Начало повествования об Анне Павловой - часть 1 - читатьМихаил Фокин — её бывший соученик по балетному училищу, а нынче начинающий хореограф — расплатился этим «Лебедем» за свой денежный долг Павловой. Белый костюм создал художник Леон Бакст — впрочем, сама Павлова привнесла в него важную деталь: брошь из ярко-красной шпинели, приколотую к корсажу и символизирующую смертельную рану на груди лебедя. Брошь сверкала, взлетали и опадали гибкие, необыкновенно выразительные руки Павловой, трепетал белый пух юбочки. Композитор Камиль Сен-Санс увидев Анну в «Лебеде», сказал: «Мадам, благодаря вам я понял, что написал прекрасную музыку!»
1907 год. Павловой двадцать шесть лет, её слава — в зените. Ей дарован официальный титул «балерина» (в те годы это был именно титул, которым награждались только самые выдающиеся танцовщицы, во времена Павловой их было всего пятеро на всю Россию). По гениальной Аннушке сходили с ума сотни людей! Говорят, с тех пор как в «Мариинку» пришла Павлова, студенты то и дело нанимались рабочими сцены — лишь бы поприсутствовать на утренней репетиции и посмотреть на Аннушку вблизи. После каждого её спектакля балетоманы теснились у маленького подъезда для артистов, и едва Павлова выходила на улицу, откуда-то появлялся стул, и танцовщицу усаживали на него и с криками «браво» и «ура» доносили до экипажа. Когда Дандре наблюдал всё это, он чувствовал гордость: ведь Павлова стала Павловой во многом благодаря его помощи и поддержке!
И Кшесинскую они победили — теперь раёк совсем не аплодировал Матильде, скандируя: «Павлову! Павлову! Павлову!» Жаль, что сама Аннушка так мало ценит то, что сделано для неё, и все чаще и чаще говорит, что он, Дандре, сломал ей жизнь. А потом Аннушка стала много гастролировать: Рига, Копенгаген, Стокгольм, Лейпциг, Прага, Вена... Она охотно принимала предложения отправиться хоть на край света — оставаться подолгу в Петербурге ей было слишком тяжело. В Петербурге ходили слухи о готовящейся женитьбе Дандре на родственнице генерала Безобразова! Виктор уверял, что это пустые домыслы, но Анна ему не верила. В те дни она жаловалась кому-то из подруг: «Да что такое артист? Содержанка? Неудачница? Крепостная? Авантюристка? Я поначалу боролась — начала кутить, чтобы что-то ему доказать». Доказать ничего было нельзя!
В 1909 году Дандре познакомил Павлову со своим приятелем — Сергеем Павловичем Дягилевым, тот готовил свои «Сезоны», и ему очень нужна была Павлова со своим «Лебедем». Для Дандре это означало огромные расходы, ведь для участия в такой масштабной акции нужны были дорогие туалеты, драгоценности. Он только рад был раскошелиться, но Павлова сказала: «Тебе нет нужды так тратиться, Виктор! Я не вернусь к тебе! Всё кончено. И знай: я никогда не прощу тебя!» — сказала Павлова, уезжая. Дандре не поверил или сделал вид, что не поверил любимой, и в назначенный день пришёл на вокзал — провожать Павлову в Париж. Там уже собрался весь Мариинский театр!
Грузчики всё вносили и вносили в вагон бесчисленные саквояжи, корзины, свёртки. Павлова всё пересчитывала их, ошибалась и принималась считать снова, суетилась, путалась. Все старались помочь, тоже пересчитывали, тоже путались в счёте, что, конечно, только увеличивало суету. Павлова то сердилась, то улыбалась. И, как только все присели отдохнуть, вдруг вскричала: «А где же клетка с моей птичкой?!» К счастью, клетку скоро нашли, и Анна Павлова благополучно укатила в Париж, махая друзьям рукой через окно. «Она совершенно не приспособлена к жизни, — думал Дандре, глядя вслед уходящему поезду.
