Во время их разговора пришли два царских евнуха поторопить Амана на пир к Есфири. Как во сне, повлёкся он за ними, и явился бледный как полотно на пир. Надеялся ли он на какое-то благоприятствование судьбы? Нет, уже не надеялся. Третьего дня один скотобоец рассказывал мне, что когда быкам перерезают горло, они не падают до тех пор, пока из них не выльется вся кровь. Так и Аман растрачивал последнее дыхание, возлежа как покойник среди лакомств, яств, чадящих кальянов, под звуки зурны и кимвалов.

Не буду затягивать. За пиром в очередной раз Артаксеркс спросил Есфирь, почему она так грустна и что хочет она получить от царя. Она ответила, что просит даровать ей жизнь и своему обречённому народу.
- Кто же покушается на тебя и на твой народ?
- Злобный Аман! – вскричала Есфирь.

Артаксеркс встал и вышел в сад. Он любил во время ответственных размышлений созерцать свой гранат. Аман же, весь дрожа, припал к ногам царицы и молил о пощаде. Когда же вернулся царь, то обнаружив Амана у ложа царицы, пришёл в ярость: “Да ты царицу насиловать хочешь в моём доме!” И одно только слово слетело из уст царя, и накрыли лицо Аману и скрутили его, и напряг свои мускулы Аман, но вскоре утих совсем. Поздняк метаться, - промелькнуло у него в голове.

А один из евнухов, по имени Харбона, сказал: “Вот и дерево, пожалуйста, в пятьдесят локтей, приготовлено”. И сказал царь: “Соскоблена ли кора на нём?” “Соскоблена”. “Повесьте его на нём”.

И вздёрнули Амана, и вмиг стала вдовой Зерешь.
Такие дела, сказал бы Курт Воннегут. Так наказывается чернодушие.

И тогда спросил царь, прислушиваясь к голосам на дворе: “Кто это там?”. Отроки глянули и ответили: “А, это Аман там торчит”.
- Пусть войдёт.
И вошёл Аман к царю.

Постойте, давеча я называл цену, которую готов был выложить Аман для осуществления Холокоста, а именно 10.000 талантов серебра. А теперь знайте, что, например, венец царя Аммонитского, Аннона, правившего во времена Давида, весил талант золота.

То есть в нашем случае мы имеем десять тысяч царских корон из цветного металла. Это приличное вливание в карательную операцию. Питание, обмундирование, колесницы, мечи, пращи и т.д. В то время не было оружия массового уничтожения людей, и люди умерщвлялись с помощью пил, железных молотил, секир; сжигались в железных печах или закапывались в ямы. А когда в противоборство сторон вмешивался Г-дь, сюда приплюсовывался голодомор, чума и также отверстые земли.

Мне конечно надоело бы дальше вести свой рассказ, если бы характер Артаксеркса так не впечатлил меня. Я зря ранее предполагал, что царь был уступчив и мягкосерден. Нет, он был просто непредсказуем.

И вот, вошёл Аман, открыл было рот, но Артаксеркс упредил его, и спросил, прихлёбывая чёрный чай с тростниковым сахаром:
- Я о чём тебя хочу спросить: как по твоему мнению мне вознаградить человека, который произвёл сильное старание в глазах царя?

Артаксеркс подразумевал: как поднять слабого, предотвратившего смерть сильного.

Для Амана вопрос этот был соблазном, и он отвечал:
- Ну, я бы не задумываясь надел бы на него царские одежды, отдал бы ему лучшего коня в государстве, лучших женщин отдал бы тоже, прикрепил бы к нему кучу стражи, вельмож. Так, наверное.
И тогда Артаксеркс сказал:
- Выдь за ворота. Там Мардохей. Сделай для него всё что ты сказал.

И пришлось Аману облечь Мардохея в царские одежды, усадить на коня, сопроводить на городскую площадь и провозгласить: Всем ниц!

Мне жаль Амана. Есть такие спесивые неудачники, которые ломаются оттого, что перенапрягаются. А перенапрягаться не надо, если ты по-настоящему сильный. Если возомнил себя фашистом.

