Есть люди, которые были в моей жизни и ушли, оставив корявый царапанный след. А со временем царапины эти оказались бороздами, в которые, как семена в почву, упали моменты критики, обсуждений и споров. Упали, дали всходы и плоды – желание и готовность понять рассуждения другого человека, его мысль и его самого.

Павел Олегович был искусствовед. 
Свои исследования писал шариковой ручкой, утверждая: «У меня очень разборчивый почерк!» 
На самом деле, он боялся компьютера, нашёл себе стол, где агрегата не было, и там обосновался.

Секретарь Нина Владимировна терпеливо разбирала крупные каракули, набирая текст на клавиатуре, бурчала что-то под нос. Иногда звала автора, и он пояснял, всё более недовольно и возбуждённо. Секретарь сдавленно вздыхала и посматривала в мою сторону…

Я была новенькая, появилась недавно и сразу окунулась в застойное и тяжкое болото запущенных дел – на моём месте давно не было того, кто бы за него отвечал.
Поэтому на взгляды с мольбой я реагировать ещё не могла.

А Нина Владимировна уже не могла – не могла понять и привести в читабельный вид творения искусствоведа. Да, у него действительно был разборчивый почерк, но совершенно непонятный смысл написанного.

И секретарь нашла выход из положения – напечатала, как было написано, и положила передо мной текст: на проверку и для «одобрямс». Я начала читать, и тут прозвучало первое, неизбежное, роковое: «Павел Олегович, подойдите, пожалуйста, ко мне».

Невысокий, тихий, чуть сгорбленный пожилой человек привычно поставил стул рядом с тем, кто сейчас будет заводить его текст в компьютер. Сел и мягким голосом интеллигента и порядочного человека произнёс: «Слушаю Вас».

С тех пор в рабочем столе я держала несколько пузырьков с духами и валерьянку: нужно было как-то перебить густой запах перегара, и успокоиться после разговора, каждый раз выводившего меня из себя.

Да, Павел Олегович был алкоголик, в течение дня прикладывался, думая, что незаметно, и писал исследования по истории архитектуры и градостроительства.
Путаные мысли были не только на бумаге - разговор, как правило, тоже мало что пояснял. Мне приходилось редактировать текст, смысл которого часто ускользал, и вернуть его мог только специалист, настолько специфичными были моменты. 

Тем не менее, наш искусствовед признавался как один из ведущих в городе. Его многие не любили, особенно дамы из архивов и комитетов, но по самым трудным и запутанным вопросам они же отправляли за консультацией к нему. 
Когда Нине Владимировне удавалось привести исследование в понятный текст, а мне потом выяснить оставшиеся «особо сложные моменты», даже недоброжелатели молча, но согласно кивали головами, архивам же приходилось вносить «поправки в данные по результатам новых исследований».

А мне приходилось несладко. И, всё-таки, мы дружили. Ни с кем раньше не приходилось говорить о кулинарии в связи с проникновением с суть вещей. Его удивляло, что женщина понимает философию приготовления пищи как процесс постижения и преобразования материи, особенно, такой сложной, как мясо. А я думала, что попробуй разобраться в его исследовательских выводах, а там уж мясо постигнешь в два счёта. И просто наслаждалась неспешным разговором с умным, деликатным собеседником, когда не нужно ничего выяснять, уточнять и формулировать, а только делиться наблюдениями и слушать, слушать, слушать.

Павел Олегович умер несколько лет назад. 
С тех пор было много других текстов и разных авторов. 
Но могла ли я подумать тогда, поливая вокруг себя духами и содрогаясь от бессмыслиц, спеленавших мысль искусствоведа, которые я должна была, должна перевести на понятный всем язык.
Сломал он во мне какой-то ледяной барьер, не растопил - выманил, дразня ускользающим, необходимым.
Думала ли тогда, с каким желанием стану погружаться в мир другого, незнакомого автора, следить за росчерком его мысли и наслаждаться пониманием. 
И так каждый раз. 

Удовольствие понимать мысль другого человека - такие плоды)))

Любовь может быть открытой, не таясь от любимого – это доверчивость.

Любовь может быть безответной – это особая сила.

Но быть открытой и безответной – это унизительно. 

Безответная любовь должна быть скрыта: за стеной молчания, в тени ресниц опущенных глаз и отстраненностью, которая как широкое поле, даже если рядом.

Открыто любить легко - это особое везение. 

А нести её, безответную, сил хватает немногим. 
И тогда любящее сердце идёт на дерзкий самообман: открывается и не видит, знать не желает, что любовь его – одиночка. 
Окружает любимого, вьётся за ним, преследует.
Не осуждайте. Это трудно, это больно, это надо, чтоб растратить и успокоиться.

А о тех, кто молчит, мы не узнаем ничего. Только очень наблюдательные догадываются по мягким жестам, тёплым словам и добрым глазам, что за ними прячется, но не бездействует, любовь. 
Безответная к одному, отдаваемая всем.