А. Павлова в костюме для танца панадерос
из балета «Раймонда», Берлин, 1908—1909
— Была бы у меня не одна, а две жизни, вторую я непременно посвятил бы одной только Анне — опекал бы её, успокаивал, заботился бы, чтобы её не надули с гонорарами, следил за упаковкой её багажа, наконец!» Но жизнь у Виктора была одна, и он не мог пожертвовать ради Анны своим положением в обществе, чистотой своего рода, своей службой, вот взять хотя бы Охтинский мост — он, Дандре, никак не может уехать в Париж, пока строительство не доведено до конца! Через несколько месяцев именно из-за этого моста Дандре и арестовали! Впрочем, знающие люди утверждали: Дандре воровал не больше и не меньше, чем все другие чиновники, и дело тут вовсе не во взятке, а в вовремя посланной ревизии, а ревизии, как известно, ни с того ни с сего к человеку не посылаются. Не надо было «наступать на мозоли» могущественной Кшесинской!
Лягушачьи лапки а-ля Павлова
и яйца а-ля Мордкин
Павлова не только разорвала контракт с Дягилевым, но и сманила за собой в Америку другую звезду «Русских сезонов» — Михаила Мордкина. Они прекрасно смотрелись в паре: она — хрупкая, поэтическая, он — мощный, атлетически сложенный красавец. Их лучший номер — «Вакханалия» — поставил Фокин: они, словно опьянённые страстью и вином, вылетали на сцену, прижавшись друг к другу и держа над собой полотнище пламенного цвета. Павлова заглядывала партнёру в лицо, прижималась к нему, млела, в экстазе падала ему на руки. Это не могло быть просто игрой, от этой пары словно искры летели! Но было ли это настоящим романом, или просто взаимным притяжением (всё-таки Мордкина повсюду сопровождала жена, танцовщица Бронислава Пожицкая, для неё даже удалось добиться небольшого контракта в лондонском «Паласе» вместе с Павловой и Мордкиным) — трудно сказать точно. Слухи о своей любовной связи артисты не подтверждали и опровергали. Павлова на прямые вопросы журналистов отвечала лишь кокетливой улыбкой, а Мордкин бормотал: «Обручены? Да нет, сейчас нет. Я хочу сказать: нет. Конечно, нет. Мы думаем только об искусстве». Впрочем, это было хорошей рекламой в падкой до интимных подробностей Америке. Про то, как Павлова танцевала в этом гастрольном туре, Леон Бакст писал: «Она всецело подпала под губительный гипноз Мордкина и превратилась в Лондоне в истинную артистку мюзик-холла, танцует ухарски, с „прикрикиванием“ и присвистом! Ужас». Зато деньги лились рекой! То и дело русских танцовщиков приглашали выступить в частных домах — за большие деньги, разумеется. Так, на вечере некой миссис Винсент, главным подарком гостям была огромная корзина с розами, из которой выпорхнула великая балерина Анна Павлова — в очень открытом платье из лепестков роз (ей заплатили за это 500 долларов, что равнялось примерно тысяче рублей).
Впрочем, унижение высокого искусства балета Павлову не слишком волновало. Ей действительно очень нужны были деньги! Гораздо больше её расстраивала «звёздная болезнь», которой заразился её партнер в Америке. Дело в том, что жители Нового Света никогда не жаловали танцовщиков-мужчин — они казались им слишком жеманными. Другое дело Мордкин с его мужественностью движений и атлетизмом! В газетах писали, что его выносливость способна устыдить бегунов на длинные дистанции (и это для американцев было, кажется, высшим комплиментом). Кончилось тем, что Михаил заболел «звёздной болезнью». К примеру, обнаружив в меню ресторана блюдо «Лягушачьи лапки а-ля Анна Павлова», он гневно вопрошал у хозяина, почему нет блюда а-ля Михаил Мордкин. И сохранил другое меню, где значилось «Яйца а-ля Мордкин». Он требовал, чтобы в анонсах рекламы как можно чаще появлялись выражения такие, как «идеальный Мордкин», интриговал, добиваясь чтобы имя Павловой писалось в газетных анонсах мелким шрифтом. В ответ раздражённая Павлова добилась, чтобы из лондонских гастролей была исключена Пожицкая.
