Многие из нас, вероятно, задавались логичным вопросом: отчего так распространились на информационных просторах в недавнее время и увеличили свое влияние за столь короткий период на нейронные связи мозгов обывателей т. наз. гуманитарные науки. Еще в конце 19 века очевиднейшей считалась классификация на номотетические (оперирующие четкими закономерностями) и идеографические (интересующиеся гуманитарными событиями, отличающимися своей единственностью) науки. То есть, несмотря на явное их разделение, они сводились к общему знаменателю – научной сфере. Изначально молодые гуманитарные дисциплины заручились подспудной и важнейшей поддержкой от ничего не подозревающих естественных наук в форме доказательных, обезоруживающих, массивных для человечества прикладных достижений – множества технологических изобретений. Как ни парадоксально и дико, в некоторой степени своим успехам сейчас специфические – пушкиноведение, психология субкультур, локальная филология (здесь можно подставить любое узкоспециализированное гуманитарное знание), обязаны не собственным усердным трудам и открытиям, но скрытой, далеко не очевидной связью с естественнонаучным знанием, с их техническим прогрессом, тем прорывом, которому рады все. Новейшие изобретения, устройства, технологии, существенно облегчившие нашу жизнь сакрализовали слово «наука», сделали его чуть ли не центральным и господствующим в современном цивилизованном лексиконе. То, что научно не должно подвергать критики, осуждению, изъятию, так как в силу своей полезности оно поставило себя над всеми сферами человеческого знания. Наука – это сегодняшний всесильный идол, пока редко дающий усомниться обывателю в своей мощи и всеохватности. Не нужно быть особо прозорливым, чтобы убедиться на какую лошадку следует ставить в нынешнем мире общего восторга от научных открытий и технологичных гаджетов. Но когда-то, во времена всеобщего религиозного влияния, то есть еще до начала 20 века, наукой восхищались по другим причинам – в силу ее интеллектуальной смелости и противодействию другому могущественному субъекту истории. Наукой считалась любая дисциплина, не вовлеченная в конкретную религиозность, отрицающая классические метафизические системы, не использующая в своем инструментарии, подходах, целях сверхъестественную тематику. Наука была светским ответом религии, антонимом всего сакрального, чудесного, выходящего за рамки обыденных вещей, явлений, которыми оперирует т. наз. «наука 99 процентов». Она была продуктом человеческой усталости от религиозной лексики, способов мышления, целей и задач, образа поведения, короче, от всего того, чем пользовалась всемогущая дисциплина «смыслов жизни». Поэтому наука была симпатичной, даже привлекательной, чарующей одним-единственным качеством, свойством безрелигиозности. Но чудо самобытности человеческого разума, автономности людской культуры не долго завлекало взоры обыденного мышления. Нужны были конкретные результаты, успехи и восхищение ими. Так и появился скрытой народный восторг перед наукой, которая многажды усилила человеческую мощь, сделала его контролирующим субъектом собственного окружения, в конце концов, сделало людей доминирующим видом в земных масштабах. Возможности человека возросли за счет научной картины мира, его методов и прикладных технических достижений. Именно этому усилению обязана своим появлением магия, специфическая аура, окружающая знак «наука» и его аналоги, всеохватно воздействующая на умы. Новым авторитетом необходимо освятиться; чтобы быть удачным, надо соприкоснуться его телесности. Поэтому сейчас «научными» считаются психологические тесты, таблицы гороскопов, социологические опросы, историографические копания, антропологические анализы.., - список уходит в бесконечность. Одни из них приняли таковой статус по причине славных и давних традиций (история, литературоведение, филология), другие добиваются его и поныне (астрология, психоанализ, кабалистика), считая научную принадлежность лучшим гарантом будущих успехов, третьи (социология, психология, антропология) в настоящем бескомпромиссно отождествляют себя лишь со сциентистскими позиций, рассматривая обвинения в произвольности и надуманности своих закономерностей как кощунственные оскорбления. Исходя из этого беспардонного клонирования «научности», сам термин «науки» окончательно потерял свои простые и первичные смыслы, растворяясь в густом постмодернистском супе. Но чтобы не говорили вышестоящие дисциплины в оправдание собственного сциентизма, мы то знаем их