Солнце бесконечно льётся вниз лучами,

Сплетничают листья с ветром и дождями,

Облака и небо сказочного цвета.

Календарь открыла – середина лета.

 

В воздухе струится легкий запах мёда,

От жары устали, в холод – неохота.

Засиделась с книжкой снова до рассвета,

Как коротки ночи в середине лета.

 

Выключен будильник, утром спится сладко,

Завтракать без спешки – просто и приятно.

И струятся мысли строчками поэта,

Становясь стихами, в середине лета.

                                                                                       

Кто-то собирает в отпуск чемоданы,

Кто-то копит деньги, кто-то строит планы...

А луна над миром золотой монетой

Смотрит равнодушно в середине лета.

 

Встречи, разговоры, долгие прогулки,

Серебра узоры из моей шкатулки,

Легкие наряды, кольца и браслеты –

Снова украшаем мы собою лето.

 

Только отчего-то на душе тоскливо,

Думаю о лете я с пометкой «было»,

Вспоминаю юность – тёплые рассветы,

На закат уходит потихоньку лето.

 

Яблоня спросонья желтый лист стряхнула,

Осень начинает свой приход в июле

Незаметным шагом или быстрым бегом.

Увядают листья в середине лета.

 

Не хочу грустить я, но не всё подвластно,

Молодость уходит, но куда – не ясно.

Обращаюсь к звёздам и не жду ответа...

Вот и я вступаю в середину лета.

 

Светлана Садовникова

 

 

Минуют времена. Уйдут кумиры:

Кобзоны, Петросяны, Титомиры...

И лишь театр – если он не лжив –

Пребудет жив! Всегда пребудет жив!!!

 

Чтоб не дразнить ни публику, ни прессу,

Давайте-ка опять вернёмся в пьесу!

 

Конец великолепный: принц воскрес

И стал супругом лучшей из принцесс!

В итоге посрамлённые злодеи

Забросили злодейские затеи!

 

Чтоб публику опять же не дразнить,

На сцене мы не станем их казнить;

Но пусть вас недосказанность не мучит –

Они своё за сценою получат!

 

А зритель спросит не без интереса:

О чём же повествует эта пьеса?

Да всё о том же, зритель, всё о том,

Как доброе сражается со злом.

 

А зритель скажет: нас не убеждает,

Что, мол, добро повсюду побеждает.

В обычной жизни – да! Что – да, то – да:

Добро не побеждает никогда.

 

Но в сказках вот уже который век

Добро всегда одерживает верх.

А зритель скажет: сказка раздражает,

Что жизнь она никак не отражает.

 

Но у меня есть тоже возраженье:

На кой вам чёрт такое отраженье?

Ей-Богу же, грешно у нас в отчизне

Глядеть на сцене отраженье жизни.

 

Вы жизненных сюжетов до хрена

Из собственного видите окна.

 

Конечно, в пьесе множество огрехов,

И автор, как вы видите, не Чехов,

Но чем всегда притягивают сказки,

Что в сказках не бывает серой краски.

 

Поэтому доверьтесь без опаски

Наивной и дурацкой этой сказке,

Где, хоть вопрос и ставится ребром,

Но всё всегда кончается добром!

 

Из пьесы «Любовь к трём апельсинам»

 

 

Что делать нам с тобой, моя присяга,

Где взять слова, чтоб рассказать о том,

Как в сорок пятом нас встречала Прага

И как встречала в шестьдесят восьмом...

 

Александр Твардовский

 

 

В 1968-м году чехи пытались провести у себя в стране либеральные реформы, построить «социализм с человеческим лицом». Любые ростки свободы и независимости приводили кремлёвских вождей в ужас. В области идеологии ответить им было нечем. Поэтому решили ответить танками.

23 августа 1968 года – через два дня после начала операции ввода объединённой группировки войск СССР и других стран Варшавского договора в Чехословакию Евгений Евтушенко написал стихотворение:

 

ТАНКИ ИДУТ ПО ПРАГЕ

 

Танки идут по Праге

В затканой крови рассвета.

Танки идут по правде,

Которая не газета.

 

Танки идут по соблазнам

Жить не во власти штампов.

Танки идут по солдатам,

Сидящим внутри этих танков.

 

Боже мой, как это гнусно!

Боже – какое паденье!

Танки по Ян Гусу.

Пушкину и Петефи.

 

Страх – это хамства основа.

Охотнорядские хари,

Вы – это помесь Ноздрёва

И человека в футляре.

 

Совесть и честь вы попрали.

Чудищем едет брюхастым

В танках-футлярах по Праге

Страх, бронированный хамством.

 

Что разбираться в мотивах

Моторизованной плётки?

Чуешь, наивный Манилов,

Хватку Ноздрёва на глотке?

 

Танки идут по склепам,

По тем, что ещё не родились.

Чётки чиновничьих скрепок

В гусеницы превратились.

 

Разве я враг России?

Разве я не счастливым

В танки другие, родные,

Тыкался носом сопливым?

 

Чем же мне жить, как прежде,

Если, как будто рубанки,

Танки идут по надежде,

Что это – родные танки?

 

Прежде, чем я подохну,

Как – мне не важно – прозван,

Я обращаюсь к потомку

Только с единственной просьбой.

 

Пусть надо мной – без рыданий –

Просто напишут, по правде:

«Русский писатель. Раздавлен

Русскими танками в Праге».

 

А Владимир Высоцкий вспоминал по прошествии многих лет уже в 1979-м:

 

Я НИКОГДА НЕ ВЕРИЛ В МИРАЖИ

 

Я никогда не верил в миражи,

В грядущий рай не ладил чемодана, –

Учителей сожрало море лжи –

И выплюнуло возле Магадана.