Так окоротил Артаксеркс зарвавшегося князька, не имевшего способности любить и имевшего чёрствое человеконенавистническое сердце.

В тихом бешенстве, закрыв голову, по теневой стороне улицы Аман метнулся домой. Что сказали ему жена его и родня его? Что вот, Аман, свидетельствуем мы, что вошёл ты в плоский штопор. Начал падать, и всё из-за этого Мардохея, и теперь вариантов у тебя нет, кроме систематического и планомерного уничтожения твоего врага и всего его племени.

В ту ночь Г-дь отнял у царя сон. Артаксеркс возлежал в своей комнате, ущемлённый духом, наложница натирала ему поясницу – царя мучили почечные колики из-за пьянства и половой невоздержанности. Наконец он столкнул со своего ложа на пол наложницу и велел принести ему книгу дневных записей, и приказал читать вслух. Что-то хотел вспомнить, но не вспоминалось.

Ошибочно считать, что он находился в неведении, что происходило при дворе. Что появился новый городской сумасшедший – Мардохей, валяющийся в пыли с завываниями у царских ворот. Что гремучие страсти разгораются в дворцовом котле.

Тогда и царей ведь подсиживали за нечего делать: удар отравленным кинжалом – и царь уже не тварь земная. Нужно было быть настороже. Нужно было определить, где настоящие союзники, а где зажравшиеся приспешники. Зёрна отделить от плевел. Нужно было немедленно переставлять кадры.

Соткать цветущее полотно из принципов справедливости и элементов свободы.

Парадокс, но Артаксеркс такую политику сумел осуществить на Востоке, где люди при ведении своих дел руководствуются главным образом нахрапом, лестью и обманом.

Отроки высокими голосами читали ему. Дошли до того места, что тогда-то и тогда-то донёс Мардохей на двух царских евнухов, замысливших наложить на царя руку. Артаксеркс заинтересовался этим давно забытым делом и спросил: “Что, оказана ли тому какая-либо честь?” И отвечали отроки: ”Ничего не дали ему заслуженного, нет, ничего”.

Царь повертел головой и тут увидел явившегося к нему Амана.

И вот она стояла, трепеща, во внутреннем дворе царского дома. Царь сидел на троне в полутёмном прохладном зале и вроде бы размышлял о чём-то. Глаза его были воспалены от бессонных бурных ночей и слегка прикрыты. Во дворе стражники играли в нарды. Золотые псы в золотых же латах изнывали от жары. Наконец Есфирь позвала его тихим голосом и открыла своё лицо. Увидев её, царь оживился и как-то торопливо и ребячливо простёр к ней свой скипетр, и она приблизилась к нему. Артаксеркс начал с ней разговор. Вижу, дескать, пришла о чём-то просить, так проси, вплоть до полцарства, не вопрос, ты же знаешь. А она ему: ежели я всё ещё благоугодна в очах царя, и если он не жалеет какую-нибудь мою просьбу удовлетворить, то не придёт ли он завтра ко мне на пир, который я обязуюсь устроить для него, да не позовёт ли Амана.
- Не вопрос, - согласился царь.

Есфирь справедливо понимала: чтобы с мужчиной созрело дело, нужно прежде его угостить. И несмотря на то, что коснулось её счастливое крыло судьбы (а ей как сироте наверное приходилось в детстве бедствовать), она сумела сберечь деликатность и возвышенность своей души. Оставалась, как поётся в песне Джо Дассена, женщиной “немного неземной”.

Аман вышел с пира весьма повеселевшим. Но у царских ворот натолкнулся на Мардохея, и тот не встал перед ним, даже с места не сдвинулся. “Вот собака”, - сплюнул Аман, - “ты у меня попляшешь”.

Пришёл домой, созвал родню и друзей и принялся кичливо и дотошно рассказывать, как он поднялся в последнее время, как увеличилось его состояние, и прибавился род его, и что сама царица Есфирь зовёт его на пир, и назавтра опять зовёт, прикиньте, это почётно.
Но при этом злость и раздражение не проходили в нём. Он подозвал к себе жену Зерешь и сказал: “Что мне с ним делать, с этим гадёнышем?” И жена ему посоветовала:
- А ты приготовь дерево к завтрашнему высотой в пятьдесят локтей. Утром пойди и попроси царя, чтобы повесили на нём Мардохея, и иди весело на пир. Царь уважит тебя, я уверена.