подлинную ценность и их истинное назначение. Когда теологический аргумент в роли системного и целостного ответа на любой вопрос растерял свое влияние в различных трактовках человеческой цивилизации, появилось множество светских, то есть игнорирующих все сверхъестественное и конкретно метафизическое, частных подходов, раскрывающих те или иные стороны жизни рода людского. Стали появляться различные интерпретации человека – психологические, социологические, антропологические, политические, экономические, культурологические; число их со временем только увеличивалось, так как сами они дробились и дифференцировались. Человек был представлен с тысячи сторон в отличие от традиционной репрезентации – единой и религиозной. Такому расширению мы должны были радоваться, ведь он способствовал бы углубленному понимания самих себя. Но с течением времени выяснилось, что все гуманитарные трактовки человека уже заложены в форме частных мудростей и идей уже в самом традиционном знании. Новое оказалось вышедшим из забвении старинным здравомыслием, переработанным под современную лексику, обогащенным большим слоем жизненных примеров и исторических аллюзий. Так современная гуманитарная наука стала исполнителем светского анонимного культа, она возглавила теперешнюю секулярную религию. Инициатором истории стали не многообразные личные божества из религий, а безличные, неведомые ранее, силы: экономические, политические, социальные… Современные историки-компиляторы составляют теперь целостные картины исторической динамики, в которой хитро взаимодействуют сотни этих факторов. Кушетка, кресло, рабочий, стол сменили аналой, престол, алтарь… Вся обстановка и окружение, весь контекст и внешний ряд подверглись сильной модификации, оставив, правда, ту же суть – заигрывание с далекими от реальности отвлеченностями, абстракциями – чистую игру знаков. Все гуманитарные дисциплины сейчас – это светские скопления знаков, поставившие серьезные материальные и интеллектуальные богатства на продолжительный кон словесной игры со своими строгими правилами, условностями, этикетом, этическим набором. Игра нескончаема, в ней нет победителей и проигравших, хотя азарт выходит за рамки допустимого, а ощущение финального успеха так близко, что дух захватывает. Чем дальше она продолжается, тем более увеличиваются ставки, и все сильнее чувствуется, какие неземные мощи и невероятные усилия вовлечены в эту игру. Итак, гуманитарная наука есть энергозатратная, бесконечная, основанная на следовании четким согласованиям академического сообщества, игра. Ее невозможно остановить, потому что при отсутствии явной пользы, она дает множество косвенных преимуществ и привилегий: она, прежде всего, занимает на всю жизнь, дает право именовать свое бытие осмысленным. Быстро преобразовавшись в устойчивую институцию по производству новых гуманитарных смыслов, она пускает корни в сознании людей как традиционный набор знаков, которым необходимо пользоваться всем мыслящим людям. Но стоит запомнить, что «наукой», опять же повторимся, гуманитаристика является в специфическом смысле. Для обывателя это замусоленное слово всегда ассоциировалось с прикладными техногенными достижениями – паровозом, луноходом, мобильным телефоном, но, ни в коем случае, ни со строгим анализом пушкинского творчества, ни с экспериментами по изучению социального давления, ни с опытом изучения строения человеческой психики, и т. п. В этом они совершенно искренни и правы, потому что мы гордимся и лелеем слово «наука» в силу облегчающих нам жизнь изобретений, но мы точно не испытываем благодарности элитарным словесным экзерсисам. Остается вопрос: почему некоторые светские гуманитарные дисциплины, в которых отсутствует явный мифологический окрас (а это, например, - психоанализ и астрология), я назвал «науками 70 процентов»? Психология и социология пытаются показать свою научность через использование математического аппарата; они считают, что через присутствие графиков, диаграмм, числовых корреляций они принимают строгий сциентистский характер. Статистические закономерности в их восприятии становятся важнейшим показателем научности. Правда, гуманитарии невинно забывают, что ни одна оперируемая ими корреляция, ни один открытый закон не превышают 70 – 80 процентного порога в отличие от естественнонаучных сфер, где характерны 99 процентов с плавающей запятой. Что значит 70 процентов? Это уровень, даже довольно низкий, отражающий прогнозирующую способность любого опытного, насыщенного жизненной мудростью, человека (стоит сказать, что часто выносятся на свет Божий те корреляции, которым уделять свое внимание реальные опытные люди даже не стали бы). Да, это, конечно, не бесполезная 50-процентная закономерность, означающая одинаковую вероятность любого альтернативного исхода. Нет, это внутренний азартный позыв поставить на черное после нескольких красных подряд. Именно закономерности с такой прогнозирующей ценностью открываются и употребляются психологами и социологами.

