•  
  Хорошо! Сговоримся. Посмотрим,
  Что осталось на свете. Пойми:
  Ни надменным, ни добрым, ни бодрым
  Не хочу я ходить меж людьми.
  
  Чем гордиться? Чего мне ломаться?
  И о чем еще стоит гадать?
  Дело кончено. Времени масса.
  Жизнь идет. Вообще – благодать!
  
  Я хотел, чтобы всё человечье,
  Чем я жил эти несколько лет,
  Было твердо оплаченной вещью,
  Было жизнью... А этого нет.
  
  Я мечтал, чтоб с ничтожным и хилым
  Раз в году пировала гроза,
  Словно сам Громовержец с Эсхилом,–
  Но и этого тоже нельзя.
  
  Спать без просыпу? Музыку слушать?
  Бушевать, чтобы вынести час?
  Нет!.. Как можно смирнее и суше,
  Красноречью – у камня учась.
  <1974>
  

 Павел Григорьевич Антокольский

Ей давно не спалось в дому деревянном.
Подходила старуха, как тень, к фортепьянам,
Напевала романс о мгновенье чудном
Голоском еле слышным, дыханьем трудным.
А по чести сказать, о мгновенье чудном
Не осталось грусти в быту ее скудном,
Потому что барыня в глухой деревеньке
Проживала как нищенка, на медные деньги.

Да и, господи боже, когда это было!
Да и вправду ли было, старуха забыла,
Как по лунной дорожке, в сверканье снега
Приезжала к нему - вся томленье и нега.
Как в объятиях жарких, в молчанье ночи
Он ее заклинал, целовал ей очи,
Как уснул на груди и дышал неровно,
Позабыла голубушка Анна Петровна.
А потом пришел ее час последний.
И всесветная слава и светские сплетни
Отступили, потупясь, пред мирной кончиной.
Возгласил с волнением сам благочинный:
"Во блаженном успении вечный покой ей!"
Что в сравненье с этим счастье мирское!
Ничего не слыша, спала, бездыханна,
Раскрасавица Керн, боярыня Анна.

Отслужили службу, панихиду отпели.
По Тверскому тракту полозья скрипели.
И брели за гробом, колыхались в поле
Из родни и знакомцев десяток - не боле,
Не сановный люд, не знатные гости,
Поспешали зарыть ее на погосте.
Да лошадка по грудь в сугробе завязла.
Да крещенский мороз крепчал как назло.

Но пришлось процессии той сторониться.
Осадил, придержал правее возница,
Потому что в Москву, по воле народа,
Возвращался путник особого рода.
И горячие кони били оземь копытом,
Звонко ржали о чем-то еще не забытом.
И январское солнце багряным диском
Рассиялось о чем-то навеки близком.

Вот он - отлит на диво из гулкой бронзы,
Шляпу снял, загляделся на день морозный.
Вот в крылатом плаще, в гражданской одежде,
Он стоит, кудрявый и смелый, как прежде.
Только страшно вырос,- прикиньте, смерьте,
Сколько весит на глаз такое бессмертье!
Только страшно юн и страшно спокоен,-
Поглядите, правнуки,- точно такой он!

Так в последний раз они повстречались,
Ничего не помня, ни о чем не печалясь.
Так метель крылом своим безрассудным
Осенила их во мгновенье чудном.
Так метель обвенчала нежно и грозно
Смертный прах старухи с бессмертной бронзой,
Двух любовников страстных, отпылавших розно,
Что простились рано, а встретились поздно.

1954

…Люди перенесут все, если знают, что нужны они лично, а не их тело, скелет и мясо, и как они выглядят или их положение, деньги или даже плоды, а нужна их душа, стремящаяся быть умелой.

…Что у человека легче воздуха? – Желания, направленные вверх…

…Ошибочно думают, что летают мухи, птицы, аэропланы или ракеты.

Вот рыбы плавают. А мухи, птицы, аэропланы и ракеты только нечеловеческим усилием поддерживают себя в воздухе, чтобы не упасть на Землю. Иногда долго планируют, парят, но не больше.

Но это не мудрые. Это чаще всего хищники. Они передвигаются в верхних слоях атмосферы и склевывают ползающих.

А рыба плавает, даже не двигая плавниками. У нее в животе воздушный пузырь. Рыба плавает даже дохлая.

Мудрый плавает в воздухе, потому что в нем живет нечто, что делает его легче воздуха, и ему надо прилагать нечеловеческие усилия, чтобы удержаться за Землю.

А когда он перестает что-нибудь чувствовать, он всплывает вверх навсегда. Но я не знал, что мудрый может разучиться летать.

