Кто были мы, шестидесятники?

На гребне вала пенного

В двадцатом веке как десантники

Из двадцать первого.

И мы без лестниц, и без робости

На штурм отчаянно полезли,

Вернув отобранный при обыске

Хрустальный башмачок поэзии.

Давая звонкие пощёчины,

Чтобы не дрыхнул, современнику,

Мы пробурили, зарешёченное

Окно в Европу и в Америку.

Мы для кого-то были «модными»,

Кого-то славой мы обидели,

Но вас мы сделали свободными,

Сегодняшние оскорбители.

Пугали наши вкусы, склонности

И то, что слишком забываемся,

А мы не умерли от скромности

И умирать не собираемся.

Пускай шипят, что мы бездарные,

Продажные и лицемерные,

Но всё равно мы – легендарные,

Оплёванные, но бессмертные!

Евгений Евтушенко

Я верю в нашу общую звезду,

Хотя давно за нею не следим мы, —

Наш поезд с рельс сходил на всём ходу —

Мы всё же оставались невредимы.

Бил самосвал машину нашу в лоб,

Но знали мы, что ищем и обрящем,

И мы ни разу не сходили в гроб,

Где нет надежды всем в него сходящим.

Катастрофы, паденья, — но между —

Мы взлетали туда, где тепло,

Просто ты не теряла надежду,

Мне же — с верою очень везло.

Да и теперь, когда вдвоём летим,

Пускай на ненадёжных самолётах, —

Нам гасят свет и создают интим,

Нам и мотор поёт на низких нотах.

Бывали «ТУ» и «ИЛы», «ЯКи», «АН», —

Я верил, что в Париже, в Барнауле —

Мы сядем, — если ж рухнем в океан —

Двоих не съесть и голубой акуле!

Все мы смертны — и люди смеются:

Не дождутся и вас города!

Я же знал: все кругом разобьются,

Мы ж с тобой — ни за что, никогда!

Мне, кажется, такое по плечу —

Что смертным не под силу столько прыти:

Что на лету тебя я подхвачу —

И вместе мы спланируем в Таити.

И если заболеет кто из нас

Какой-нибудь болезнею смертельной —

Она уйдёт, — хоть искрами из глаз,

Хоть стонами и рвотою похмельной.

Пусть в районе Мэзона-Лаффита

Упадёт злополучный «Скайлаб»

И судьба всех обманет — финита, —

Нас она обмануть не смогла б!

Владимир Высоцкий

1979г.

В стае диких гусей был второй,

Он всегда вырывался вперёд,

Гуси дико орали: «Встань в строй!»

И опять продолжали полёт.

А однажды за Красной Горой,

Где тепло и уютно от тел,

Понял вдруг этот самый второй,

Что вторым больше быть не хотел:

Всё равно, там и тут

Непременно убьют,

Потому что вторых узнают.

А кругом гоготали: «Герой!

Всех нас выстрелы ждут вдалеке.

Да пойми ты, что каждый второй

Обречён в косяке!»

Бой в Крыму: всё в дыму, взят и Крым.

Дробь оставшихся не достаёт.

Каждый первый над каждым вторым

Непременные слёзы прольёт.

Мечут дробью стволы, как икрой,

Поубавилось сторожевых,

Пал вожак, только каждый второй

В этом деле остался в живых.

Это он, ё-моё,

Стал на место своё,

Стал вперед, во главу, в остриё.

Если счётом считать — сто на сто,

И крои не крои — тот же крой:

«Каждый первый», — не скажет никто,

Только: «каждый второй».

...Всё мощнее машу: взмах — и крик

Начался и застыл в кадыке!

Там, внизу, всех нас — первых, вторых —

Злые псы подбирали в реке.

Может быть, оттого, пёс побрал,

Я нарочно дразнил остальных,

Что во «первых» я с жизнью играл

И летать не хотел во «вторых»...

Впрочем, я — о гусях:

Гусь истёк и иссяк —

Тот, который сбивал весь косяк.

И кого из себя ты ни строй —

На спасение шансы малы:

Хоть он первый, хоть двадцать второй —

Попадёт под стволы.

Владимир Высоцкий

1980г.

Стихотворение, не успевшее стать песней...

ИСТОЧНИК:

        vysotskiy-lit.ru       

А ромашки глядят в неба высь...

Белой дымкой на зелени трав,

Облаками, упавшими вниз,

С каплей солнышка в жёлтых глазах,

С твёрдой верою в жизнь и любовь,

И священную силу добра...

До последних своих лепестков,

За любовь – такова их судьба...

Удивительно светлый цветок:

Столько солнца и нежности в нём!

В простоте – неподдельный восторг,

Мимолётная грусть о былом...