В газетах намекали, что Павлова просто ревнует. Первый день выступлений Павловой и Мордкина с их «Вакханалией» в «Паласе» прошёл именно так, как предсказывал Дягилев: были и чревовещатели, и акробаты, и дрессированные собачки, и даже торговцы пирожками. Павлова дала себе слово, что вытерпит всё это: ей действительно очень нужны были деньги! Впрочем, уже на другой день в «Паласе» появились дамы в роскошных туалетах, а ещё через день на представление пожаловал сам принц Уэльский с супругой и сыном. Гром грянул уже на пятый день гастролей: прямо на сцене Анна вдруг залепила партнёру громкую пощечину. Позднее она объяснила, что Михаил чуть не уронил её, намеренно грубо выполняя поддержку. Он же обвинил Павлову в том, что она попыталась подставить ему подножку. И рассказывал репортёрам, как Анна требовала изъять его фотографию из сувенирного буклета.
С тех пор руководство «Паласа» не знало покоя — возмущённая публика могла в любой момент разнести мюзик-холл, в очередной раз не дождавшись «Вакханалии». Анна Павлова, отговариваясь болезнью, выступать с Мордкиным отказывалась. Выход нашёлся сам собой: пригласить на место Павловой Матильду Кшесинскую (та моментально дала согласие, ведь вскоре в Лондоне должна была состояться коронация Георга Пятого, а Матильда, как известно, была неравнодушна ко всем представителям царских фамилий). Впрочем, как только в газетах появилось первое сообщение о приезде Кшесинской, Павлова мигом выздоровела, и в тот день, когда на афишах появилось имя её «заклятой подруги» Кшесинской, появилась с Мордкиным в «Вакханалии». Ей слишком важно было не потерять этот контракт! Впрочем, с Мордкиным они так и не помирились, и даже на поклоны выходили по отдельности. Пожицкая комментировала: «Анна слишком увлеклась моим мужем, а он не ответил на её чувства — именно в этом суть конфликта».
Десятилетия спустя ученики московской балетной студии стали замечать, что их прославленный преподаватель Михаил Михайлович Мордкин сошел с ума. Он все время разговаривал с кем-то, кого видел один он. Если кто-то из учеников танцевал плохо, Михаил Михайлович возводил глаза к небу и восклицал: «Смотри, Анечка, что они делают! Они же ничего не умеют!» Если же кому-то из учеников удавался пируэт, Мордкин к его имени прибавлял фамилию Павлова: «Мария Павлова», «Галина Павлова», или даже «Борис Павлова»! В гостиной Мордкина висел портрет Анны Павловны в странном одеянии — поверх нижней юбки намотан широкий шарф, закреплённый булавками. Длинная бахрома шарфа свисает на руки, заменяя рукава. Хозяин никому не разрешал прикасаться к нему, даже чтобы стереть пыль, и любил часами глядеть на этот портрет, вспоминая, как Анна в точно таком наряде играла в казино в Монте-Карло: быстро-быстро раскидывала фишки и по всему столу, сдвигая чужие ставки с мест. И все протесты сразу умолкли, как только кто-то крикнул: «Да ведь это Павлова!» Аннушка сконфуженно извинялась и, желая поправить сдвинутые ставки, невольно бахромой своего шарфа сдвигала другие. А к концу вечера проигралась в пух, и к ней выстроилась целая очередь из желающих дать взаймы тысячу франков! Мордкин все шептал что-то себе под нос, все смеялся каким-то невеселым смехом, глядя на этот портрет. Врачи стали поговаривать о паранойе. А, может, это просто прорывалась наружу затоптанная самолюбием любовь?
Пленники Айви-Хауса
Что же касается того, кого любила сама Павлова, 9 октября 1912 года в Петербурге открылось судебное заседание по его делу. Суд признал Дандре виновным в мздоимстве и приговорил его к уплате денежного штрафа в размере 36 тысяч рублей.
Это было равнозначно пожизненному сроку в долговой тюрьме — таким деньгам у Виктора Эмильевича неоткуда было взяться (родовое имущество он давно пустил на ветер). Впрочем, очень скоро он вышел на свободу. Необходимый залог внесла Павлова — все 36 тысяч рублей, а точнее — 18 тысяч долларов. Именно на выкуп Дандре из тюрьмы она собирала, выступая вместе с жонглерами, чревовещателями и дрессированными собачками, прячась полуголой в корзинах на вечерах у глупых богатых американок! По поддельным документам Дандре выбрался в Лондон, где Анна уже ждала его. Отныне путь в Россию был заказан не только для него, но и для Павловой, потому что очень скоро она стала его законной женой. «Свершилось! Я все-таки добилась своего», — сказала бы на ее месте любая другая женщина. Но Анне этого было мало! Она сумела полностью перевернуть ситуацию, и это было не только исполнение ее заветного желания, но и ее месть! «Мы повенчались в церкви под секретом. Я так ему и объявила: если ты кому-нибудь скажешь, что мы повенчаны, между нами все кончено. Я под поезд брошусь. Понимаешь, я теперь Павлова. Теперь мне плевать на какую-то «мадам Дандре», — рассказывала Анна подруге.