 

И я не отличался от невежд,

А если отличался – очень мало,

Занозы не оставил Будапешт,

А Прага сердце мне не разорвала.

 

А мы шумели в жизни и на сцене:

Мы путаники, мальчики пока, –

Но скоро нас заметят и оценят.

Эй! Против кто? Намнём ему бока!

 

Но мы умели чувствовать опасность

Задолго до начала холодов,

С бесстыдством шлюхи приходила ясность –

И души запирала на засов.

 

И нас хотя расстрелы не косили,

Но жили мы поднять не смея глаз, –

Мы тоже дети страшных лет России,

Безвременье вливало водку в нас.

 

 

 

На ромашке погадаю,

Знать судьбу свою хочу.

Кого в жизни потеряю,

Кого в жизни полюблю.

 

Я счастья много пожелаю,

И боль руками разведу.

На гуще кофе угадаю,

Кому я сердце подарю.

 

И паровозики желаний,

Умчаться вдаль под стук колёс.

Уснут холодные трамваи,

Ты без любви один замёрз.

                                                                                                    

В одной колоде нету дамы,

В другой колоде нет туза.

Под звуки грустной фонограммы,

Поёшь ты песни для себя.

 

На входе в дом висит подкова,

Счастливый номер на груди.

Ты носишь новые обновы,

И обмываешь все углы.

 

Ты мусор ночью не выносишь,

Соседям соли не даёшь.

Ты никогда взаймы не просишь,

В субботу нищим подаёшь.

 

Всё в жизни точно по бумаге,

Моральных принципов клише.

Твоя рука в чужом кармане,

Помочь пытается душе...

 

Сергей Сотов

 

 

«Постарайся же, милая, радовать нас почаще»,

«Наши дни так тревожны, печальны и нелегки»,

«Забирайся-ка, глупая, в свой безопасный ящик», –

Так всегда говорили ей сытые Толстяки.

 

И Суок уходила, чуть ёжась в своём ознобе,

Опустив подбородок под гнётом большой вины.

Забиралась послушно в красивый картонный гробик,

Вертикально стоящий у белой пустой стены.

 

А потом возвращался с учёбы её братишка

И кричал ей с порога: «Ты где там, Суок? Привет!»

И обрушивал ранец, и глухо стонали книжки...

Он рассказывал что-то и слушал её в ответ.

 

Но затем убегал, потому что игра – снаружи.

Толкотня, приключения, первые слёзы, смех...

А она оставалась, и ей приносили ужин,

Как его доставляют исправно в любой тюрьме.

 

«Раз тебе говорят, значит, просто бери и делай»,

«Не смотри ты в окно на беспечных других детей»,

«Что за радость, скажи, рисовать на асфальте мелом?» –

Снова слышалось кукле в пугающей темноте.

 

И Суок замирала... Но видела в полудрёме,

Как идёт по канату, покинув гнетущий кров;

Как летит над проспектом в свой маленький тёплый домик,

А в руке её связка огромных цветных шаров.

 

Анастасия Эйвазова

 

 

Незримый гений лёгкими перстами

Коснулся клавишей разбуженной земли,

И звуки музыки воздушными цветами

Червонным золотом на травы протекли.

 

Пушистый шмель припал к устам цветка,

Пульсирует, от страсти изнывая,

В любовном приступе не ведая, не зная,

Что жизнь цветка беспечно коротка.

 

Пока отавы в росах не легли,

Весна ещё грохочет в бубны мая

О, как недолго одуванчики цвели:

Дохнул туман – и голова седая.

 

Не облетай, цветок, не облетай!

Останься золотым ещё мгновенье.

Но в днях последних отгорает май

Средь торжества всеобщего цветенья.

 

Так наша молодость уходит в облака

Уйдёт, не повторяясь снова,

Воспоминаний дым; печаль легка.

Был золотым, а стал седоголовым.

 

Вольфганг Амадей Моцарт – гениальный музыкант и композитор – прожил очень короткую и грустную жизнь. Он умер в 35-летнем возрасте от изнурительных болезней: малярии, хронического воспаления почек, пневмонии, вызванных недоеданием и перенапряжением. Несмотря на свою поистине европейскую известность, он очень страдал от завистливых уколов окружающей его бездарщины. Невысокого роста, бледный, с невзрачной внешностью, с отсутствующей харизмой, он так ни не смог привлечь должного внимания богатых покровителей. Никто из них не считал его серьёзным композитором. Впрочем, может, и считали, но боялись померкнуть в его золотой славе. Жизнь несправедлива – гениев любят мёртвыми.

В ранней молодости Моцарт умирал от безответной любви к красавице Алоизии Вебер, но она просто смеялась над его пылкими чувствами. Алоизия была уже известной оперной певицей, когда в Мюнхене он явился к ней, чтобы засвидетельствовать свою верность времени их юных встреч. В бледной тонкой руке его был букетик одуванчиков. Алоизия отвернулась и сделала вид, что всё забыла. Через много лет, после смерти Моцарта, Алоизию спросили как-то, почему она охладела к нему. Она ответила: «Да и сама не знаю. Он мне всегда казался таким маленьким и невзрачным. Словно одуванчик».

Его женою стала младшая сестра Алоизии – немузыкальная, необразованная Констанция. Была она некрасивой, но обладала золотым сердцем, очень любила своего Моцарта и никогда не жаловалась на трудную жизнь и почти полное отсутствие денег. И хотя обычно была то беременной, то больной (из шестерых рождённых ею детей выжили только двое), Констанция радовалась букетам одуванчиков, которые дарил ей благоверный по весне – надевала сплетённые веночки из золотых цветков себе и ему, и они танцевали на лужайке перед домом.