Снежно-жёлтый ромашковый рай,

Словно светлая песня души...

Удивительно как, невзначай,

Воскресил меня, боль излечив...

Из ромашек смотрю в неба высь,

Ветерок гонит вдаль облака...

Всё пройдёт... продолжается жизнь...

Всё наладится... Наверняка!..

Ирена Буланова

Незримый гений лёгкими перстами

Коснулся клавишей разбуженной земли,

И звуки музыки воздушными цветами

Червонным золотом на травы протекли.

Пушистый шмель припал к устам цветка,

Пульсирует, от страсти изнывая,

В любовном приступе не ведая, не зная,

Что жизнь цветка беспечно коротка.

Пока отавы в росах не легли,

Весна ещё грохочет в бубны мая

О, как недолго одуванчики цвели:

Дохнул туман – и голова седая.

Не облетай, цветок, не облетай!

Останься золотым ещё мгновенье.

Но в днях последних отгорает май

Средь торжества всеобщего цветенья.

Так наша молодость уходит в облака

Уйдёт, не повторяясь снова,

Воспоминаний дым; печаль легка.

Был золотым, а стал седоголовым.

Вольфганг Амадей Моцарт – гениальный музыкант и композитор – прожил очень короткую и грустную жизнь. Он умер в 35-летнем возрасте от изнурительных болезней: малярии, хронического воспаления почек, пневмонии, вызванных недоеданием и перенапряжением. Несмотря на свою поистине европейскую известность, он очень страдал от завистливых уколов окружающей его бездарщины. Невысокого роста, бледный, с невзрачной внешностью, с отсутствующей харизмой, он так ни не смог привлечь должного внимания богатых покровителей. Никто из них не считал его серьёзным композитором. Впрочем, может, и считали, но боялись померкнуть в его золотой славе. Жизнь несправедлива – гениев любят мёртвыми.

В ранней молодости Моцарт умирал от безответной любви к красавице Алоизии Вебер, но она просто смеялась над его пылкими чувствами. Алоизия была уже известной оперной певицей, когда в Мюнхене он явился к ней, чтобы засвидетельствовать свою верность времени их юных встреч. В бледной тонкой руке его был букетик одуванчиков. Алоизия отвернулась и сделала вид, что всё забыла. Через много лет, после смерти Моцарта, Алоизию спросили как-то, почему она охладела к нему. Она ответила: «Да и сама не знаю. Он мне всегда казался таким маленьким и невзрачным. Словно одуванчик».

Его женою стала младшая сестра Алоизии – немузыкальная, необразованная Констанция. Была она некрасивой, но обладала золотым сердцем, очень любила своего Моцарта и никогда не жаловалась на трудную жизнь и почти полное отсутствие денег. И хотя обычно была то беременной, то больной (из шестерых рождённых ею детей выжили только двое), Констанция радовалась букетам одуванчиков, которые дарил ей благоверный по весне – надевала сплетённые веночки из золотых цветков себе и ему, и они танцевали на лужайке перед домом.

Как же любил Моцарт эти недолговечные цветы! Под его лёгкими перстами веселился клавесин, и до сих пор ещё никто в мире не сочинил такую лёгкую и весёлую музыку. Казалось, одуванчики нашёптывают ему праздничные мелодии во время цветения и грустные – увядая.

После смерти Моцарта Констанция благополучно вышла замуж. Она пережила Моцарта на 50 лет, купаясь в запоздалой его славе, была хорошей хозяйкой и умела готовить вино из одуванчиков – отменное вино на меду. Когда-то они с Моцартом пили такое вино из одного бокала, и он говорил, что предание глубокой старины гласит: Если выпьют такое вино возлюбленные в ночь на Иоаннов день (Ивана Купалы), то, родясь заново после земной смерти, встретятся в будущей жизни, и узы любви соединят их сердца. А может быть Констанция и Амадей уже встретились и, неузнанные, в другом обличье, обрели своё короткое земное счастье...

Весна, озорная девчонка,

С берёзовой талией тонкой,

С венком из звенящей капели,

С весёлою песенкой Леля!

Ах, как хорошо мне с тобою

Идти неизвестной тропою,

Губами к росе прикасаться,

Мечте наяву улыбаться.

Полдневное, знойное лето!

Ты в яркую зелень одето,

Ты дружишь с великим светилом,

Для всех долгожданно и мило.

Ты дай мне цветочного зелья!

Хочу захлебнуться в веселье,

Хочу опьянеть от желанья,

Забыв все земные страданья.

Спокойная, строгая осень,

В кудрях твоих белая проседь,

А юности дивная сладость

С дождём листопадным умчалась.

