Воспоминание о Владимире Высоцком... |
Екатерина Рождественская о Владимире Высоцком: «Его, казалось, разрывало изнутри» «Высоцкий сначала устраивал за столом Марину, галантно отодвигая стул и усаживая ее около себя, а с другой стороны пристраивал гитару», — вспоминает Екатерина Рождественская. В апреле в издательстве «Эксмо» выходит книга «Жили-были, ели-пили: семейные истории» известной фотохудожницы Екатерины Рождественской, дочери известного поэта-шестидесятника Роберта Рождественского, а также главного редактора журнала «7 Дней». Повествование построено так, что у читателя складывается ощущение, что он сидит за семейным столом Екатерины и слушаете ее рассказ: здесь есть и истории семьи Рождественских, и меню дней рождений, и бабушкины рецепты, и детские воспоминания, и родительские письма, путешествия и происшествия и, конечно, знамениты гости. Гурченко, Магомаев, Кобзон, Плятт, Евтушенко, Высоцкий — кто только не перебывал за этим столом! И никто не уходил голодным. Предлагаем вам прочитать одну из глав, которая посвящена воспоминаниям об известном актере и поэте Владимире Высоцком. Высоцкий Один год на Балтике мне запомнился встречей с Высоцким, он приезжал на все лето с Мариной Влади, когда Митта снимал фильм «Про то, как Петр арапа женил». Съемки проходили в Юрмале, и все актеры жили в гостинице «Юрмала». Марину мы знали еще до Высоцкого. Самый близкий наш друг, архитектор Владимир Резвин, с которым родители познакомились еще в самой ранней молодости, приютил однажды папу с гостями на празднование его тридцатилетия, чтобы к нам домой как обычно не набежало много ненужного разношерстного богемного народа. Жил с женой Наташей в маленькой двухкомнатной квартирке на Патриках на самом первом этаже с зарешеченными окнами почти вровень с землей. Время было тогда , в конце 60х, хипповое, нравы свободные, а великим сегодня, а тогда совершенно простым труженикам пера и сцены было где-то чуть за тридцать. Вася Аксенов, известный в ту пору уже литератор и бывший врач, пришел на день рождения с красавицей-француженкой. Вернее, русской француженкой, Мариной Влади. Не думаю, что кто-то из будущих классиков мог видеть ее в фильме «Колдунья» и узнать в ней известную актрису. Аксенов просто привел красивую иностранку, тихо отвечавшую на вопросы по-русски, с мягким французским акцентом, очаровательно улыбавшуюся всем в новой компании. Было в ней что-то особенное, отличавшее ее от других присутствующих женщин, не только одежда, нет, а какая-то свобода, раскрепощенность, что-то необъяснимое, природное. Хотя мама запомнила, что на ней был сногсшибательный красный брючный костюм. Приехала она как раз на премьеру «Колдуньи» в Москве. День рождения гудел, струны на нескольких гитарах были уже порваны, и много бутылок выпито. Вася к концу дня рождения был уже совсем нетранспортабельный и его пришлось оставить спать у Резвиных в дальней комнате. Утром, проснувшись, Аксенов очень перепугался: «Открываю глаза и не могу понять, где я. На окнах решетки, на подоконниках игрушки. Решил, что залез по пьяни в детский сад и заснул». Папа с Высоцким в это лето много общались, хотя знакомы были еще с институтских времен, папа учился в Литинституте, а Высоцкий в школе-студии МХАТ, и на совместных вечерах они часто общались. Вечером, после съемочного дня, когда с Высоцкого смывали негритянский грим, он часто приезжал в гости к нашему другу Олегу Рудневу, председателю местного горисполкома. Тот устраивал шикарные застолья, был добрым и компанейским человеком, большим другом родителей. Жил в маленьком коттеджике на одной из центральных юрмальских улиц. Высоцкий те несколько раз, что я видела его в доме Рудневых, приходил с гитарой и Мариной Влади, обе ему были одинаково дороги. Он сначала устраивал за столом Марину, галантно отодвигая стул и усаживая ее около себя, а с другой стороны пристраивал гитару, бережно ища ей опору. Мы наблюдали за этой грациозной женщиной удивительной красоты, за их отношениями, как он смотрел на нее... А я с высоты своих 16 лет совершенно не понимала, что она в нем, таком некрасивом, нашла... Ели юрмальские деликатесы, пили русскую водку. По-моему, Высоцкий тогда не пил. Хозяева, зная о его пристрастиях, приготовили простую русскую еду помимо всего прочего: на закуску была селедка с картошкой, икра, малосольные огурчики, а на горячее, точно помню, был именной бефстроганов с гречневой кашей, любимое блюдо Высоцкого. Он был очень общительный и легко находил с людьми общий язык. Мог говорить обо всем, просто и ясно. Заговорил о Солженицыне, которого только что выгнали из Союза, не побоялся номенклатурного хозяина дома. Но все эти умные разговоры были так, прелюдией к самому важному - чувствовалось, что гости и хозяева ждут того момента, когда поглощение пищи будет, наконец, закончено и ВС возьмет в руки гитару. Было очевидно, что и сам Высоцкий хочет спеть, то есть пообщаться с людьми в другой манере, близкой и очень для него органичной. Он чуть