Как же любил Моцарт эти недолговечные цветы! Под его лёгкими перстами веселился клавесин, и до сих пор ещё никто в мире не сочинил такую лёгкую и весёлую музыку. Казалось, одуванчики нашёптывают ему праздничные мелодии во время цветения и грустные – увядая.

После смерти Моцарта Констанция благополучно вышла замуж. Она пережила Моцарта на 50 лет, купаясь в запоздалой его славе, была хорошей хозяйкой и умела готовить вино из одуванчиков – отменное вино на меду. Когда-то они с Моцартом пили такое вино из одного бокала, и он говорил, что предание глубокой старины гласит: Если выпьют такое вино возлюбленные в ночь на Иоаннов день (Ивана Купалы), то, родясь заново после земной смерти, встретятся в будущей жизни, и узы любви соединят их сердца. А может быть Констанция и Амадей уже встретились и, неузнанные, в другом обличье, обрели своё короткое земное счастье...

 

 

Достану я креплёное вино.

Зачем ему на полочке пылиться,

Когда вокруг печально и темно,

А у друзей нерадостные лица?

 

Я знаю с детства каждого из них,

Их достиженья, взлёты и паденья,

Сердечность и застенчивость одних

И принципы другого поведенья.

 

С горячим чаем, свежим пирогом

Сидят друзья: тот – левый, этот – правый.

Но даже тех, кто кажется врагом,

Не выдам я в драконью пасть расправы.

 

На всех, увы, лежит печать вины,

И каждый ранен ею несомненно,

Так пуля в грудь, не выйдя со спины,

Болит в душе и нашем теле бренном.

 

В такой момент уместны ли стихи,

Тем более – ненужные советы?

Блефует мир словесной шелухи,

И ждут приказа борзые ракеты.

 

Какое, всё же, крепкое вино!

И кто теперь рискнёт остановиться,

Когда вокруг печально и темно

И обречённо непреклонны лица?

 

Татьяна Окунева 

 

– Я тебе розу отправил...

– Ты мне ещё фильм скинь и скажи, что в кино сводил.

 

 

Бывает дефицит финансов,

Железа дефицит – в крови,

Бывает мало в жизни шансов,

Но хуже – дефицит любви.

 

Тем, кто женился по «залёту»,

Хочу сказать: ваш брак не плох.

«Залёт» подобен самолёту,

В котором двигатель заглох.

 

Тем, кто женился по привычке,

Хочу открыть один секрет:

Ваш брак большой подобен спичке,

В которой, правда, серы нет.

 

И быт уютливо-угрюмый

Не разожжёт огня в крови.

Поверьте мне, что даже юмор

Не лечит дефицит любви.

 

Тем, кто женился по расчёту,

Возможно, больше повезло

И не сводя друг с другом счёты

Живут они «друзьям» назло,

 

Подобно вложенным банкнотам:

Жизнь – долгосрочный депозит.

Они в любви давно банкроты –

Не ощущают дефицит.

 

Те, кто женат на голом теле

И только телом дорожит,

Покуда нет проблем в постели,

Не испытают дефицит.

 

Но стоит телу «разрыхлиться»

И потерять «товарный вид» –

Захочется пережениться.

Наступит «телодефицит».

 

И чтоб семья могла сложиться,

Нам браки нужно создавать

Не с тем, с кем хочется ложиться,

А с тем, с кем хочется вставать.

 

 

Как цветы на заре,

Так и люди в любви хорошеют.

Неразгаданный взгляд

Моё вольное сердце потряс.

Руки пьяно, как хмель,

Оплели мою гордую шею,

И глаза почему-то

Нельзя оторвать мне от глаз.

 

Всё гляжу и гляжу —

И никак не могу наглядеться.

Так в причудливом мире

Робеет душа новичка.

Вижу робость и зов,

Вижу юность и детство,

Опрокинутый мир, отражённый

В огромных зрачках.

 

Всё гляжу и гляжу,

Оторваться не в силах

От весёлых-весёлых,

Бесовских во плясе кудрей,

От бесстыдно зовущих,

От страстно и сладостно милых:

Милых губ, милых глаз

И летящих бровей.

 

Ну, люби! Ну, люби!

От любви никуда нам не деться.

Ну, люби же, люби!..

Я давно этой радости ждал.

Мы одни. Никого.

Убежало стыдливое детство.

Страх метался в заре

И за краем земли пропадал.

 

Василий Фёдоров

 

 

 

Мне так неуютно стало
В лоне родной страны.
Душа от обид устала,
От торжества шпаны.

Всем заломили руки,
Кто косо взглянул на власть.
Уж лучше с ней жить в разлуке,
Чем в лапах её пропасть.

Муза, не будь слугою,
Как я не стал холуём.
Мне легче уйти в изгои,
Чем видеть, как рушат дом.

Как рушат любимый берег,
Где боль моя и друзья.
В Россию лишь можно верить,
А жить в ней давно нельзя.

 

Андрей Дементьев

 

Серость в искусстве социалистического реализма – это следствие сплочённости масс. Председатель Союза писателей СССР Константин Симонов заявил: «Наши писатели должны шагать в сомкнутых рядах, тот, кто сходит с дороги и рвёт цветы, – дезертир».

   При объединении человек теряет творческий потенциал. Творческая потенция усредняется,           в суете коллективизма человек уходит от себя, от своей сути. Единение и самопожертвование, даже когда они происходят ради благородных целей, часто порождают ещё большую отделённость человека от мира и, главное, от себя и способствуют развитию отрицательных качеств. Поэтому невозможно в истории найти милосердную нацию, милосердную церковь, милосердную партию.

