Цитата сообщения AWL-PANTERA
Никита Кирсанов: "Случай Якубовича". Часть 2.
Когда "высочайше" разжалованный лейб-гвардии корнет прибыл к месту назначения, чтобы в звании прапорщика начать службу в армейской части, он убедился, что далёкая обочина страны вовсе не была окраиной общественной жизни. В Грузии первых десятилетий XIX в. сложилась близко связанная с русской культурой, хотя и немногочисленная ещё, среда местной передовой интеллигенции, пламенной душой и выдающимся умом которой был А.Г. Чавчавадзе. 1819-м годом датируют начало первого периодического издания в Грузии - "Газета Грузии". В офицерских кругах расквартированной в Грузии русской армии многие лица отличались широтой интересов, вниманием ко всему живому, что было характерно для русской общественной мысли в Петербурге и Москве. Складывались в традицию и общение с местной прогрессивной интеллигенцией, и не стеснённое формальностями общение друг с другом офицеров, находившихся на разных степенях военной иерархии, наконец, уважительное отношение к личному достоинству и житейским необходимостям рядового состава. В Тифлисе, Кара-Агаче, Цинандали (имении Чавчавадзе) сложились и действовали культурные и политические очаги, в которых "легко дышалось" и русским опальным людям.
Якубович провёл в Кавказском корпусе семь с половиной лет. Здесь выявились и развернулись недюжинные силы его личности, нашёл выход опыт гражданский и военный, жаждавший применения и грубо оборванный в Петербурге. Опыт "бурных дней Кавказа" однозначным не был, конечно, способствовал обогащающей работе Якубовича над самим собой, но выход его мятежному духу указан был положением военного, находившегося в составе действующей армии. Здесь, на военном поприще, Якубовичу и предстояло показать поистине чудеса личного бесстрашия и отваги, изобретательность и новаторство тактических решений, умение находить общий язык с офицерами и, что особенно примечательно, с рядовым составом. Кавказский отрезок жизни Якубовича, очень насыщенный как военными событиями, так и связями и общениями на почве преддекабристских идей по напряжённости, полноте общественных интересов ничуть не уступал всему, что стало достоянием и жило в нём благодаря заграничным походам и последующим годам, проведённым в столице. Знакомясь с источниками, служащими реконструкцией кавказского периода жизни и деятельности Якубовича, мы убеждаемся, как и следовало ожидать, в односторонности их: об его участии в кавказских войнах мы узнаём много больше, чем об участии в общественно-политической жизни передовых русско-грузинских кругов этого времени. Но при отличии этих сфер жизнедеятельности Якубовича "герой" их оставался один - отличались лишь точки приложения, применения его сил.
Боевые соединения, в которых участвовал Якубович, действовали в Дагестане (1820 г.), Кабарде (1821-1822 гг.), Закубанье (1823-1824 гг.). Военная экспедиция 1820 г., особенно летом принесла первые лавры Якубовичу. Он командовал "мусульманской конницей" и, как писал о нём А.П. Ермолов, "в бою, при овладении высотами, отличил себя поистине блистательной храбростью", за что и был произведён из прапорщиков в штабс-капитаны. На Кабардинском театре военных действий Якубович выступал во всеоружии боевого опыта и знаний: "...имел вполне самостоятельный круг действий и подчинялся непосредственно только начальнику войск в Кабарде". По словам военного историка В. Потто, "для Якубовича этот период времени был временем неустанной военной деятельности, в котором с блеском выразилась вся его предприимчивая и страстная натура". И, наконец, Закубанье. Первая военная экспедиция имела место летом 1823 г., вторая - с осени 1823 г. и по осень 1824 г. И опять Якубович отличился и доблестью, и воинским искусством. За участие в первой экспедиции он был награждён орденом Владимира 4-й степени с бантом, а за участие во второй, 14 июня 1824 г. произведён в капитаны.
В.А. Потто в своих военно-исторических трудах, основанных на широкой базе источников, красочно передающих самый колорит событий, конкретные черты лиц - участников их, пишет: "Было что-то легендарное в этих набегах Якубовича... Рассказы о нём тогда ходили по целому Кавказу. Отважнейшие черкесские князья, и даже самый знаменитый в то время Джембулат Болотоков искали его дружбы и гордились быть его кунаками. Они ценили в нём великодушие, верность данному слову и рыцарское обращение с пленными, особенно с женщинами. Последних Якубович отпускал всегда без выкупа. Одну красавицу-княгиню он даже отвёз в горы сам и лично передал мужу. Признательный князь отпустил тогда с Якубовичем всех бывших у него русских пленных".
