ТАНГИ, ИВ (Tanguy, Yves) (1900–1955), французский художник, представитель сюрреализма.

Родился в Париже 5 января 1900 в семье служащего военно-морского министерства. Значительную часть детства провел в Бретани; пустынные береговые ландшафты этого края навсегда вошли в его творческую память.
В 1918–1920 плавал матросом на торговых суднах, затем служил в армии – в Люневилле (Лотарингия; там он сдружился с поэтом Ж.Превером) и в африканском корпусе в Тунисе. Вернувшись в Париж (1922), вел рассеянный образ жизни, перебиваясь случайными заработками.

Дальнейшую судьбу Танги определило полотно Дж.де Кирико, которое он случайно увидел в витрине одной из парижских галерей (1923).
Будучи самоучкой, сперва просто рисовал в кафе – в манере, близкой романтическому экспрессионизму парижской школы.
В 1925 примкнул к движению сюрреалистов, активно участвуя во всех их выставках. Создавал дадаистские коллажи и «автоматические» рисунки, стремясь выразить импульсивный поток сознания.
К концу 1920-х годов нашел свою коронную тему – причудливый пейзаж-«галлюцинацию» с зыбкими пространствами моря или пустыни, заполненными предметной фантастикой биоморфно-геологического рода. Круг этих мотивов окончательно закрепился после путешествия художника по Северной Африке (1930).
В колорите картин достаточно мелкие, динамичные и контрастные цветовые пятна (Шторм, 1926, Музей искусств, Филадельфия) сменились со временем более плавной манерой письма (Дворец высокого мыса, 1930, Музей Пегги Гуггенхейм, Венеция; Медлительный день, 1937, Национальный музей современного искусства, Париж; Мебель времени, 1939, Музей современного искусства, Нью-Йорк).

Приехав незадолго до начала Первой мировой войны в Нью-Йорк, женился на американской художнице-сюрреалистке К.Сейдж (1939) и в 1942 обосновался в Уотербери (шт. Коннектикут).
Добившись значительного коммерческого успеха при поддержке галереи П.Матисса, по-прежнему писал свои пейзажи-видения – обычно в сдержанных серовато-голубых гаммах, но с вкраплением тревожных красочных диссонансов (Дворец на оконных скалах, 1942, Национальный музей современного искусства, Париж; Умножение радуг, 1954, Музей современного искусства, Нью-Йорк).

Умер Танги в Уотербери 15 января 1955


http://www.krugosvet.ru

* * *
А.Л.

Да, я любила их, те сборища ночные,-
На маленьком столе стаканы ледяные,
Над черным кофеем пахучий, зимний пар,
Камина красного тяжелый, зимний жар,
Веселость едкую литературной шутки
И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий.

Слепнево

5 января 1942 года
умерла талантливый итальянский
фотограф Тина Модотти


Тина Модотти (Tina Modotti, 1896-1942), одна из культовых фигур в истории фотографии XX века, родилась в городке Удине в бедной итальянкой семье. Она была вторым из шести детей и, возможно, ее детские воспоминания о слезах голодных младших братьев привели ее в коммунистическую партию. Но это случилось намного позже. А в 1913 году Тина эмигрировала в США, где отец нашел ей работу портнихи. Хозяйка ателье, где она работала, вскоре заметила красивую девушку и предложила ей поработать в качестве модели. А некоторое время спустя Тина влюбилась в молодого художника, вышла за него замуж и уехала в Лос-Анджелес.

В Лос-Анджелесе Тина познакомилось с уже достаточно известным фотографом Эдвардом Уэстоном. Оба были в браке, но что значат для художника эти буржуазные условности? Они уехали в Мексику, где в течение нескольких лет Тина училась у Уэстона технике фотографии. Но вскоре отношения влюбленных стали портиться: сначала у нее завязался роман со знаменитым мексиканским художником Диего Риверой, а несколько позже — с большевиком и членом Коминтерна Хавьером Герреро. Под его влиянием Тина Модотти вступила в коммунистическую партию.

С этого времени ее фотографии приобрели ярко выраженный политический оттенок. Она снимала демонстрации, трудную жизнь рабочего класса; даже ее знаменитые натюрморты обязательно включали в себя революционную символику. В 1929 году проходит выставка ее работ под названием «Первая Революционная Фотовыставка Мексики». Она достигла высшей точки своей фотографической карьеры, которой — увы — не суждено было долго длиться.

В начале января 1929 года был убит Хулио Антонио Мелла — едва ли не самый известный революционер Латинской Америки, а по совместительству возлюбленный Тины Модотти. История это крайне запутанная, достойная приключенческого романа. Скорее всего, он был убит знаменитым советским агентом итальянского происхождения Витторио Видали, который впоследствии стал новым любовником Тины. Так или иначе, пресса того времени много писала о ее причастности к убийству. Некоторое время спустя ее посадили в тюрьму по обвинению в шпионаже. И хотя заключение длилось недолго, оно окончательно подорвало ее репутацию. Вскоре ее депортируют, она переезжает в Европу, а некоторое время спустя Видали привозит ее в СССР.

В Москве талантливый фотограф превращается в талантливого агента ОГПУ. Тина Иосифовна (!) Модотти выполняет особенно опасные поручения по всей Европе, в 1936 году ее под псевдонимом «Мария» вместе с Витторио Видали отправляют в Испанию, где они остаются в течение всей гражданской войны. В 1939 году они под вымышленными именами отправляются в Мексику. Есть подозрение, что она вместе с Видали участвовала в подготовке покушения на Троцкого.

Умерла Тина в Мексике 5 января 1942 года при весьма подозрительных обстоятельствах. Художник Диего Ривера предположил, что Витторио Видали не мог оставить ее в живых: уж слишком много она знала. Поговаривали о самоубийстве — полицейские нашли в ее сумочке маленькое фото Хулио Антонио Мелла. Эту тайну Тина Модотти унесла с собой.


http://www.photoisland.net

ИЕРОНИМ БОСХ

Я завещаю правнукам записки,
Где высказана будет без опаски
Вся правда об Иерониме Босхе.
Художник этот в давние года
Не бедствовал, был весел, благодушен,
Хотя и знал, что может быть повешен
На площади, перед любой из башен,
В знак приближенья Страшного суда.

