По выходе в город днем девятого марта становятся ясны глубины наших глубин. Город заметен снегом так невпроворот, что суть праздника открывается предельно выразительно. Ценители женской красоты и, по совместительству, метатели снега вчера неистово праздновали, распахнув накопители своей любви. В течение года они, чуть не плача, сдерживали подрагивающие от напора чувства и не попускали слабины. А вчера сами удивились освобожденной мощи и от этого изумления не могут пошевелиться до сих пор, по части снега рассчитывая, в основном, на апрельское солнце.

Еще больший эффект открылся, когда я выбрел из медвежьих сугробов улицы Белинского к спортзалу. Вопреки безупречной моей логике, в качалке оказался отнюдь не Клуб Одиноких Задротских Сердец [Сержанта Пеппера], а форменный Женский День. Причем сплошь из самых чудесных, стройных, очаровательных созданий, которые вообще непонятно чем вчера занимались, презрев традиции, устои и суть мероприятия. Безусловно, все не могло обойтись без столь любезных мне жопастых клух, которые громоздятся на соседние беговые дорожки, шагают там с такой скоростью, будто везут Стивена Хокинга, и при этом дьявольски, без остановки пиздят, а для полноты образа должны бы еще, по-хорошему, жрать от скуки чебуреки и щелкать семки. Но в целом - поразительное дело, полный зал барышень разной степени живописности. Что еще больше укрепляет меня в убеждении о странности - уклоняясь более ясных формул - праздника под названием Международный женский день.

Зато, видя такое, думаешь, что, может быть, мир превратится в унылое говно еще не прямо завтра, может быть, чуть погодя.

"Снусмумрик сделал вид, что ничего не замечает. Он подгреб угли в костре и срезал несколько еловых веток, чтобы было помягче сидеть. Потом достал трубку и неторопливо раскурил ее. Он пускал в ночное небо тонкие струйки дыма и ждал, когда к нему пожалует его весенняя песня".
(Т. Янсон, "Весенняя песня")

Вчера я позволил себе черствость и выставил за порог двух теток-проповедниц. Нет сомнений, что женский интеллект от недостатка половой жизни существенно крепчает, однако недотраханные бабы, заунывно рассуждающие о боге - это отталкивает. К тому же у меня простуда пятый день, на роже струпья из отвердевших соплей, в горле пригоршня бритв "Спутник", куча дел просраны, и, как следствие, тяжелая неприязнь к богословским диспутам с незнакомыми людьми.

За это сегодня, когда было очевидно, что превратить меня в еще большую чупакабру уже нельзя, господь бог весело рассмеялся и презентовал мне аллергию. На какие-то из лекарств или их сочетание. Отчего мое одухотворенное лицо опухло и сделалось похоже на искусанную пчелами задницу магистра Йоды.

А ведь Ветхий Завет честно предупреждает: аккуратнее с провозвестниками истины. Сегодня ты к ним невнимателен, а завтра господь заливает весь Кировский район кипящей серой. Считай - легко отделался.

Председатель Правительства РФ Д.А. Медведев сегодня заявил следующее: "Количество липовых кандидатов и докторов наук зашкаливает за все возможные пределы. То что у нас там неблагополучно, все понимали уже давно. Я считаю, что развитие науки по такому пути означает дискредитацию присвоения ученых степеней и званий".

24 августа 2012 года председателем Высшей аттестационной комиссии РФ назначен Феликс Имирасланович Шамхалов.

Председателя Высшей аттестационной комиссии назначает Правительство РФ. За подписью лично Д.А. Медведева.