Да. Похоже Зерешь была лишена остроумия и щепетильности. Ну что ж, она была достойна своего супруга. Ибо Аману мысль её понравилась и он приготовил дерево. А наутро отправился к царю.

Сказать, что Аман обиделся на Мардохея, было бы мало. Он обозлился на весь народ Мардохеев. И ничего не придумал другого, как истребить этот народ подчистую. И так загорелся этой идеей, что пошёл к Артаксерксу для предварительного разговора. Обещал, что всю операцию профинансирует сам, необходимо только разрешение царя. Артаксеркс тут прищурился, снял с пальца перстень и протянул его Аману:
- Дорогой, не вопрос. Ты друг мне или нет? Твоя обида – моя обида. Иди, пиши от моего имени что надо. Вот печать.

То ли безотказный был царь Артаксеркс, то ли - всё равно что кот мой - любил затевать драки.

Операцию Аман оценил в 10.000 талантов серебра.
Как-то даже неправдоподобно Аман стал недобр к Иудеям.

Но светила ли счастливая звезда над головой Амана? Нет, не светила. Это сложная была задача: истребить всех Иудеев, малого и великого, детей и женщин, в один день.

День этот был выбран по жребию, и стал им тринадцатый день двенадцатого месяца. Месяц назывался Адар.

В общем, гонцы разбежались по всем областям империи Артаксеркса, и вся империя замерла в ожидании назначенного Холокоста. И всюду, куда доходил царский указ, раздавался плач Иудеев.
Когда Мардохей узнал обо всём, что готовится, он закричал стонущим голосом, разодрал свои одежды, наложил на голову пепел, вышел на середину города и рухнул на землю.

А царь и Аман в это время сидели во дворце и пили.

Мардохей сказал Есфирь:
- Слышишь? Иди, проси за наших.
- Он меня месяц уже как не звал.

(Разговор их имел особый смысл, потому что идти к царю не будучи позванным значило рисковать жизнью.)

- Не для этого ли времени ты рождена, не для этого ли времени прислонилась к престолу, чтобы пришли к Иудеям свобода и избавление? Иди.
- Помолитесь за меня, дядюшка, пойду.

И собрались все Иудеи, живущие в Сузах, и стали молиться за Есфирь.

И вот, Артаксеркс поднял князя Амана и поставил его над всеми другими князьями. И тот конечно страшно обрадовался. Выступил на городскую площадь, слез с колесницы, растряс свои одежды и затопал ногами, возликовал. Однако наш друг Мардохей с самого начала проявил к Аману неприязнь. Несмотря на приказ царя, манкировал тогдашним обычаем падать ниц перед царским сатрапом. Наоборот, как-то кривился лицем при его появлении. На городской площади шептались: чего это, мол, старик зарывается? Не из тех ли он самых?

- Из тех, - признался однажды не выдержав Мардохей.

– Да, из тех самых.

Стоит ли торопиться подозревать, что таким образом Мардохей пытался накликать на свой народ беду? Погодите. Он многое знал наперёд. Чем хуже, тем лучше. Народ его был рассеян, находился в стеснении, и он вероятно вычислил в своей голове, что пришло время роптать. Время собирать камни. Здесь Мардохей всё учёл. Он заручился доверием царя, выдав ему двух евнухов-заговорщиков, замысливших цареубийство. И было расследование, и было установлено, что заговору место было, и повесили обоих на дереве. Плюс Есфирь имела слово, интимно действуя на царя.

Артаксеркс тоже был не глуп. Он к ней прислушивался, но как опытный политик всё разруливать предоставлял самим сторонам.

- Алхамдулло мусрмон ман, - говорил он, по-восточному сладко ухмыляясь и пристально всматриваясь в глаза Есфирь.

- Я мусульманин.

Но кожа Есфири была настолько гладкой, а тело таким ускользающим, что взгляд царя блуждал и сдавалась его упрямость.