Однажды Босх привел меня в харчевню.
Едва мерцала толстая свеча в ней.
Горластые гуляли палачи в ней,
Бесстыжим похваляясь ремеслом.
Босх подмигнул мне: "Мы явились, дескать,
Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,
А на доске грунтованной на плоскость
Всех расселить в засол или на слом".

Он сел в углу, прищурился и начал:
Носы приплюснул, уши увеличил,
Перекалечил каждого и скрючил,
Их низость обозначил навсегда.
А пир в харчевне был меж тем в разгаре.
Мерзавцы, хохоча и балагуря,
Не знали, что сулит им срам и горе
Сей живописи Страшного суда.

Не догадалась дьяволова паства,
Что честное, веселое искусство
Карает воровство, казнит убийство.
Так это дело было начато.
Мы вышли из харчевни рано утром.
Над городом, озлобленным и хитрым,
Шли только тучи, согнанные ветром,
И загибались медленно в ничто.

Проснулись торгаши, монахи, судьи.
На улице калякали соседи.
А чертенята спереди и сзади
Вели себя меж них как Господа.
Так, нагло раскорячась и не прячась,
На смену людям вылезала нечисть
И возвещала горькую им участь,
Сулила близость Страшного суда.

Художник знал, что Страшный суд напишет,
Пред общим разрушеньем не опешит,
Он чувствовал, что время перепашет
Все кладбища и пепелища все.
Он вглядывался в шабаш беспримерный
На черных рынках пошлости всемирной.
Над Рейном, и над Темзой, и над Марной
Он видел смерть во всей ее красе.

Я замечал в сочельник и на пасху,
Как у картин Иеронима Босха
Толпились люди, подходили близко
И в страхе разбегались кто куда,
Сбегались вновь, искали с ближним сходство,
Кричали: "Прочь! Бесстыдство! Святотатство!"
Во избежанье Страшного суда.

4 января 1895 года
родился известный советский
фотограф Густав Густавович Клуцис


Густав Густавович Клуцис (1895-1938, по другой версии 1944) родился в Латвии на хуторе близ городка Руиена в семье рабочего. С 1911 по 1915 год он учился в художественных школах в Валмиере и Риге, потом продолжил обучение в Петербурге и в Москве. Клуцис сотрудничал с созданным Казимиром Малевичем авангардным художественным объединением «УНОВИС» («Утвердители нового искусства»), журналом «ЛЕФ» («Левый фронт»), был одним из основателей объединения «Октябрь».

Клуцис был убежденным приверженцем «производственного искусства», отрицающего станковую живопись и изобразительность. Он стал одним из создателей нового вида творчества — фотомонтажа. Ряд его композиций несет явный отпечаток дадаизма, однако Клуцис всегда отрицал это (оно и понятно, ведь дадаизм — «буржуазное искусство»). Основная тема фотомонтажей Клуциса — политический плакат, откровенно выражавший безудержный культ вождей, контрасты героев и безликой массы («икры из голов»), наступательную агрессивность, свойственные советской культуре того времени.

Кроме плакатов Густав Клуцис работал как дизайнер книг (альбом «Памяти погибших вождей», 1927), журналов и газет (фотомонтажи для «Правды», 1930-1938), принимал участие в выставках, занимался организацией массовых празднеств. В своих теоретических статьях для журнала «ЛЕФ» и ряда других изданий пытался обосновать необходимость подчинения искусства задачам «строительства коммунизма».

Несмотря на свое верное служение «идеалам пролетарской революции» — а может и благодаря этому — 17 января 1938 Густав Густавович Клуцис был арестован по сфабрикованному обвинению в участии в «фашистском заговоре латышских националистов» и 26 февраля того же года расстрелян.
По другой версии — он умер 16 марта 1944 года в среднеазиатском концлагере.
В 1956 году был посмертно реабилитирован.


http://www.photoisland.net

ЗВЕЗДЫ ПОЛУНОЧИ
Ye stars, the poetry of Heaven!..
«Childe-Harold»

Кому блестите вы, о звезды полуночи?
Чей взор прикован к вам с участьем и мечтой,
Кто вами восхищен?.. Кто к вам подымет очи,
Не засоренные землей!

Не хладный астроном, упитанный наукой,
Не мистик-астролог вас могут понимать!..
Нет!.. для изящного их дума близорука.
Тот испытует вас, тот хочет разгадать.

Поэт, один поэт с восторженной душою,
С воображением и страстным и живым,
Пусть наслаждается бессмертной красотою
И вдохновением пусть вас почтит своим!

Да женщина еще — мятежное созданье,
Рожденное мечтать, сочувствовать, любить,—
На небеса глядит, чтоб свет и упованье
В душе пугливой пробудить.

Август 1840, Село Вороново

Примечания :
«Childe-Harold» — Вы, звезды, поэзия небес!..
«Чайльд-Гарольд», Байрон (англ.)

РУБЦОВ, НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ (1936–1971), русский советский поэт.

Родился 3 января 1936 в поселке Емецк Архангельской области; сын погибшего в войну политработника, с 6 лет потерял мать, воспитывался в детских домах. Учился в лесотехническом техникуме г. Тотьма. С 16 лет скитался по стране, был библиотекарем, кочегаром на рыболовном судне, нес срочную службу на Северном флоте, работал в Ленинграде на Кировском заводе (кочегаром, слесарем). В 1962–1969 учился в Литературном институте им. М.Горького.