Ты выслушай исповедь тихо:

Познала я счастье и лихо,

Но всё ж ни о чём не жалею,

Лишь светлую память лелею.

Зима, белокрылая птица,

Спешишь ты ко сроку явиться,

Чтоб мир над притихшей землёю

Убрать серебром и парчою.

Прошу у тебя лишь приюта,

Последнего в жизни уюта.

Спой песню мне голосом нежным,

Укрой меня саваном снежным…

Ирина Зорина-Заря

Ради мира нельзя умирать!
Жизнь на плаху бесцельно сложить,
И не надо мне пламенно врать,
Ради мира положено жить!

Ради мира положено жить!
Не рыдать, поминая родных,
И в подушку уткнувшись не выть,
И не пить без закуски за них!

И не пить без закуски за них,
Чуть согнувшись под тяжестью слёз,
Проклиная таких же чужих,
Привыкая жить с суженым врозь!

Привыкая жить с суженым врозь!
В пустоте почерневших квартир,
В мире вырванных клочьев волос,
Да кому же он нужен тот мир?

Да кому же он нужен тот мир?
Бьющий в череп шершавой стеной,
На которой вчерашний кумир,
Уверяет, что мир - это бой...

Уверяет, что мир - это бой,
На котором пора умирать...
Ради мира идти на убой?!
Я такое не в силах принять!

Я такое не в силах понять!
И такому не в силах служить!
Ради мира нельзя умирать!
Ради мира положено ЖИТЬ!

Дмитрий Назаров

Когда я в отчаянии, я вспоминаю о том, что в истории человечества правда и любовь всегда побеждали. Всегда будут тираны и убийцы, и на какое-то время они могут выглядеть непобедимыми, но в конце концов, они всегда терпят крах. Всегда помни об этом.

Махатма Ганди

Как цветы на заре,

Так и люди в любви хорошеют.

Неразгаданный взгляд

Моё вольное сердце потряс.

Руки пьяно, как хмель,

Оплели мою гордую шею,

И глаза почему-то

Нельзя оторвать мне от глаз.

Всё гляжу и гляжу —

И никак не могу наглядеться.

Так в причудливом мире

Робеет душа новичка.

Вижу робость и зов,

Вижу юность и детство,

Опрокинутый мир, отражённый

В огромных зрачках.

Всё гляжу и гляжу,

Оторваться не в силах

От весёлых-весёлых,

Бесовских во плясе кудрей,

От бесстыдно зовущих,

От страстно и сладостно милых:

Милых губ, милых глаз

И летящих бровей.

Ну, люби! Ну, люби!

От любви никуда нам не деться.

Ну, люби же, люби!..

Я давно этой радости ждал.

Мы одни. Никого.

Убежало стыдливое детство.

Страх метался в заре

И за краем земли пропадал.

Василий Фёдоров

Давай убежим, мой любимый, как можно скорее,

От этого мира, который от злобы застыл…

Мне только с тобою спокойней, теплее, светлее…

Спасибо, что любишь не меньше, чем раньше любил…

Давай убежим… Самолёт… Два билета… Ведь ближе,

Чем ты, мой родной, во вселенной уже не найти…

В обнимку с тобою хочу погулять по Парижу…

Как поле в Провансе лавандой хочу расцвести…

Давай убежим… О Неве много песен слыхала…

Не видела Питер ни разу… Поедем туда?

Наверное, ночью там звёзды сияют, как стразы,

А их отражает Невы голубая вода…

Давай убежим… Ты бывал за границей немало…

Я знаю, что хочешь ты многое мне показать…

Я в наших Карпатах ни разу ещё не бывала…

Поедем туда, чтоб любовью закат украшать???

Давай убежим от каналов, в которых занозой

Пульсирует ненависть и умножает войну…

С тобой я рифмую, а жизни банальная проза

Кусает меня, клеветою приделав вину…

Давай убежим… Этот мир никогда не исправить…

Мы собственный, свой создадим, где любовь и семья…

Тебя попрошу этот мир для двоих я возглавить…

А любящей быть и послушной попробую я…

Ирина Самарина-Лабиринт

Давно ждала такого лета,

Чтоб каждый день лил синий дождь

И чтоб тепло было при этом,

Как в детстве сказочном точь-в-точь!

Чтоб ветерок качал берёзы,

Чтоб сливы падали в траву,

А на листве сверкали слёзы

Дождя, что дал им синеву.

Чтоб сладко стало от мечтаний

Со вкусом вишни на ветвях

И чтобы дождь принёс дыханье

Малины спелой на кустах!

Июль с грустинкой провожаю...

В дверях уж август озорной

С цветами жёлтыми, как в мае

И с вересковой тишиной.

Предъявит осени приметы,

Остудит росы на заре

И всё равно подарит лето

С дождём в сливовой синеве!

