«Постарайся же, милая, радовать нас почаще»,

«Наши дни так тревожны, печальны и нелегки»,

«Забирайся-ка, глупая, в свой безопасный ящик», –

Так всегда говорили ей сытые Толстяки.

И Суок уходила, чуть ёжась в своём ознобе,

Опустив подбородок под гнётом большой вины.

Забиралась послушно в красивый картонный гробик,

Вертикально стоящий у белой пустой стены.

А потом возвращался с учёбы её братишка

И кричал ей с порога: «Ты где там, Суок? Привет!»

И обрушивал ранец, и глухо стонали книжки...

Он рассказывал что-то и слушал её в ответ.

Но затем убегал, потому что игра – снаружи.

Толкотня, приключения, первые слёзы, смех...

А она оставалась, и ей приносили ужин,

Как его доставляют исправно в любой тюрьме.

«Раз тебе говорят, значит, просто бери и делай»,

«Не смотри ты в окно на беспечных других детей»,

«Что за радость, скажи, рисовать на асфальте мелом?» –

Снова слышалось кукле в пугающей темноте.

И Суок замирала... Но видела в полудрёме,

Как идёт по канату, покинув гнетущий кров;

Как летит над проспектом в свой маленький тёплый домик,

А в руке её связка огромных цветных шаров.

Анастасия Эйвазова

КУКЛА

Дмитрий Кедрин

Как темно в этом доме!

Тут царствует грузчик багровый,

Под нетрезвую руку

Тебя колотивший не раз...

На окне моём – кукла.

От этой красотки безбровой

Как тебе оторвать

Васильки загоревшихся глаз?

Что ж! Прильни к моим стёклам

И красные пальчики высунь...

Пёс мой куклу изгрыз,

На подстилке её теребя.

Кукле – много недель!

Кукла стала курносой и лысой.

Но не всё ли равно?

Как она взволновала тебя!

Лишь однажды я видел:

Блистали в такой же заботе

Эти синие очи,

Когда у соседских ворот

Говорил с тобой мальчик,

Что в каменном доме напротив

Красный галстучек носит,

Задорные песни поёт.

Как темно в этом доме!

Ворвись в эту нору сырую

Ты, о время моё!

Размечи этот нищий уют!

Тут дерутся мужчины,

Тут женщины тряпки воруют,

Сквернословят, судачат,

Юродствуют, плачут и пьют.

Дорогая моя!

Что же будет с тобой? Неужели

И тебе между них суждена

Эта горькая часть?

Неужели и ты в этой доле,

Что смерти тяжеле,

В девять – пить, в десять – врать

И в двенадцать – научишься красть?

Неужели и ты

Погрузишься в попойку и в драку,

По намёкам поймешь,

Что любовь твоя – ходкий товар,

Углем вычернишь брови,

Нацепишь на шею – собаку,

Красный зонтик возьмёшь

И пойдешь на Покровский бульвар?

Нет, моя дорогая!

Прекрасная – нежность во взорах

Той великой страны,

Что качала твою колыбель!

След труда и борьбы –

На руке её известь и порох,

И под этой рукой

Этой доли – бояться тебе ль?

Для того ли, скажи, чтобы в ужасе,

С чёрствою коркой

Ты бежала в чулан

Под хмельную отцовскую дичь, –

Надрывался Дзержинский,

Выкашливал лёгкие Горький,

Десять жизней людских

Отработал Владимир Ильич?

И когда сквозь дремоту

Опять я услышу, что начат

Полуночный содом,

Что орёт забулдыга-отец,

Что валится посуда,

Что голос твой тоненький плачет,-

О терпенье моё!

Оборвёшься же ты, наконец!

И придут комсомольцы,

И пьяного грузчика свяжут,

И нагрянут в чулан,

Где ты дремлешь, свернувшись в калач,

И оденут тебя,

И возьмут твои вещи, и скажут:

«Дорогая! Пойдём,

Мы дадим тебе куклу. Не плачь!»

1932г.