Закончила работу и стала обзванивать родственников и друзей-мужчин - поздравлять с Днём защитника Отечества. 
Все рады и благодарны, если даже накануне ворчали, что непонятный какой-то праздник и кому это всё нужно.

Сетевые друзья тоже к этому Дню относятся по-разному: кто-то отвергает наотрез, кому-то он понятен, и поздравления принимаются как заслуженные.

А что женщинам с него? Суетятся, готовятся, готовят.
Всё просто, именно им и нужны защитники. 
Они - то самое отечество, за их подолы держатся ребятишки, им ухаживать за больными и престарелыми, им нужна безопасность и надёжность.

Кто-то хмыкнет: «Уж это само собой. Что тут праздновать…»

Поздравляя мужчин, женщины напоминают, чего ждут от них. 
Готовя праздник, показывают, что могут дать сами.
Пусть никто не обманет надежд. 

Всех мужчин – поздравляю!

Я увидела подругу первая и помахала ей.

-Привет! – Привет. – Как дела? – Ну, как, да ну… - Что, опять работа? Лен, ты ж уволиться хотела. – Нет, ну вот скажи мне, как так можно? Я столько лет… А сил сколько положено… И ведь они хоть бы раз… Вечные придирки! – Придирки не могут быть вечными - их можно прекратить хлопком двери. – Ага, и тут же начнутся другие проблемы. Вечно проблемы… - Ну, что ты всё «вечное», «вечное»? Это же штрихи, фрагменты, эпизоды. Если уж говорить о вечном, то не об этом.

Мы встречаемся иногда в большом кафе, в центре города – так удобно обеим по дороге с работы. Здесь всегда многолюдно, в основном, туристы, и только завсегдатаи знают об удобном месте у окна, за стойкой заказов. Кафе занимает помещение одной из бывших квартир на втором этаже. Когда-то это была квартира царского чиновника в доходном доме, потом коммуналка со сложной и запутанной системой комнат, кухонь и коридоров. Хозяин кафе изменил планировку, убрав некоторые перегородки и расширив основной зал. Но убрать все внутренние стены зала было нельзя, и там остались незаметные со стороны входа закутки. В одном из таких мы и устроились с подругой.

- И правда, давай о вечном! Надо и о душе поговорить. - вид у Лены был очень усталый.
- Ну, почему сразу о душе? Нет, о душе говорить не корректно – никто её не видел, не знает, где находится и что из себя представляет. И вообще, это какой-то собирательный образ понятий, представлений и умозрительных образов. О ней можно рассуждать и верить, что она есть и вечна. - начала я умничать.
- А что у нас ещё есть вечное? Тогда, о смерти? Бррр… - Лена передёрнулась и засмеялась.
- А чего ты смеёшься? Таинственное действо и весьма любопытное, эта смерть, но к вечности отношения не имеет. Смерть – явление частное, фрагментарное и ограниченное по времени. Хотя, это тоже спорно.
- А что у нас ещё есть вечное? – спросила подруга, кладя в рот ложку мороженого.
- Вечна жизнь – ответила я, выпив кофе не маленькими глоточками, как гурман, а крупными глотками, по-нашему, по-кофемански. 
И загляделась в окно, туда, где жизнь шла, постукивая каблуками людей, ехала рогатыми троллейбусами и машинами разного калибра, перемигивалась светофорами на той и этой сторонах улиц, да ещё начала сыпать снегом с потемневшего неба. 
Потом жизнь, в виде молодой официантки-студентки, принесла ещё кофе для меня и кусок лимонного пирога для подруги. Сливки на кофе стояли горкой, сверху присыпанной корицей. Я поковыряла в них ложечкой, слизала корицу и посмотрела на Лену. Она сосредоточенно отрезала кусочки, отправляя в рот.
- Ты точно не хочешь? Очень вкусно – спросила она, поймав мой взгляд.
- Уже хочу, давай, делись.

Рассуждать расхотелось. Сытые и довольные обществом друг друга мы чувствовали, что сейчас, в этот момент мы довольны всем, всей жизнью в целом.
- Ну, так что там у тебя на работе? Почему передумала уходить?
- Тань, знаешь, я подумала: «А почему я должна менять место работы? Почему бы не поменять что-то в этой работе?». И решила, что подойду к начальнику и всё ему выложу! – она отрезала ещё кусок и с удовольствием жевала.
- И что? – спросила, тоже запустив нож в мягкое тело лимонного пирожка.
- Высказала ему все мои претензии и предложения, он собрал совещание, и теперь у нас будет новый распорядок, а я обязана его контролировать и корректировать по ходу дела, если потребуется – последний кусочек исчез у неё за щекой.
- Напросилась, называется, – я засмеялась, - теперь тебе ещё и этим заниматься. Пожалуй, ты права, проблемы вечны, не одна, так другая.
- А я довольна, хоть маленькая, но победа, – тарелку с крошками отодвинула на край стола. – Ну да, если считать, что череда проблем-эпизодов и есть жизнь, и они, как бусы, нанизаны на время, то жизнь вечна. Не наша, а жизнь вообще. Это же факт. Хоть бактерий возьми, и у них тоже проблемы есть, наверное. 
Мы ещё полчасика поговорили так, забыв про личные обиды на вечность и смакуя свою к ней причастность. 
И чувствовали себя почти как богини)))

- Очень вредно не ходить на бал, когда ты этого заслуживаешь.
Золушке это сказала фея, а мне это сказала я.