Татьяна Воронцова

У поэта соперников нету —

Ни на улице и не в судьбе.

И когда он кричит всему свету,

Это он не о вас — о себе.

Руки тонкие к небу возносит,

Жизнь и силы по капле губя.

Догорает, прощения просит:

Это он не за вас — за себя.

Но когда достигает предела

И душа отлетает во тьму...

Поле пройдено. Сделано дело.

Вам решать: для чего и кому.

То ли мёд, то ли горькая чаша,

То ли адский огонь, то ли храм...

Всё, что было его, — нынче ваше.

Всё для вас. Посвящается вам.

Румяное лето в венке из ромашек

Гуляет привольно в лесах и полях,

Оно согревает и птиц, и букашек,

Обласкана солнцем так щедро земля!

Повсюду летают шмели и стрекозы,

Шушукаясь с ветром деревья шумят,

В саду распускаются яркие розы

И дарят божественный свой аромат!

Однако, порой переменчиво лето:

То дарит жару и полуденный зной,

То капли роняет, как будто монеты,

Когда проливается дождик грибной!

Хоть в летние дни и бывают раскаты

Сердитого грома и дождь проливной,

Но лето теплом, ярким солнцем богато,

И ягод с грибами надарит с лихвой!

Инна Кузнецова

Как растёт при гриппе температура,

А грибница – после летних дождей,

Расплодились просветлённые гуру

Всех пошибов, и чинов, и мастей.

Говорят, не стоит спорить о вкусе,

Но несётся изо всех утюгов:

Будь в моменте. Будь в потоке. В ресурсе.

Будь осознан. Будь богат. Будь здоров.

Я готова поделиться секретом,

И пусть кто-то скажет: ах, чудеса!

Только суть саморазвития – это

Когда кто-то развивается сам.

А не учит жить других... Ну, такое...

Непосильная задача для них:

Совершенствуясь, оставить в покое

«Недоразвитых», несчастных других.

Безусловно, это крайне непросто,

Но, сдаётся мне, и есть высший дзен:

Занимаясь своим личностным ростом,

От других не ожидать перемен.

Не меняя всех вокруг поголовно,

Ну и прочая лютейшая жесть...

Заведи себе сей навык духовный:

Принимать людей такими, как есть.

Делай выводы, грусти, не общайся,

Выбрав сердцу подходящих, уму.

Нерадивых не спасай. Сам спасайся,

А другому дай решать самому.

Екатерина Хоменок

Минуют времена. Уйдут кумиры:

Кобзоны, Петросяны, Титомиры...

И лишь театр – если он не лжив –

Пребудет жив! Всегда пребудет жив!!!

Чтоб не дразнить ни публику, ни прессу,

Давайте-ка опять вернёмся в пьесу!

Конец великолепный: принц воскрес

И стал супругом лучшей из принцесс!

В итоге посрамлённые злодеи

Забросили злодейские затеи!

Чтоб публику опять же не дразнить,

На сцене мы не станем их казнить;

Но пусть вас недосказанность не мучит –

Они своё за сценою получат!

А зритель спросит не без интереса:

О чём же повествует эта пьеса?

Да всё о том же, зритель, всё о том,

Как доброе сражается со злом.

А зритель скажет: нас не убеждает,

Что, мол, добро повсюду побеждает.

В обычной жизни – да! Что – да, то – да:

Добро не побеждает никогда.

Но в сказках вот уже который век

Добро всегда одерживает верх.

А зритель скажет: сказка раздражает,

Что жизнь она никак не отражает.

Но у меня есть тоже возраженье:

На кой вам чёрт такое отраженье?

Ей-Богу же, грешно у нас в отчизне

Глядеть на сцене отраженье жизни.

Вы жизненных сюжетов до хрена

Из собственного видите окна.

Конечно, в пьесе множество огрехов,

И автор, как вы видите, не Чехов,

Но чем всегда притягивают сказки,

Что в сказках не бывает серой краски.

Поэтому доверьтесь без опаски

Наивной и дурацкой этой сказке,

Где, хоть вопрос и ставится ребром,

Но всё всегда кончается добром!

Из пьесы «Любовь к трём апельсинам»

Теперь далеко отсюда

Пустая стоит могила.

Мы ждали, что будет чудо,

А это оно и было.

Оно говорило с нами,

Бесплатно дарило веру

Поступками и словами,

Иронией и примером.

Для нас исполнялась снова

Библейская злая драма,

Когда исцеляют словом

И гонят барыг из храма.

 Где нравятся миллионам,

Идут по статьям предвзятым,

Сдаются Синедриону,

Чтоб в пятницу быть распятым —

За то, что не терпят фальши,

За то, что горят за дело.