Сразу после свадьбы супруги купили просторный коттедж в Хемстеде, принадлежавший когда-то знаменитому английскому художнику Тернеру. Имение называлось Айви-хаус: там было около 6 акров земли с подстриженными деревьями, лужайкой, огромным полем тюльпанов и прудом, где круглый год плавали лебеди с подрезанными крыльями. Один из них, по имени Джек, был предан Павловой, как собака, ходил за ней по саду и охотно брал еду из ее рук. В оранжерее стояли многочисленные клетки с птицами. Многие птицы погибали в неволе, заставляя Павлову горько плакать, но она без конца повторяла жестокий опыт, привозила из каждой гастрольной поездки все новых пленников.
Но был в Айви-хаусе один страдалец, которому жилось еще хуже, чем экзотическим птицам. Это был Дандре! Павлова сдержала свое обещание никогда не прощать его, и все без малого двадцать лет их брака изводила мужа капризами и попреками. А когда Дандре в слезах отчаяния запирался в своем кабинете, впадала в истерику, валялась перед закрытой на ключ дверью, умоляла впустить, простить. Впрочем, добившись прощения, начинала все сызнова. Многие видели, как из дверей ее театральной уборной появлялся удрученный, разгневанный, отчаявшийся Дандре, и вслед ему летела женина туфелька. Анна часто говорила с ним с презрением, даже с ненавистью. «Вы могли бы пощадить меня, Анна, хотя бы при посторонних», — цедил Дандре сквозь зубы. При этом она по-своему заботилась о нем: «Кто осмеливается в моем доме заваривать ему чай?! Кто почистил ему ботинки?! Это мое дело. Вон!»
Очередной подруге Павлова хвасталась: «Я говорю ему: „Ты теперь должен делать всё для меня на свете“. И он молчит. Он знает, что виноват. Пусть терпит. Пусть все думают, что он просто так при мне. Он ведь мой, только мой, и я его обожаю. Поэтому я вправе его третировать. И верьте — в этом его счастье». Что ж, счастье бывает разным. Во всяком случае Дандре, в свое время не возражавший против расставания с той, прежней, нежной и покладистой Павловой, теперь и помыслить не смел о том, чтобы уйти от Павловой нынешней: истеричной, жестокой, неверной. Да-да! Теперь у Павловой то и дело появлялись любовники — например, русский художник-эмигрант Александр Яковлев. Этот роман длился около десяти лет — правда, с большими перерывами. Павлова же вечно разъезжала по гастролям! Главным распорядителем ее труппы был тот же Дандре — как и мечталось ему когда-то на вокзале в Петербурге, он действительно взял теперь в свои руки всю деловую сторону жизни Павловой. Вел расчеты с артистами, деловые переговоры, занимался подготовкой гастролей, связями с прессой, разработкой маршрутов. Багаж тоже паковал! Многие осуждали его за жадность: чтобы не платить неустойку, он заставлял Павлову выступать даже тяжело больной. Не отказался от гастролей в Эквадор, хотя знал, что там вспыхнула эпидемия желтой лихорадки. В Мексике велел Павловой танцевать под тропическим ливнем — по закону страны представления на открытых площадках не прекращались из-за случайностей климата, иначе надо было возвращать деньги зрителям. «Аннушка, давай ковать железо пока горячо!», — убеждал её Дандре.
После 1917 года из России в Европу хлынули толпы эмигрантов, среди них было немало и балетных, и далеко не все достойные сумели найти работу. А Павлова зарабатывала за вечер по 600 фунтов стерлингов! При этом Дандре понимал, что «павломания», охватившая Европу в начале двадцатых годов, в любой момент может пойти на спад, и нужно застраховать себя от нищеты именно сейчас, когда в кондитерских магазинах продают шоколадные конфеты «Pavlova» с ее подписью на коробках, в парфюмерных — духи, туалетную воду и мыло с тем же названием, в цветочных — особый сорт роз пепельно-розового цвета с бесчисленными лепестками, напоминающими пачку Павловой в «Менуэте», а в магазинах одежды — расшитые манильские шали с кистями, которые Павлова придумала драпировать на испанский манер, и это тут же вошло в моду!