Обычно, с утра: юбочка, кофточка и понеслась работать. Это при том, что коллеги, те, которые тоже в юбках, не забывают надеть бусы, колье, браслеты, изящные подвески и прочую красоту, подчёркивающую, что они дамы, женщины, леди и вообще, призваны украшать мир.
Я же не ношу никаких украшений, кроме цепочки, на которой крестик.
Но они у меня есть, и много, и красивые. И их нужно "выгуливать" - удобнее случая, чем корпоративная вечеринка, да ещё новогодняя, не придумать. 
Сказали, что в зале, арендованном для нас, будет прохладно, поэтому выбрала платье с длинным рукавом. Оно из чёрного бархата и к нему подойдут любые украшения, но выбрала жемчужные. 




У меня давно не было бала. Но завтра...

Помните, у Платона есть  «Апология Сократа»?

 Это он записал на память речь Сократа в суде над ним.

Сократ говорил своими словами, но так делали немногие.

Адвокатов (лат. приглашённый) в те времена не было, отбиваться в суде обвиняемому приходилось самому, а язык не у всех хорошо подвешен.  Написать же речь мог кто угодно, но, чтоб получилось убедительно для судей, обращались к умелому человеку – логографу, чьи услуги стоили недёшево.

Заказчик получает свиток, разворачивает – вступление, красноречивый рассказ о случившемся и впечатляющий эпилог, каждая буква которого свидетельствует – невиновен, всё ложь и навет! Строки пышут огнём негодования, взывают к богам-свидетелям и достойным мужам, присутствующим в суде, речь полна веских доводов и аргументов. И всё это высоким стилем, в лицах – чисто театр. Заказчик доволен и щедро платит.

К такому же специалисту часто обращался и обвинитель, ему тоже нужна была убедительность, и тут уж экономить не следовало - судебные издержки несла проигравшая сторона.

В суде обе стороны встречаются с выученным наизусть текстом. Бросают друг на друга победные взгляды – ещё бы, такая речь «в кармане», сейчас противник уйдёт с позором, как побитая собака.

И действо начинается: звучат обвинения и оправдания, стороны стараются добавить страстей, голоса играют обертонами. Публика рукоплещет  – говорю же, театр да и только.

Нередко оказывалось, что обе стороны обращались к одному и тому же логографу.  

Получает такой умелец заказы от обеих сторон предстоящего суда и вдохновенно, непременно вдохновенно, пишет встречные речи. 

И тут уж софистика, как она есть – такому логографу не нужна истина, нужна цель. У него есть инструмент – слово, которым он решает задачу. Обвинить или оправдать, ему всё равно. Он куёт оружие - стройную и убедительную речь.

Так кузнец выковывает клинок, и только он - его цель. Мастер любуется им, гордится, и не важно, кто потом победит.

Хорошую речь неизменно встречали аплодисменты, а популярность логографа росла. Слушатели в суде умело отделяли достоинства речи, независимо от того, каков результат суда. Произнести, а потом выдержать прения, тоже требовало мастерства, что и привело, в конце концов, к появлению профессиональных обвинителей и защитников.

... Сократ мастерски владел риторикой. Печальный конец – логичный результат жизни, а не провал апологии, которая была, по сути, не защитой, а последним поучением и наставлением развенчивать заблуждения, которые полны гнусности и коварства.

- Привет!
- Привет. Ну, как твои проблемы, решились?

Вот спросил, так спросил, что не знаешь, как и ответить. Уточнить, какие именно проблемы имеет в виду из недавно выплаканных ему? - пожалуй, сочтёт занудой. Бодро заверить, что да, все в порядке - решит, что просто истеричка или день тогда был трудный, и не стоит мои жалобы принимать всерьёз. 
А я так хотела, чтоб посочувствовал и поддержал. Именно он, такой авторитетный для меня, такой рассудительный и не равнодушный ко мне, как думала тогда. 
Только вот после такого дежурного, на бегу, вопроса повеяло холодком, и я растерялась.

- Проблемы решаются, спасибо за поддержку - ляпнула и постаралась улыбнуться, хотя, в чём та поддержка заключалась, ещё вопрос.

Ну, вот и ещё одна проблема - не с тем о больном говорила, кому доверить можно, а стем, кому хотелось, чтоб он был надёжным другом. 
Мало ли, что хотела...

А проблемы что, они есть и будут нескончаемым шествием.
С поддержкой или без, мы разделываемся с ними, как с орехом - с трудом и последующим удовольствием. 
Есть такие, что несём по жизни, как крест. 
А иные развенчиваем до статуса простой задачки на "раз, два".
К некоторым применяем меру - не видеть в упор. И помогает, как ни странно.

Есть у них ещё и применение - на твой призыв о помощи откликнутся только по-настоящему близкие люди, как магнит притягивает только железо.