Печатался с 1962. Опубликовал сборники Лирика (1965), Звезда полей (1967), Душа хранит (1969), Сосен шум (1970), Зеленые цветы (1971).
Посмертно издан его последний сборник Подорожники (1976). В сложной, тонко разработанной структуре поэзии Рубцова, многообразной ритмически и лексически, привлекают свежесть и острота восприятия, сопоставимая с художественным видением раннего В.В.Маяковского, философичность, заставляющая вспоминать о лирике Ф.И.Тютчева, фольклорная образность в духе поэтики С.А.Есенина («Топ да топ от кустика до кустика…» – стих. Подорожники), субъективно-эмоциональное ощущение постоянной связи с природой, родственное фетовскому. Сам поэт так определял свое творческое кредо: «Я переписывать не стану /Из книги Тютчева и Фета, /Я даже слушать перестану /Того же Тютчева и Фета… /Но я у Тютчева и Фета /Проверю искреннее слово, /Чтоб книгу Тютчева и Фета /Продолжить книгою Рубцова» – стихотворение Я переписывать не стану).
Опора на традиции отечественной словесности не мешала яркой самобытности рубцовского стиха с его доминирующей «разговорностью», синтаксическими шероховатостями, необработанностью и впечатляющей непосредственностью почти лишенной эпитетов и метафор естественной речи, то задиристой, то приглушенно-плавной и раздумчивой («Высокий дуб. Глубокая вода. /Спокойные кругом ложатся тени. И тихо так, как будто никогда /Природа здесь не знала потрясений» – стихотворение Ночью на родине). Лучшие из не всегда ровных по мастерству стихов поэта-самородка ставят их автора в первый ряд русских поэтов 20 в. (Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны, Прощальное («Печальная Вологда дремлет…»), Тихая моя родина, Осенние этюды («Огонь в печи не спит, перекликаясь…»), Вечернее происшествие («Мне лошадь встретилась в кустах…») и др.

В критике (первым открыл и дал адекватную оценку его поэзии В.В.Кожинов) справедливо отмечалось, что постоянная тема деревни у Рубцова – не самоцель, а форма поэтического мышления о мире в целом («В деревне виднее природа и люди… Виднее… на чем поднималась великая Русь»). Национальный характер творчества Рубцова проявляется не только в том, что в его стихах звучат мотивы русской природы и русской истории (стихотворения Видение на холме, О Московском Кремле и др.), встают образы А.С.Пушкина и М.Ю.Лермонтова, Н.В.Гоголя и Ф.М.Достоевского, А.А.Фета и С.А.Есенина, современных отечественных поэтов (стихотворения О Пушкине, Последняя осень – о Есенине, Сергей Есенин, Последняя ночь – о Д.Б.Кедрине, и др.). Национален сам лирический герой Рубцова, с его исповедальностью и мужественной самоиронией, удалью и нежностью, жизнелюбием и тоской, с всеохватностью приятия мира и катастрофическим ощущением непонятости и внутреннего одиночества, с неизменным при этом осознанием «корневой» связи своей судьбы с судьбой России.

Поэт занимался также художественными переводами.

Умер Рубцов в Вологде 19 января 1971.


/ http://www.krugosvet.ru /


* * *

Я люблю судьбу свою,
Я бегу от помрачений!
Суну морду в полынью
И напьюсь,
Как зверь вечерний!
Сколько было здесь чудес,
На земле святой и древней,
Помнит только темный лес!
Он сегодня что-то дремлет.
От заснеженного льда
Я колени поднимаю,
Вижу поле, провода,
Все на свете понимаю!
Вот Есенин -
на ветру!
Блок стоит чуть-чуть в тумане.
Словно лишний на пиру,
Скромно Хлебников шаманит.
Неужели и они -
Просто горестные тени?
И не светят им огни
Новых русских деревенек?
Неужели
в свой черед
Надо мною смерть нависнет,-
Голова, как спелый плод,
Отлетит от веток жизни?
Все умрем.
Но есть резон
В том, что ты рожден поэтом.
А другой - жнецом рожден...
Все уйдем.
Но суть не в этом...

1970 г

2 января 1938 года
родился знаменитый английский
фотограф Дэвид Бэйли


Когда в середине 1950-х годов Дэвид Бэйли (David Bailey) стал искать работу, выбор на рынке труда Великобритании был не так уж и велик. «Можно было стать боксером, воровать машины, или стать музыкантом», — вспоминал он, хотя, по-видимому, не пробовал ни одного, ни второго, ни третьего. Вместо этого он продавал ковры, обувь, некоторое время занимался дизайном витрин. Фотографировать Бэйли начал в детстве, но серьезно увлекся фотографией во время службы в армии. В это время он открыл для себя Анри Картье-Брессона, стал постоянно читать «Life» и другие фотожурналы. В 1957 году он купил себе первый фотоаппарат. «Постепенно перспектива стать фотографом становилось все менее отдаленной, возможно даже достижимой» — писал он позднее.

Вернувшись из армии в 1958 году, Дэвид Бэйли всерьез занялся фотографией и через два года был почти также знаменит, как и его модели: группы Beatles и Rolling Stones, певицы Мариана Фейтфулл и Сэнди Шоу, актрисы Катрин Денев и Джералдина Чаплин, актеры Питер Селлерс и Майкл Кэйн, модели Джин Шримптон и Пенелопа Три... Вместе с другим знаменитым фотографом того времени Теренсом Донованом он запечатлел мир лондонской элиты второй половины XX века — а, в некотором смысле, был одним из создателей этого мира. Стиль фотографа, производивший большое впечатление в 1960-е годы, почти не изменился за сорок с лишним лет его карьеры: черно-белые фотографии, минимализм, графичность, высокий контраст.

Не только его черно-белые фотографии, но и его весьма цветастая личная жизнь привлекали внимание публики. Только официально он женился четыре раза — и каждый раз не на простых смертных. Он стал прообразом лондонского фотографа Томаса — героя знаменитого фильма Микеланджело Антониони «Фотоувеличение» («Blow-up», 1966).