И ещё: в 1823 г. горец "выстрелил в упор, и пуля, ударив в лоб, прошла над правым глазом через весь череп... В лагере Якубовича считали раненым смертельно; лучшие доктора давали ему несколько часов жизни. Но железная натура его всё превозмогла, и через сутки, бледный, с повязанной головой, он уже ехал верхом перед своими линейцами. Горцы считали его заколдованным.
Забытый в снежных пустынях азиатского севера, он оставался долго в памяти тех, с кем вместе на южной окраине дорогой родины боролся за будущий мир и гражданское процветание плодоносного края, которому только воинственные предания старины и мешали выступить из периода умственного застоя и вековой неподвижности бытия и понятия. И не только в памяти товарищей по окружению - Якубович жил и в памяти самих врагов, уважавших в нём его рыцарственные качества, представлявшие редкое сочетание безумной отваги с полным хладнокровием в бою и с умением побеждать - умение уважать и ценить доблести побеждённого".
Как рыцарь, устремлённый к цели, Якубович действовал без оглядки, пренебрегая трудностями, опираясь прежде всего на решимость, пыл, знание приёмов и психологии противника, не отказывая и ему в "рыцарственных качествах". И побеждал - как в согласии с логикой, так и, казалось бы, логике вопреки. Всегда и во всём - лишь бы привлекало поле деятельности - он первенствовал. "... Командуя всегда авангардом отрядов, довёл себя до полного изнурения..." - показывал о себе Якубович на следствии. "Полное изнурение" - следствие полной самоотдачи. Много лет спустя, уже будучи на поселении, Якубович сам взглянет на себя со стороны и поиронизирует: "Несмотря на мой Дон-Кихотский дух..." и т.д.
Это был герой, чья судьба, внутренний образ и внешний облик, поведение, действия удивляли и увлекали тех, кто встречался с ним или слышал о нём не менее, чем романтические герои "восточных поэм" Байрона и "южных поэм" Пушкина. Героям Байрона Якубович был ближе своей монодраматичностью. Ареной деятельности его, как и у героев литературного романтизма, были земли с необычайным ландшафтом, особенно Дагестан и Кабарда, быт их населения отличался экзотичностью - всё здесь дышало поэзией не одомашненной, не прирученной. "Якубович так сроднился с обычаями горцев и образом войны их, - писал Потто, - что не отличался от них ни одеждой, ни вооружением, ни искусством в наездничестве". Герой исключительный, что выражалось и в самой внешности его: рослый, широкоплечий, стройный, черноволосый, длинноусый, большеглазый, быстрый в движениях - таким его описали современники. Но, выступая в качестве героя романтического, Якубович пристально вглядывался в современность. Он и действовал в годы кавказского изгнанничества не только на полях сражений, но и на поле общественно-идейной жизни.
Не подлежит сомнению влияние на Якубовича А.П. Ермолова и его начальника штаба А.А. Вельяминова, людей замечательных, наделённых силой ума и воли, одарённых, свободомыслящих. Не подлежат сомнению нити взаимных симпатий, протянувшиеся между Ермоловым, Вельяминовым и Якубовичем. Ермолов считал его отличным офицером, ходатайствовал о его награждении и неоднократно о переводе из армии в гвардию. Едва ли это были только отношения между высокопоставленным генералом и признанным за храбрость и умение офицером. Ермолов, как и Вельяминов, испытывал презрение к деспотизму и отвращение к крепостничеству, следуя, однако, аксиоме из Екклезиаста: "время глаголати, и время молчати". Трудно представить, что они не знали в одном из любимых офицеров ничего, кроме его воинских достоинств. Вельяминов был с Якубовичем "накоротке", несмотря на разницу занимаемых положений. Свидетельство - дошедшее до нас письмо Вельяминова к Якубовичу из Закубанья на кавказские воды 18 августа 1823 г.: товарищеская свобода обращения и уважительный тон! "Всегда преданный А. Вельяминов" - не дежурная любезность в конце письма, а выражение чувства от души испытываемого.
Якубович навсегда запечатлел образ Ермолова. Находясь на каторге и поселении, он следил за его судьбой. Он знал об опале, которой подвергся Ермолов уже в первые годы царствования Николая I, о его вынужденной отставке.
Якубовичу выпал случай отдать дань благодарности и уважения Ермолову. В письме к О.А. Лепарскому из каземата в Петровском заводе Якубович (в марте 1838 г.) обращался с просьбой: "Вы увидите моего благодетеля - Алексея Петровича Ермолова - скажите ему, что в шахтах и штольнях Благодатска его имя было прославляемо (очевидно, не одним Якубовичем, но и другими декабристами). Отдайте ему при сем прилагаемый крест. 20 лет тому назад, умирая, рядовой его мне завещал, а я, ссыльно-каторжный, посылаю его бывшему моему генералу".