Феликс Имирасланович Шамхалов, расово дагестанский самородок, в 1994-м году получил диплом экономиста в Московском коммерческом университете, в 1995-м защитил кандидатскую по экономике, в 1998-м – докторскую. В 1999-м, в 31 год, получил звание профессора, затем стал членом-корреспондентом РАН и заслуженным деятелем науки России. Подробности этого взлета со вчерашнего дня можно изучить на любом углу интернета. Хочется только добавить, что подобного уровня минобровская магия у нас не делается даже за большие деньги. Денег для такого мало. Википедия со ссылкой на клеветнические блоги пишет, что Феликс Имирасланович до того, как начал руководить присвоением ученых степеней, немножечко убивал людей в Москве. Но и это не то, и это банальность в отечественной вертикали. Нет, для столь замечательной научной карьеры нужно что-то по-настоящему уникальное. Например, талант минетчика и пассивного педераста. Причем талант не просто незаурядный, а настолько феноменальный, чтобы он позволил не затеряться среди профессионалов российского Правительства. В свое время Д.Г. рассказывал, как судьями арбитражных судов назначают двадцатисемилетних мозгляков, за то, что они талантливо дают в очко Антону Иванову, председателю Высшего арбитражного суда РФ. А я, бестолковый, насмехался тогда над арбитражем.

В связи с чем неплохо было бы при словах Д.А. Медведева о дискредитации ученых степеней выстрелить ему в лицо из дробовика.

Александр Терехов
"Немцы"

Газета из прилично-осмотрительно-нелояльных, типа "Собеседника", нахвалила мне писателя Терехова с книжкой "Немцы". В свете вот какое, - говорят, - чудо, стиль бюрократического реализма, "Нацбест" и прочее мерянье шнорхелями, нескромно говорить, но, может, даже, чем черт не шутит, новое слово в словесности, интервью вот, посмотри, взяли, мог бы и почитать, для тебя все-таки стараемся. Опять же лицо у человека хорошее.

Не соврали – жалеть не пришлось. Занятно пишет писатель Терехов, причудливо, ни слова в простоте, все как я люблю. А потому что мысль - штука текучая, наполовину из ощущений, никогда не выглядит отрезком, всегда вектором, а слова – они для выражения мыслей, и хорошие слова - для точного выражения. Надо думать, это у автора стилизация такая придумана в знак самобытности: автор журналист, книжку издает уже девятую, и от полноты сил и крепости навыка может исполнить всякое, в том числе вот такое.

В результате этой текучести даже цитату толком не приведешь, потому что без предыдущего абзаца и без последующего ясности мало, и вот уже вместо цитаты полторы страницы текста, и, по-хорошему, надо брать и читать всю книжку. Вот так это выглядит:
"Эбергарда ноги не понесли на рабочее место – найдут, к нему в буфете, "вы позволите?", подсел лупоглазый безумный – зомби по фамилии Степанов, пил кофе так неловко, хлебал, упускал, задирал локоть, словно прибыл с Марса и только обучается земным привычкам, слабо понимая их смысл.
– Уважаемый Эбергард, я…
– Я помню (твою лупоглазую морду, ты думаешь, здесь всё незыблемо, годами ходят поршни, пожизненно вращаются валы, и на каждом табличка: что может; а мы здесь умираем, подступает огонь, варвары), вы приходили".

По содержанию – замес из бюрократического быта и послеразводных терзаний. Живет на свете пиар-ас московской префектуры Эбергард, среднетиповой приказной дьяк царя волотьки, правит свою пиар-асскую службу, лишнего не отсвечивает, продается на малых оборотах, обращается среди такого же служилого люда, с бывшей женой судится. А попутно по поводу всего происходящего имеет внутри черепной коробки башки наблюдения и раздумья. Главная ценность книжки – в этих последних. Исполнены они с ненормальным для живого человека гиперреализмом. Китайские художники преуспели в этом жанре: берут шариковую ручку и на полотне два на четыре метра пуантилистскими точками рисуют портрет, который с десяти шагов выглядит как чистая фотография. Зачем – непонятно, но труд впечатляет. Так как писатель Терехов человек умный и с опытом, то суждения у главного героя предельно точные, приметливость и понимание человеческой природы необычайные, анализ вербального и невербального – мгновенный и подробный. Иногда даже слишком. Так, что думаешь – не стоило, Александр Михайлович, так-то уж нагнетать, ну не думает нормальный человек при виде свиной ноги с раздвоенным копытом про два старообрядческих перста, нормальный человек при виде свиной ноги думает: "..холодец..? в духовке запечь..? а, ну, нахер, долго".