После бурных 60-х и 70-х годов XX века Дэвид Бэйли практически отошел от фотографии и занялся съемкой документальных фильмов и рекламы. «Я люблю фотографию», — говорил он в интервью в 1994 году, — «Жаль, что у меня не остается на это времени: реклама забирает все мои силы».


http://www.photoisland.net

КРЕСТИНЫ

Воды не перетеплил
В чану, зазнобил - как надобно -
Тот поп, что меня крестил.
В ковше плоскодонном свадебном

Вина не пересластил -
Душа да не шутит брашнами!-
Тот поп, что меня крестил
На трудное дело брачное:

Тот поп, что меня венчал.
(Ожжась, поняла танцовщица,
Что сок твоего, Анчар,
Плода в плоскодонном ковшике

Вкусила...)
- На вечный пыл
В пещи смоляной поэтовой
Крестил - кто меня крестил
Водою неподогретою

Речною,- на свыше сил
Дела, не вершимы женами -
Крестил - кто меня крестил
Бедою неподслащенною:

Беспримесным тем вином.
Когда поперхнусь - напомните!
Каким опалюсь огнем?
Все страсти водою комнатной

Мне кажутся. Трижды прав
Тот поп, что меня обкарнывал.
Каких убоюсь отрав?
Все яды - водой отварною

Мне чудятся. Что мне рок
С его родовыми страхами -
Раз собственные, вдоль щек,
Мне слезы - водою сахарной!

А ты, что меня крестил
Водой исступленной Савловой
(Так Савл, занеся костыль,
Забывчивых останавливал) -

Молись, чтоб тебя простил -
Бог.

1 января 1864 года
родился классик художественной фотографии
Альфред Стиглиц


Влияние Альфреда Стиглица (Alfred Stieglitz, 1864-1946) на культурную жизнь Америки, да и всего мира огромно. Даже если бы он не сделал ни одного снимка, его имя навсегда осталось бы в истории фотографии: как основателя фотографической группы «Photo-Secession», редактора журнала «Camera Work», основателя ряда художественных галерей. Он упорно и последовательно добивался признания фотографии искусством. Именно Стиглиц стал первым фотографом, чьи произведения удостоились музейного статуса.

***

Альфред Стиглиц о фотографии:

Следует выбрать место и затем старательно изучать линии и освещение. Потом наблюдайте за проходящими фигурами и выжидайте момента, когда все будет уравновешено, то есть когда будет удовлетворен ваш глаз. Нередко это означает ждать часами. Мой снимок «Пятая авеню зимой» — результат того, что я три часа стоял в метели 22 февраля 1893 года и поджидал подходящий момент.

На фотографии реальность такая утонченная, что она становится реальнее, чем сама реальность.

Хочу обратить ваше внимание на наиболее популярное заблуждение насчет фотографии — термин «профессиональная» используется для удачных, по общему мнению, фотографий, термин «любительская» — для неудачных. Но почти все великие фотографии делаются — и всегда делались — теми, кто следовал фотографии во имя любви — и уж никак ни во имя наживы. Термин «любитель» как раз предполагает человека работающего во имя любви, так что ошибочность общепринятой классификации очевидна.


http://www.photoisland.net

Двенадцатая ночь 31 декабря

Двенадцатой ночью заканчивается Йоль.
Двенадцатая ночь — это ночь рождения нового года, нового жизненного цикла.

В двенадцатую ночь врата миров открыты, и все их жители собираются в месте празднования Йоля, чтобы веселым пиром приветствовать новую жизнь. Считается, что это самое мирное время в году, когда даже злые духи достойны уважения, приветствия и праздничного угощения.

Существует поверье, что свечи в венке Йоля должны гореть всю ночь. Горение свечей, их свет и тепло принесут в дом счастье и удачу.

Следующий день после Двенадчатой ночи считался «Днем судьбы».
Новое, вернувшееся солнце снова стоит над горизонтом, день прибавляется. Все, что сказано и сделано до захода солнца, определяло все события наступившего года. Отсюда, возможно, и повелась известная присказка — как Новый год встретишь, так его и проведешь.

Считалось, что нет более верных знамений, чем те, что были явлены во время Двенадцатой ночи.
Кстати, и самую большую силу имеют слова, которые были произнесены в Двенадцатую ночь.


http://www.calend.ru

Анри Эмиль Бену а Матисс родился 31 декабря 1869 года в Ле-Като, в Пикардии, на севере Франции, в семье Эмиля Матисса и Анны Жерар.

