маневр обеспечил ей дополнительные тактические преимущества и создал условия для потенциальной коалиции между христианскими демократами и партией зеленых.

Здесь, как и во многих других случаях (особенно в вопросе о кризисе евро), Меркель определила центр немецкой политики и основательно заняла это пространство. Она также позаботилась о том, чтобы у нее не было никакой серьезной угрозы внутри ее собственной партии. И хотя она, очевидно, является наиболее влиятельным лицом, принимающим решения, ей удалось оградить себя от ответственности за какой бы то ни было политический результат. И сделано это было за счет того, что она не идентифицировала себя непосредственно с деталями какой-либо конкретной политики.

Но почему тогда оппозиция, судя по всему, согласилась с проведенной Меркель демобилизацией их собственных сторонников? Здесь обнаруживается вторая особенность. Социал-демократы выбрали себе такого кандидата в федеральные канцлеры, имидж которого до предела напоминает Меркель - минус сдержанность. Штайнбрюк (Streinbrueck) был министром финансов в правительстве «большой коалиции», в которую входили христианские демократы и социал-демократы и которая правила страной с 2005 года по 2009 год. Многие считают, что коалиционное правительство справилось с вызовами, порожденными финансовым кризисом, и в определенном смысле это партнерство продолжилось даже после того, как социал-демократы перешли в оппозицию. С оппозиционных скамеек эта партия поддержала все действия Меркель во время кризиса евро. В результате социал-демократы были лишены какой-либо заслуживающей доверия возможности нападать на Меркель во время предвыборной кампании. (Однако это не избавило их от замечания Меркель о том, что они ненадежны в вопросах, относящихся к Евросоюзу, - грубое оскорбление в адрес партии, которая положила столько усилий на то, чтобы казаться ответственной, находясь в оппозиции.) Не помогло и то, что Штайнбрюк по своей природе немного напоминает «пушку, сорвавшуюся с лафета». Долго он шел к тому, что сама Меркель обнаружила в 2005 году: чем больше говоришь во время предвыборных мероприятий, тем больше совершишь затем ошибок. И поскольку Меркель молчала, пресса сконцентрировала свое внимание на инцидентах риторического характера с участием Штайнбрюка и даже на его жестах: на прошлой неделе он появился с поднятым средним пальцем на обложке немецкого эквивалента журнального приложения к газете New York Times.

Еще важнее то, что подход Меркель - менеджерский, осторожный, постепенный, - кажется, вполне устроил многих немцев. Они не считают, что кризис евро на самом деле уже преодолен; у них сохраняется ощущение того, что после выборов им будет представлен для оплаты еще один греческий счет. Однако меньше всего они хотели бы видеть какую-либо концепцию большого проекта для Европы с передачей еще большей власти Брюсселю; только «зеленые» осмеливаются открыто проявлять энтузиазм по поводу евро, тогда как их показатели, по данным опросов, постоянно снижаются (Меркель, разумеется, еще и перехватила у них инициативу по вопросу об атомной энергетике).

И поэтому существует соблазн сделать вывод, что в Германии вообще не существует реальных проблем. Если публика хочет иметь скучного лидера, то такого она в результате и получит. А с учетом разного рода волнений в соседних странах может показаться неучтивым выражение недовольства по поводу приверженности Германии к консенсусу и к своим обязательствам, если все говорится и делается для того, чтобы любой ценой сохранить Евросоюз. Однако существуют еще и реальные основания для озабоченности.

Прежде всего, становится все сложнее определить предпочтения немецкой публики. Все еще не ясно, поддерживает ли на самом деле значительная часть избирателей демонтаж некоторых элементов европейской интеграции. Новая партия Альтернатива для Германии торжественно обещала проводить работу для того, чтобы «упорядоченно аннулировать» евро. В настоящее время опросы общественного мнения не свидетельствуют о том, что эта партия сможет пройти в парламент. Однако многие наблюдатели считают, что вечер и ночь выборов могут преподнести сюрпризы. С учетом существующего в Германии табу в отношении даже отдаленно «антиевропейской» политики, потенциальные избиратели, возможно, просто не хотят рассказывать о своих истинных предпочтениях специалистам по опросам. (Партия Альтернатива для Германии, со своей стороны, попыталась нарушить существующее табу и подчеркнуто дистанцировалась от правых популистских движений. Кроме того, члены партии выдвинули в качестве своего главного кандидата определенно нехаризматичного профессора экономики.)