Редкое видео Анна Павлова
Умирающий лебедь 1925 год
Всё, к чему она прикасалась, принимало черты изысканности и, к тому же, приносило деньги. В европейском суперпрославленных торговых домах Павлова непритворно восхищалась: «Прекрасно. Великолепно. Я покупаю это пальто. Оно — настоящее совершенство! Нужно только убрать карманы, здесь укоротить, здесь расширить, и изменить воротник». А в итоге модельеры еще и платили Павловой за то, что она переделывала под себя и носила их творения! Анна была нарасхват и как фотомодель, и как манекенщица. Рекламировала крем, туфли, фотографировалась для обложек модных журналов. Впрочем, модница Павлова, имея роскошные меха и драгоценности, хранила их в банковском сейфе. Приобретательство не было её страстью — её страстью была работа и отчасти зарабатывание денег. Павлова гастролировала так много, как ни одна другая балерина мира! Танцевала в США, Канаде, Южной и Центральной Америке, Японии, Китае, Бирме, Индии, на островах Цейлон, в Египте, Южной Африке, в Австралии, Новой Зеландии, на Яве и Филиппинах — в 44 странах и тысячах городов, в том числе и тех, где ни разу до неё не ступала ножка на пуантах! В Индии по окончании спектакля все зрители встали на колени и подняли вверх руки. «Они приняли тебя за божество танца», — шепнул жене Дандре. В одном только 1925 году за 26 недель побывала в 77 городах, дала 238 представлений и износила 2000 пар балетных туфель. Она танцевала не только на сценах больших городов, но и в селениях, у фермеров западных штатов США, у сборщиков фруктов в Калифорнии, у мормонов, в ангарах аэропортов, в гигантских товарных складах... За её вечные разъезды по морям и океанам, с континента на континент, Павловой подарили титул «Терпсихоры пакетботов». За 22 года бесконечных турне Павлова проделала 500000 миль по суше и по морю и дала примерно 9000 спектаклей. Знали бы те, кто не хотел брать её в балетное училище, опасаясь, что она не выдержит больших физических нагрузок! В любой стране главы государств, короли, президенты устраивали в ее честь приемы. В Мадриде король Испании каждый вечер посылал Павловой за кулисы букет цветов. В Канаде ей вручили золотой ключ от города, в Квебеке — дали почётное гражданство, в Венесуэле президент республики подарил Павловой бутылку русской водки.
Её любовь ко всему русскому была известна даже в Венесуэле! Павлова старалась выстроить гастрольный график так, чтобы на русское Рождество оказаться где-нибудь в северных широтах — например, в Канаде, где можно кататься на тройках, так, чтоб снег скрипел под копытами лошадей. И чтобы непременно была настоящая елка! В «Айви-Хаусе» Павлова держала русского повара, и больше всего на свете любила гречневую кашу, биточки в сметане, осетрину и черный хлеб.
А в репертуаре Павловой за все долгие годы странствий появилось очень мало нового: в основном она танцевала «выжимки» из репертуара Мариинки: одноактные балеты, дивертисмент, концертные номера... Прошлое не отпускало Анну, хотя вернуться в это петербургское прошлое было никак невозможно! Даже города такого — Санкт-Петербург — с некоторых пор на земле не существовало.
И даже повидаться с собственной матерью Павловой было негде. Впрочем, в 1924 году Советское правительство, наконец, разрешила выезд Любови Фёдоровны Павловой в Лондон для свидания с дочерью! Об этом Павлова узнала на очередных гастролях в Америке. И в тот же день скоростной пароход «Мавритания», пересекавший Атлантику всего за пять дней, уносил её в Англию. И все эти пять дней пути Павлова страшно волновалась, перебирая в памяти всю свою жизнь. Свидание длилось столько же — пять дней. Любовь Федоровна все дивилась на красоту и роскошь «Айви-Хауса», и каждое новое слово, будь то название экзотического цветка в саду, или стиль мебели, просила записать на отдельную записочку. «Зачем?», — спросила Анна. «А как же? — ответила мать. Приеду домой, стану соседкам рассказывать, как ты живёшь, а нужное слово-то и не вспомню!»