Детские годы будущего художнига прошли в Боэн-ан-Вермандуа, где его отец, торговец зерном, имел лавку. В 1882-1887 годах Анри учился в лицее, а после изучал юриспруденцию в Париже в Школе юридических наук и в августе 1888 года получил право работать по этой специальности.
Матисс возвращается в небольшой городок Сен-Кантен и поступает работать клерком у присяжного поверенного. Одновременно он в свободное время посещает курсы рисунка. Матисс впервые пробует свои силы в живописи, юпируя цветные открытки во время двухмесячного пребывания в больнице.
В 1891 году, преодолев сопротивление отца, Матисс оставляет юриспруденцию, переезжает в Париж и поступает в Академию Жюлиана. Через год он поступает в Школу изящных искусств, много и упорно работает, копируя картины знаменитых художников. Кроме того, он еще посещает вечерние курсы Школы декоративного искусства.
В 1896 году Матисс выставляет четыре картины в Салоне Национального общества изящных искусств и вскоре избирается членом-корреспондентом этого общества. Картина Матисса «Читающая» приобретается государством для резиденции президента Франции в Рамбуйе.
Художник в эти годы много разъезжает: он посещает Лондон, много времени проводит на Корсике, в Тулузе и Генуе. Во время пребывания на Корсике Матисс открывает для себя очарование южного пейзажа.
Наряду с большой работой над картинами Матисс еще посещает вечерние курсы, где занимается скульптурой. Это все требует времени и денег. К тому же разрастается семья: на рубеже двух веков у художника рождаются два сына — Жан и Пьер. В 1901 году Матисс едет на отдых и лечение после бронхита в Швейцарию, где продолжает много работать. Испытывая денежные затруднения, он некоторое время проводит вместе с семьей у родителей в провинции.
В июне 1904 года состоялась первая персональная выставка Матисса, а через два года в Париже состоялась его вторая персональная выставка. Внимание посетителей больше всего привлекли монументальные полотна художника «Красная комната», «Разговор», «Семейный портрет», «Танец» и «Музыка».
К 1908 году Матисс — сложившийся мастер, вступающий в пору расцвета. В это же время он впервые выступил в печати с большой, принципиально важной статьей «Заметки живописца». Тогда же художник посещает Алжир и знакомится с искусством Востока, что оказалось очень важным для его последующего творчества.
Матисс открывает в Париже собственную художественную школу и начинает преподавать в ней. Правда, через некоторое время он отходит от педагогической деятельности, чтобы целиком посвятить себя творчеству. В это же время художник интенсивно работает в живописи, скульптуре, графике. Матисс был очень требователен к себе, никогда не выпускал из мастерской того, что его не удовлетворяло. По свидетельству очевидцев, однажды, просмотрев свои рисунки за не-сколью лет, художник более пятисот из них уничтожил, так как счел их невыразительными.
Осенью 1911 года по приглашению известного русского коллекционера С.И.Щукина А.Матисс приезжает в Москву и Петербург. Правда, в Петербурге Матисс в Эрмитаж не попал, так как музей на всю зиму был закрыт, а с Осенней выставки и из Музея Александра III он бежал в ужасе. Однако Петербург как город ему очень понравился. А в Москве он пришел в восторг от осмотра икон. Он буквально весь вечер не отходил от них, смакуя и восторгаясь каждой. Матисс даже заявил, что из-за этих икон стоило приехать и из более дальнего города, чем Париж. Художник пришел в восторг и от музыки оперы «Садко», а вот декорации его разочаровали, так как они, по его словам, не гармонировали со звуками оперы. Газета «Раннее утро», рассказывая о визите Матисса в Москву, писала: «Матисс — большой, серьезный художник, создавший новую эпоху в истории французской живописи».
Сам Анри Матисс, отвечая на вопросы о своем впечатлении от всего увиденного в России, говорил: «Я видел вчера коллекцию старых икон. Вот истинное большое искусство. Я влюблен в их трогательную простоту, которая для меня ближе и дороже картин Фра Анджелико. В этих иконах, как мистический цветок, раскрывается душа художников, писавших их. И у них нам нужно учиться пониманию искусства. Я счастлив, что я наконец попал в Россию. Я жду многое от русского искусства, потому что я чувствую, что в душе русского народа хранятся Несметные богатства; русский народ еще молод. Он не успел еще растратить жара своей души».
Имя Матисса становится всемирно известным. Его выставки проходят в Москве, Нью-Йорке, Париже, Кёльне, Лондоне, Берлине, Копенгагене, других городах. Художник получает всеобщее признание. В июле 1925 года А.Матисс получает звание кавалера ордена Почетного легиона. В 1927 году он получает американскую премию Института Карнеги в Питтсбурге за картину «Компотница и цветы». В 1947 году художник удостаивается высшей степени (командора) ордена Почетного легиона. В 1950 году он снова получает премию по живописи на XXV Венецианском бьеннале. В 1952 году на родине художника открывается Музей Матисса, где были собраны его живопись, рисунки, графика, скульптура, а также книги с иллюстрациями художника. Отбор произведений для музея был сделан самим Матиссом. Коллекцию дополняют фотографические и архивные документы, хранящиеся в Музее.
Работа — самое главное в жизни мастера, мысли о ней не покидают его, почти в каждом письме своим друзьям он пишет в основном только об этом. В письме к известному писателю Л.Арагону от 1 сентября 1942 года художник пишет: «Я думаю только о работе...». 22 августа 1943 года он снова пишет тому же адресату: «...В моем возрасте никогда не знаешь, не будет ли работа, которую делаешь, последней в жизни — и надо было сделать ее как можно лучше; уже нельзя отложить осуществление своей мысли на следующий раз...».
Матисс продолжает настойчиво работать и в самое трудное для него время. С 1941 года он тяжело болен, его жена и дочь арестованы гестапо за участие в движении Сопротивления, и Матисс долгое время ничего не знает об их участи. Он тревожится и за сына Жана, помогавшего борцам Сопротивления.
Именно работа помогает художнику пережить эти трагические обстоятельства. Более того, почти все его произведения этих лет, словно наперекор всему, светлы, оптимистичны и жизнерадостны по настроению. По свидетельству его секретаря, Матисс иногда рисовал даже ночью, в минуты тяжелых бессонниц, чтобы отвлечься. Даже после инфаркта, за день до смерти, Матисс попросил карандаш и сделал три портретных наброска. Умер Анри Матисс 3 ноября 1954 года в Ницце и там же похоронен. Когда-то художник сказал: «Я хотел бы оставить о себе воспоминания как о живом...». Многочисленное творческое наследие художника продолжает его жизнь благодарностью и признанием ценителей и любителей искусства во всем мире. И прав был Л.Арагон, который писал о Матиссе: «Этого человека больше нет, но он оставил нам свою огромную веру в судьбу людей, свое умение рассеивать туман, свое утверждение счастья».


http://nrer.net

31 декабря 1900 года
погиб изобретатель фотопленки
Ганнибал Виллистон Гудвин


Наверно, самая великая загадка Истории это те правила и мерки, по которым она выбирает своих героев и первооткрывателей. Изобретатель целлулоидной катушечной пленки Ганнибал Гудвин (Hannibal Goodwin, 1822-1900) не был химиком: он был Ректором церкви «Дом Молитв» в Нью-Джерси. Преподобный Гудвин вел занятия в воскресной детской школе и любил развлекать своих учеников показом слайдов. Как-то он не смог найти подходящих религиозных иллюстраций и решил, что выручить его может чудесное изобретение XIX века — фотоаппарат. Вскоре он заметил, что стеклянные пластинки, которые в то время использовались вместо пленки, страшно неудобны. «Я пришел к выводу, что необходимо найти замену стеклу», — говорил он в интервью много лет спустя. «Я просмотрел фотографические журналы и увидел, что фотографы пытаются это сделать уже сорок лет, но безуспешно. Я решил попробовать сам».

