Венгерский авантюрист
Жил на свете один венгерский авантюрист, обладавший поразительной красотой, неотразимым очарованием, знанием многих языков и аристократическими манерами. И под всем этим очарованием таился гений интриги, умеющий извернуться в сложной ситуации, ловко проникнуть в любую страну и благополучно выскользнуть из неё. Когда он путешествовал, с пятнадцатью чемоданами, наполненными роскошными одеждами, и с двумя огромными догами, это на всех производило впечатление. За свой внушительный вид он снискал прозвище Барон. Барона можно было увидеть в самых роскошных отелях, на курортах и скачках, в кругосветных круизах и на экскурсиях в Египет, путешествующим по африканской пустыне.
И женщины повсюду сразу обращали на него внимание. Подобно талантливому актёру, он переходил из одной роли в другую, стараясь угодить вкусам каждой из них. Он был самым элегантным танцором, самым остроумным собеседником во время ужина, самым рискованным острословом при интимной беседе; он умел плавать под парусами, ездить верхом, гонять на автомобиле. В светском обществе он знал всех. Он был незаменимым.
Когда ему требовались деньги, он женился на богатой женщине, обдирал её как липку и уезжал в другую страну. Чаще всего эти женщины даже не возмущались и не обращались в полицию. Те несколько недель или месяцев, в течение которых они наслаждались им в качестве мужа, оставались для них источником более сильных ощущений, чем шок от внезапной утраты денег. По крайней мере, на какое-то мгновение они понимали, что значит жить, когда у тебя есть могучие крылья и ты можешь парить над головами ничтожеств.
Он возносил их так высоко, так быстро вовлекал в водоворот своего очарования, что даже само его бегство чем-то напоминало полёт. Оно казалось почти естественным - ни одна партнёрша не успевала угнаться за взмахами его больших орлиных крыльев.
И этот вольный, неуловимый авантюрист, перепархивая с одной золотой ветви на другую, чуть не попал в ловушку - ловушку человеческой любви, когда однажды в перуанском театре повстречал бразильскую танцовщицу Аниту. Её миндалевидные глаза закрывались не так, как у остальных женщин, а как у тигров, пум и леопардов, - веки смыкались медленно и томно; даже казалось, что они пришиты к переносице, отчего бросаемый ими сладострастный, скользящий взгляд падал так, как падает взгляд женщины, которая не желает видеть, что вытворяют с её телом. Возникало ощущение, будто бы с ней постоянно занимаются любовью, что и возбудило Барона, когда он впервые её повстречал.
Когда он отправился за сцену, чтобы повидаться с ней, она переодевалась, окружённая цветами; а для ублажения сидевших вокруг поклонников подводила помадой губки своего лона, хотя не позволяла никому из них даже приблизиться к своему телу.
Как только Барон вошёл, она только подняла голову и улыбнулась ему. Одна ножка была у неё закинута на столик, изысканная бразильская одежда задралась, а обриллиантненной рукой она снова принялась подкрашивать свою вульву, посмеиваясь над тем возбуждением, которое испытывали окружающие её мужчины.
Лоно её раскрылось оранжерейным цветком таких размеров, какого барону ещё не доводилось видеть, а обрамляющие вульву чёрные волосы были густыми, курчавыми и блестящими. И словно это был настоящий рот, она подкрашивала губы с такой тщательностью, что они стали похожи на кроваво-красные камелии, которые кто-то раскрыл насильно, обнажив сокрытую в них почку, более бледную, более нежнокожую сердцевину цветка.
Барону не удалось уговорить её поужинать с ним. Появление на сцене было для неё только прелюдией к дальнейшей работе в театре. Затем начиналось представление, которым она снискала славу по всей Южной Америке. Во время него ложи театра, глубокие, тёмные и полузанавешенные, заполнялись вальяжными мужчинами со всего света. Женщин к этому высокосветскому развлечению не допускали.. Она снова облачалась в то нижнее одеяние, которое было на ней во время исполнения бразильских песен, но на этот раз уже без шали. Лифчика она не надевала, и её богатые, пышные груди вываливались наружу из плотно сжимающего талию корсета, откровенно демонстрируя свои прелести любопытным взорам.
И пока продолжалось представление, она в этом наряде обходила ложи. Если её просили, она опускалась перед мужчиной на колени, расстёгивала ему брюки, брала пенис своими обриллиантненными руками и нежным касанием, с опытностью и утончённостью, которых достигают лишь немногие женщины, сосала его, пока мужчина не получал удовлетворения. Руки её работали не менее усердно, чем рот.
