А ты глохни, тони, душа моя, слепни, никому уже больше не доверяй. Не зови, не жди, ближе метра не подпускай. Всё, что было живо – в архив, на полку и под замок. И чернилами красными – «не кантовать» – строгий выведи ярлычок. И кому там плохо, кому хреново, кому лафа – не псиxyй, не дёргайся, не твои дела.

Ах, как раньше билось на нашем флагштоке алое полотно, затопляло нежностью, и летать дозволяло – до: до ближайших звёзд, до любимых глаз, до разбиться вмиг/до напиться вдрызг ... до тебя, хороший мой, и до рук твоих. А теперь – такие, мой Бог, дела – посчитала ошибки, реестр составила, всё учла – и водой сквозь пальцы – неслышима – утекла.

И никто не узнает, что там, внутри, впотьмах – как поёт, змеится, на волю рвётся, болит, скребёт. Да иди ты лесом – второй, иль третий – окончен счёт! Ничего не вздрогнет, не порвётся нить, пальцы не задрожат; ни к чему, хороший мой, поцелуя след на сухих губах.

…Все вокруг, как положено – при своих делах. То ревут, то мирятся, и то мат, то шах. У меня осталась капелька, ничего, чуть-чуть: ломкий, призрачный, невесомый, нелепый луч. Я давно не верю всякой белиберде, утонул ковчег мой в твоей воде, и ни зги не видно в дождя стене… Посмеёмся весело – всякой ерунде?

Вот такие, милый, теперь дела. Ни углей, ни света. Черта. Стена.

© Copyright: Ничейная Кошка