Вопрос о том, чтобы остаться с дочерью в Англии, Любовь Фёдоровна отказывалась даже обсуждать. В конце концов мать уехала — с несколькими чемоданами подарков и карманами, набитыми записочками. И Анна испытала странное облегчение: в конце концов нежная любовь между матерью и дочерью существовала, скорее, в мечтах Анны, чем в реальности. «Говорят, каждая женщина рождена для любви, — жаловалась Анна подруге, бывшей балерине, а ныне владелице шампиньонной фермы Наталье Трухановой. — Но меня никто не любит по-настоящему, даже моя мать, и я никого не люблю. Значит, моя жизнь не удалась?» «А как же Дандре?» — изумлялась Труханова. «Ах, чтобы заслужить его любовь, я так долго притворялась, что он мне безразличен, что, кажется, сама поверила в это!» «Если б ты не любила Дандре больше, чем саму себя, разве ты уехала бы из Петербурга?», — тихо возразила Труханова, к слову, сама эмигрировавшая из России ради спасения мужа — белогвардейского генерала.
Пятна ржавчины на розовых лепестках
Анна Павлова, май 1921 года
Злые языки говорили про Павлову, что, оторвавшись от родины, она только тратит накопленное, что на её манере пагубно сказалась мода западной сцены, требования публики и антрепренеров, шаблоны европейских постановок, и в её исполнении появилась искусственность, манерничанье. Ещё говорили, что Павлова променяла внутреннее развитие художника на бесконечное мелькание городов в окне поезда. И что она специально набирает в свою труппу плохих танцовщиц, чтобы блистать на их фоне. Может, и так, но «Мадам» (так Павлову называли в труппе) искренне надеялась вылепить из своих англичанок что-нибудь приличное, пользуясь единственно знакомыми ей методами петербургского балетного училища: например, запрещала своим танцовщицам читать журналы о кино и предлагала в свободное от репетиций время заниматься шитьём или вышиванием. Ещё она неожиданно появлялась в уборных танцовщиц проверить порядок на столах. В Италии она интересовалась: «Как вы провели день?» И узнав, что девушки решили отдохнуть, перенесла время репетиции и обязала посещать достопримечательности. А однажды, когда одна из её танцовщиц появилась на неком приёме в красивом дорогом платье, Павлова спросила: «Сколько ты накопила денег за эти гастроли? Если бы ты не покупала платья, то накопила бы больше. Раз ты можешь позволить себе так сорить деньгами, зачем я буду дарить тебе свои туфли?» Девушка расплакалась. Артистам с яркой индивидуальностью действительно было нелегко рядом с Павловой. К тому же она и вправду не терпела конкуренции! Однажды Павлова расплакалась, случайно побывав на концерте одной русской танцевальной пары, которым очень тепло аплодировали. «Отчего же вы, великая артистка, расстроились из-за нашего успеха?», — спросили молодые артисты. Павлова ответила: «Это чувство превыше меня!» После того, как имя артистки её труппы Хильды Бутсовой худо-бедно выучили газетчики, Павлова послала той предельно дружеское, полное симпатии письмо: «Моя дорогая Хильда! После многих лет плодотворной совместной работы настала грустная минута расставания». А с танцовщицей Валентиной Кашубой, которой сама же Павлова говорила: «Ты настоящая артистка! Мои девочки — тряпки по сравнению с тобой, моя Кашуба!» — она рассталась после того, как на гастролях в Испании король Альфонс XIII, известный ловелас, спросил Павлову, приехала ли с ней «эта жемчужина — la belle Kachouba». Анна прямо заявила тогда, что в её труппе есть только одна жемчужина — она сама, и другой нет и быть не может!