От подобных ласк мужчины едва не теряли сознания. Эластичность её пальцев, смена ритмов, постоянные перемены: от зажигания всего пениса в руке до нежнейших прикосновений к его кончику, от усиленного попирания всего ствола до лёгкого подёргивания обрамляющих его волосков - всё это производила необычайно красивая и сладострастная женщина, пока внимание остальной публики было приковано к сцене. Наблюдая за тем, как пенис проникает в восхитительный рот между сверкающими зубами, а груди её при этом колышутся, мужчины получали наслаждение, за которое щедро платили.
Её присутствие на сцене служило прелюдией к тому, что потом она появится у них в ложе. Она возбуждала их своим ртом, лазами, грудями. И потому получить сполна удовольствие в тёмной, полузанавешенной ложе над остальными зрителями, когда всё это сопровождается музыкой, светом и пением, оказывалось исключительно изысканной формой развлечения.
Барон почти что влюбился в Аниту и оставался с ней намного дольше, чем с какой-либо другой женщиной. Она тоже влюбилась в него и родила ему двоих детей. Но через несколько лет он снова исчез. Слишком сильна у него была эта привычка - привычка к свободе и переменам.
Он направился в Рим и снял номер в Гранд-отеле. Комната оказалась по соседству с номером испанского посла, остановившемся там с женой и двумя маленькими дочерьми. И их Барон, как обычно, очаровал. Жена посла была от него без ума. Они так подружились, и он был настолько ласков с детьми, которые не знали, чем им заняться в этом отеле, что вскоре у девочек вошло в привычку, проснувшись рано утром, направляться к Барону и будить его своим смехом и щекотанием, чего им не позволяли делать более скованные родители.
Одной девочке было около десяти, другой - двенадцать. Они обе были красивы, с огромными чёрно-бархатными глазами, длинными шелковистыми волосами и золотистой кожей. Они носили короткие белые платьица и белые носочки. С криком девочки врывались в комнату барона и играючи бросались на его большую постель. Он щекотал их, поглаживал.
Как это часто бывает у мужчин, когда Барон просыпался, пенис его был особенно чувствительным. В сущности в этом состоянии он был особенно уязвим. У него не оставалось времени, чтобы встать и, помочившись, снять возбуждение. Прежде чем он успевал это сделать, две девочки врывались через блестящую дверь и бросались на него и на его торчащий пенис, отчётливо заметный под большим светло-голубым одеялом.
Девочек ничуть не волновало, что их юбчонки высоко задирались, а их стройные, балетные ноги болтались и опускались прямо на его пенис, скрытый под одеялом. Со смехом они ёрзали по нему и, как на коня, садились на него верхом, подпрыгивали, так что кровать раскачивалась под тяжестью его тела.
Одна из девочек лежала у него на животе, и единственное, что ему нужно было сделать, - прижаться покрепче к ней, чтобы достичь удовольствия. Он сделал это играючи, как если бы ему хотелось столкнуть её с кровати. При этом он сказал:
- Я уверен, что, если я тебя так толкну, ты упадёшь.
- Не упаду, - возразила девочка, ещё крепче прижимаясь к нему через одеяло, а он двигался, будто бы для того, чтобы заставить её скатиться с кровати. Со смехом он подкидывал её тело, а она старалась прижаться к нему, и её ножки, трусики, абсолютно все части тела тёрлись о него, когда она старалась не соскоьзнуть. При этом они смеялись. А он продолжал свои ужимки. И тогда вторая девочка, желая помочь сестричке, уселась на него верхом прямо перед ней, и теперь, когда они уже обе давили на него, он мог двигаться ещё более яростно. Его пенис, спрятанный под одеялом, вздымался и вздымался меж маленьких ног, и именно так он и кончил, с редкостной силой, проиграв сражение, которое девочки выиграли, сами того не подозревая.
В другой раз, когда они пришли, чтобы поиграть с ним, он засунул руку под одеяло. Потом он указательным пальцем приподнял одеяло и предложил им пой мать его палец. Тогда с необычайной серьёзностью они принялись охотиться за его пальцем, который исчезал и снова появлялся в разных местах постели, стараясь ухватить его своими ручонками. Но через какое-то время они ловили снова и снова уже не палец его, а пенис, и, когда он старался высвободить его, они хватались за него ещё крепче. Он полностью скрылся под простынями и, зажав пенис в руке, внезапно выбросил его вверх, подзадоривая, чтобы девочки за него ухватились.
Он притворялся животным, старался поймать их и укусить, иногда как можно ближе к тому месту, которое было для него наиболее желанным, отчего и они получали огромное удовольствие. Они начинали играть со "зверем" в прятки. "Зверь" должен был выпрыгивать на них из какого-нибудь укрытия. Он спрятался на полу в стенном шкафу и укрылся одеждами. Одна из девочек отворила дверцу шкафа. Он снизу заглядывал ей под юбку. Потом он пой мал её и игриво укусил за ляжку.