…Я выполз из своего дома и увидел то, чего не увидишь в полете.

______________

Цитируется по: Анчаров М. Дорога через хаос. – М.: Мол. Гвардия, 1983. – 256 с.

Михаил Анчаров. Этот синий апрель¹

И тогда ему пришла в голову мысль, простая как репа. Он подумал: если все так худо, что хуже быть не может,– значит, все, что будет, будет лучше. Проверим это. Ведь если Возрождение – это эпоха, то она состоит не из одного человека, а из многих – и значит, надо не дожидаться, пока объявят расцвет всех личностей, а начинать с себя.

<…>

Он стоял и думал:

«Я возвращаюсь.

А он меня любит?

 Этот синий апрель¹

– Вот как ты думаешь, по-твоему, что такое счастье? Разговор происходил в школе, и все или мямлили, или горячились. Многие тайно думали, что – любовь, но особенно не нажимали на это. Потому что вопрос о любви стоял еще на том уровне, когда решают – можешь ли ты прыгнуть с третьего этажа, если человек, которого ты любишь, попросит об этом, и презирали тех, которые могли сказать: нет, не могу. Да никто и не говорил «нет», а все говорили «да», в тайной надежде, что как-нибудь выпутаются, если дойдет до проверки, – может быть, справку от врача принесут. В общем, прилично было ответить – да, и тебя уже считают за человека, и все сидят с горящими глазами и любуются друг другом.

– А ты? – спросили Гошку.

– А что – я?

Все насторожились.

– Что – ты? Ты мог бы прыгнуть из окна, если человек, которого ты любишь...

– А он? – перебил Гошка. – Любит? Этот человек?

– И он любит.

– Как же он меня попросит прыгнуть в окно, если любит?

__________

¹ Цитируется по: Анчаров М. Л. Этот синий апрель. Теория Невероятности. Золотой дождь. Сода-солнце. – М. : Сов. Россия, 1973. – 368 с. – С. 229–230.

Мужики, ищите Аэлиту... 

     Гошка Панфилов — «старомодный поэт, верящий во вдохновение» — всю жизнь искал Красоту. Для окружающих это чаще всего оканчивалось внушительной кучей неприятностей, но Гошку — Георгия Панфилова — сей факт нимало не смущал, поскольку в своих поисках он был вполне последователен. Настырностью, как свойством натуры, обязан был Гошка своему Родителю, а вернее Создателю — писателю Михаилу Леонидовичу Анчарову.
     Я всегда делал то, что мне взбредало на ум. И никогда не оглядывался.
     В результате получались стихи, романы, повести, киносценарии. Но раньше всего — песни. Мы привычно начинаем отсчет с Булата Окуджавы и теперь уже мало кто помнит, что в сороковых и пятидесятых были песни Анчарова. Они жили отдельной, вполне самостоятельной жизнью, потому что их автор исповедовал главный принцип любого Художника — делай то, что хочется, только не лги. «Взбредало на ум» — отнюдь не лексическая вольность, не жаргон, а точное определение внутреннего состояния Мастера.

В жизни автора  Анчаров впервые появился весной 1968-го книгой «Сода-Солнце». Напиток был опьяняющий для 16-летней школьницы. Подростки часто не в ладах со всем светом, но благодаря Анчарову это гнетущее чувство быстро рассеялось. «Вот оно! – подумала я. – Искусство – способ жизни». Такое напутствие я получила. Душа забила крыльями.

Второй раз он меня напутствовал уже лично – в 1974-м. Будучи студенткой Воронежского университета, поехала к нему в Москву. Хотела писать, не знала, как начать: думала – надо по Руси бродить, «отдыхать под крышей кабака». Он так смеялся! Уговорил не бросать учёбу, по Руси не бродить, уверил, что писать начну обязательно и скоро. Спросил: «Привезёшь мне первые рассказы?» Обещала.

Он вошел в зал редакционных летучек. Поздоровался со всеми, сел во главе стола, закурил неизменную сигарету и начал говорить, тут же заполнив собой все пространство, но не подавляя, а отдавая все то, что знал и чем мог поделиться.

Так состоялась моя первая встреча с удивительным человеком, которому, казалось, все было по плечу – Михаилом Анчаровым. На дворе был 1986 год. Мы – члены литобъединения журнала «Студенческий меридиан» – только что прочитали рукопись готовящегося к публикации романа «Как птица Гаруда» и были приглашены на обсуждение ее с автором. Если сказать, что мы были счастливы – значит, не сказать ничего. Еще в школе были проглочены «Самшитовый лес» и «Сода-солнце», его песни пели и цитировали. Перед нами был почти бог.