Поэт и писатель Булат Окуджава один из тех, кто писал от души, не идя на поводу советской идеологии, во времена которой прошла основная часть его жизни. А в 80-90-е годы им написаны социальные стихи, в которых он как будто видел на десятилетия вперёд. Эти поэтические строки очень созвучны нашему времени...

 

 

Стихотворение, первая строфа которого появилась в «Вечерней Москве» 4 февраля 1991 года:

 

Ребята, нас вновь обманули,

Опять не туда завели.

Мы только всей грудью вздохнули,

Да выдохнуть вновь не смогли.

 

Мы только всей грудью вздохнули

И по сердцу выбрали путь,

И спины едва разогнули,

Да надо их снова согнуть.

 

Ребята, нас предали снова,

И дело как будто к зиме,

И правды короткое слово

Летает, как голубь во тьме.

 

 

Вы говорите про Ливан...

Да что уж тот Ливан, ей-богу!

Не дал бы Бог, чтобы Иван

На танке проложил дорогу.

 

Когда на танке он придёт,

Кто знает, что ему приспичит,

Куда он дула наведёт

И словно сдуру, что накличет...

 

Когда бы странником – пустяк,

Что за вопрос – когда б с любовью,

Пусть за деньгой – уж лучше так,

А не с будёнными и с кровью.

 

Тем более что в сих местах

С глухих столетий и поныне –

И мирный пламень на крестах,

И звон малиновый в пустыне.

 

Тем более что на Святой

Земле всегда пребудут с нами

И Мандельштам, и Лев Толстой,

И Александр Сергеич сами.

 

«Я и раньше знал, что общество наше деградировало, но что до такой степени – не предполагал. Есть отдельные достойные сохранившиеся люди, но что они на громадную толпу?.. Не хочется ни торопиться, ни участвовать в различных процессах, происходящих в обществе. Хочется тихо, молча, смакуя, не озираясь, не надеясь, не рассчитывая...»

(Из его письма осени 1989 года)

 

Хрипят призывом к схватке глотки,

Могилам братским нет числа,

И вздёрнутые подбородки,

И меч в руке, и жажда зла.

 

Победных лозунгов круженье,

Самодовольством застлан свет...

А может, надобно крушенье

Чтоб не стошнило от побед?

 

Нам нужен шок, простой и верный,

Удар по темечку лихой.

Иначе – запах ада скверный

Плывёт над нашей головой.

 

– Булат Шалвович, что кажется вам самой страшной бедой нашей страны? – спросил у поэта в 1992 году журнал «Столица».

Ответил он так:

– То, что мы строили противоестественное, противоречащее всем законам природы и истории общество и сами того не понимали. Более того, до сих пор по-настоящему степень этой беды мы не осознали... Мы по-прежнему не умеем уважать человеческую личность, не умеем видеть в ней высшую ценность жизни, и пока всё это не будет у нас в крови, ничего не изменится, психология большевизма будет и дальше губить нас и наших детей. К сожалению, она слишком сильна и разрушительна, и необыкновенно живуча...

 

Я живу в ожидании краха,

Унижений и новых утрат.

Я, рождённый в империи страха,

Даже празднествам светлым не рад.

Всё кончается на полуслове

Раз, наверное, сорок на дню…

Я, рождённый в империи крови,

И своей-то уже не ценю.

 

 

Мне русские милы из давней прозы 

И в пушкинских стихах. 

Мне по сердцу их лень, и смех, и слёзы, 

И горечь на устах. 

 

Когда они сидят на кухне старой 

Во власти странных дум, 

Их горький рок, подзвученный гитарой, 

Насмешлив и угрюм. 

 

Когда толпа внизу кричит и стонет, 

Что – гордый ум и честь? 

Их мало так, что ничего не стоит 

По пальцам перечесть. 

 

Мне по сердцу их вера и терпенье, 

Неверие и раж... 

Кто знал, что будет страшным пробужденье 

И за окном пейзаж? 

 

Что ж, век иной. Развеяны все мифы. 

Повержены умы. 

Куда ни посмотреть – всё «скифы, скифы, скифы... 

Их тьмы, и тьмы, и тьмы». 

 

И с грустью озираю землю эту, 

Где злоба и пальба, 

Мне кажется, что русских вовсе нету, 

А вместо них – толпа. 

 

Я знаю этот мир не понаслышке: 

Я из него пророс, 

И за его утраты и излишки 

С меня сегодня спрос.

 

«Мы больны, у нас дикое, больное общество. Оно живёт ещё старыми стереотипами, старой структурой. Оно не может жить энергично, по-новому. Оно учится этому, привыкает. С болью, с кровью, с ужасом.»

(На концерте в Киеве, 1990.)

 

«Мы семьдесят лет деградировали, дичали. Знаете, есть замечательный пример из Библии. Когда Моисей уводил евреев из египетского плена, он вёл их сорок лет вместо пяти дней, чтобы вымерло поколение, которое было рабами, и чтобы появились люди, свободные от чувства рабства. А мы – не просто рабы, которые страдают от тягот, мы – профессиональные рабы, которые гордятся своим рабством...»

(Из интервью в Донецке, февраль 1991.)

 

Со стариками-атаманами 

О правде спорить не берись. 

Вон наши парни с автоматами 

По разным странам разбрелись.

 

И нет войны – а залпы катятся, 

Как будто мир – а кровь, да кровь, 

И на ракеты деньги тратятся, 

И старикам не прекословь.

 

Пока печать и телевизоры

Нас учат потрошить врага,

В музейной крепости, как призраки,

Они сидят у пирога.

 

Пора бы им уже очухаться, 

А то ведь верные сыны 

Так незаметно и очутятся 

Все за пределами страны.