Другая озабоченность относится к ассиметричной демобилизации, или, если быть более точным, к почти симметричной демобилизации, с учетом того, что даже собственные избиратели Меркель, поддерживающие христианских демократов, не горят желанием принять участие в выборах, и это губительно сказывается на политической системе. Демократии нуждаются в проведении дебатов и в публичном дискурсе, поскольку они представляют собой способ определения путей развития общества. В этом году, как ожидается, активность избирателей будет низкой, и ведущие интеллектуалы страны заявили о том, что они впервые воздержатся от голосования. Неожиданно немцы стали вспоминать о гражданских уроках Веймарской республики и о том, как она разрушилась в результате отсутствия демократов, готовых поддержать существовавшую систему. В Германии ощущается растущее, хотя пока и не столь явное, беспокойство по поводу того, что обладающий настоящий харизмой правый популист может в один прекрасный день извлечь выгоду из существующего в стране ползучего разочарования политикой.

Есть и еще одно, менее явное опасение. Меркель вкрадчиво подталкивала европейские элиты к тому, чтобы они извлекли соответствующие уроки из кризиса евро, по поводу которого постепенно складывается консенсус на всем континенте. Этот урок состоит в том, что все страны должны наблюдать друг за другом значительно более внимательно. В какой-то момент она решила, что на традиционные европейские институты - особенно на Еврокомиссию - нельзя рассчитывать, если возникнет необходимость предотвратить еще один греческий вариант. Вместо этого она делает ставку на более тесную координацию экономической и фискальной политики между независимыми национальными государствами, тогда как Брюсселю в таком случае отводится лишь некоторая роль для наблюдения за бюджетами отдельных государств, но ни в коем случае не роль лидера.

Есть достаточно оснований для того, чтобы быть скептически настроенным относительно подхода, наделяющего полномочиями представителей национальной исполнительной власти за счет европейских институтов и национальных парламентов. Это приведет к появлению в Европе двух параллельных миров: с одной стороны, существующий Евросоюз и его 28 членов, действующие на основании европейских договоров; с другой стороны, еврозона, в которой правительства заключают соглашения между собой - иногда они используют институты Евросоюза, а иногда создают новые институты для конкретных целей. Конечно, подобная ренационализация с самого начала не являлась большим проектом Германии; скорее, это временное решение, которое лучше всего объясняется сложностями в проведении любой масштабной трансформации Евросоюза. Подобного рода трансформация потребовала бы пересмотра основных юридических соглашений и проведения референдумов по поводу новых договоров, по крайней мере в некоторых странах, и не только немецкое правительство считает слишком большими существующие риски в век популизма и евроскептицизма (поддерживаемого, следует сказать, некоторыми европейскими правительствами, особенно британским).

Пока Меркель продвигает свой план о параллельном мире еврозоны без каких-либо публичных дебатов. Даже журналисты и интеллектуалы почти не заметили того, что польский эксперт по Германии Петр Бурас (Piotr Buras) назвал «тихой революцией».

Однако остается открытым вопрос о том, можно ли будет в течение долгого времени сохранять молчание по этому поводу. При отсутствии объяснений и дискуссий, политика Меркель по координации никогда не сможет получить легитимацию на европейском континенте. Но пока Германия купается в лучах своего экономического успеха, может быть, ей не следует беспокоиться по поводу принесения больших жертв ради сохранения евро. Но если они когда-нибудь станут необходимыми, а вероятность такого варианта продолжает оставаться весьма высокой, тогда немецкие элиты могут пожалеть о своем молчаливом согласии по поводу демократической демобилизации.

Источник

В июне этого года российский президент Владимир Путин, выступая на Петербургском международном экономическом форуме, выразил намерение взять пример с Соединенных Штатов и повернуться к востоку. Он объявил об амбициозных планах усилить российский экономический рост, обратившись к Азиатско-тихоокеанскому региону вместо традиционных для России европейских рынков. Среди прочего он говорил о масштабных вложениях в инфраструктуру и в частности о модернизации Транссибирской магистрали, которая должна будет упрочить связь с Тихим океаном. Он также похвалил государственную нефтяную компанию Роснефть, заключившую крупную экспортную сделку с Китаем. Меньше чем за год до этой речи Путин провел во Владивостоке ежегодный саммит Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества. Это событие эксперты назвали официальным выходом – или официальным возвращением – России, десятилетиями как экономически, так и стратегически пренебрегавшей своим Дальним Востоком, в регион.