Наверно это может показаться странным: престарелый священник, не имеющий специального образования, решил сделать то, что не удавалось гораздо более подготовленным людям. Но еще более странно, что он таки добился своего. В 1887 году он сделал первую попытку запатентовать свое изобретение. Но все оказалось не так просто, как он рассчитывал. В этом отчасти виноват он сам — как я уже говорил, он не был химиком. Его формулы были непонятны, не лучше было с пояснительным текстом и только амбиции были на высоте! Идеи, которые он излагал, тоже не были новыми — только в его случае они действительно работали.

Кроме этого ему почти в прямом смысле слова наступали на пятки — в 1889 году химик Генри Рейхенбах и основатель компании «Истмен Кодак» Джорж Истмен запатентовали аналогичное изобретение. Есть мнение, что компания «Истмен Кодак» активно препятствовала прохождению дела Гудвина в патентном бюро. Так или иначе, Ганнибал Гудвин получил свой патент только 13 сентября 1898 года.

Несмотря на свой преклонный возраст (ему уже исполнилось 76 лет) Гудвин развивает бурную деятельность. Он основывает «Goodwin Film & Camera Company» и открывает маленькую фабрику по производству фотопленки. В тоже время его адвокаты обвиняют «Истмен Кодак» в нарушении патентного права. Но Кодак уже доминирует на рынке фотоуслуг и Джордж Истмен презрительно отвечает: «История преподобного Гудвина просто нелепа. Его патент не имеет никакого значения».

В конце 1900 года Гудвин попал в аварию и 31 декабря скончался из-за полученных ранений. Его жена Ребекка в 1901 году продала его завод компании по производству фото-принадлежностей «Anthony and Scovill» (с 1907 года «Ansco Company»), которая и продолжила борьбу Гудвина с «Истмен Кодак».

Если борьба с патентным бюро заняла 11 лет, то борьба с «Истмен Кодак» продолжалась почти 14. Наконец в марте 1914 года дело закончилось полным триумфом наследников Гудвина. Суд постановил, что Кодак должен выплатить более пяти миллионов долларов — огромные по тем временам деньги. Еще около 300 тысяч было получено от других производителей фотопленки.

* * *

История преподобного Гудвина крайне поучительна. Не имея специального образования он сделал важное изобретение; в течение 11 лет он боролся за его признание; он не побоялся вступить в борьбу с таким монстром, каким уже тогда был «Истмен Кодак» и, в конечном итоге победил — пусть уже с того света. «Почему я не бросил все, как мне неоднократно советовали?», — сказал он в интервью, незадолго до своей гибели, — «Я знал, что с юридической точки зрения я был прав. Я был уверен, что хотя иногда боги не торопятся, в конечном итоге правда восторжествует. Я знаю: все придет к тому, кто умеет ждать».


http://www.photoisland.net

31 ДЕКАБРЯ 1900 ГОДА

И ты, мой юный, мой печальный,
Уходишь прочь!
Привет тебе, привет прощальный
Шлю в эту ночь.
А я всё тот же гость усталый
Земли чужой.
Бреду, как путник запоздалый,
За красотой.
Она и блещет и смеется,
А мне - одно:
Боюсь, что в кубке расплеснется
Мое вино.
А между тем - кругом молчанье,
Мой кубок пуст.
и смерти раннее призванье
Не сходит с уст.
И ты, мой юный, вечной тайной
Отходишь прочь.
Я за тобою, гость случайный,
Как прежде - в ночь.

НОВАЯ ЦИФРА
1910

Накрутить вам образов, почтеннейший?
Нанизать вам слов кисло-сладких,
Изысканно гладких
На нити банальнейших строф?
Вот опять неизменнейший
Тощий младенец родился,
А старый хрен провалился
В эту... как ее? .. В Лету.

Как трудно, как нудно поэту!..
Словами свирепо-солдатскими
Хочется долго и грубо ругаться,
Цинично и долго смеяться,
Но вместо того - лирическо-штатскими
Звуками нужно слагать поздравленье,
Ломая ноги каждой строке
И в гневно-бессильной руке
Перо сжимая в волненьи.

Итак: с Новою Цифрою, братья!
С весельем... то бишь, с проклятьем -
Дешевым шампанским,
Цимлянским
Наполним утробы.
Упьемся! И в хмеле, таком же дешевом,
О счастье нашем грошевом
Мольбу к небу пошлем,
К небу, прямо в серые тучи:
Счастья, здоровья, веселья,
Котлет, пиджаков и любовниц,
Пищеваренье и сон -
Пошли нам, серое небо!

Молодой снежок
Вьется, как пух из еврейской перины.
Голубой кружок -
То есть луна - такой смешной и невинный.
Фонари горят
И мигают с усмешкою старых знакомых.
Я чему-то рад
И иду вперед беспечней насекомых.
Мысли так свежи,
Пальто на толстой подкладке ватной,
И лужи-ужи
Ползут от глаз к фонарям и обратно...

Братья! Сразу и навеки
Перестроим этот мир.
Братья! Верно, как в аптеке:
Лишь любовь дарует мир.
Так устроим же друг другу
С Новой Цифрой новый пир -
Я согласен для начала
Отказаться от сатир!
Пусть больше не будет ни глупых, ни злобных,
Пусть больше не будет слепых и глухих,
Ни жадных, ни стадных, ни низко-утробных -
Одно лишь семейство святых...

...Я полную чашу российского гною
За Новую Цифру, смеясь, подымаю!
Пригубьте, о братья! Бокал мой до краю
Наполнен ведь вами - не мною.
1909

«Я ХОРОШО,
я плохо жил»

***
Кончается наша нация.
Доела дискриминация.
Все Хаимы
Стали Ефимами,
А Срулики — Серафимами.
Не слышно и полулегального
Галдения синагогального.
Нет Маркиша.
Нет Михоэлса.
И мне что-то не здоровится.


***
Ни на русого,
ни на чернявого,
не науськивай меня,
не натравливай,
и падучего бить,
лежачего
не научивай,
не подначивай.
Я люблю
Шевченко
и Гоголя.
Жаль,
что оба они
юдофобы были.