 

Пора бы им поверить этому 

И о своих-то порадеть, 

А то ведь завтра будет некому 

У телевизоров сидеть.

 

 

Земля изрыта вкривь и вкось.

Её, сквозь выстрелы и пенье,

Я спрашиваю: «Как терпенье?

Хватает? Не оборвалось –

Выслушивать все наши бредни

О том, кто первый, кто последний?»

 

Она мне шепчет горячо:

«Я вас жалею, дурачьё.

Пока вы топчитесь в крови,

Пока друг другу глотки рвёте,

Я вся в тревоге и в заботе.

Изнемогаю от любви.

 

Зерно спалите – морем трав

Взойду над мором и разрухой,

Чтоб было чем наполнить брюхо,

Покуда спорите, кто прав...»

 

Мы все – трибуны, смельчаки,

Все для свершений народились,

А для неё – озорники,

Что попросту от рук отбились.

 

Мы для неё как детвора,

Что средь двора друг друга валит

И всяк свои игрушки хвалит...

Какая глупая игра!

 

К счастью, этот мир устроен не так, как виделось разным фанатикам фашистско-большевистского толка. А значит, в этом мире есть место КАЖДОМУ ЧЕЛОВЕКУ, со всеми его индивидуальными особенностями. Именно это разнообразие в мире создаёт его красоту... Которая и была доступна видению Булата Окуджавы. Вся его поэзия в целом – а это сотни стихотворений – тому подтверждение.

 

 

Давай убежим, мой любимый, как можно скорее,

От этого мира, который от злобы застыл…

Мне только с тобою спокойней, теплее, светлее…

Спасибо, что любишь не меньше, чем раньше любил…

 

Давай убежим… Самолёт… Два билета… Ведь ближе,

Чем ты, мой родной, во вселенной уже не найти…

В обнимку с тобою хочу погулять по Парижу…

Как поле в Провансе лавандой хочу расцвести…

 

Давай убежим… О Неве много песен слыхала…

Не видела Питер ни разу… Поедем туда?

Наверное, ночью там звёзды сияют, как стразы,

А их отражает Невы голубая вода…

 

Давай убежим… Ты бывал за границей немало…

Я знаю, что хочешь ты многое мне показать…

Я в наших Карпатах ни разу ещё не бывала…

Поедем туда, чтоб любовью закат украшать???

 

Давай убежим от каналов, в которых занозой

Пульсирует ненависть и умножает войну…

С тобой я рифмую, а жизни банальная проза

Кусает меня, клеветою приделав вину…

 

Давай убежим… Этот мир никогда не исправить…

Мы собственный, свой создадим, где любовь и семья…

Тебя попрошу этот мир для двоих я возглавить…

А любящей быть и послушной попробую я…

 

Ирина Самарина-Лабиринт

 

 

Любим мы друг друга или нет?
Кажется: какие тут сомненья?
Только вот зачем, ища решенья,
Нам нырять то в полночь, то в рассвет?

Знать бы нам важнейший постулат:
Чувства, хоть плохие, хоть блестящие,
Тёплые иль яростно горящие,
Всё равно: их строят и творят.

Чувства можно звёздно окрылить,
Если их хранить, а не тиранить.
И, напротив: горько загубить,
Если всеми способами ранить.

Можно находить и открывать
Всё, буквально всё, что нас сближает.
И, напротив: коль не доверять,
Можно, как болячки ковырять,
Именно всё то, что разделяет.

То у нас улыбки, то терзания,
То упреков леденящий душ,
То слиянье губ, и рук, и душ,
То вражда почти до обожания.

То блаженство опьяняет нас,
То сердца мы беспощадно гложем,
Осыпая ревностями фраз,
Но причём ни на день, ни на час
Разлучиться всё-таки не можем.

Кто ж поможет разгадать секрет:
Любим мы друг друга или нет?

 

 

Ради мира нельзя умирать!
Жизнь на плаху бесцельно сложить,
И не надо мне пламенно врать,
Ради мира положено жить!

Ради мира положено жить!
Не рыдать, поминая родных,
И в подушку уткнувшись не выть,
И не пить без закуски за них!

И не пить без закуски за них,
Чуть согнувшись под тяжестью слёз,
Проклиная таких же чужих,
Привыкая жить с суженым врозь!

Привыкая жить с суженым врозь!
В пустоте почерневших квартир,
В мире вырванных клочьев волос,
Да кому же он нужен тот мир?

Да кому же он нужен тот мир?
Бьющий в череп шершавой стеной,
На которой вчерашний кумир,
Уверяет, что мир - это бой...

Уверяет, что мир - это бой,
На котором пора умирать...
Ради мира идти на убой?!
Я такое не в силах принять!

Я такое не в силах понять!
И такому не в силах служить!
Ради мира нельзя умирать!
Ради мира положено ЖИТЬ!

Дмитрий Назаров

 

Когда я в отчаянии, я вспоминаю о том, что в истории человечества правда и любовь всегда побеждали. Всегда будут тираны и убийцы, и на какое-то время они могут выглядеть непобедимыми, но в конце концов, они всегда терпят крах. Всегда помни об этом.

Махатма Ганди

 

 

Давно ждала такого лета,

Чтоб каждый день лил синий дождь

И чтоб тепло было при этом,

Как в детстве сказочном точь-в-точь!

 

Чтоб ветерок качал берёзы,

Чтоб сливы падали в траву,

А на листве сверкали слёзы

Дождя, что дал им синеву.

 

Чтоб сладко стало от мечтаний

Со вкусом вишни на ветвях

И чтобы дождь принёс дыханье

Малины спелой на кустах!

 

Июль с грустинкой провожаю...