подождал, пока все закончат жевать, хотя, видимо, его это совсем не раздражало, и начал свой мини-концерт, хитро поглядывая на Марину. Сначала классику - «Коней», «Влюбленных», «Переселение душ», «Альпинистку». Для него было главное, чтобы его слушали, вот так смотрели на его мелькающие руки, жилы на его шее, прищуренные глаза и слушали. Его, казалось, разрывало изнутри, песни были такими яркими, а исполнение таким мощным, что было странно на первый взгляд, как такой вроде внешне неказистый, хладнокровный и скромный человек может извлекать из себя такую сокрушительную энергию. Его штормило. Казалось просто, что сейчас дом взорвется от его напора, что этот внутренний полтергейст его вырвется наружу и примется крушишь все на своем пути, засасывая человеческие эмоции в свою воронку. Он брызгал слюной, рвал струны и хрипел, хрипел, хрипел. Сначала все сидели, как в филармонии, чинно, а потом, видимо, перестали сдерживаться и стали нагло подпевать и топать в такт. И вот Марина тронула его за плечо и улыбнувшись, мягко сказала: «Володья, покажи новую, разбойничью». Володья очнулся, перешел из переллельного мира в наш и произнес: — Да, специально для «Арапа» написал, — сказал он. И затянул: Ах, лихая сторона, Сколь в тебе ни рыскаю, Лобным местом ты красна Да веревкой склизкою... А повешенным сам дьявол-сатана Голы пятки лижет. Смех, досада, мать честна!- Ни пожить, ни выжить! Ты не вой, не плачь, а смейся - Слез-то нынче не простят. Сколь веревочка ни вейся, Все равно укоротят! Потом, конечно, песня эта, как и другая, специально написанная для фильма, не войдет в него, — ни пожить, ни выжить, цензура... А когда перед чаем отец с Олегом и Высоцким вышли на неосвещенное крыльцо покурить, какой-то мужик с бутылкой пива, примостившийся на ступеньках крыльца, спросил: «Кто ж у вас так под Высоцкого поет? Не отличишь прям, один в один! Спасибо!» «Пожалуйста!» — ответил Высоцкий. Мужик даже не понял, в чем дело. А когда вернулись к столу, с куражом, в настроении, стали все вместе голосить песни, причем, не только Высоцкого! Тогда я впервые услышала, как Высоцкий поет не своё: Как на Дерибасовской, угол Ришельевской В восемь часов вечера разнеслася весть: Как у нашей бабушки, у бабушки-старушки, Шестеро налётчиков отобрали честь. Оц-тоц первертоц, бабушка здорова, Оц-тоц первертоц, кушает компот, Оц-тоц первертоц, и мечтает снова Оц-тоц первертоц, пережить налёт. Бабушка вздыхает, бабушка страдает, Потеряла бабушка и покой, и сон. Двери все открыты - но не идут бандиты, Пусть придут не шестеро, хотя бы вчетвером. Не выходит бабушка из дому на улицу, Принимает бабушка на ночь порошок. Вынимает к вечеру жареную курицу, Пусть придут не четверо - хотя б один пришёл! Не гуляют бедные, и не пьют налётчики, Не пугают бабушек, к ним врываясь в дом, Не гуляют с бабами, лечатся налётчики, Вызывают доктора сразу вшестером. Оц-тоц первертоц, бабушка здорова, Оц-тоц первертоц, кушает компот, Оц-тоц первертоц, и мечтает снова Оц-тоц первертоц, пережить налёт. С той поры все бабушки, бабушки-старушки, Двери нараспашку любят оставлять, Но теперь молодчики - грозные налётчики, Бабушек не смеют уже больше обижать. Как же все тогда орали «Оц-тоц-первертоц, бабушка здорова!» И уже никто не мог усидеть за столом и пустились в какие-то глупые танцы с топаньем, свистом и криками. Марина прошлась павой, эдакой лебедушкой, наступая на Высоцкого и его гитару. Он, топая, пятился, улыбался во весь рот и орал припев еще и еще. От них шел какой-то свет, когда они смотрели друг на друга, свет, который ощущался совершенно явно, это было взаимное восхищение, что ли, безраздельная нежность. Потом, уже после Юрмалы, общались и в Москве, ходили на «Гамлета», где он рвал горло монологом и, по-моему, на «Вишневый сад». В августе 80-го его не стало. Отец стал составителем первого сборника стихов Владимира Высоцкого. Ходил, пробивал, писал просьбы, наверное, помогла ему статусность, все-таки, Секретарь Союза Писателей СССР. Просил довольно долго, доказывая необходимость такой книги. Разрешили при условии, что он станет председателем комиссии по литературному наследию Высоцкого. Началась активная переписка с Мариной Влади, все время приходил какие-то письма, документы, папки. В кабинете на полу и на кровати лежали стопочками стихи Высоцкого - в такой последовательности они должны будут идти в сборнике и папа тасовал их, как карты, читая стихи и прислушиваясь, как все-таки, лучше их расположить. Иногда застопоривался, не шло. «Вот поются они, да, а не читаются, под музыку, да, гениально, без мелодии - не читаются у меня!» Долго не мог придумать название. «Нерв», — сказала мама. Переживал, волновался, чувствовал, что в ответе. Тем не менее, «Нерв» вышел и Высоцкий там впервые поэт, а не бард. Информация взята из – http://7days.ru/stars/privatelife/ekaterina-rozhde...valo-iznutri.htm#ixzz3WR9EEdZi |
Рубрики: | ЖЗЛ певцы.композиторы актёры |
Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |