Во всяком начале заключён конец: всякий понедельник подразумевает пятницу, но если ты умеешь отличить главное от неглавного, то должен дорожить тем, что даётся именно в зловещий и прекрасный понедельник. Это не дерзость - закрыть собой чью-то интимную вакансию на пятничной волне. Настоящая дерзость - ловить в служебном воздухе понедельника выходные феромоны.  

В подлунном мире меняются не сущности, а понятия, и феромоны, например, не нановещества, а всего лишь узкое, биохимическое обозначение флюидов. 

В рабочую неделю словно через форточку понедельника втягивается ветер уик-энда. Тестостерон стучит в твоём сердце, сонный взгляд сильнее статики стягивает на женских телах до зубовного скрежета облегающие тряпки. 

В министерстве правды очень медленные лифты. Обманчиво медленные, как белые медведи, во всякую поездку они - аттракцион для естествоиспытателя. Даже если едешь один, в свёрнутой в трубку утренней газете найдёшь на первой полосе какую-нибудь колкость в адрес правительства. Но утром редко едешь один. Заходят леди с включённой музыкальной гарнитурой - очень слышно их хриплое дыхание, которое они не контролируют (иногда они даже подвывают собственной музыке). Заходят тучные люди, сдерживаемое дыхание которых трансформируется в сопение. Заходят и дышат жвачным перегаром дезодорированные офисные маскулинумы. 

Я разгадал иллюзионистский секрет лифта: в нём каждый чувствует себя любовником в шкафу.

Иной раз едешь с подтянутым офицером из службы безопасности, который профессионально или со скуки пытается вычислить тебя - прочитать твою должность на бейджике, на третьем этаже заходит мальчик-мажор, он же буфетчик с кудрями Амура, и ты удивлённо впервые смотришь на его ноги, потому что полгода, как его знаешь, не видел его ног, потому что он буфетчик и держит ноги за стойкой, какие-то странные ноги, не подходящие для него; на пятом буфетчик выходит, а ты уже спрятал бейджик в карман, чтобы офицер не брякнул здравия желаю, а заместо буфетчика заходит олицетворённый цветок лилии - точно такая же когда-то пахла в твоём доме - всю неделю пахло лилией, и белый медведь опять медленно карабкается вверх на гору с эсбэшником, тобой и лилией, вверх над Крымской площадью, над мглой московской, над Остоженкой, над Садовым кольцом с рядом эвакуаторов и полицейских Volvo по случаю съезда власти, над платиновым куполом Зачатьевского монастыря, в котором патриарх отслужил торжественный молебен, провожая на Афон Пояс Богоматери.

Толстой повторял вслед за кем-то из апостолов: жениться, конечно, худо, по сравнению с тем чтобы целиком отдать себя Богу, но лучше всё-таки жениться, чем всю жизнь разжигать.

Читать за завтраком блог Навального. Посещать slon.ru. 

Смаковать видеовыпуски пасквилей Быкова. Хуже - распространять их.

Свято верить, что в отношении романа Акунина проведена экспертиза на предмет экстремизма.

Ловить в машине "Финам ФМ" или "Эхо Москвы". 

Создавать хомячковую пробку на Триумфальной 31-го числа каждого месяца. 

Посещать лекции Белковского в "Фаланстере". Хуже - Дугина в музее Маяковского.

Обмениваться в фейсбуке демотиваторами и волюнтаристскими репликами. 

Прицениваться к недвижимости в Черногории или Болгарии.

Проходить через турникет по бабушкиному проездному.

Нет, лучше быть оппортунистом, чем либералом. 

Если третьего не дано.

Если душа твоя одинока, прежде чем завести блог, заведи собаку. Она собьёт ложную патетику с твоего бесцельного хождения из угла в угол и, по-щенячьи облизав тебе ладонь, разрушит грозный миф о твоей кинофобии.

Крым медленно вторгается в сердце. Сначала покупаешь пену для бритья - хорошую, которой давно не было, и, нахлобучив перед зеркалом на щёки пенные бакены, ловишь крымское дежавю. Почему хорошие ароматы прочно связаны с южным берегом? Потому что в Крым всегда спешишь, потому что в Крым обычно ненадолго, и наконец потому что даже если Крым - это дача, везёшь на неё всё самое хорошее. На самом деле секрет, конечно, прост: когда собираешься на море, как-то само собой подворачиваются под руку пробники, ленты мелкорасфасованного шампуня (похожие на ленты презервативов) и миниатюрные гостиничные тьюбы зубной пасты, а всё это позволяют себе производить - ну, не последние фирмы. А у не последних фирм - достойные запахи, долго играющие в памяти.

Дальше - больше. Если ты безработный, но при этом Рысаков, то всё-таки у тебя есть одна маленькая завалящая работёнка, и ты на неё заглядываешь, а заглянув  и сделав на ней кое-какие дела, вдруг (у тебя всё - вдруг, ты же тёмная лошадка) принимаешь решение пройтись по Москве: по Автозаводской сперва, потом по Велозаводской - к широкой и одной из самых любимых тобою улиц с масонским названием Большие Каменщики.

Потому что куда от Автозаводской не иди, всё равно приходишь сначала к Терлецкому подворью, а потом к Новоспасскому монастырю, так заведено.

Вот прохожий останавливает, спрашивает, где Новоспасский переулок. Пожимаешь плечами. Настоящий московит никогда дорогу не покажет, по крайней мере правильно: он почти что масон, он сам её тайно знает.

Покупаешь мороженое "Магнат. Брюнет" за 44 рубля. Это традиция.

Одна бессознательная прогулка, случившаяся с тобой в прошлом году, когда ты искал по автомобильным магазинам наклейку RU, породила церемонию прощания с Москвой.