Не надо делать унизительные проверки, жизнь сама подстраивает эти "сюрпризы", как вот только что.

И удивительно, что стало вдруг легко, дышать даже легче. Ушёл самообман.
С проблемами я разберусь, не в первой, и не последние они, просто очередные. 

А хорошие отношения пусть остаются. Не всем же быть друзьями, иногда "привет - привет" тоже достаточно для поднятия настроения. 

- Хорошего дня - прокричала уже убегая. День неплохо начался.

- Вот бы на дельтаплане полетать –  размечталась в первом часу ночи  – Только невысоко от земли, а то я боюсь – написала и нажала «отправить».
- И что, тебе не всё равно, с какого этажа падать,  с 48-го или 10-го? – ответили с той стороны монитора.
- Ты это о чём? Я ж про летать, а не из окна вываливаться  – решила уточнить.
- А для меня, что на дельтаплане, что из окна, одно дело – без страховки же!
- Не подумала как-то… тогда уж, лучше, рок-оперу пиши.

Такой вот разговор состоялся между подругами, обсуждавшими, как же им разнообразить жизнь, ставшую … ммм, скажем, пресноватой. Точнее, однообразной. А если уж правду, то  скучной, никомуненужной и нуеёнафиг -  до слёз. 
Эти-то слёзы и «утирали» друг другу в переписке.

….  а горизонт далеко-далеко и ровной полосочкой. Вот на кромке проступили холмы, а внизу – степь. И кони: вороные, гнедые, серые в «яблоках» - скачут не быстро, играя, пофыркивая. Грывы, хвосты в разные стороны.
И вот, как ветром подуло – вихрем понеслись, ровно, вожак впереди. Топот музыкой, и ритм как пляска. 

Лечу над ними, несусь куда-то, не знаю, куда, но надо так. И хорошо мне, и весело, и кони подо мной, словно тянут меня за крылья – быстрей, ещё быстрей. Вот сейчас! 
На горизонте засветилось,  кони припустили ещё шибче. И ударил свет – кони на дыбы, я - как на мягкую  подушку.
Проснулась. 
Действительно, я на подушке, солнце в окно. 

- А почему бы нам не покататься на лошадках, а? Сегодня же напишу ей.


фото Булбул Асаевой

Утро серым туманом занавесило окна снаружи: ни раздёрнуть, как шторы, ни отогнать.

В ноздри вкрался и защекотал резкий запах  – муж размешивал растворимый кофе в большой кружке, кофейную чашку он презирал за  размеры.

- Садись, остынет – подвинул бутерброды ближе к её месту за столом.

- Сам пей эту бурду, я буду заварной – женщина огрызнулась, демонстрируя сердитость.

- А, так я щас, заварю, ешь пока – и быстро встал, уронив табуретку.

Лицо виновато-услужливое, и глаза как у бассета – так всегда смотрит «после вчерашнего».

- Пусть варит, пусть, а я потом скажу, что хочу чай, и сама заварю и затороплюсь на работу  – некогда мне тут с ним разговаривать – мстительно подумала, глядя на дорожку под окном.

Туман осел, сделав асфальт мокрым, а там крупными белыми буквами «ЛЮБИМАЯ, ЭТО ТЕБЕ» и рядом из пяти кружков нечто в виде цветочка.  В этом месте у художника закончилась краска и рисунок вышел бледный, словно тающий снег на чёрной земле.

- О, и до нас дошла мода асфальт расписывать – от удивления забыла, что надо мужа молчанкой наказывать.

- Где? – тут же оказался рядом и обхватил прижавшись, словно ему плохо видно.

- Везёт же некоторым – оттолкнула – от тебя такого не дождёшься.

- От меня? Не дождёшься? Да, если хочешь знать, это я написал! Тебе.

- А что цветочек такой хиленький?

- Знаешь, как трудно было после рабочего дня ползать!

- Особенно пьяным в хлам…

- Да, это я от радости, что такой удачный сюрприз тебе придумал, а ты за грязные штаны ругала громко, а я на коленях, по асфальту – добавил трагизма в голосе.

- Бедненький, умаялся, не дорисовал – стало смешно и язвить было всё труднее.

- Да, не дорисовал. Кисточка сломалась! Асфальт шершавый, очень – и умолк, наливая ей кофе.

Теперь оставалось ждать реакции: поверит – не поверит.

- А вдруг, правда, это он написал для меня. Глупость, конечно, да какой там изобретательности ждать от этого мужлана – подумала и машинально взяла протянутую чашку, забыв сердиться.

*****

Щелчок зажигалкой, снова – не горит.

- Барахло какое – длинноволосая девушка бросила зажигалку на пол, лихорадочно нашарила в сумке другую, прикурила.

- Гад, мерзавец – сдавленно шипела.

- Успокоиться, не дрожать. Ему от этого ни холодно, ни жарко, а себе весь фейс попортишь морщинами – прерывисто шептала себе, успокаивая.

Свет не включала, фонари за окном и те резали  глаза, сейчас всё раздражает.