А вот тема немцев не раскрыта. Немцы, в честь которых названа книжка, - это, вроде как, чужаки. Типа Эйлера и Клодта, Лефорта и Беннигсена, Бирона и Миниха, Петра III и Ренненкампфа, Грефа и Медведева. Приглашенные специалисты, структурирующее начало: образование, рациональность, повышенное жалование, государева служба, непонимание нюансов языка, отстраненность от окружающего жидкобородого славянского субстрата. "Произведите меня в немцы, государь!". Но немцы в книжке получились не среди местных, а среди немцев, а своим - какие они немцы, своим они - "я узнал, что у меня есть огромная Семья". Откатные яппи, бюджетные баскаки, инженеры своих трехсотметровых квартир, "о, эта утомительная коррупция", Византия во все поля. Азия-с.

Но, в общем, хорошо. Рутина чиновного паскудства изображена вживе, разверстость бездны доходчива, паноптикум годный. На переходах от семейного, болезненного, человеческого вертикаль власти выходит особенно выморочной. Николай Васильевич одобрительно кивает носом.

Две коротких цитаты и одна длинная

Намеднишным воскресеньем, пролетая настильно с крыльца бани в сугроб, порезал нос об наст. Который (нос) и без того нельзя было отнести к эстетическим ориентирам. А все почему? А потому что плюс ноль в конце января - ненормально и низачем не надо. Особенно когда на один день, а назавтра снова минус двадцать пять. И метель со снежищем как из пескоструйного шлифовального аппарата, и ураган на всю ночь - тоже заберите, товарищ бог, и отнесите туда, где люди это хоть чем-нибудь заслужили. Например, в Министерство образования. Которое в очередной раз вынесло к народу Скрижали Завета из прессованных фекалий и объявило, что секрет успеха - в том, чтобы из 670-и тысяч преподавателей уволить 200 тысяч. Увеличив оставшимся нагрузку на 30%. И чтобы они назывались не дурацкими тоскливыми преподами, а авантажно тьюторами. И чтобы зарплата у тьютора сделалась 200% от средней по региону, и стал он через это авторитетным и респектабельным, и завел бы себе спинжак с карманами, гармонь шуйскую и сапоги на бараньем сале. И чтобы от этой о себе заботы те тьюторы наукой начали бы вдруг заниматься с жгучим рвением, а кто не станет заниматься - того сукинова сына надевать на палю, как он есть непоправимый злонамеренный поц и неблагодарная вражина. Возьми, справедливый боже, все вот это наше недавнее, все наше вечное - снег в рожу как наждак, и треск стропил под ветром, и минус двадцать пять, и три месяца без солнца, и два еще впереди, - и отдай им туда, где они без роздыха ищут в силосных отвалах корень мандрагоры и заставляют нас пробовать на вкус все попутно найденное, и хорошо, если это всего лишь прошлогодняя морковка, а не половинка прошлогодне почившего крота. Закрой их там в кабинетах и сделай им минус двадцать пять с горизонтально свистящим снегом. Забери у нас хотя бы это. А то когда вы измываетесь над нами с двух сторон сразу - ты, а еще министр ливанов с другом волотькой - это как-то слишком. Оно конечно, пока баня есть, можно потерпеть и еще, - но ведь не без конца же. Особенно с настом этим.

Новогодний корпоратив в томском отделении "Газпрома". Купеческому эстетизму всегда можно довериться в трудную минуту: если праздник - это стол, то апофеоз праздника - это столы площадью в четверть гектара. Посадить в ангар полтысячи человек, выдать им побольше жрачки, выгнать на сцену девок - что еще нужно для счастья. Как у Алексея Иванова в "Уральской матрице" - концепция совершенства. Помесь Чистилища и Хогвартса, Дамблдор и Распределяющая Каска где-то слева за кадром.

У людей с воображением гиппопотамов всегда получалось зарабатывать деньги лучше других.
Правда, куда потом девать - фантазия отказывает.