Такая смена экономического фокуса может показаться похожей на «азиатский поворот» США, и Россия, действительно, подобно Соединенным Штатам и прочим региональным державам наращивает свое военное присутствие в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Однако существует одно важное различие: Москва старательно подчеркивает, что ее усилия в первую очередь направлены на сотрудничество с Пекином, а не на конкуренцию с ним. Россия отрицает, что ее региональная политика хоть в какой-то мере подразумевает попытки сдерживания Китая. Напротив, в сентябре 2010 года на встрече с зарубежными журналистами и аналитиками на российском черноморском курорте Сочи Путин обвинил «иностранных экспертов» в том, что они «все время пытаются» пугать Россию Китаем. «Мы не пугаемся, - отметил он. – Китай нас не тревожит. . . Китай и Россия будут сотрудничать по многим вопросам». По словам Путина, он доволен состоянием отношений с Китаем. Пекин, по-видимому, придерживается аналогичного мнения. Китайский президент Си Цзиньпин свой первый официальный визит в качестве главы государства нанес в марте именно в Россию. В июле Пекин и Москва дополнительно укрепили свое сотрудничество, проведя в Японском море совместные морские учения.

Мотивы России вполне прозрачны. Как и США, а также многие другие страны, она придерживается модной идеи о растущей мощи Востока и – подобно многим другим – считает, что этот рост происходит в ущерб Соединенным Штатам и Западу. При этом – в отличие от прочих европейских стран – Россия руководствуется не только стремлением сохранить прежнее влияние, но и тревогой за свои уязвимые и слабозаселенные восточные области. Россия одновременно стремится защитить свою территорию, расширить свое присутствие на Тихом океане, избавиться от зияющего разрыва между своей политикой в Европе и в Азии и найти способ сотрудничать с Китаем прочими региональными игроками.

К несчастью для Путина у России мало возможностей воплотить мечты о таком повороте в реальность. Саммит АТЭС был, скорее, красивым жестом, чем сменой парадигмы. Несмотря на всю нынешнюю активность, Азия остается и для внешней политики России, и для ее политики безопасности второстепенным фактором. Сколько бы Москва не говорила о превращении России в центр внутриазиатской торговли и сотрудничества, стратегически она по-прежнему фокусируется на Западе. Население России живет в основном в западных областях, экономически страна связана в основном с Западом, официальная российская военная доктрина концентрируется на Соединенных Штатах и НАТО. И в обозримом будущем ситуация не изменится. Старые модели трудно ломать, а новые планы – пусть даже самые многообещающие – проводить в жизнь.

Возьмем, например, энергетику. Последние два десятилетия Россия разрабатывает крупные нефтегазовые месторождения на острове Сахалин, чтобы удовлетворять растущий в Северо-Восточной Азии спрос на энергоносители. Она также завершила строительство большого экспортного нефтепровода, тянущегося через Сибирь к Тихому океану, и тоже предназначенного для поставок в Китай. Наконец, она обещала поставить в Китай 365 миллионов тонн нефти за ближайшие 25 лет. Однако 20 миллионов тонн, поставленные Россией Китаю в 2011 году, – это лишь около 6% китайского импорта нефти, в котором намного большую роль играют Саудовская Аравия и Ангола. Даже если последнее соглашение будет выполнено, российская доля на рынке вряд ли значительно возрастет, так как общее количество импортируемой Китаем нефти также продолжает увеличиваться. С экспортом газа в Китай дела обстоят еще хуже. За период с 2004 года по июнь 2013 года две страны заключили целых шесть соглашений о торговле газом, но так и не договорились о реальных поставках.

Более того, экономическое присутствие России в Азиатско-Тихоокеанском регионе в целом по-прежнему выглядит крайне скромным. На ее долю приходится лишь 1% регионального торгового оборота и лишь 2% китайской внешней торговли. Путин может сколько угодно говорить об увеличении этих цифр, однако больным местом остается все более неоколониальный характер торговых отношений Москвы и Пекином. Россия поставляет в Китай в основном природные ресурсы, а взамен получает китайские производственные и потребительские товары. Пекин слабо заинтересован в продукции любой российской промышленности - кроме оружейной. Причем в последние годы даже спрос на оружие становится меньше. С 2006 года между странами не было заключено ни одного крупного оружейного контракта, хотя это может измениться, если Китай все же закупит 24 Су-35 и четыре подлодки проекта «Лада». Со своей стороны, Китай тоже недоволен: Москва неоднократно отказывалась разрешить китайским компаниям приобретать значительные доли в российских энергетических проектах. Фактически, Кремль, по-видимому, зачастую воспринимает Пекин как инвестора на крайний случай и обращается к своему «партнеру» не раньше, чем исчерпает прочие возможности.