- Всё, последний раз, никогда больше. Никогда! Пусть катится, враль… - пышноволосая девушка жадно затягивалась, глотая дым, сжимая зубы.

Не собиралась сегодня возвращаться домой, но он, он опять обманул: не может, видите ли, поехать на выходные, как договорились. Жене его плохо, нельзя её оставить, и разводиться ещё не время: «Ты же сама видишь! Как её бросить в таком состоянии?».

- А моего состояния он не замечает - слёзы всё-таки потекли. Стала вытирать и заметила, что ключи от машины ещё в руках. Отшвырнула и их, не отрываясь от окна.

Ночная улица пуста, и только чья-то фигура на асфальте возится.

- Кто это там возле машины вертится? – проморгалась, открыла окно, чтоб крикнуть, но сдержалась – фигура ползала по дорожке рядом с авто, но машину не трогала.

Пригляделась - фигура отползла, оставив белое пятно, которое оказалось буквой.

- И тут эти дурики асфальт разрисовывают. Ополоумели от чуйств  – зло подумал, продолжая наблюдать.

А буквы, тем временем,  словно выползали из-под щуплой фигуры.

- Тощий какой-то ухажёр. Похоже, расписать асфальт, это всё, что он может – продолжала наблюдать уже заинтересованно.

Наконец, буквы сложились в фразу и на асфальте красовалось: «ЛЮБИМАЯ, ЭТО ТЕБЕ», а рядом цветик-пятицветик с кривыми лепесточками и недорисованной загогулькой, изображающей листок на стебельке.

Фигура поднялась, с трудом разгибаясь.

- Ага, свело худые ручки-ножки на романтичном подвиге – пышноволосая уже развеселилась.

И тут фигура повернулась, блеснули очки, под ними чётко виден длинный нос.

- Так это же соседка сверху. Вон, и кофта из-под куртки, ядовито-жёлтая, словно на спор с фонарями светит. Надо же, такая серая мышка, ходит-семенит с лицом землеройки, а туда же, любовные послания с цветочками  – озадаченно размышляла, прикуривая сигарету от сигареты.

Слёзы уже высохли, а любопытство разбирало – кому могла такая невзрачная личность писать, и почему «любимая», а не «любимый».

Эта некрасивая девушка каждое утро в одно время с ней выходила из дома, вяло буркнув «здрасте», на которое красавица, садясь в машину, даже не отвечала, а потом проезжала мимо дурнушки, топавшей к метро.

 - Какая у неё может быть личная жизнь? Может, потому и написала - самой себе, у неё же окна выходят на эту сторону – однако, эта мысль не рассмешила.

Красавица задумалась, что у неё, НЕЁ, личной жизни, в сущности, тоже нет. Не называть же жизнью тягостные ожидания, большая часть которых заканчивается разочарованием, как вчера. А дурнушка не ждёт, что кто-то придёт и осчастливит, сама себе устроила сюрприз.

- Смешно, а я и этого не сделала – пачка сигарет опустела, спать не хотелось. Надпись на асфальте стала почти не видна – опускался туман.

******

И «серая мышка» с длинноносым  лицом уснула только под утро.

Проснулась, надела очки и сразу к окну – как там надпись? Туманом заволокло, ничего не видно. Жаль.

Умылась тщательней обычного, сегодня особый день.

Вчера подруга прибежала к ней прямо в ординаторскую и разревелась – её жених вот прямо на днях изменил ей, «с холстяцкой жизнью прощался», как потом объяснил, когда кольцом в него бросила и губу рассекла.

Слушала Вера подругу, слушала и сама разревелась, да пуще неё. Та даже удивилась: «А ты-то что так голосишь?».

- Завидую тебе, мне бы таких страстей, хоть немножко. Мне-то никто не изменяет!

- Да кто же тебе изменит, если ты никого не любишь?

- А что делать, если мужчины мной не интересуются, и мне они ничем, ну ничем  не интересны.

- Надо учиться. Устрой свидание.

- С кем?

- Да хоть с собой. Приготовь красивый ужин, зажги свечи, нарядись, полюбуйся собой в зеркало.

- Так я же…

- Сходи к стилисту! Займись уже собой, а то от одного вида в зеркале у тебя кровь скисает.

Вера так и опешила, а подруга, успокоилась, высморкалась, чмокнула её в щёку и унеслась по своим интересным делам.

Тогда девушке пришла в голову мысль изобразить самой себе, что кто-то ею интересуется и написал письмо. Письмо можно было написать самой и послать по почте. Но тогда никто не будет знать, а ей захотелось как-то себя обозначить, чтобы все заметили, что она есть. И не только те, кому уколы делает тёплой рукой легко и безболезненно, а хотя бы соседи, и та пышноволосая красавица из её дома, с которой каждое утро здоровается, а она её даже не видит.

- Надо написать на асфальте. Так многие сейчас делают -  мысль понравилась, хотела даже имя своё написать, чтоб уж все знали, что это ей послание, но в последний момент передумала - вдруг не поверят, что кто-то её мог так отличить, и догадаются, кто автор на самом деле.

