Есть люди, которые были в моей жизни и ушли, оставив корявый царапанный след. А со временем царапины эти оказались бороздами, в которые, как семена в почву, упали моменты критики, обсуждений и споров. Упали, дали всходы и плоды – желание и готовность понять рассуждения другого человека, его мысль и его самого.

Павел Олегович был искусствовед. 
Свои исследования писал шариковой ручкой, утверждая: «У меня очень разборчивый почерк!» 
На самом деле, он боялся компьютера, нашёл себе стол, где агрегата не было, и там обосновался.

Секретарь Нина Владимировна терпеливо разбирала крупные каракули, набирая текст на клавиатуре, бурчала что-то под нос. Иногда звала автора, и он пояснял, всё более недовольно и возбуждённо. Секретарь сдавленно вздыхала и посматривала в мою сторону…

Я была новенькая, появилась недавно и сразу окунулась в застойное и тяжкое болото запущенных дел – на моём месте давно не было того, кто бы за него отвечал.
Поэтому на взгляды с мольбой я реагировать ещё не могла.

А Нина Владимировна уже не могла – не могла понять и привести в читабельный вид творения искусствоведа. Да, у него действительно был разборчивый почерк, но совершенно непонятный смысл написанного.

И секретарь нашла выход из положения – напечатала, как было написано, и положила передо мной текст: на проверку и для «одобрямс». Я начала читать, и тут прозвучало первое, неизбежное, роковое: «Павел Олегович, подойдите, пожалуйста, ко мне».

Невысокий, тихий, чуть сгорбленный пожилой человек привычно поставил стул рядом с тем, кто сейчас будет заводить его текст в компьютер. Сел и мягким голосом интеллигента и порядочного человека произнёс: «Слушаю Вас».

С тех пор в рабочем столе я держала несколько пузырьков с духами и валерьянку: нужно было как-то перебить густой запах перегара, и успокоиться после разговора, каждый раз выводившего меня из себя.

Да, Павел Олегович был алкоголик, в течение дня прикладывался, думая, что незаметно, и писал исследования по истории архитектуры и градостроительства.
Путаные мысли были не только на бумаге - разговор, как правило, тоже мало что пояснял. Мне приходилось редактировать текст, смысл которого часто ускользал, и вернуть его мог только специалист, настолько специфичными были моменты. 

Тем не менее, наш искусствовед признавался как один из ведущих в городе. Его многие не любили, особенно дамы из архивов и комитетов, но по самым трудным и запутанным вопросам они же отправляли за консультацией к нему. 
Когда Нине Владимировне удавалось привести исследование в понятный текст, а мне потом выяснить оставшиеся «особо сложные моменты», даже недоброжелатели молча, но согласно кивали головами, архивам же приходилось вносить «поправки в данные по результатам новых исследований».

А мне приходилось несладко. И, всё-таки, мы дружили. Ни с кем раньше не приходилось говорить о кулинарии в связи с проникновением с суть вещей. Его удивляло, что женщина понимает философию приготовления пищи как процесс постижения и преобразования материи, особенно, такой сложной, как мясо. А я думала, что попробуй разобраться в его исследовательских выводах, а там уж мясо постигнешь в два счёта. И просто наслаждалась неспешным разговором с умным, деликатным собеседником, когда не нужно ничего выяснять, уточнять и формулировать, а только делиться наблюдениями и слушать, слушать, слушать.

Павел Олегович умер несколько лет назад. 
С тех пор было много других текстов и разных авторов. 
Но могла ли я подумать тогда, поливая вокруг себя духами и содрогаясь от бессмыслиц, спеленавших мысль искусствоведа, которые я должна была, должна перевести на понятный всем язык.
Сломал он во мне какой-то ледяной барьер, не растопил - выманил, дразня ускользающим, необходимым.
Думала ли тогда, с каким желанием стану погружаться в мир другого, незнакомого автора, следить за росчерком его мысли и наслаждаться пониманием. 
И так каждый раз. 

Удовольствие понимать мысль другого человека - такие плоды)))