Наверное, он был непомерно женолюбив. Такую ораву наложниц и жён кормил. И при этом, расскажу по секрету, однажды, выбрав ночь по лунному календарю, когда на востоке, словно маяк, мигает Марс, втайне от придворных пробрался в сад и собственноручно посадил гранат. Утёр со лба пот, поднял голову к небу и расплакался не по ранжиру.
Прав был Кант. Перед величием звёзд на небе земной повелитель - такая малость. Молчите об этом, ладно?

Договорились. И вот, стали готовить Есфирь к тому, чтобы она вошла к царю. Двенадцать месяцев те самые семь девиц умащивали её тело различными маслами и притираньями: шесть месяцев мирровым маслом, и ещё шесть - ароматами из букетов древесных и цветочных, элексирами розовыми, лавандовыми, сандаловыми. Таким образом, она сделалась сверхчистой и благоухающей перед царём и перед всей природой. Эпилировали её тотально, как было положено в те времена. И всякий день Мардохей наведывался к ней, проследить, здоровали ли она, и всё ли, что с нею делают, протекает благополучно. А потом садился у городских ворот и наблюдал за ситуацией, прислушиваясь к различным разговорам. Тогда ведь газеты не выходили.

И вошла Есфирь в царский дом как наложница. И приходила к нему вечером, и уходила утром. И расположила к себе царя более всех наложниц. И поселил он её на лучшей половине женского отделения дома. И вызывалась она также средь бела дня, ежели царю приспичивало.

А взята она была в царский дом в месяце Тебефе, в десятый месяц года, грубо говоря в октябре, в седьмой год царствования Артаксеркса.

И не стало препонов ей в том, о чём бы не просила она царя. Хотя, в сущности, ничего у царя она пока не просила. А сильно угождала ему в царском алькове, сильнее всех наложниц, и царь, ослеплённый её женским естеством и замагнетизированный её женской прелестью, однажды поймал себя на мысли что хочет с ней сочетаться браком.

Во всех городах империи Артаксеркса предвосхищали приход новой царицы. И в городах, в которых делались колесницы, и в городах, где выковывались щиты из меди, и в городах-убежищах, где укрывались преступившие закон; всюду ждали излияния царских льгот, подарков и поощрений. И торжествовал Иерусалим более других городов. Ибо народ, живущий там, находился в условиях оккупации.

А Есфирь, не будучи глупенькой и слушаясь во всём Мардохея, принадлежность свою к этому народу скрывала.

Ослепительный царский дворец, окружённый крепостью, возвышается на холме. Колонны дворца, лестницы и переходы увиты, как говорится на Украине, барвинком. Вьюном. Или хмелем, чёрт его знает. Во дворце бумажные, шерстяные ткани, оплетённые пурпурными шнурами, яхонтовой расцветки ковры висят на серебряных кольцах, на стеблях из мрамора.

Царский трон стоит в доме, прямо пред входом. Во дворе, вымощенном диабазом, установлен помост для веселий. На нём золотые ложа, инкрустированные малахитом, перламутром, агатом. У стен брутальные парни с секирами. Всякий, вошедший во двор без того, чтобы царь не простёр к нему скипетр свой, карается смертью.

В саду день и ночь вопит всякая дичь - пересмешники, выпи, совы, павлины.
Ручьи бегут средь лавра и пиний. Карпы ручные плещутся в чёрной воде, неподвижные и тихие лилии льют на глаз какой-то могильный холод. Смоковницы ветвями нижними трогают терракотовый грунт. Вечерами садовник поливает платаны бычьей кровью.

Человек издревле предпочёл строить города на высотах. Вершины окрест врезаются в бирюзовое небо. И весь этот сброд – жрецы, священники, певчие, дееписатели, евнухи, прозорливцы, пророки, блудницы, строители, плотники, пастухи - населяют эту сказочную страну.

Здесь задаёшься вопросом: как правильно жить в раю? Отвечу просто: без экзистенциальной тревоги. Перед контуром гор душа выравнивается, и становится хорошо.