Выждав, пока двор совсем опустеет, с краской вышла под окно, жаль, дорисовать листик краски не хватило. Зато, утром она проснётся, выглянет в окно, будто невзначай, а там «ЛЮБИМАЯ…»

А туман сорвал свидание. Нет, не сорвал – отложил. Теперь она твердо решила быть интересной. Ещё и ужин устроит.

Выйдя из дома сразу столкнулась с пышноволосой, привычно пробормотала «здрасте» и засеменила прочь. А вслед ей: «Доброе утро» бархатным контральто. Вера сначала подумала, что ослышалась.

- Надо же, ещё свидание с надписью не состоялось, а уже такие перемены – подумала и заметила, что её торопливый шаг замедлился, и смотрит она уже не под ноги, а по сторонам.

Рядом затормозила машина.

- Садитесь. А то мы каждое утро вместе выходим, а не знакомы. Я могла бы подвозить, хотя бы до метро.

- Надо купить ещё краски и написать с другой стороны дома, а то не всем видно.

Так подумала девушка, а которая, не знаю.

Мысли у людей часто сходятся.

(Прошу не придираться к точности фразы и её перевода; суть не в точности, а в смысле).

Как-то Сократа спросил молодой человек, стоит ли достойному мужу - в Элладе мужчин называли мужами– так вот, стоит ли мужу жениться, и какой в этом прок?

Мудрец, а судя по тому, что сам он ничего о себе не писал - все высказывания и жизнеописания дошли в записках его учеников, почитателей и просто любителей оставить след в истории путём писания – он был мудр, и ответил мужу вопрошавшему, ибо сомневался тот, останется избранница нежной и весёлой, когда станет женой, или станет хуже скипидару.

- А что тут думать? – Сократ отвечал – Женитьба, это шанс стать удачливым счастливчиком, если повезёт, или мудрецом, если наоборот.

Надо  заметить, что везение и мудрость жители древней Эллады почитали наравне с доблестью спартанцев и победами олимпийцев. Статуй в виде бюстов на родине отличившегося не ставили, но уважение родственников, соседей и каждого встречного на дороге было гарантировано.

Да уж, мудро, так мудро. А мудрость с веками не ржавеет.

 И решила я понаблюдать… женщины уже догадались, наверное. Да, решила понаблюдать, как женитьба повлияла на моего мужа, в плане, мудрым стал или, в чём не сомневалась, редкостным счастливчиком.

Вот ходит он, задумался, сел, и опять сосредоточен.

- Неужели помудрел? И насколько? – закралась тревога.

- Как ты думаешь, до Австралии можно долететь без посадки? – уж спросила, так спросила.

- Если в Австралии же взлететь, то без проблем – ответил без запинки.

- Умный какой - погрустнела, но сообразительность – ещё не мудрость.

Может, проверить его на веселость? Тут и проявится счастливчик?

- Посмотри, у меня новая кофточка – повертелась перед носом, принимая выгодные ракурсы, как для фото.

- Да. Хорошо – сказал задумчиво.

И с чего решила, что пустится в пляс от радости? Не удаются мне эксперименты. А  спрошу ка я прямо, в лоб, что он сам-то думает с точки зрения Сократа.

- Вот скажи мне, как ты считаешь – женитьба на мне сделала тебя счастливым человеком или мудрым? – и замерла.

Наморщил лоб, брови вверх, посмотрел искоса да и зашелся в смехе.

Сократ, конечно, мудр, но я так и не поняла – хорошая моему мужу я-жена попалась, или так себе.

Новую кофточку снимать не стала, так, на всякий случай. Покрасуюсь ещё.

(Фото из сети)

Я боюсь потерь, особенно - друзей и любимых.

Терять деньги или вещи тоже не хочется, но это не ранит сердце. Оно не заноет и не заплачет.

Или вот, поменять работу или квартиру, где оставляешь добрые связи и привычные удобства, психологически трудно, но не тягостно. Как дорогая покупка: берёшь нужное - расстаёшься с деньгами, тоже нужными, но так надо. Всё уже взвешено и решено. Риск, что новое окажется хуже старого, небольшой есть и принимается как неизбежное зло. Для сердца это труд, но не горе.

Потеря дорогого...

В сердце рана, и пока боль стоит, ищешь свою ошибку, промахи, что не так сказала. Устав и запутавшись в терзаниях: "Да выбрось ты это из головы! Вырви из сердца. С корнем!" - и выбрасываешь, и вырываешь - всё одно, какую боль терпеть.

А они разные: терпеть, пока отболит и останется, или залечивать ампутацию.

Дорогие люди в жизни ещё будут. Свет и тепло новых чувств отвлекут от старой раны, и она замолчит. Когда и эти станут потерей, появятся другие, и так снова и снова. Жизнь длинна.

Но дорогих людей всё меньше, а сердце уже равнодушно. Можно так и не заметить, что уже никого не любишь именно потому, что нечем: раны, раны, и ни одного живого места. И даже не ужаснуться, что любящее когда-то сердце стало пустым решетом. Неправильно это.