Когда пьешь водку до пяти утра почти без закуски и совсем без ума, потом в девять собираешь себя в плохо пахнущую кровавоглазую кучку, едешь, опасно побулькивая пищеводом, входишь в аудиторию, пребывая даже еще не в похмелье, а попросту до сих пор совершенно, бескрайне упоротым, и в течение половины субботы, сдавив стальной рукой гидру малодушия и не отменив пар, под медицински-всепонимающими взглядами заочников читаешь подряд три пары лекций сухим как Калахари ртом, с изуверским посекундным переживанием подступающего и воздвигающегося до неба похмелья, а потом еще проводишь консультацию с дипломниками, и падаешь без чувств, только переступив порог квартиры - это я и называю высоким профессионализмом.

"Такие действия совершаются благодаря одной решимости. Если безупречный воин исполнен решимости, он подобен мстительному духу. Он умирает не сразу, даже если ему отрубить голову". Хагакурэ.

Есть три вещи, три священных таинства, которые нельзя просто так трогать руками: это сон, похмелье и отпуск.

Когда-то у города Томска было 4 часа разницы с Москвой. Потом председатель областной Думы Борис Алексеевич Мальцев, видный политик и завидный интеллектуал, озарился, что для дружбы с Новосибирском нужно общее время. И в 2002 году юнитов выделили левой кнопкой мыши и сдвинули им время на новосибирское, до плюс 3 по Москве. Ничего я тогда на это не сказал по юности лет, но сделал первые догадки насчет того, что мужчины, предпочитающие мужчин - гораздо более близкая реальность, чем думалось раньше.

В 2010 году исступленная преданность, долго выжигавшая губернатора изнутри, вырвалась наружу, и Виктор Мельхиорович Кресс предложил ввести 2-часовую разницу и тем сделаться для столицы еще роднее. Впрочем, бог миловал: губернатору оставалось недолго и людишек в тот раз пощадили.

Потом федерация поставила свой знатный социальный эксперимент с летним временем. Тотальное летнее время в краю с пятимесячной зимой и двухмесячной околозимой, с черно-белой гаммой, с вечным недостатком солнца, эндорфина и витамина Д, с победным среди регионов уровнем самоубийств - это хорошая, годная шутка. Стало ясно, что федеральные затейники также предпочитают отнюдь не женщин.

Таким образом, даже на фоне остальной страны над городом Томском и его областью надругались двойной мерой.

Надеюсь, на том свете добрый Господь сначала наделит всех этих выдумщиков лепрой, гельминтозом и переломами копчика, а потом заставит вечно сношать друг друга в сгнившие аскаридные анусы.

Это единственное, чего я прошу у Создателя, когда будильник поднимает меня глубокой ночью, в 8.00.

Недалекое прошлое, Москва. В грязной подворотне мальчик играет в футбол самодельным мячом. Мяч попадает в прокопчённое стекло дворницкой. И вот уже дворник в рваном треухе и засаленном бушлате, с метлой и матюгами несется за мальчиком.
Что думает мальчик: "А ведь я из интеллигентной семьи. И зачем только я покинул тепло своей квартиры ради постылой стужи этой обветшалой подворотни? Лучше бы сидел дома, читал своего любимого писателя Хэмингуэя, великого Старика Хэма! Вот это жизнь!"

А что же великий писатель Хэмингуэй? Он в революционной Гаване. Сидит на балконе гостиницы и глушит дрянной ром. От мерзких прогорклых сигар болит голова. Старику Хэму – плохо.
Что он думает: "И на кой черт мне вся эта сраная революция и этот вонючий Кастро. Лучше бы сидел сейчас на Монмартре со своим другом, великим философом Жан–Поль Сартром. Мы бы пили кофе, заглядывались на симпатичных парижанок, говорили бы о вечном! Вот. Это жизнь!"

Великий философ Сартр, в самом деле – на Мормартре. Правда, от кофе давно тошнит. У парижанок кривые ноги. И вообще у Сартра – экзистенциальный кризис.
Он думает: "И что я только делаю в этом буржуазном аду? Вот бы сейчас в Россию, к моему другу, великому поэту Борису Пастернаку. Снега, водка, жандармы, загадочная русская душа – вот где настоящий экзистенциализм! Вот где настоящая жизнь!"