И кто удивлён, что дальше

 Исчезло земное тело?

А дух оживёт в экранах

И встанет живой иконкой,

И будут дрожать тираны

Под толстой бетонной шконкой.

А дух растворится в слове,

В краю бесконечной дури,

В стране палачей и крови,

В культуре убийц и тюрем,

Где оттепель сходит в осень,

Где шутки звучат всё реже,

Где правду не произносят,

А тоже зачем-то режут.

Где бес марширует голым

И трудно его не видеть,

 Где учат дворы и школы

 Заткнуться и ненавидеть.

 Где люди, простые люди,

 Запутавшись в быте склочном,

Не знают, что дальше будет,

И верят каналам сточным.

А те, кто увидел чудо,

Закрыли на кухнях двери,

Втыкают иголки вуду,

Читают псалмы и верят,

Что камень в груди убийцы,

Трусливой холодной твари,

Однажды закончит биться

 И миру покой подарит.

И в небо сорвутся тромбы

Багровых кремлёвских башен

 И сразу затихнут бомбы

На землях соседских пашен.

 Потом отгремят балеты,

Потом побегут сучата,

И воздух запахнет летом,

И можно уйти из чата.

И словно тепло и воду,

Антенну и газ со светом,

К нам в дом подведут свободу,

Раз ты говорил об этом...

Но время придёт, рассудит,

Сорвёт с палачей одежды,

И сделают это люди,

Которым ты дал надежду.

Леонид Каганов

«Самостоянье человека – залог величия его»...

«Постарайся же, милая, радовать нас почаще»,

«Наши дни так тревожны, печальны и нелегки»,

«Забирайся-ка, глупая, в свой безопасный ящик», –

Так всегда говорили ей сытые Толстяки.

И Суок уходила, чуть ёжась в своём ознобе,

Опустив подбородок под гнётом большой вины.

Забиралась послушно в красивый картонный гробик,

Вертикально стоящий у белой пустой стены.

А потом возвращался с учёбы её братишка

И кричал ей с порога: «Ты где там, Суок? Привет!»

И обрушивал ранец, и глухо стонали книжки...

Он рассказывал что-то и слушал её в ответ.

Но затем убегал, потому что игра – снаружи.

Толкотня, приключения, первые слёзы, смех...

А она оставалась, и ей приносили ужин,

Как его доставляют исправно в любой тюрьме.

«Раз тебе говорят, значит, просто бери и делай»,

«Не смотри ты в окно на беспечных других детей»,

«Что за радость, скажи, рисовать на асфальте мелом?» –

Снова слышалось кукле в пугающей темноте.

И Суок замирала... Но видела в полудрёме,

Как идёт по канату, покинув гнетущий кров;

Как летит над проспектом в свой маленький тёплый домик,

А в руке её связка огромных цветных шаров.

Анастасия Эйвазова

«ЗОЛОТОЙ МЯЧ» – известное стихотворение Бёрриса фон Мюнхгаузена, немецкого поэта и фольклориста, президента Германской академии поэзии. Принадлежал к старинному роду Мюнхгаузенов, среди которых – знаменитый барон, прославившийся своими рассказами-небылицами.

Это произведение отвечает на вопрос: ДОЛЖНЫ ЛИ ДЕТИ СВОИМ РОДИТЕЛЯМ?

Сначала предлагаю оригинал, а потом целых три перевода разных авторов...

DER GOLDENE BALL

Was auch an Liebe mir vom Vater ward,

Ich hab's ihm nicht vergolten, denn ich habe

Als Kind noch nicht gekannt den Wert der Gabe

Und ward als Mann dem Manne gleich und hart.

Nun wächst ein Sohn mir auf, so heiß geliebt

Wie keiner, dran ein Vaterherz gehangen,

Und ich vergelte, was ich einst empfangen,

An dem, der mir's nicht gab – noch wiedergibt.

Denn wenn er Mann ist und wie Männer denkt,

Wird er, wie ich, die eignen Wege gehen,

Sehnsüchtig werde ich, doch neidlos sehen,

Wenn er, was mir gebührt, dem Enkel schenkt. –

Weithin im Saal der Zeiten sieht mein Blick

Dem Spiel des Lebens zu, gefasst und heiter,

Den goldnen Ball wirft jeder lächelnd weiter,

– Und keiner gab den goldnen Ball zurück!

Börries von Münchhausen

ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОДЫ:

* * *

Отцовских я не отвергал даров,

Но не способен был на воздаянье;

Дитя дары ценить не в состояньи,

А к мужу муж по-взрослому суров.

Я любящего сердца не уйму

И сыну всё заранее прощаю;

Ему теперь долги я возвращаю,

Хотя я должен вовсе не ему.