Но время — вещь неумолимая, и век балерины короток. Короче становится дыхание, из программы выпадают номера. В конце концов Павлова вынуждена была признать: её ученицам зрители стали хлопать громче чем ей самой. Павлова и сама не заметила, как превратилась в маленькую, усталую и стареющую женщину с очень жилистыми, натруженными ногами и руками. Слишком долго она мёрзла в неотапливаемых вагонах, слишком часто преодолевала недомогания, и слишком редко отдыхала. В результате техника всё уходила, Павлова даже стала полнеть! Конечно, она боролась: ещё более сокращала отдых, и, если раньше ела всё подряд, но очень маленькими порциями, то теперь и вовсе стала морить себя голодом. К тому же с 1929-го года у Павловой стало почти непрерывно болеть колено... «Не могу болеть! — рассудила Анна. — Придётся распускать труппу, платить неустойки, потом заново нанимать танцовщиков, перешивать костюмы. Нет, Дандре этого не допустит! Знаю, даже умирать придётся на бегу!
«Я крепкая-крепкая. Дайте мне лопату! Вот увидите, я эту грядку до конца вскопаю! А туфель не жалко. Они рваные. У меня всегда рваные туфли, а это плохая примета», — тараторила Павлова, вновь оказавшись в гостях у Трухановой. Наталья усмехнулась: вера Анна в приметы казалась такой забавной! Дурочка! Боится грозы, встречи со священником, пустых вёдер. «Ох! — вдруг воскликнула Павлова. Оказалось, она укололась о шип розового куста, который взялась пересаживать. — Теперь мы с этим кустом умрём одновременно! Я это знаю точно! Ведь есть такая примета». В тот день, когда Анна заболела, куст покрылся ржавыми пятнами, и вскоре погиб.
В январе 1931 года поезд, в котором Павлова возвращалась в Париж с Лазурного берега Франции, потерпел аварию возле Дижона. Анна осталась цела и невредима, да только вот ей пришлось в одной пижамке и лёгком пальто идти пешком до ближайшей станции, и там ещё двенадцать часов ждать следующего поезда. Конечно, во Франции зима не такая, как в России, но всё же... Словом, Павлова подхватила простуду, лечиться по своему обыкновению не стала, и по дороге на очередные гастроли в Голландию заработала тяжелейший плеврит. 17 января 1931 года Анна Павлова прибыла на гастроли в Нидерланды, где её встречали только что выведенными белоснежными тюльпанами сорта «Анна Павлова» (вопреки опасениям Дандре, «павломания» ничуть не утихла за десяток лет). Но Павлова чувствовала себя так плохо, что не нашла в себе сил даже поблагодарить голландских селекционеров. Прямо с вокзала балерину спешно повезли в «Отель дез Энд», где ей были приготовлены апартаменты. Весь персонал по традиции выстроился у входа, чтобы встретить гостью. Одна худенькая горничная дрожала от холода, и Павлова протянула ей свою муфту. Эта голландская девушка оказалась одной из последних, кто видел Павлову живой. 23 января 1931 года в лондонском театре «Аполлон» выключили свет и лучом прожектора прочертили в темноте весь путь, что Павлова проделывала в «Умирающем лебеде». Зал поднялся молча. Звучал только Сен-Санс. Все знали: сегодня ночью великой балерины на стало.
Она не дожила до 50 лет всего 8 дней! Впрочем, у балерин не бывает возраста. Дандре утверждал, что её последними словами были: «Принесите мне костюм лебедя». Знакомые злословили, что слова эти Дандре придумал, по привычке делая рекламу из всего, что попадётся — будь то хоть смерть обожаемой жены. Недаром он так и не распустил труппу балета Анны Павловой, наспех заменив её другой знаменитостью — Ольгой Спесивцевой. На гастролях в Австралии Спесивцева лишилась рассудка, и это было начало разорения Дандре. Ни деньги с банковского счёта покойной жены, ни «Айви-Хаус» Дандре наследовать не смог — он так и не смог доказать, что являлся законным мужем Анны Павловой, всё хранилось в слишком строгой тайне. Что это было? Простая непредусмотрительность Павловой, или, может, её последняя месть за былые обиды. «Тебе надо было жениться на Анне ещё в России!» — корил Виктора Эмильевича его адвокат.
P. S. Став взрослыми, дети Лазаря Полякова гордились тем, что приходятся сводными братьями и сёстрами самой Анне Павловой. Впрочем, познакомиться им так и не довелось.
А. Павлова в костюме для танца панадерос
надежда_есть_надежда обратиться по имени
Вторник, 25 Февраля 2020 г. 12:55 (ссылка)