***
Слушай сказку, детка.
Сказка
опыт жизни
обобщает
и обогащает.
Посадил дед репку.
Выросла — большая-пребольшая.
Дальше слушай.
Посадили дедку за репку.
Посадили бабку за дедку.
Посадили папку за бабкой.
Посадили мамку за папкой.
Посадили Софью Сергеевну.
Посадили Александру Матвеевну.
Посадили Павла Васильевича.
Посадили Всеволод Эмильевича.
Посадили Исаак Эмануиловича.
Тянут — потянут.
Когда уже они перестанут?


***
Не шапируйте их,
не провоцируйте:
каждое напоминание
о нашем существовании
это уже ноль целых пять тысячных
подготовки погрома.


***
— Девушки
с золотыми глазами,
где вы
золото для глаз своих
брали?
— В церкви:
разбазарили образа,
разобрали ризы на глаза.
— Девушки черноокие,
а вы где?
— В синагоге.


***
Экспрессионизм — сионизм.
Импрессионизм — сионизм.
Но и в РЕАЛИЗМЕ, при желании,
обнаружат сговор с ИЗРАИЛЕМ.


***
...Голод не довод.
Надо быть сильным.
Музыка, принеси мне,
могиндовид
из Иерусалима.


***
Я людей не перевариваю.
Я брожу
как Демон
хмурый.
Только с морем разговариваю.
С морем
и с девицей Нюрой.
Третий годик
этой девице.
У нее глаза — синицы.
Две мышиные косицы.
И порок сердца.
Море, море,
море бурное.
Не балуйся, замолчи.
И больное сердце Нюрино,
если можно, подлечи.


***
Рабин: бараки, сараи, казармы.
Два цвета времени:
серый
и желто-фонарный.
Воздух
железным занавесом
бьет по глазам; по мозгам.
Спутница жизни — селедка.
Зараза — примус.
Рабин: распивочно и на вынос.
Рабин: Лондон — Москва.


***
Я хорошо, я плохо жил,
и мне придумалось сегодня,
что, может, я и заслужил
благословение Господне.



ПОСМЕРТНАЯ СЛАВА ЯНА САТУНОВСКОГО

«Хочу ли я посмертной славы?» — так начинается одно из стихотворений Яна (Якова Абрамовича) Сатуновского (1913 — 1982), написанное во времена, когда неофициальному поэту из андеграунда не то что на славу (пускай, посмертную), но даже на элементарное человеческое внимание рассчитывать не приходилось.
Ян Сатуновский прекрасно понимал, что самоопределиться никому не известному поэту-авангардисту, инженеру-химику из Электростали, к тому же еще и еврею, в нашей стране очень трудно, а в условиях, когда во всех жирных журналах и редакциях химичили серенькие «совписы» — представители самого среднего звена литературного конформизма, — практически невозможно. И он, как и многие его собратья «лианозовцы», эмигрировал в Детскую Литературу. Таким образом, он издал более пятнадцати книг для детей, среди которых была замечательная книга считалок на разных языках. Вот одна из них:

Раз, два,
Моск-ва.
Три, четыре,
Мы в Сибири.
Раз, два, три, четыре, пять,
Вылезай
В Москве опять.

Эти, на первый взгляд незатейливые, строки не выходят за пределы политического мировоззрения автора. Он и в них не перестает быть дерзким и свободным.
О лаконичности, конкретности, лексическом минимализме Яна Сатуновского уже много написали и еще не раз напишут поэты, текстологи, исследователи современного искусства. Невольно поражаешься тому, что при таком минимальном использовании «словесной руды» автору удается не только вложить в текст всю полноту своего эмоционального негодования и презрения к строю, но и сберечь языковые структуры живой поэтической речи от литературных штампов и художественного распада.
Претендуя на абсолютное авторство, поэт не забывал и о своих учителях:

Достану томик своего учителя.
Давно я Хлебникова не перечитывал...

Или:

Я был из тех — московских
вьюнцов, с младенческих почти что лет
усвоивших, что в мире есть один поэт,
и это Владим Владимыч, что Маяковский…

Еврейская тема лежит в основе поэтического мировоззрения Сатуновского. Он обращался к ней из стихотворения в стихотворение, прямо и косвенно. Он был брезглив и саркастичен к носителям идей антисемитизма как к интеллектуально ущербным представителям человечества:

Антисемит антисемиту рознь.
Сейчас в цене
активный антисемитизм.
Активный антисемит —
он и агитатор, и пропагандист.

Но при всем этом Сатуновского несправедливо причислять к разряду сочинителей политизированных диссидентских деклараций, лозунгов, фактограмм...
Сформировав свою личностную интонацию как некий новый тип поэтической речи, он преобразовывал идеологемы в магические кристаллы подлинной поэзии:

Захлопнулась калитка;
в укрытие ушла
сопливая улитка,
еврейская душа.
А Хаиму до гроба
не скрыться —
от зверей,
от грома,
от погрома,
от окон,
от дверей.

Каждым своим пульсирующим высказыванием поэт категорически отрицает стилистическую инерцию и красноречивую банальность языка, сводящуюся к глагольной подрифмовке («летите — глушите», например). Он с роденовским своеволием отсекает все лишнее и случайное, не выпуская из рук каменное тело истины:

Летите, голуби, летите,
Глушите, сволочи...

И эти неисчислимые интонационные пароксизмы освежают и усиливают не только ритмический рисунок текста, но и его смысловые и эмоциональные оттенки.
А между тем:

Исполненная детской мудрости,
Струится речь, двоится, пристальная,
Расчесывая кудри водорослям,
Людские судьбы перелистывая...

С грустью думая о посмертной славе Яна Сатуновского, хочется без высокопарности добавить, что весь нелегкий и прозаический путь этого удивительного, ни на кого не похожего поэта — не окольный путь литературного потребителя и использователя, способного функционировать при любых режимах, а, по выражению Бердяева, «свободный акт самооткровения, над которым не существует внешнего суда» — гремучая смесь «детской мудрости», художественного темперамента и непоказного гражданского чувства.