В дверях уж август озорной

С цветами жёлтыми, как в мае

И с вересковой тишиной.

 

Предъявит осени приметы,

Остудит росы на заре

И всё равно подарит лето

С дождём в сливовой синеве!

 

Татьяна Воронцова

 

 

У поэта соперников нету —

Ни на улице и не в судьбе.

И когда он кричит всему свету,

Это он не о вас — о себе.

 

Руки тонкие к небу возносит,

Жизнь и силы по капле губя.

Догорает, прощения просит:

Это он не за вас — за себя.

 

Но когда достигает предела

И душа отлетает во тьму...

Поле пройдено. Сделано дело.

Вам решать: для чего и кому.

 

То ли мёд, то ли горькая чаша,

То ли адский огонь, то ли храм...

Всё, что было его, — нынче ваше.

Всё для вас. Посвящается вам.

 

 

 

Как растёт при гриппе температура,

А грибница – после летних дождей,

Расплодились просветлённые гуру

Всех пошибов, и чинов, и мастей.

 

Говорят, не стоит спорить о вкусе,

Но несётся изо всех утюгов:

Будь в моменте. Будь в потоке. В ресурсе.

Будь осознан. Будь богат. Будь здоров.

 

Я готова поделиться секретом,

И пусть кто-то скажет: ах, чудеса!

Только суть саморазвития – это

Когда кто-то развивается сам.

 

А не учит жить других... Ну, такое...

Непосильная задача для них:

Совершенствуясь, оставить в покое

«Недоразвитых», несчастных других.

 

Безусловно, это крайне непросто,

Но, сдаётся мне, и есть высший дзен:

Занимаясь своим личностным ростом,

От других не ожидать перемен.

 

Не меняя всех вокруг поголовно,

Ну и прочая лютейшая жесть...

Заведи себе сей навык духовный:

Принимать людей такими, как есть.

 

Делай выводы, грусти, не общайся,

Выбрав сердцу подходящих, уму.

Нерадивых не спасай. Сам спасайся,

А другому дай решать самому.

 

Екатерина Хоменок

 

 

Желтяница, цветок святой Варвары,

Песица и нарыжная трава –

Народных у неё имён немало,

Сурепкою зовёт у нас молва.

 

Сорняк-трава на редкость плодовита:

Где брызнет семенами из стручков,

Там полюшко, словно желтком облито,

Возникнет через парочку годков.

 

Гонима с огородов, пашен, улиц...,

Но как же вольно на просторах ей!

Как Золушка, принцессой обернулась

И золотом сияет средь полей!

 

Медвяный запах по округе носит.

Богатый взяток пчёлам он сулит...

И коль душа вдруг отдыха запросит,

Ступай в луга, сурепка, где пьянит.

 

По жёлтым волнам мысли унесутся,

От грусти – ни малейшего следа!

Цветёт сурепка. И сюда вернусь я:

Краса земная радует всегда!

 

Ирина Клебан

 

 

 

Васильки, васильки, синь бескрайних полей,

Голубые просторы, цветущие дали,

Ничего нет прекрасней, чудесней, нежней,

Вас вселенские силы любовью соткали.

 

Васильки, васильки, восхищая собой,

Увлекаете в мир волшебства неземного

Лепестками с тончайшей ажурной резьбой

И с раздольными видами края родного.

 

Васильки, васильки, полевые цветы

В обрамлении рос и шелков изумруда.

От такой красоты воспаряют мечты,

В голубое сияние летнего чуда.

 

Васильки, васильки, к вам тропа привела,

В кружевные фантазии звонкого лета.

Я мечтаю о том, чтобы вечно цвела

Синевой васильковою наша планета.

 

 Любовь Поднебеснова

 

 

 

В букеты лета — в тёплые, живые,

Цветы я собираю полевые,

И ставлю их не в вазу, просто в банку,

Они — не розы с царственной осанкой.

 

В блестящей им не кутаться бумаге,

И бантик не прицепят... но отваги

Никто их не лишит, когда на волю

И к свету рвутся, украшая поле.

 

Растут себе без ласки, без ухода,

Внимания не просят у природы,

Особого, лишь для себя, участья,

На свете быть — вот в этом всё и счастье.

 

Раскроют лепестки, дивясь рассветам,

Дождям и солнцу, и теплу, и лету.

А за красу, не требуют награды,

От нас им ничего совсем не надо.

 

Просты, как жизнь, как маленькая радость,

Которая нам ни за что досталась,

Но как светла их тонкая небрежность,

Их тёплая, и трепетная нежность...

 

Анна Опарина

 

 

Теперь далеко отсюда

Пустая стоит могила.

Мы ждали, что будет чудо,

А это оно и было.

Оно говорило с нами,

Бесплатно дарило веру

Поступками и словами,

Иронией и примером.

 

Для нас исполнялась снова

Библейская злая драма,

Когда исцеляют словом

И гонят барыг из храма.

 Где нравятся миллионам,

Идут по статьям предвзятым,

Сдаются Синедриону,

Чтоб в пятницу быть распятым —

 

За то, что не терпят фальши,

За то, что горят за дело.

И кто удивлён, что дальше

 Исчезло земное тело?

А дух оживёт в экранах

И встанет живой иконкой,

И будут дрожать тираны

Под толстой бетонной шконкой.

 

А дух растворится в слове,

В краю бесконечной дури,

В стране палачей и крови,

В культуре убийц и тюрем,

Где оттепель сходит в осень,

Где шутки звучат всё реже,

Где правду не произносят,

А тоже зачем-то режут.

 

Где бес марширует голым

И трудно его не видеть,

 Где учат дворы и школы

 Заткнуться и ненавидеть.