Бедствия и катастрофы в прошлом всегда были важнейшими показателями силы и стойкости как отдельного индивида, так и целого народа. Природа всегда ставила отдельного человека или человеческую группу перед проблемой выживания и адаптации. И в преодолении этого препятствия человек вышел с гордо поднятой головой. Он вышел победителем в борьбе с природой. Но успех оказался призрачным, так как технология – результат неимоверных человеческих усилий, с помощью которого человек попытался укротить природу, сам оказался потенциально опасным, катастрофичным, неуправляемым. Итак, ситуация в настоящем кардинально изменилась и теперь нашей безопасности угрожают в большей мере не природные катаклизмы, а продукты нашей же деятельности. Природные катастрофы, внушавшие ужас, сменились техническими. Со времен промышленной революции 18 столетия принято считать, что научно обоснованная технология должна автоматически вести к прогрессу и улучшать жизнь людей. Современная технология действительно увеличила производство пищи, улучшило здоровье людей, повысила уровень жизни и усовершенствовала системы коммуникаций. Но все очевиднее становился ущерб, который она наносит человеку и окружающей среде. В 80-е годы 20 века взрыв космического челнока «Челленджер», авария на Чернобыльской АЭС, химическая катастрофа в Бопале и разлив нефти в результате крушения танкера «Эксон Вальдес» напомнили нам, что крупномасштабные системы не защищены от человеческих ошибок и технических сбоев с далеко идущими последствиями. В чем же проблема. Говоря абстрактно, отдельные технологии образуют взаимосвязанную систему, которая живет собственной жизнью. Некоторые считают, что технология – не просто набор подходящих орудий, используемых человеком, а всеобъемлющая форма жизни, глубокая структура со своей собственной логикой и динамикой. Она порождает непредусмотренные и непредсказуемые последствия. Постепенно сложился образец экологического поведения и широкое движение защитников природы. Но наступление на природу необратимо, и мы уже живем так, как будто катастрофа уже случилась. На самом деле, судя по научным расчетам, у человечества еще достаточно много источников природной энергии, и в обозримом будущем они не иссякнут. Это как с войной. Именно наше поколение, которого непосредственно не коснулись широкомасштабные войны и связанные с ними смерть, голод, лишения, тем не менее, жило и живет в постоянном страхе и предчувствии ядерной катастрофы. Настигающая нас катастрофа состоит не в исчерпании ресурсов. Энергии во всех ее формах все еще много, и ее хватит на обозримое будущее. Атомная энергия, энергия солнца, потоков воды и воздуха и даже природных катастроф и вулканов, вращения Земли – все это неисчерпаемо, если доверять техническим расчетам. Драматично лишь движение неравновесности, из-за которой несвязанная энергия может привести к катастрофе. Мы знаем уже пару примеров такого освобождения атомной энергии – Хиросима и Чернобыль, но, вообще говоря, все цепные реакции, будь то вирусы или деление частиц, – потенциально катастрофичны. Нет никакой защиты ни от эпидемии, ни от атомного оружия. Общая система преобразования мира на основе энергии, кажется, неизбежно включает эпидемическую фазу, ибо по своей сути энергия – есть трата, падение напряжения, различие, миниатюрный взрыв, который производит позитивный эффект, но имеет тенденцию выйти из-под контроля и разразиться в форме катастрофы. Сегодня риск, идущий от человеческой природы, еще меньше, чем тот, который вызывается недостаточностью природных ресурсов. Гораздо больший риск связан с процессом, который сходен с безумной независимостью цепной реакции. Это различие является решающим: риск, связанный с недостатками, уменьшает новейшая политическая экология (принципы которой общепризнанны в мире), но она ничто по сравнению с опасным ускорением развития. Очевидно, что охватившая всю планету шизофрения направляет производство на экологию, на стратегию правильного использования и идеальных взаимодействий человека с природой, и одновременно