А что же великий поэт Борис Пастернак? Он бежит. Ему жарко. От бушлата нестерпимо несет рыбой. Из под треуха течет пот прямо в глаза. Что же он думает: "Бля, догоню, сука, черенком забью!"

Еще 12

"Самыми тяжелыми днями были дни русских праздников. В эти дни мы старались не выходить на улицу и крепко запирали двери".

Лейтенант Леонард Каг, шведский пленный в Тобольске, 1711 г.

Когда казалось, что круче быть уже нельзя, лохматый выдал что-то такое, что снова отодвинуло горизонты.
В связи с чем может считаться уже не режиссером, а соавтором, как Тенниел у Кэрролла.
Рот периодически приходилось закрывать волевым усилием.

Подыскивать себе барышню в спортзале – занятие не просто пустое, а в высшей степени опасное. Девчушки там, безусловно, водятся - иногда такие чудесные, что хочется немедленно, не сходя с места, сдаться в плен. Однако красавицы эти зловещи, как улыбка Джека Николсона крупным планом. Ведь что приводит хорошо сложенную девушку в спортзал? Вариантов всего три. Либо она раньше была немного слегка чуть-чуть в теле, но потом взяла себя в свиные копыта, перестала заедать сало пирожными и упорной работой вернула человеческий облик. Либо – второй вариант - она изначально имеет хорошие данные, но не позволяет себе почить на генетических лаврах и поддерживает форму. Либо, наконец, она с детства и юности занималась спортом, и теперь получает удовольствие от нагрузок, у нее к ним вкус и потребность, обмен веществ к эндорфину привык. И то, и другое, и третье достойно сугубого уважения. Но вдумайся, Колёк! - как бы говорит мне внутренний консилиум, тысячелетняя череда умудренных прадедушек. - Не повторяй ошибок! Что у этих женщин внутри? Загляни им в прекрасные глаза, что ты видишь там, в глубине? Там воля, сделанная из кевлара пополам с промышленными алмазами! Внутри у них самообладание, о которое крошатся баллистические ракеты! Там, у них внутри, под дивными обводами, под всеми этими ресницами и сисечками, ненормальная целеустремленность, там самоконтроль размером с Шартрский собор! Понимаешь ли ты, каково это дается женщине – не расплыться в корме и подбородке, в бедре и животе, вся эта волшебная легкость, вся соразмерность? Это, брат, дается таким усилием самоограничения, которым можно четыре раза все сибирские реки завернуть в пустыню Гоби. А уж тебя развернуть в нужную сторону – дело не станет. Потому что сторона у тебя сейчас - ненужная. Но ты изменишься. Ты разлюбишь мясо под сыром, курить спьяну, коньяк, виски, домашние манты, тупить в компьютер после работы, кока-колу с похмелья, неприкаянных друзей и готовить пиццу толщиной в четыре сантиметра. Ты почувствуешь на своих яйцах костлявую руку здорового образа жизни. Она сделала человека из себя, сделает и из тебя, диванный кронпринц. Ей обидно страдать одной, когда ты растлеваешься с шашлыком в пасти и книжкой на коленках, ей нужна поддержка. Вместо всякой пагубной херни ты полюбишь лыжные прогулки и регулярные визиты к стоматологу. Ты купишь велосипед. Два велосипеда. Ты будешь вставать в воскресенье в восемь утра. Жрать ты, сердешный, будешь рукколу. Ты еще не знаешь что это такое, но поверь на слово, ты будешь ее жрать. С ростками пшеницы и вареной свеклой, киш мир ин тухас.

Вот что таит в себе симпатичная спортзальная барышня с хорошей фигуркой, на которых ты периодически заглядываешься. Нет, я не пугаю, и ты, конечно, можешь попробовать убежать от локомотива вдоль по рельсам. По крайней мере, ты точно напишешь докторскую. И вообще сделаешь много полезного. Просто чтобы куда-то сбегать от ужасов обезжиренного кефира.