Следует также отметить, что в региональном масштабе Россия также почти не может влиять на принятие решений. Их принимают в основном Китай, Япония, Южная Корея и Соединенные Штаты. За вычетом состоявшегося в апреле 2013 года визита Синдзо Абэ (Shinzo Abe) - первого визита японского премьер-министра в Россию за десятилетия – российские отношения с Японией остаются натянутыми. Во время недавних крупных российских военных учений на Дальнем Востоке России предполагаемым противником были вторгшиеся силы Японии и Соединенных Штатов. Москва и Токио до сих пор официально не подписали мирный договор по итогам Второй мировой войны, а их территориальный спор вокруг Южных Курил, которые в Японии называют Северными территориями, по-прежнему кажется неразрешимым.

На Корейском полуострове Россия считается наименее влиятельным игроком из участников так называемых шестисторонних переговоров по Северной Корее. Ранее региональные дипломаты даже отмечали, что от нее «больше проблем, чем пользы». В попытках вывести из тупика отношения между Севером и Югом она практически не участвует. Москва так и не сумела воспользоваться знаменитым пристрастием северокорейского лидера Ким Чен Ира к долгим поездкам железнодорожным поездкам по России и получить влияние на политику Северной Кореи, а Ким Чен Ын, судя по всему, не унаследовал от отца любви к российским пейзажам.

Короче говоря, в российском повороте больше слов, чем дела. У России не получается развивать отношения с Азией, и азиатские элиты (в том числе китайские) не воспринимают ее ни как азиатскую страну, ни как серьезного регионального игрока. На их взгляд, она по-прежнему тесно связана с Европой или в лучшем случае с Центральной Азией и мало что может дать Востоку кроме природных ресурсов и оружия. Вдобавок Путин явно предпочитает вести внешнюю политику на высшем уровне – то есть на уровне своих личных контактов и личных контактов своих высших чиновников с лидерами других стран. Для Азии подобный стиль подходит плохо, так как и у Путина, и у его окружения в этом регионе мало личных связей и так как они его плохо понимают. В отличие от Соединенных Штатов у России нет ни сил, ни возможностей, ни даже достаточного интереса, чтобы сделать свой поворот стратегической и экономической реальностью.

В последние годы двусторонние отношения с Китаем принесли России весомые дивиденды. Трения времен холодной войны и вооруженные конфликты на советско-китайской границе ушли в прошлое, а перспективы китайской гегемонии по-прежнему остаются несколько умозрительными. Более того, в целом благожелательно настроенный к России Китай стал фактором, помогающим обеспечивать безопасность Дальнего Востока России – а значит, и территориальную целостность Российской Федерации. Китай поддерживает Россию в Совете безопасности ООН. Сотрудничество с Пекином дает Москве возможность греться в лучах его новой славы, а также укрепляет международную легитимность путинского режима, позволяя Кремлю выдвигать (старую) идею о России как о факторе геополитического баланса или о цивилизационном мосте между Востоком и Западом. Как заметил один из ведущих российских комментаторов Вячеслав Никонов в сентябре 2010 года, когда Москва впервые заговорила о «тихоокеанском повороте», с учетом исторической экспансии России на Восток, ее уникального «евразийского» географического положения и культурного сплава, а также неминуемого демографического и экономического подъема Азиатско-тихоокеанского региона, единственное возможное будущее для России – это стать «европейско-тихоокеанской державой».

Таким будущим Путин, бесспорно, был бы доволен. Сейчас он ставит своей задачей застолбить для России место в новом мировом порядке, при котором в «концерте великих держав», предположительно, будет меньше Европы и больше Азии. Однако в долгосрочной перспективе экономический и политический разрыв между динамичным Китаем и не модернизирующейся Россией станет слишком широк и Москва не сможет навести через него мост. Двусторонние отношения также могут осложниться из-за новых проблем – таких, как судоходные пути или разработка ресурсов Арктики. В конечном итоге, идея китайской гегемонии нравится России ничуть не больше, чем американский унилатерализм и чем любой другой расклад, способный вытеснить ее на обочину – в том числе и «новая модель отношений между великими державами», о которой Си говорил в июне на своей встрече с президентом США Бараком Обамой. Скорее всего, нынешний «поворотный момент» в очередной раз обернется для России разочарованием, и она застрянет между Востоком, к которому она не принадлежит, и Западом, в который она плохо вписывается.