Всё мужественней сын день ото дня,

Уже мужские движут им влеченья;

Увидеть я готов без огорченья,

Как внук долги получит за меня.

В зал времени мы входим в свой черёд;

Играя там, советов мы не просим.

Назад мяча мы ни за что не бросим:

МЯЧ ЗОЛОТОЙ бросают лишь вперёд.

Перевод Владимира Микушевича

* * *

В отрочестве я оценить не мог

Любви отца, её скупого жара;

Как все подростки – я не понял дара,

Как все мужчины – был суров и строг.

Теперь, презрев любви отцовской гнёт,

Мой сын возлюбленный взлетает властно;

Я жду любви ответной, но напрасно:

Он не вернул её, и не вернёт.

Как все мужчины, о своей вине

Не мысля, он обрёк нас на разлуку.

Без ревности увижу я, как внуку

Он дар вручит, что предназначен мне.

В тени времён мерещится мне сад,

Где, жребием играя человечьим,

МЯЧ ЗОЛОТОЙ мы, улыбаясь, мечем

Всегда вперёд и никогда назад.

Перевод Аркадия Штейнберга

* * *

Отец меня любил, а я не мог, –

Юнец, – ему ответить чувством равным,

И, обладая духом своенравным,

Я был с ним жёсток, если не жесток.

Подрос мой сын. Я так его люблю!

И то, что сам я получил когда-то,

Ему без сожаленья, без возврата

Теперь самозабвенно отдаю.

Он мыслит по-мужски, и потому

Ища свой путь, оступится не раз он,

А то, чем он был мне, отцу, обязан,

Отдаст не мне, но внуку моему.

В дали времён любуется мой взгляд

Игрою общей жизни, где однажды

МЯЧ ЗОЛОТОЙ вперёд бросает каждый,

Но ни один не возвратит назад.

Перевод неизвестного автора

Я однажды вернулся туда,

В тихий город, — сквозь дни и года.

Показался мне город пустым.

Здесь когда-то я был молодым.

Здесь любовь моя прежде жила,

Помню я третий дом от угла.

Помню я третий дом от угла.

Я нашёл этот дом, я в окно постучал,

Я назвал её имя, почти прокричал!

И чужой человек мне ответил без зла:

«Здесь, наверно, она никогда не жила».

— Ты ошибся! — мне город сказал.

— Ты забыл! — усмехнулся вокзал.

— Ты ошибся! — шептали дома.

Спелым снегом хрустела зима.

А над крышами вился дымок.

Но ведь я ошибиться не мог!

Но ведь я ошибиться не мог!

Ведь звучало вокруг среди белых снегов

Эхо первой любви, эхо давних шагов!

А над городом снег всё летел и летел.

Этот город меня узнавать не хотел.

В нём была и надежда, и грусть —

Я шагал по нему наизусть.

Я в его переулки нырял,

Где когда-то любовь потерял.

Я искал, я бродил до темна.

Но нигде не встречалась она,

Но нигде не встречалась она.

Я из города в полночь домой уезжал.

Он летел за окном. Он меня провожал.

И ночные огни повторяли светло:

— То, что было, прошло! То, что было, прошло...

Роберт Рождественский

Цикория цветы — небесные лоскутья.

Лазоревый разлив на старом пустыре,

Где поросли быльём пути и перепутья,

Да голубой валун дичает на бугре.

Цикория цветы... Дремучестью целинной,

Курганной тишиной, покоем на века

Заслушалась душа... Лишь чередою длинной

Из допотопных лет кочуют облака.

Цикория цветы украдкой поцелую,

Как давнюю любовь, пропавшую вдали.

И склонится трава, шепча про долю злую,

И миллионы глаз взойдут из-под земли.

Виталий Волков

На ромашке погадаю,

Знать судьбу свою хочу.

Кого в жизни потеряю,

Кого в жизни полюблю.

Я счастья много пожелаю,

И боль руками разведу.

На гуще кофе угадаю,

Кому я сердце подарю.

И паровозики желаний,

Умчаться вдаль под стук колёс.

Уснут холодные трамваи,

Ты без любви один замёрз.

В одной колоде нету дамы,

В другой колоде нет туза.

Под звуки грустной фонограммы,

Поёшь ты песни для себя.

На входе в дом висит подкова,

Счастливый номер на груди.

Ты носишь новые обновы,

И обмываешь все углы.

Ты мусор ночью не выносишь,

Соседям соли не даёшь.

Ты никогда взаймы не просишь,

В субботу нищим подаёшь.

Всё в жизни точно по бумаге,

Моральных принципов клише.

Твоя рука в чужом кармане,

Помочь пытается душе...