 Где люди, простые люди,

 Запутавшись в быте склочном,

Не знают, что дальше будет,

И верят каналам сточным.

 

А те, кто увидел чудо,

Закрыли на кухнях двери,

Втыкают иголки вуду,

Читают псалмы и верят,

Что камень в груди убийцы,

Трусливой холодной твари,

Однажды закончит биться

 И миру покой подарит.

 

И в небо сорвутся тромбы

Багровых кремлёвских башен

 И сразу затихнут бомбы

На землях соседских пашен.

 Потом отгремят балеты,

Потом побегут сучата,

И воздух запахнет летом,

И можно уйти из чата.

 

И словно тепло и воду,

Антенну и газ со светом,

К нам в дом подведут свободу,

Раз ты говорил об этом...

Но время придёт, рассудит,

Сорвёт с палачей одежды,

И сделают это люди,

Которым ты дал надежду.

 

Леонид Каганов

 

«Самостоянье человека – залог величия его»...

 

 

Гроза фиолетовым языком

Лижет с шипеньем мокрые тучи.

И кулаком стопудовым гром

Струи, звенящие серебром,

Вбивает в газоны, сады и кручи.

 

И в шуме пенистой кутерьмы

С крыш, словно с гор, тугие потоки

Смывают в звонкие водостоки

Остатки холода и зимы.

 

Но ветер уж вбил упругие клинья

В сплетения туч. И усталый гром

С ворчаньем прячется под мостом,

А небо смеется умытой синью.

 

В лужах здания колыхаются,

Смешные, раскосые, как японцы.

Падают капли. И каждая кажется

Крохотным, с неба летящим солнцем.

 

Рухлядь выносится с чердаков,

Забор покрывается свежей краской,

Вскрываются окна, летит замазка.

Пыль выбивается из ковров.

 

Весна даже с душ шелуху снимает

И горечь, и злость, что темны, как ночь,

Мир будто кожу сейчас меняет.

В нём все хорошее прорастает,

А всё, что не нужно, долой и прочь!

 

И в этой солнечной карусели

Ветер мне крикнул, замедлив бег:

— Что же ты, что же ты, в самом деле,

В щебете птичьем, в звоне капели

О чём пригорюнился, человек?!

 

О чём? И действительно, я ли это?

Так ли я в прошлые зимы жил?

С теми ли спорил порой до рассвета?

С теми ли сердце своё делил?

 

А радость-то — вот она — рядом носится,

Скворцом заливается на окне.

Она одобряет, смеётся, просится:

— Брось ерунду и шагни ко мне!

 

И я (наплевать, если будет странным)

Почти по-мальчишески хохочу.

Я верю! И жить в холодах туманных,

Средь дел нелепых и слов обманных.

Хоть режьте, не буду и не хочу!

 

Ты слышишь, весна? С непогодой — точка!

А вот будто кто-то разбил ледок, —

Это в душе моей лопнула почка,

И к солнцу выпрямился росток.

 

Весна! Горделивые свечи сирени,

Солнечный сноп посреди двора,

Пора пробуждений и обновлений —

Великолепнейшая пора!

 

 

 

Цикория цветы — небесные лоскутья.

Лазоревый разлив на старом пустыре,

Где поросли быльём пути и перепутья,

Да голубой валун дичает на бугре.

 

Цикория цветы... Дремучестью целинной,

Курганной тишиной, покоем на века

Заслушалась душа... Лишь чередою длинной

Из допотопных лет кочуют облака.

 

Цикория цветы украдкой поцелую,

Как давнюю любовь, пропавшую вдали.

И склонится трава, шепча про долю злую,

И миллионы глаз взойдут из-под земли.

 

Виталий Волков

 

 

«ЗОЛОТОЙ МЯЧ» – известное стихотворение Бёрриса фон Мюнхгаузена, немецкого поэта и фольклориста, президента Германской академии поэзии. Принадлежал к старинному роду Мюнхгаузенов, среди которых – знаменитый барон, прославившийся своими рассказами-небылицами.

Это произведение отвечает на вопрос: ДОЛЖНЫ ЛИ ДЕТИ СВОИМ РОДИТЕЛЯМ?

Сначала предлагаю оригинал, а потом целых три перевода разных авторов...

 

 

DER GOLDENE BALL

 

Was auch an Liebe mir vom Vater ward,

Ich hab's ihm nicht vergolten, denn ich habe

Als Kind noch nicht gekannt den Wert der Gabe

Und ward als Mann dem Manne gleich und hart.

 

Nun wächst ein Sohn mir auf, so heiß geliebt

Wie keiner, dran ein Vaterherz gehangen,

Und ich vergelte, was ich einst empfangen,

An dem, der mir's nicht gab – noch wiedergibt.

 

Denn wenn er Mann ist und wie Männer denkt,

Wird er, wie ich, die eignen Wege gehen,

Sehnsüchtig werde ich, doch neidlos sehen,

Wenn er, was mir gebührt, dem Enkel schenkt. –

 

Weithin im Saal der Zeiten sieht mein Blick

Dem Spiel des Lebens zu, gefasst und heiter,

Den goldnen Ball wirft jeder lächelnd weiter,

– Und keiner gab den goldnen Ball zurück!

 

Börries von Münchhausen

 

 

ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОДЫ:

 

 

* * *

Отцовских я не отвергал даров,

Но не способен был на воздаянье;

Дитя дары ценить не в состояньи,

А к мужу муж по-взрослому суров.

 

Я любящего сердца не уйму

И сыну всё заранее прощаю;

Ему теперь долги я возвращаю,

Хотя я должен вовсе не ему.