Источник

Если бы права человека были валютой, их курс сегодня оказался бы в состоянии свободного падения в силу инфляции многочисленных правозащитных договоров и необязательных международных инструментов, принятых за последние десятилетия самыми разными организациями. Сегодня на эту валюту можно, скорее, купить страховку для диктатур, нежели защиту для граждан. Права человека, некогда вознесенные на пьедестал основных принципов человеческой свободы и достоинства, сегодня могут быть чем угодно – от права на международную солидарность до права на мир.

Задумайтесь, каким колоссальным стал свод законов о правах человека, которые обязательны для исполнения. Созданная нами исследовательская группа «Проект прав свободы» (Freedom Rights Project) насчитала целых 64 соглашения по правам человека, принятых под эгидой Организации Объединенных Наций и Совета Европы. Государство-член обеих этих организаций, ратифицировавшее все соглашения, обязано выполнять 1377 положений о правах человека (хотя некоторые из них носят скорее технический, нежели содержательный характер). Добавьте к этому сотни инструментов, не являющихся договорами, такие как резолюции Генеральной Ассамблеи ООН и Совета по правам человека. Совокупность законов о правах человека сегодня доступна и понятна не больше, чем налоговое законодательство.

Сторонников прав человека такое законотворческое изобилие должно тревожить. Если люди требуют соблюдения прав человека, то для начала они должны их понимать – а это трудная задача с учетом сегодняшних бюрократических джунглей административного регулирования.

Проблему усугубляет принятие противоречивых норм по конкретным правам человека. Например, принятая в 1948 году Всеобщая декларация прав человека гласит, без особых разъяснений, что «каждый имеет право на свободу мнения и выражения». Но в эпоху холодной войны при подстрекательстве коммунистических государств некоторые соглашения, например, Международный пакт о гражданских и политических правах, запрещали определенные формы «ненавистнических высказываний», не давая при этом разъяснений о том, как разрешать неизбежно возникающее противоречие со свободой выражения. Некоторые страны-члены ООН, включая Египет и Пакистан, утверждают, что оскорбительные заявления о религии являются разжиганием религиозной ненависти, что запрещено в соответствии с Международным пактом о гражданских и политических правах.

Чем объяснить такое безудержное распространение прав человека? Данный процесс отчасти приводят в действие выступающие из лучших побуждений группы с особыми интересами, стремящиеся получить определенные козыри для признания своего дела в качестве правозащитного. Международные правозащитники, некоторые национальные правительства и технократы из интернациональных организаций также играют в этом деле свою роль, стремясь получить больше бюрократических рычагов.

Но за расширением правозащитного свода законов также скрывается весьма мрачный замысел. Попросту говоря, нетерпимые и ограниченные государства пытаются развернуть эту совокупность законов таким образом, чтобы за ними было удобно прятаться. Они даже используют их для осуществления нападок на свободные и либеральные государства. В этом плане поучителен критический взгляд на зачастую страдающий от дисфункции Совет ООН по правам человека. Этот совет не может утверждать договоры и принимать обязательные для исполнения резолюции, однако он является важным форумом для разработки новых стандартов прав человека и формирования международного правозащитного дискурса. К его членам относится очень широкий круг государств, о которых судят по соблюдению ими прав человека – от демократий до тираний.

Государства, которые Freedom House в своем индексе относит к категории «свободных», обычно весьма деятельно и активно относятся к правам человека, сосредоточиваясь на том, что называют правами первого поколения, такими как свобода слова и свобода от пыток. Хотя эти страны необязательно выступают против так называемых прав второго поколения, среди которых есть права, связанные с качеством жизни, например, право на жилье и на здоровье, они часто весьма скептически смотрят на то, что называют правами третьего поколения. К последней категории относятся слабо установленные права о защите коллективных, а не индивидуальных интересов, и среди них право на развитие, право на международную солидарность и право на мир.

И напротив, «частично свободные» и «несвободные» государства являются главными сторонниками прав третьего поколения. Конечно, для большинства из них такие обязательства мало что значат, поскольку те страны, которые не соблюдают власть закона у себя дома, редко всерьез относятся к своим международным правовым обязанностям. Но выставляя себя в качестве защитников таких новых прав человека, они стремятся лишить либеральные государства их нравственного превосходства и укрепить собственную политическую легитимность.