Но, по-моему, ну его нахуй.

Когда-то, когда я имел возраст в 22 года и был глупее даже, чем сейчас, я написал письмо своему среднему брату. Брат в ту пору временно квартировал в тюрьме, и в письме планировалось переслать ему некоторые нехитрые ништяки. Режим у брата был особый, передачи обставлялись строгостями, и проходить их мне не хотелось - с детства не люблю я официальных процедур, очередей и государственных присутственных мест, где, как известно, каждый надувшийся гондон мнит себя дирижаблем. Тогда и пробил час для моей лихой и неотразимой смекалки, про которую следует понимать, что это лихая и неотразимая смекалка потустороннего очкарика и заматерелого книжного червяка. С простотой бушмена в аэропорту я предложил брату передать ништяки не через дурацких вертухаев, а по знакомству, через одного опера в той же колонии. Так прям и написал, твердой бушменской рукой. С оказией, мол. Чего, мол, раз знакомый есть, - я договорюсь. Что характерно, с опером мы ровно однажды пили водку у общих друзей. Но это и неважно, потому что за такие финты ушами и другу детства не грешно сломать что-нибудь на лице.

Как можно было догадаться, в исправительной колонии корреспонденцию отнюдь не спешат вручить адресату, с полупоклоном и мягкой сочувствующей улыбкой. Со смерти последнего ссыльного декабриста П.Ф. Выгодовского в нашей пенитенции наметились кое-какие перемены. В нормальной нашей колонии письма сначала читают специально назначенные посторонние люди. Все письма или выборочно - я не знаю, но мое точно прочитали. А прочитав, я так думаю, пришли в длительное прозрачное изумление, с некоторым выпадением волос из ушей. И "Танец Феи Драже" у них в голове новогодне играл в этот момент. От избытка прекрасного. И они к нему внутренне прислушивались, склонив голову к плечу и глядя сквозь переборки вдаль, а на плечо волоски из уха слетали торжественно. Потому что такие убер-планы и такая высокооктановая смекалка встречаются не каждый день, нет, не каждый.

Что специально назначенные посторонние люди сказали оперу, сколько объяснительных он написал, насколько я ему затянул производство в званиях, как его вообще не отчислили из пельменной - бог весть. Может быть, тупость моя была столь оглушительной, что руководство ИК-3 только посмеялось, да оперу письмо отдало на память. Не знаю, мне со слов его жены передавали. Но до сих пор, как вспомню, хочется хватать себя за лицо руками и левый глаз от стыда и ужаса под лоб спазмически закатывается. Прости меня, П-ов, дурака грешного!

Теперь важно не дать опомниться: оцепить корпуса автоматчиками, выявить представителей ректората и в рамках ускоренного судопроизводства вздернуть на фонарях вдоль Комсомольского проспекта.
Или, идя на поводу у пагубного гуманизма, хотя бы децимацию провести в прямом эфире.
Ну, уж обвалять в дегте и пуху и прогнать по улицам города - это уж хоть как, тут уж само собой.

Министерство образования и науки завершило перепись козлищ и огласило результаты.
Томский государственный педагогический университет, единственный в Томске, попал в список неэффективных вузов России.

"— У тебя есть нож, басиленок?
Рябой калека спросил это скучным, срывающимся голосом. Он пьян, подумалось Меланфию. Он же пьян! Лишь сейчас козопас бросил хохотать, и ему стало чего-то не хватать. Жизнь потеряла смысл. Еще шаг. Уже можно. Или все-таки нельзя?!
Второй раз за сегодняшний, насквозь проклятый день Меланфий колебался, боясь сделать выбор.
— Да, Эвмей, — ответил рыжий, обеими руками держа пса за холку. — Я давно вырос. У меня теперь есть нож. Зачем тебе нож?
Эзмей качнулся. Искалеченная нога онемела, рябой едва не упал, но стоявший рядом мальчишка поддержал старика.
— А вот этого лиса зарезать... вот этого...".

Г.Л. Олди, "Одиссей, сын Лаэрта"