Сергей Сотов

Задернув шторы, чтоб не пробудиться,

Чтобы хранились тишь да полумгла,

В рассветный час, когда так сладко спится,

В своей квартире девушка спала.

Но из вселенной, золотом слепящей,

Рассветный луч сквозь занавес проник,

И оттого над девушкою спящей

Горел во тьме слегка овальный блик.

Земля крутилась. Утро шло по плавням,

Шли поезда по утренней стране.

Земля крутилась: медленно и плавно

Спускался луч по крашеной стене.

Бровей крутых, как крылья сильной птицы,

Луч золотым коснулся остриём,

Он тихо тронул длинные ресницы,

До теплых губ дотронулся её.

И, спящей, ей тревожно как-то стало,

Как будто бы куда-то кто-то звал.

Не знаю, что во сне она видала,

Когда рассвет её поцеловал.

То жизнь звала: проснись, беги навстречу

Лугам, цветам, в лесную полумглу!

То жизнь звала: проснись, рассвет не вечен,

И этот луч уж вон он, на полу!

Беги, росинки в волосы вплетая,

И над туманным озером в лесу,

Красивая, зарёю облитая,

Затми собой вселенскую красу!

Достану я креплёное вино.

Зачем ему на полочке пылиться,

Когда вокруг печально и темно,

А у друзей нерадостные лица?

Я знаю с детства каждого из них,

Их достиженья, взлёты и паденья,

Сердечность и застенчивость одних

И принципы другого поведенья.

С горячим чаем, свежим пирогом

Сидят друзья: тот – левый, этот – правый.

Но даже тех, кто кажется врагом,

Не выдам я в драконью пасть расправы.

На всех, увы, лежит печать вины,

И каждый ранен ею несомненно,

Так пуля в грудь, не выйдя со спины,

Болит в душе и нашем теле бренном.

В такой момент уместны ли стихи,

Тем более – ненужные советы?

Блефует мир словесной шелухи,

И ждут приказа борзые ракеты.

Какое, всё же, крепкое вино!

И кто теперь рискнёт остановиться,

Когда вокруг печально и темно

И обречённо непреклонны лица?

Татьяна Окунева 

У бурмистра Власа бабушка Ненила

Починить избёнку лесу попросила.

Отвечал: нет лесу, и не жди — не будет!

«Вот приедет барин — барин нас рассудит,

Барин сам увидит, что плоха избушка,

И велит дать лесу», — думает старушка.

Кто-то по соседству, лихоимец жадный,

У крестьян землицы косячок изрядный

Оттягал, отрезал плутовским манером.

«Вот приедет барин: будет землемерам! —

Думают крестьяне. — Скажет барин слово —

И землицу нашу отдадут нам снова».

Полюбил Наташу хлебопашец вольный,

Да перечит девке немец сердобольный,

Главный управитель. «Погодим, Игнаша,

Вот приедет барин!» — говорит Наташа.

Малые, большие — дело чуть за спором —

«Вот приедет барин!» — повторяют хором...

Умерла Ненила; на чужой землице

У соседа-плута — урожай сторицей;

Прежние парнишки ходят бородаты;

Хлебопашец вольный угодил в солдаты,

И сама Наташа свадьбой уж не бредит...

Барина всё нету... барин всё не едет!

Наконец однажды середи дороги

Шестернёю цугом показались дроги:

На дрогах высоких гроб стоит дубовый,

А в гробу-то барин; а за гробом — новый.

Старого отпели, новый слёзы вытер,

Сел в свою карету — и уехал в Питер.

Николай Некрасов

"Жить стало лучше, жить стало веселее"

Ходят по планете раненые дети.

Покупают мебель, солят кабачок.

Детям очень важно отыскать однажды,

Тех, к кому под вечер можно под бочок.

Раненые дети ненавидят ветер,

Не выносят ссоры, ищут прочный тыл.

В тех, кто ходит рядом этим детям надо,

Разглядеть «мне просто надо, чтоб ты рядом был».

Раненые дети ни за что на свете,

Не доверят сердце, не откроют дверь.

Говорила мама: «Спину держим прямо:

Ничего не бойся, никому не верь».

Раненые дети, Маши, Вани, Пети,

Ходят по планете в поисках любви.

Бьют татуировки, водят тачки ловко,

И кусают ночью губы до крови.

Раненые дети ходят по планете,

Любят делать фото, пишут «не скучай».

А всего-то надо, сесть к кому-то рядом,

Приобнять за плечи и поставить чай...

Катерина Хамидуллина

Что-то случилось, нас все покидают.

Старые дружбы, как листья опали.

...Что-то тарелки давно не летают.

Снежные люди куда-то пропали.

А ведь летали над нами, летали.