Игры были настолько бурными, а во время игры сражение настолько часто переходило в раскованность, что очень часто его рука могла попадать повсюду, куда ему только хотелось.
Наконец Барон выехал из этого отеля, но его скачки от одного успеха к другому начинали меркнуть по мере того, как погоня за сексуальными удовольствиями становилась сильней, чем погоня за деньгами и властью. Казалось, что сила, притягивающая его к женщинам, начинает иссякать. Ему хотелось избавиться от женщин не меньше, чем продолжать поиски чувственных наслаждений по миру.
Однажды он узнал, что бразильская танцовщица, которую он когда-то любил, умерла от слишком сильной дозы опиума. К тому времени их дочерям исполнилось пятнадцать и шестнадцать, и им требовалось, чтобы отец проявлял о них заботу. Он выписал их к себе. Тогда он жил уже в Нью-Йорке вместе с женой, от которой у него был сын. При мысли о прибытии его дочерей жена пришла в отчаяние. Она ревновала их к сыну, которому только что исполнилось четырнадцать. Посе всех жизненных перипетий Барону хотелось обрести дом и покой, чтобы отдохнуть от тягот и бесконечных претензий. У него наконец была женщина, которая вполне его устраивала, и трое детей. Но мысль о том, что он снова встретит своих дочерей, не оставляла его безучастным. Он принял их с необычайным восторгом. Одна была красивой, другая - менее, но вполне очаровательной. Они выросли, наблюдая за жизнью матери, а потому не отличались скованность или стеснительностью.
Красота отца произвела на них сильное впечатление. В то же время при виде их ему вспомнились игры с двумя девочками в Риме. Правда, его дочери были несколько старше, что делало ситуацию ещё более пикантной.
На двоих девочкам была предоставлена одна большая постель, и позднее, когда они продолжали беседовать о своём путешествии и воссоединении с отцом, он вошёл в комнату, чтобы пожелать им спокойной ночи. Он раскинулся постели рядом с ними и начал их целовать. Они поцеловали его в ответ. Но целуя их, он скользил руками по их телам, которые мог ощущать сквозь ночные рубашки.
Ласкание их доставляло ему удовольствие, и он сказал:
- До чего же вы обе красивы. Я так вами горжусь. Яне могу оставить вас спать одних. Я слишком долго вас не видел.
Обнимая их по-отечески, когда они склонили головы ему на грудь, он дождался, пока они уснут по обе стороны от него. Их юные тела с ещё неоформившимися грудками настолько сильно возбудили его, что он не мог заснуть. Кошачьими движениями, словно опасаясь потревожить их, он ласкал одну, потом другую, но через некоторое время его желание стало настолько невыносимым, что он разбудил одну из них и попытался на неё взобраться. Другой тоже не удалось избежать такой же участи. Они посопротивлялись и потом слегка всплакнули, но им так много довелось повидать за свою жизнь с матерью, что они даже не возмутились.
Но это не был рядовой случай инцеста, поскольку сексуальная страсть Барона усиливалась и перешла в одержимость. Удовлетворившись, он не обрёл свободы, успокоения. Он всё сильнее возбуждался. От дочерей ему следовало бы отправиться к жене и овладеть ею. Однако он боялся, что дочери покинут его, убегут, поэтому он продолжал следить за ними, практически заключил их в тюрьму.
Жена его заметила это и принялась устраивать ему яростные сцены ревности. Но Барон стал как безумный. Его уже более не волновали ни наряды, ни роскошь, ни приключения, ни успех. Он все дни проводил дома, предвкушая лишь тот момент, когда сможет овладеть обеими дочерьми одновременно. Он обучил их всем ласкам, какие только можно представить. Они научились целоваться в его присутствии настолько страстно, что он возбуждался и был готов овладеть ими.
Но его одержимость, его выходки становились невыносимыми. Жена его бросила.
Однажды ночью, уйдя от дочерей, он бродил по квартире, всё ещё прибывая во власти желания, эротического возбуждения и фантазий. Девочек он довёл до изнеможения, и они наконец заснули. А теперь его снова преследовало желание. Оно ослепило его. Он отворил дверь в комнату сына. Сын мирно спал, лёжа на спине, слегка приоткрыв рот. Барон, ошеломлённый, наблюдал за ним. Воспрявший пенис продолжал его терзать. Он прихватил табуретку и поставил её возле кровати. Потом встал на неё коленями и опустил пенис в рот сына. Захлебнувшись, сын проснулся и ударил его. Девочки тоже проснулись. Тогда они взбунтовались против придурств отца и окончательного покинули обезумевшего, стареющего Барона.