С любимыми не расставайтесь.

Даже, если разлука развела, оставляйте их в сердце. Боль утихнет, если помнить только хорошее, и вместо одиноких дыр разноцветным калейдоскопом останутся самые приятные моменты. В этом уважение к себе и своему выбору. 

А если вдруг вы нашли в сердце пепелище, от которого хотите избавиться, терпеливо сажайте туда цветы добрых воспоминаний. Память - запасливая дама, она всё хранит и всё предоставит. 

Только бы не потерять.

Бывает, что-то произошло, и пришла проблема. Осознаёшь случившееся, и сразу видится решение. Это – выход, но не узнаём его, он нам не нравится.

- Это не подойдёт! Да нет, с этим нельзя согласиться! – и смотрим по сторонам.

Время идёт, проблема остаётся, обстоятельства подстёгивают, и советчики стараются, а приемлемый вариант всё не находится. И только первое решение, неудобное маячит возле.

- Не такое уж оно неказистое, да и потери не так значительны, если с умом подойти. Даже преимущества есть, хоть и не привычные – так подумает один.

- Ни за что. Никогда. Пусть уж лучше будет плохо, но привычно – решит другой и продолжит жаловаться и собирать советы.

Со счастьем та же история.

Оно есть, у всех есть. Счастьем  наполнено пространство и любое событие в жизни, каждый наш день.  Но чтобы получить его - надо узнать, как золотоискатели по еле видимым приметам узнают в грязном коме присутствие золота.  Это результат навыка и старания.

Опознать вездесущее счастье в брызгах волн на разгоряченное лицо, в запахе шпал перед посадкой в поезд, в волнах утреннего тумана по дороге к метро.

По тому, как замирает сердце, когда прижимаешься к тёплой спине дорогого человека, можно узнать любовь. И уже никому не дать себя заморочить вопросами: а вдруг, это любовь не к человеку, а к образу? Или это любовь к состоянию любви, а не к любимому?

Свечу задуло.

Ещё удивительно, что только сейчас - на таком ветру, почти штормовом с порывами и шумом. 

Свет погас часа два назад - где-то столб повалило.

Флюгер на крыше вертится как вертолётный винт. Тоже чудом держится, да и пусть бы упал - направление не укажет и ржавый  совсем. 

Свечной огарок оплыл, но был ещё крепкий и с запасом. Посидела в сумерках под звездным небом.

- Что толку, что они - звёзды. Ни тепла, ни света. Манят, завораживают, помигивают, и всё обман. Особенно, подмигивания: вот, кому это они? Всем, всем без разбора, а кажется, что только мне. А ещё, там сто тысяч градусов, я читала. Стоит приблизиться - сгоришь. Вот тебе и звёзды - лживые и жестокие.

Вспомнила Сеню, что при встрече тоже всегда подмигивал в ответ на её кивок.

Хотела ещё поворчать, но в горле встал ком, подступили слёзы.

- Ещё не хватало - спохватилась - до слёз себя довела.

Наутро погода утихомирилась и принялась светить солнцем. 

Огарок со стола долой, как свидетеля нечаянных слёз. 

Флюгер на крыше лениво покачивался, указывая на запад. Туда и пошла, к остановке.

Скрипнули колёса велосипеда.

- Садись, подвезу - это Сеня догнал, ловко спрыгнул и подмигнул.

- Не сяду, ты всем подмигиваешь.

Парень ещё продолжал улыбаться, но лицо уже вытянулось.

 - Когда это? - озадаченно повёл шеей - Да садись ты. Автобусы не ходят, на дорогу столбы повалило.

Неудобно как-то стало.

- И чего ляпнула про "всех"? - подумала и отвернулась спрятать лицо.

На солнце блеснул флюгер в виде петушка - ржавый же весь, чему там блестеть?

- А ты флюгер снять можешь? - показала на крышу.

- Зачем, скрипит? Так я смажу.

- Хочу начистить, чтоб блестел - опять невпопад, ржавое чистить. 

Раньше они никогда не разговаривали, Семён был немного старше.

Когда он смеялся, то казался мальчишкой, бесшабашным и озорным - о чём серьёзной девушке с таким говорить? 

А когда был серьёзен, то выглядел неприступным. 

- Сама доберусь - вконец смутилась и уже думала, как бы удрать.

- Бери тогда велосипед, у меня сегодня выходной - решительно вручил ей двухколёсного и ушёл.

А вечером, на закатном солнце блестел золотом петушок на крыше.

- Я его почистил пескоструем и окрасил, как положено: цинковкой а потом уж золотянкой. Теперь надолго - рассказывал и грыз сушки с чаем.

Свечной огарок стоял в углу подоконника, мало ли, опять столб повалит.