А ведь кружили по снегу, кружили.

Добрые феи над нами витали.

Добрые ангелы с нами дружили.

Добрые ангелы, что ж вас не видно?

Добрые феи, мне вас не хватает!

Все-таки это ужасно обидно —

Знать, что никто над тобой не летает.

Лучик зелёной звезды на рассвете.

Красной планеты ночное сиянье.

Как мне без вас одиноко на свете,

О недоступные мне марсиане!

Снежные люди, ну что ж вы, ну где вы,

О белоснежные нежные девы!

Дайте мне руки, раскройте объятья,

О мои бедные сестры и братья!

...Грустно прощаемся с детскими снами.

Вымыслы наши прощаются с нами.

Крыльев не слышно уже за спиною.

Робот храпит у меня за стеною.

Юрий Левитанский

Твою игру прервала

Я летнею порой

И крылышки сломала

Небрежною рукой.

Похожа ль я на мошку,

Такую же, как ты?

И может быть, найдёшь ты

Во мне свои черты?

Беспечно я танцую,

Пою я как во сне,

Пока судьба вслепую

Сломает крылья мне...

В мышленьи – жизнь и сила,

Сияние и свет!

Без мысли – мрак могилы,

И жизни – вовсе нет...

Счастливой мошкою летаю,

Живу ли я, иль умираю...

Уильям Блейк

Перевод Е. Градиной

Скучны цветов названья по латыни,

Но сколько в них любви вдохнул народ!

Вот это имя мне сродни святыне,

Как сказ звучит и песнею поёт.

Его услышав, возвращаюсь в старь я,

Как будто в сказочные времена.

Два имени в одном: Иван-да-Марья –

Он верен ей, она ему верна.

Сияет Марья в жёлтом сарафане,

Она – невеста, а Иван – жених,

Он в сине-фиолетовом кафтане,

И дан им стебель общий на двоих.

Всегда вдвоём в союзе неразлучном

Среди лугов встречаются они –

Иван-да-Марья – в том названье звучном

Знак верной неизмеренной любви!

Александр Соловьёв

КУКЛА

Дмитрий Кедрин

Как темно в этом доме!

Тут царствует грузчик багровый,

Под нетрезвую руку

Тебя колотивший не раз...

На окне моём – кукла.

От этой красотки безбровой

Как тебе оторвать

Васильки загоревшихся глаз?

Что ж! Прильни к моим стёклам

И красные пальчики высунь...

Пёс мой куклу изгрыз,

На подстилке её теребя.

Кукле – много недель!

Кукла стала курносой и лысой.

Но не всё ли равно?

Как она взволновала тебя!

Лишь однажды я видел:

Блистали в такой же заботе

Эти синие очи,

Когда у соседских ворот

Говорил с тобой мальчик,

Что в каменном доме напротив

Красный галстучек носит,

Задорные песни поёт.

Как темно в этом доме!

Ворвись в эту нору сырую

Ты, о время моё!

Размечи этот нищий уют!

Тут дерутся мужчины,

Тут женщины тряпки воруют,

Сквернословят, судачат,

Юродствуют, плачут и пьют.

Дорогая моя!

Что же будет с тобой? Неужели

И тебе между них суждена

Эта горькая часть?

Неужели и ты в этой доле,

Что смерти тяжеле,

В девять – пить, в десять – врать

И в двенадцать – научишься красть?

Неужели и ты

Погрузишься в попойку и в драку,

По намёкам поймешь,

Что любовь твоя – ходкий товар,

Углем вычернишь брови,

Нацепишь на шею – собаку,

Красный зонтик возьмёшь

И пойдешь на Покровский бульвар?

Нет, моя дорогая!

Прекрасная – нежность во взорах

Той великой страны,

Что качала твою колыбель!

След труда и борьбы –

На руке её известь и порох,

И под этой рукой

Этой доли – бояться тебе ль?

Для того ли, скажи, чтобы в ужасе,

С чёрствою коркой

Ты бежала в чулан

Под хмельную отцовскую дичь, –

Надрывался Дзержинский,

Выкашливал лёгкие Горький,

Десять жизней людских

Отработал Владимир Ильич?

И когда сквозь дремоту

Опять я услышу, что начат

Полуночный содом,

Что орёт забулдыга-отец,

Что валится посуда,

Что голос твой тоненький плачет,-

О терпенье моё!

Оборвёшься же ты, наконец!

И придут комсомольцы,

И пьяного грузчика свяжут,

И нагрянут в чулан,

Где ты дремлешь, свернувшись в калач,

И оденут тебя,

И возьмут твои вещи, и скажут:

«Дорогая! Пойдём,

Мы дадим тебе куклу. Не плачь!»

1932г.