Общение с Ермоловым и Вельяминовым, с передовой русской и грузинской молодёжью, группировавшейся в нескольких очагах политической и культурной жизни Грузии, и не на последнем месте закалявшая и воспитывавшая характер боевая практика в составе действующей армии - всё это образовало Якубовича таким, каким мы его знаем в качестве одного из видных и ярких деятелей декабристского движения. В.К. Кюхельбекер в письме из Тифлиса (куда он попал не по доброй воле) к поэту В.И. Туманскому 18 ноября 1821 г. писал: "Письмо моё будет к тебе доставлено Александром Ивановичем Якубовичем, - ты его, верно, знаешь по слуху; советую тебе с ним познакомиться, - он человек, исполненный чувства и благородства и пламенный любовник свободы". Характеристика знаменательная. О существовании "тайного общества" Кюхельбекер знал уже в 1817-1818 гг. Немалый интерес вызывает и то, что Якубович взял письмо Кюхельбекера, чтобы вручить его Туманскому лично. Следовательно, в конце 1821 г. (быть может, в ноябре) Якубович выезжал с Кавказа. Куда? В формуляре о прохождении Якубовичем кавказской службы указаний на его отлучку в это время нет. Всего вероятнее, что Якубович выезжал на Украину, в губернии Полтавскую и Черниговскую. На Украину из Петербурга в сентябре 1821 г. уехал Туманский. Нет в этом формуляре указаний и на другую отлучку Якубовича из армии, о которой мы узнаём лишь с его собственных слов на следствии: "Быв в отпуску на 28-мь дней в 1822-м году в Малороссии, я виделся с графом Завадовским - убийцей моего друга, виновником моих бедствий, который не только пред властями, но и у отца моего умел меня очернить, я и с ним примирился, простил всё прошедшее..."
Здесь возникают вопросы. Письмо Кюхельбекера Туманскому, в котором Якубович назван "пламенным любовником свободы", не рекомендательное ли? Не завязывались ли через посредство Туманского связи Якубовича с дворянскими революционерами, теперь уже не столичными - как раз в 1821 г. на Украине образовалось Южное общество декабристов? И как провёл Якубович другой, не зарегистрированный полковой канцелярией месячный отпуск на Украине в 1822 г.? Для примирения с Завадовским? Правда, имеется информация, убеждающая в том, что Якубович какое-то время провёл под родительским кровом. Очернённый в глазах отца, Якубович искал примирения. В прошлом, 1821 г., по-видимому, это не удалось. Но у Якубовича-отца глаза были велики от страха перед "высочайшей" немилостью к его сыну, Завадовский к этому страху мало что мог прибавить. Кажется, и в 1822 г. примирение между отцом и сыном не состоялось. Новый отпуск, на этот раз в формуляр занесённый, начался в ноябре 1824 г. (в Петербурге Якубович появился в июне 1825 г.). Он опять провёл более полугода на Украине. Есть указание в его следственном деле о полученном от отца согласии выделить ему (в случае выхода в отставку) долю помещичьих владений и о посредничестве в этом деле третьего лица (Ф.И. Гавриленко). Если в делах между отцом и сыном требовался посредник, то и примирение их представляется сомнительным. Якубович-старший показал себя человеком малодушным, бросившим, как выяснится из дальнейшего, сына на произвол предержащей власти. И вопрос о том, как именно использовал А.И. Якубович свой последний отпуск осенью 1824 г., пока остаётся открытым.
Так или иначе, но в ноябре 1824 г. Якубович покинул Кавказ. О водовороте событий, поглотивших его год с небольшим спустя, едва ли он и предполагал. Но внутренне готов был к событиям большим, может быть чрезвычайным. В течение кавказского периода жизни и деятельности определились своеобразие личности Якубовича-декабриста. Человеком, захваченным и ведомым одною страстью, мы бы его не назвали. Это был действительно "ум просвещённый" (определение Д.В. Давыдова), способный объять мыслью всю картину современного ему общества, вникнуть в положение классов и сословий, осознать историческую обречённость институтов и учреждений крепостничества. Но не в этом своеобразие Якубовича-декабриста. Пути, на которых, только и было возможно Якубовичу самовыразиться и самоутвердиться на Кавказе, самовыразиться так блистательно и самоутвердиться так прочно, что молва о нём и доходила до столичных центров, и опережала его в сражениях - враги трепетали перед одним именем его! Пути эти вели к осознанию собственной исторической исключительности. Якубович сам верил в свою легенду - да и, в самом деле, разве не чудеса изобретательности и отваги сопровождали и венчали его боевой путь! Якубович как свою играл роль романтического героя. Так играл, что слился с ролью, а роль как бы испробовала в нём свои пределы.
Всё это окончательно выяснится в Петербурге, куда, заметим, он привезёт и неизжитую ненависть к самодержцу, с которой много лет назад покинул столицу...