- Почему-то, не хочу в своё прошлое. Даже и не знаю, куда бы захотела. Пожалуй, только в будущее.
- А я бы, пожалуй, посмотрел на себя маленького издалека. Или даже подарил себе конфету:)
                                                                                                                            (сетевой диалог)

Прыг, прыг – так легко в туфельках и без пальто отпрыгать классики. Весна, май.
Прыг- подлетают вверх косички с большими "цветами" из розовой капроновой ленты. Это не атласная, у которой бантики висят. Капроновый бант упругий и большой. Тётя Люба подарила, и ещё кулёк конфет от бабушки – у меня сегодня День рождения, пятый.
На улицу гулять вышла нарядная. Девочки посмотрели, какая я самая красивая, и тоже сбегали домой приодеться. А то я буду задирать нос, что они совсем некрасивые, и я с такими играть не буду. А у меня же банты и кулёк конфет. Новые ленты все хотят потрогать, чтоб потом просить у мам такие же, «как у Тани», и конфет все хотят – не зря же я с кульком, сама-то все не съем.
И вот уже все нарядились и банты мне издёргали, пока насмотрелись. Охи-ахи, конфет полный рот – День рождения.
Мальчишки не подходят и даже издали ничего не выкрикивают – стесняются нас красивых. Осмелеют только вечером, когда с нас мамы наряды поснимают, «пока не порвали». А я уже отложила пять карамелек, и хватит им, пусть делят. 
Издали какая-то незнакомая тётя наблюдает за мной с удивлением и строго. Я насупилась, а она прошла мимо, потрогав мою чёлку и косички. У неё странное и красивое платье, у мамы такого нет. И волосы какие-то пышные, каких у нас не носят. Погладила меня, улыбнулась и ушла. Девочки смотрели ей вслед, а я не могла вспомнить, где уже видела эту улыбку и не раз, как будто она родная.

...... - Свет, положи свой учебник на середину парты, я не взяла. После школы в библиотеку, опять всё в портфель не влезет.
Между библиотечными шкафами тихо и уединённо. Иллюзия, что больше совсем никого нет, и можно не стесняться, что задумаюсь и начну говорить вслух. Выбираю, читаю предисловия и открытые наугад страницы. Уже отложила четыре книги, но вот тут ещё про звёзды.
Вдруг стало темнее, где-то выключили свет. 
- Закрываемся, подходи, запишу тебе книги – молодая строгая библиотекарша смотрит почти ласково, они все меня тут знают.
- В портфель-то поместится? – передаёт мне последнюю, изрядно зачитанную.
- Да я так, в руках донесу – надеваю шубу.
Вышла, на улице по-зимнему темно.
- Осторожно, не упади там, за углом. Мальчишки опять тропинку в лёд раскатали, а фонарь не горит – чья-то рука в тонкой перчатке помогла поддержать выскальзывающую книгу.
Незнакомка без шапки и с пышными волосами. 
- Где-то я её уже видела. Одета по-ненашему, а говор и улыбка знакомы. Так знакомы, будто родня, но нет  у нас такой - задумалась.
Пока рассуждала, повернула за угол и чуть не упала. 
- Ну вот, ребятня днём накаталась – разбежалась и тоже стоя проехала по обледенелой тропинке. Еле книжки удержала.

...... – Мам, ты уже вернулась? Покажи, что получилось – дочь рассматривает мою новую причёску. 
Волосы стали короче, закрывая лишь плечи, но пышнее. Завитки в художественном беспорядке падают на лицо.
- Придётся привыкнуть – сдуваю прядь, мешает смотреть.
Разглядываю себя и так, и сбоку, и ещё вот так. 
- Здорово, мам – дочь трогает упругие пряди.
- Мне тоже нравится – и вдруг узнаю эти пышные волосы и саму улыбку. 

А за спиной, за моим отражением стоит девочка с такой же улыбкой. 
- Будет скользко, но ты не упадёшь – и протягивает мне в одной руке потрёпанную, зачитанную книгу про звёзды, а в другой – конфету.

Когда за окном голые ветки на фоне зелёной ещё травы – это ноябрь. Летят редкие снежинки, одинокие, словно заблудшие. Они похожи на ранних зрителей в провинциальном  театре, что от скуки пришли задолго до начала и сидят в пустом полутёмном зале. Вместо люстр дежурные светильники по стенам, вместо звуков настройки оркестра - работники сцены стучат, волокут и скороговоркой выдают торопливость.

Тогда, именно тогда, достаю самые толстые спицы и пряжу, серую, овечью, грубую на ощупь. Перекладываю клубки, выбирая, какой станет первым. Спицы удобно легли в пальцах, ныряют кончиком под нитку, и первые петли диктуют «раз, два, три». Ещё нет лекал, но уже идёт полотно вязанья, и с ним - тепло.

Сцена притихла, потом шаги в оркестровой яме, голоса и пробы смычка. Люстры вспыхнули,  раздвинув стены. Нарядная публика, взгляды, движенье – увертюра зала. Ей ответит оркестр, зал зарукоплещет – единение свершится. И начнётся действо.

Коснувшись окна, снежинки тают, и дальше уже со стуком вниз, в сырость. Спицы тянут нить у игривого клубка, пальцы точно отмеряют петлю к петле. Мелькают снежинки, бегает клубок, перестук спиц и капель дуэтом выводят задумчивый минор. Надо ждать и готовиться.

И придёт зима.