Герман ГЕЦЕВИЧ



И ЕЩЁ СТИХИ ЯНА САТУНОВСКОГО

***
Главное иметь нахальство знать, что это стихи.

1976


***
Как доносит Грибачёв,
Ненадёжен Щипачёв.
Щипачёв из Щипачей,
А Грибачёв из Стукачей.

2 окт. 1963


***
Читал надысь
Твою поэмку
Про Бабий Яр
И вывел то,
Что ты не русский на все сто –
Ев-гений-рей
Ев-рей-тушенко.

1960


***
Не печатаясь, выйти в тираж?
Вот те раз!


***
А теперь изобрели
«евреизация Иерусалима»,
Которой так недоставало
Великому русскому языку.


http://www.getsevich.ru

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС
Евгению Рейну, с любовью

Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.

Плывет в тоске необьяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.

Плывет в тоске необьяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необьяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не обьясняя.

Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.

Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.

В ЛУННОМ СИЯНИИ

Выйдем с тобой побродить
В лунном сиянии!
Долго ли душу томить
В темном молчании!

Пруд как блестящая сталь,
Травы в рыдании,
Мельница, речка и даль
В лунном сиянии.

Можно ль тужить и не жить
Нам в обаянии?
Выйдем тихонько бродить
В лунном сиянии!

Опять войны разноголосица
На древних плоскогорьях мира,
И лопастью пропеллер лоснится,
Как кость точеная тапира.
Крыла и смерти уравнение,—
С алгебраических пирушек
Слетев, он помнит измерение
Других эбеновых игрушек,
Врагиню ночь, рассадник вражеский
Существ коротких ластоногих,
И молодую силу тяжести:
Так начиналась власть немногих...

Итак, готовьтесь жить во времени,
Где нет ни волка, ни тапира,
А небо будущим беременно —
Пшеницей сытого эфира.
А то сегодня победители
Кладбища лета обходили,
Ломали крылья стрекозиные
И молоточками казнили.

Давайте слушать грома проповедь,
Как внуки Себастьяна Баха,
И на востоке и на западе
Органные поставим крылья!
Давайте бросим бури яблоко
На стол пирующим землянам
И на стеклянном блюде облако
Поставим яств посередине.

Давайте все покроем заново
Камчатной скатертью пространства,
Переговариваясь, радуясь,
Друг другу подавая брашна.
На круговом на мирном судьбище
Зарею кровь оледенится.
В беременном глубоком будущем
Жужжит большая медуница.

А вам, в безвременьи летающим
Под хлыст войны за власть немногих,—
Хотя бы честь млекопитающих,
Хотя бы совесть ластоногих,
И тем печальнее, тем горше нам,
Что люди-птицы хуже зверя
И что стервятникам и коршунам
Мы поневоле больше верим.

Как шапка холода альпийского,
Из года в год, в жару и лето,
На лбу высоком человечества
Войны холодные ладони.
А ты, глубокое и сытое,
Забременевшее лазурью,
Как чешуя многоочитое,
И альфа и омега бури;
Тебе — чужое и безбровое,
Из поколенья в поколение,—
Всегда высокое и новое
Передается удивление.

1923 г

27 декабря 1958 года
родился знаменитый бельгийский
фотограф Карл де Кейзер


Карл де Кейзер (Carl de Keyzer) начал свою карьеру в 1982 году как свободный фотограф. Он много ездил по свету, фотографировал, издавал альбомы. В 1990 году стал кандидатом в члены самого знаменитого объединения фотографов-документалистов в мире: фотоагентства «Магнум», а в 1994 — его действительным членом.

В конце 1980-х годов Карл де Кейзер впервые побывал в России (тогда СССР). Результатом его поездки стала книга «U.S.S.R.—1989—C.C.C.P» (В английском варианте «HOMO SOVIETICUS» — Человек Советский). Эта книга — как и другие его работы — не просто сборник отдельных фотографий, это рассказ о великой стране в трудный для нее период.

Летом 2000 года он опять приехал в Россию. На этот раз он снимал серию фотографий для книги о российских тюрьмах. Съемки проходили в нескольких тюрьмах Красноярского края.

То что увидел де Кейзер (вернее сказать, то что ему показали) было не сильно похоже на тюрьму. «У меня были довольно мрачные представления об этих лагерях», — вспоминал он, — «Я представлял себе все в черно-белом цвете, темные картинки, пытки… Но лагерь более походил на Диснейленд. Вы входите через ворота украшенные резными солдатами, сделанными заключенными. Стены украшены огромными картинами, изображающими выдающиеся моменты русской истории средних веков или даже ранее, на входе на воротах огромный паровоз, ветряные мельницы с Дон Кихотом, египетская пирамида. Как будто это был вход в парк аттракционов».

Несколько месяцев Карл де Кейзер добивался разрешения посетить другие тюрьмы края. Разрешение, в конце концов, пришло, но условия были довольно жесткие: не более трех часов на каждую тюрьму, всего не более 90 часов съемок.

Те несколько месяцев, которые де Кейзер провел в ожидании, тюремное начальство не сидело сложа руки. Перед его взором — и камерой — представали все те же идеалистические картинки. Не обошлось, конечно, без курьезных промахов. «Один раз я увидел теннисный корт, и спросил о его назначении», — вспоминал де Кейзер, — «Мне ответили, что заключенные, мол, любят поиграть в теннис. Позвали двух заключенных. Стали искать ракетки: это заняло полчаса. Они были счастливы, но тут я спросил про мячи. Они поискали их — но, увы: мячей в лагере не оказалось. Так мне и пришлось их фотографировать, играющих в теннис без мяча. Это была та еще пантомима».

И все-таки зона у Карла де Кейзера вовсе не похожа на санаторий. И хотя в его фотографиях нет никакого правозащитного пафоса, он каким-то образом умудрился показать, что все обстоит далеко не так благополучно, как это кажется на первый взгляд. Вероятно дело здесь в использовании цветной пленки (де Кейзер в основном снимает на черно-белую). Яркие сочные цвета (может быть специально усиленные постобработкой) удивительно не соответствуют атмосфере тюрьмы — даже такой «игрушечной», создают ощущение нереальности происходящего. Ощущение страшной сказки ... с несчастливым концом.


http://www.photoisland.net