Был Персидский царь, и звали его Артаксеркс. Так, кстати, зовут и моего кота. Этот восточный вождь подмял под себя Иудею. А вообще-то он контролировал территорию от Индии до Эфиопии, что там Иудея. В самом имени Великого Перса, согласитесь, есть что-то милитаристское.
И была Гадасса, она же Есфирь. Красивая станом девица и пригожая лицем, как говорится. Поэтому и приобрела царское блаволение.

При ней был опекуном Мардохей. Есфирь была словно дочь ему. Родство их было как седьмая вода на киселе - родителей у неё не было.

Всё началось с пира, который Артаксеркс закатил в престольном городе Сузы в третий год своего царствования. Царица Астинь параллельно с пиром затеяла что-то вроде девичника на своей женской половине. М и Ж были в то время отчуждены, вплоть до 19 века, когда супруги спали в отдельных постелях.

Таки на седьмой день царь послал евнуха привести её к гостям, Персидским и Мидийским правителям; - всеми богатствами, всем блеском двора своего вроде как нахвастался, а сердце изрядно колотилось от выпивки и требовало нового азарта.

Но Астинь не пошла. Не захотела. Раскапризничалась. Так бывает. Вы же представьте себе: семидневная пьянка, жена с наперсницами зацепились языками, а муж посылает к ней какого-то кастрата, и к тому же, возможно, педераста – иди, мол, вызывает. Покажись гостям.
Что-то есть в этом бестактное, если судить по опыту нынешних застолий.

Не согласилась.

Но как вы думаете, такое своеволие царь мог простить? Конечно нет, братцы. Забурлила кровь Артаксеркса, лицо его стало каменным. Он крепко задумался. Даже райские птицы стихли в саду. Гости тоже смолкли, зажались.
Наконец царь осознал свой позор и вынес в своём беспокойном сердце определённое решение, но призвал для проформы приближённых, а именно семь князей, (не буду называть их поимённо), с целью выслушать их.

От князей осмелился выступить Мемухан, похожий на татарина приземистый чернявый человек с густыми бровями. Он сказал, не боясь за свою жизнь:
- Царь, ты владетель мира, государственный муж. Брось её. Здесь пахнет изменой. Стоит ли она тебя, если не слушается твоего голоса, твоего слова? Другие жёны, смотря на неё, станут пренебрегать своими мужьями. Ищи другую. Даже не наказывать её нужно, нужно просто её устранить.

И предложил специальным постановлением лишить Астинь царского достоинства, а передать это достоинство другой. Которая лучше её. Так и сказал Мемухан.

Не будем забывать, что пир этот длился полгода, а именно 180 дней. Так тогда гуляли. Какие прекрасные танцовщицы там были, эх, видели бы вы. Ну да ладно.
Мардохей тотчас подсуетился и пристроил Есфирь на смотрины. И понравилась она Артаксерксу, и приставил он к ней семь девиц, которые были бы достойны её.

Мардохей конечно замечательно её сосватал, но он смотрел дальше, поверьте. Этапированный человек, согласитесь, чем-то отличается от какого-нибудь эмигранта. Здесь узник, а там ловкач. Мне думается, что его роль чем-то сродни роли Моисея, проводника и спасителя племени жестоковыйных.

Знаете ли вы, кто такие “жестоковыйные”? Это те, кто свою шею держит упруго. Слишком задирают голову. Забывают страх Б-жий.

Он потому болел о своём народе, что прошёл плен Навуходоносора, царя Вавилонского. Выведенный с Иехониею, царём Иудейским, вместе с другими пленниками, из Иерусалима, был переселён в Сузы. Пожалуй, в его лице мы видим чистейшего ветхозаветного фашиста, страждущего о своём народе. И в лице прекрасной Есфирь, женщины по ходу дела небезынтересной, мы видим его сподвижницу. Без женщины сохранения крови быть не может.

Эта чехарда царствований продолжалась очень долго. Один нечестивый вождь сменялся другим, более или менее нечестивым. Не были отменены высоты, капища, золотые тельцы сотворялясь тут и там. Статуям Астарте и Ваалу всё ещё воскуряли языческие жрецы. Самыми вопиющими и в то же время распространенными среди нечестивых были случаи публичного сожжения собственных сынов и дочерей.

Однажды, при осаде города Н., при виде такого зрелища войско Израилево недоуменно отступило.