предприниматели развязывают безудержное производство. Может ли бог экологии справиться с ускорением техники и энергии в направлении непредсказуемого конца? Кто знает, к каким опасным последствиям приведут профилактики в экономической, социальной, медицинской, политической сферах: под знаком безопасности может установиться эпидемический террор. Ясно одно: сложность исходных данных, непредсказуемость всех возможных эффектов не оставляет никаких сомнений относительно ограниченности научных прогнозов. Процессы, в которых как индивиды, так и коллективы выступают своеобразными актерами, дают возможность различия добра и зла только в маленьких ограниченных сферах. В сложных же комплексных общих процессах, где существует не предусматриваемая возможность катастрофы, невозможно требовать, чтобы счастье существовало без несчастья, а добро без зла. Немногие историки признавали неизбежность и даже пользу зла в человеческой истории и тем самым сумели выйти за рамки моральной оппозиции. Среди философов Мандевиль в своей «Басне о пчелах» указал на позитивную энергию зла – насилия, лжи, роскоши. Моральное равенство и справедливость приводят к застою. Общество живет за счет энергии зла. Макиавелли, которого причисляют к философам зла, стоит на более умеренной позиции: указывая на неизбежность зла, он наряду с ним отмечает и проявления добра. Того и другого примерно одинаково в любом периоде истории, и они часто порождают друг друга. Добродетельные поступки могут оказаться причиной плохих последствий, например, если помощь оказывается дурному человеку, злобность которого проявляется и усиливается по мере того, как он встает на ноги. И наоборот, зло рождает ответную реакцию – мужественную борьбу, решительность, сострадание и поддержку, а они укрепляют жизнеспособность общества. Де Сад считал добродетель неморальной формой обмана. Жизнь должна быть злобной, она живет смертью. Живое существо убивает, пожирает других и умирает само. Смерть – движение и энергия жизни. Делать вид, что можно жить вопреки этому закону, по правилам добра – значит обманывать себя и окружающих. Поэтому де Сад характеризует добродетель как бесчестный закон. Он принимает революцию как время зла и предлагает вместо принятия ограничивающих его законов постоянное злодейство. Наше зло – морально-символическое по происхождению. Зло – это то, что вредит мне, моему окружению, человеческому роду. Более того, зло – это то, что таится в темных душах человеческих выродков и выражается в их кровавых поступках – насилии и убийстве. Борьба с так понимаемым злом настолько захватила человечество, что большинство придуманных им законов направлены на полное искоренение зла. Итак, в нашем обществе планомерно изымается все негативное, все, что относится к злу. Ни революция, ни просвещение, ни философия, несмотря на их титанические старания, не сняли окончательно жизненных противоречий. Эта проблема решена нашими современниками за счет отказа от негативного. При избытке позитивного зло и его явления проявляются уже как нечто неочевидное, неординарное. Современные исследователи-культурологи свидетельствуют, что программа спасения, объявленная революционными движениями 20 века «левой» направленности, как бы выполнена, но не принесла положительных результатов. Все стали заботиться о правах человека, о спасении природы и даже культивировать любовь к высокому искусству. Но теперь спасение людей приходит не со стороны позитивного, а со стороны негативного: катастрофы, эпидемии, психические расстройства, терроризм и тому подобные формы зла – только они, если не образумят, то, по крайней мере, укрепят тела и души людей. Главная опасность – размягчение телесной, природной субстанции культуры, отрыв от корней, утрата не только почвы, но и тела. Человек, живущий в стерильной обстановке утратил способность сопротивляться вирусам. Стали исчезать люди, способные переживать чувство ответственности за происходящее. Души людей, дрожащих от сладкого ужаса перед экранами ТВ, но реально не испытывающие никаких лишений, утратили чувство сострадания и солидарности. Современное общество утратила признаки собственной естественной основы. Искусственно созданные общества не стабильны и менее приспособлены. Для них опасны внешние, чуждые влияния, хуже того, зарождаются собственные вирусы, так же угрожающие стабильности. Сравнивая искусственное техногенное общество с более примитивными, можно прийти к выводу, что последние, несмотря на лишения живущих в них людей, являются более жизнеспособными.