Во вселенских потемках, среди казарм и спален девственниц,
я, оснащенный собственным сердцем и грозными снами,
стремительно бледный, с увядшим лицом,
я, в трауре вдовца из-за каждой умершей ночи,
не утоливший ни разу мучительной жажды
невидимой влагой своих сновидений,
я, в леденящем жару от каждого звука,
который врастает в уши, наливая всё тело неясной грустью
и страхом, словно это шаги провидения или убийцы;
я, запертый в непроницаемой скорлупе враждебного пространства,
будто официант, получивший пощечину, или же хрипловатый колокол,
или треснувшее зеркало, или, наконец, заброшенный дом,
в который затемно вваливаются бродяги
и где вместо цветов пахнет скинутым на пол бельем, -
впрочем, пожалуй, мне еще менее грустно –
внезапно я чую ветер, бьющий в лицо,
и невероятие ночи, упавшей на письменный стол,
гудение жертвенного костра, в котором сгорают дневные звуки, -
и всё это взывает к моей пророческой силе,
и я различаю молящий голос вещей, которому нет
ответа, и неустанный ропот вокруг, и еще невнятное слово.