 

Всё мужественней сын день ото дня,

Уже мужские движут им влеченья;

Увидеть я готов без огорченья,

Как внук долги получит за меня.

 

В зал времени мы входим в свой черёд;

Играя там, советов мы не просим.

Назад мяча мы ни за что не бросим:

МЯЧ ЗОЛОТОЙ бросают лишь вперёд.

 

Перевод Владимира Микушевича

 

 

* * *

В отрочестве я оценить не мог

Любви отца, её скупого жара;

Как все подростки – я не понял дара,

Как все мужчины – был суров и строг.

 

Теперь, презрев любви отцовской гнёт,

Мой сын возлюбленный взлетает властно;

Я жду любви ответной, но напрасно:

Он не вернул её, и не вернёт.

 

Как все мужчины, о своей вине

Не мысля, он обрёк нас на разлуку.

Без ревности увижу я, как внуку

Он дар вручит, что предназначен мне.

 

В тени времён мерещится мне сад,

Где, жребием играя человечьим,

МЯЧ ЗОЛОТОЙ мы, улыбаясь, мечем

Всегда вперёд и никогда назад.

 

Перевод Аркадия Штейнберга

 

 

* * *

Отец меня любил, а я не мог, –

Юнец, – ему ответить чувством равным,

И, обладая духом своенравным,

Я был с ним жёсток, если не жесток.

 

Подрос мой сын. Я так его люблю!

И то, что сам я получил когда-то,

Ему без сожаленья, без возврата

Теперь самозабвенно отдаю.

 

Он мыслит по-мужски, и потому

Ища свой путь, оступится не раз он,

А то, чем он был мне, отцу, обязан,

Отдаст не мне, но внуку моему.

 

В дали времён любуется мой взгляд

Игрою общей жизни, где однажды

МЯЧ ЗОЛОТОЙ вперёд бросает каждый,

Но ни один не возвратит назад.

 

Перевод неизвестного автора

 

 

 

 

Вспоминаю я детские годы.

В коридоре стоял телефон.

С круглым диском, заложником моды,

С проводами. Тяжёлый, как слон.

 

Я из школы домой возвращаясь,

Всем друзьям своим юным звонил,

С ними по телефону общаясь,

Не обедав, гулять уходил.

 

Ни родители точно не знали,

Ни учитель, ни добрый сосед,

Где и сколько, и с кем мы гуляли,

Да и съел ли ребёнок обед.

 

А потом диск на кнопки сменили,

Номер стало легко набирать,

Но когда по квартире носили,

Провода приходилось держать.

 

Но уже стало ясно, что скоро,

Кардинально изменится он:

Чем он хуже машин и линкоров

Или радио – наш телефон.

 

Люди чудо создали такое –

Телефоны в кармане носить.

И с него сразу в место любое,

Стало очень легко позвонить.

 

И ему оказалось несложно

Быть часами и календарём.

Запихнули в него всё, что можно,

Чтобы ночью был нужен и днём.

 

Он в игрушку легко превратился,

И не только для наших детей,

Гаджет новый едва появился,

Сразу хвост в магазин из людей!

 

Мы попали в реальность другую.

Раньше был для звонков телефон.

А теперь он на трон претендует,

И зовётся престижно – СМАРТФОН.

 

Может он нам о деле напомнить,

Может дело придумать нам сам.

Может время убить и не вспомнить,

Что-то важное, нужное нам...

 

Утром, встав, его сразу хватаю.

В туалет я иду вместе с ним.

И в метро его сразу включаю,

И общаюсь с экраном одним.

 

А уставший, вернувшись с работы,

В него провод зарядки воткнув,

Я сижу и читаю чего-то,

К серой массе таких же примкнув.

 

Заменяет он видеосъёмку,

Может фоток наделать мильон,

Как пришить к вашей блузке каёмку,

Или как приготовить бульон.

 

Если утром его забываю,

И при сборах с собой не возьму,

Некомфортность везде ощущаю,

И обратно поеду к нему.

 

Если вдруг от меня нет известий

Пять минут! От родных слышу стон

Каждый раз с одинаковой песней:

«И зачем же тебе телефон?!!»

 

Стоит только денёк без смартфона

Мне в свободе такой провести,

Сообщений внутри телефона

Мне потом будет не разгрести.

 

Если раньше придумывал что-то,

И умел сам себя занимать,

То теперь думать мне неохото!

И за тапками лень мне вставать.

 

Но беря свой смартфон утром в руки,

Провожу по экрану, и вот...

Я – известная личность в Фейсбуке,

И меня уважает народ.

 

Только стоит чуток полениться

И неделю всего помолчать,

Как кумира забудет столица,

И меня все начнут забывать.

 

Круг общенья значительно вырос,

Я кого-то не знаю совсем.

Но на праздник картинки «на вынос»

Рассылаю практически всем.

 

Если вспомнить, как письма писали

В ящик их опускали потом,

Через месяц письмо получали

И читали с семьёй за столом...

 

Нынче всё у нас обыкновенно,

Сообщение пальцем смахнув,

Я о нём забываю мгновенно,

Будто день забываю, уснув.

 

Телефон заменяет прислугу,

В Интернете, что хочешь найдёт.

И уж скоро дождусь ту минуту,

Когда он на работу пойдёт.

 

Буду я отдыхать и лениться,

Телевизор всё время включать,

А смартфон на работе трудиться

За меня будет. Вот благодать!

 

Скоро сможет за нас он жениться,

Сможет нам он детей нарожать,

Жизнью нашей сумев насладиться,

Он сумеет за нас умирать.

 

И тогда человечества раса

Может смело сказать: это ОН

Все живое убил в нас, зараза,

Дорогая игрушка, СМАРТФОН!

 

Егор Киржаков