Задумайтесь над тем, что произошло на последнем заседании Совета по правам человека в июне, когда Куба добилась принятия двух резолюций по правам человека третьего поколения. Речь идет о резолюции за права человека и международную солидарность и о резолюции о праве на мир. Первая, отчасти направленная на то, чтобы направляемая на развитие помощь стала «правом человека» для государств, была принята большинством в 32 голоса «за» и 15 «против». Из 32 стран, проголосовавших за эту резолюцию, лишь десять являются «свободными» (ни одной западной страны среди них нет), 15 «частично свободными», а семь, включая Эфиопию и Мавританию, «несвободными». Из 15 стран, проголосовавших против, все, за исключением «частично свободной Молдавии», являются «свободными (это европейские страны, США, Япония и Южная Корея).

Аналогичный процесс имеет место в ходе Универсального периодического обзора. Это правозащитный экзамен, который все страны-члены ООН проходят раз в четыре с половиной года. В 2009 году такая нарушительница прав человека как Северная Корея получила похвалу со стороны Кубы, Ирана, России и Сирии за свою работу по «консолидации социалистического и справедливого общества, которое гарантирует равенство и социальную справедливость». В мае 2013 года Северная Корея и Судан, в свою очередь, воодушевили Кубу на «работу по прогрессивному развитию через механизмы ООН прав человека третьего поколения, в частности, международной солидарности».

Расширенное и разбавленное толкование прав человека позволяет нелиберальным странам отвлекать внимание от главных свобод, переводя его на неясные и концептуально непонятные права, не накладывающие конкретных обязательств на государства. При поддержке такой риторики нарушения прав человека не рассматриваются сами по себе. Вместо этого такие нарушения обретают релятивистский и относительный характер, подвергаются интеллектуальному расчленению и выбрасываются на свалку, когда это политически выгодно. В таком мире сокращение помощи на развитие можно назвать нарушением прав человека – как и пытки в Северной Корее. Что крайне важно, такая беспринципная политика в области прав человека помогает авторитарным государствам отражать критику. В 2007 году Куба, где обстановка с соблюдением прав человека самая ужасная в Западном полушарии, сумела убедить большинство членов Совета по правам человека урезать свой собственный мандат по наблюдению за правами человека. Следовательно, те похвалы, которыми осыпают друг друга авторитарные государства якобы за отстаивание новых, неясных и абстрактных прав, это не просто пустые разглагольствования, а риторика, способная дать реальную политическую выгоду.

К сожалению, значительная часть правозащитного сообщества не только стесняется выражать свои сомнения и опасения по поводу распространения прав человека, но и зачастую лидирует в этом процессе. Но такой подход отнюдь не помогает отстаивать ключевые свободы, составляющие отличие либеральных от нелиберальных государств. Как отмечает Freedom House, ситуация с соблюдением основных гражданских и человеческих прав ухудшается седьмой год подряд. Естественно, несвободные государства стремятся выхолостить именно эти основные права. Когда под категорию прав человека подходит что угодно, наказание за их нарушение всегда будет легким. Чтобы поднять ставки и обеспечить эффективность прав человека, их защитники должны признать, что иногда лучше меньше, да лучше.

Уважения к правам человека в мире наверняка было бы больше, если бы законы о них более узко и более четко определяли группу прав. Усилия и ресурсы защитников прав человека и международных институтов можно было бы сделать более целенаправленными и конкретными. Конкретность также обеспечила бы усиление контроля и правоприменения. Ограниченные и нетерпимые государства не смогли бы предъявлять никаких претензий на права человека, не говоря уже об использовании таких прав в целях лишения легитимности либеральных стран. Либеральные государства могли бы также сосредоточить свои усилия на правозащитных институтах, которые в отличие от Совета по правам человека предлагают перспективы улучшения за счет проведения реформ. Страсбургский Европейский суд по правам человека, например, утрачивает авторитет и доверие в некоторых важных странах-членах, таких как Великобритания, потому что он чрезмерно расширительно толкует понятия, создавая новые права и расширяя существующие. Европейские страны делают недостаточно для того, чтобы урегулировать кризис в этом старейшем правозащитном институте Европы.

Вместо того, чтобы бросаться на защиту новомодных прав человека – будь то защита престарелых или защита крестьян, либеральным демократиям следует поддерживать те институты и договоры, которые олицетворяют идеалы, изначально вдохновившие правозащитное движение.

Источник