После этой прогулки ты уже вольноотпущенный.

Видимо, первым признаком второго возрастного кризиса является совершенное непонимание, как тебя оценивают люди.

В этой связи второй кризис мало отличается от пубертатного максималистского.

Однако ясно, что тебе скушно с людьми до крика. Особенно во время их громкого грубого веселья.

В такие минуты они делаются недоступными для манипуляции - а твоё взаимодействие с ними сводится только к манипуляции, поэтому сближение с ними невозможно в грубом шуме, который отчуждает тебя от них.

Ты в свою очередь неспособен мимикрировать и попадать в такт, в тон и вообще в ноты, несмотря на то что восхищаешься мимикрией, наблюдая хитрость молодой крапивы, пытающейся быть похожей на землянику: мимикрия - предтеча артистизма.

Поиск духовных источников в людях тотально напрасен. Источники только в идеях. Чем больше живёшь, тем меньше каждый новый человек производит впечатление новизны и уникальности.

Люди же неортодоксальные, избегающие громкого грубого веселья, склонны к бытовому садизму, перед которым ты как платоник, то есть идеалист, наиболее уязвим, и энергетическому вампиризму, который истощает тебя как экзистенциального вампира.

Опыт сближения с тихими женщинами, например, показывает, что лучше бы такого опыта не было: молчаливая женщина - спящий реактор, который, скорее всего, в аварийном состоянии.

Так и живёшь, повторяя за современным поэтом - покиньте все меня, но не оставляйте одного, - с ужасом отдавая себе отчёт, что ни покидать тебя, ни оставлять тебя одного никто не собирается.

Странные дни пошли. Синоптики, смотря в небо, нагадали, что апрель будет засушливым, а дождь льёт вторую неделю, так, что от сырости и тумана не замечаешь, если он затих. И ветер то подует с севера зимой, то с юга - степным теплом. Но зато можно выспаться вдрызг. Смотришь на градусник утром - плюс три, смотришь после работы на табло над "Краснопресненской" - плюс три. Восток по утрам тучами обложен, только к полудню запевают птицы, а сумерки сгущаются уже снова по-зимнему..

А между тем жизнь становится физиологичнее. Всё начинается с того, что видишь девочку в летнем платье от Уилки Коллинза - не портного, а дамского романиста.

Потом по нарастающей. Карусель московских транспортных образов. И кое-что в скобках.

И вот уже стоишь, например, у писсуара и задумываешься.

 "О чём задумался?" - спрашиваешь себя.

"Не знаю. Вроде вдрызг выспался, а спать хочется. Щас бы поспать".

"А не задумался ли, мол, почему ты в последнее время словно монах?" (Читай: почему не такой хулиган, как всегда?)

"Чёрт его знает. Но весной домогаюсь только до сна. Весна меня психически угнетает".

По субботам, влезая в трусы, не думаю об эмансипации русского народа. А выезжаю, чтобы обеспечить своему городскому скарбу почётное доживание в загородном доме.

Музыкальный центр, в 90-х привезённый свояком - штурманом "Аэрофлота" из ОАЭ в благодарность за помощь при реконструкции деревенского дома. Телевизор, устаревший уже в момент, когда был подарен "Электрическим миром" в благодарность за покупку фотоаппарата, в котором теперь хромает бесконечно перезагружаемая память. Чего только не снимал - и Средиземноморье, и трезубец Ай-Петри, и Шлиссельбург, и Бельведер, и даже свой хуй. Бумажные книги, которые некогда читать (откопать "День отличника" для О.). Да и бабушкины часы, немецкие трофейные, ждут своего часа.

Совсем недавно стал выезжать по утрам в пиковые часы. Раньше побаивался таких выездов из-за справедливого наблюдения, что неэмансипированный русский народ наш спозаранку особенно коматозный. Часто приходится хрустеть шинами по осколкам чьего-то разбитого лобового стекла. Но в противопотоке - в будни - сплошной газ и кайф.

Непроснувшийся, одеколонный, запускаешь мотор - и на весь день мотивируешь себя на движение. И если ты не знаком с прокрустовым графиком жизни наёмного работника, будни всё равно не сливаются с выходными. Пусть в рабочие дни по утрам даже больше воздуха и простора и, пожалуй, больше ощущения превосходства над наёмниками: пустые супермаркеты, сонная рука вьетнамки в парикмахерской, на лицах менеджеров-нимф явные доказательства их ночного непотребства, - суббота есть суббота. Плюс шесть при первых лучах, тишина во дворах, птицы, тестостерон.

Весна. С утра печка, в полдень кондиционер.

Первая бывшая всегда нравилась больше, чем вторая.

У первой какая-то прирождённая дерзость, у второй - приобретённая.

Если первая кольнёт шпилькой, то вторая сделает "саечку".

Саечкой в нашем детстве называли щёлчок пальцем снизу по подбородку визави.

Чтобы лязгнули зубы и он был посрамлён. Обычно после этого ещё тянут за нос.

Первая олицетворяла для меня бецеремонную аристократку, вторая богемоцентричную рецидивистку.

Поэтому на первую я никогда не обижался, напротив: сам однажды попытался обидеть её.

Вторая, понятно, рассчиталась со мной за первую.

С тех пор у меня влечение к подхамливающим особам и одновременно иммунитет против них.

Есть в русском языке прекрасное слово - "подхамливать".

Оно означает: "хамить в заведомо ненаказуемой, неулавливаемой форме, часто - тоном".

В сущности, все русские женщины умеют это делать.

Умеют и культурно, и с шиком, и в неулавливаемой форме.

Спроси каждую - ответит, что такой её заставило быть наше убогое русское общежительство.

Не поворачиваться жопой к шпильке, не разевать рот.

Зачем я вообще заговорил о хамстве?

Из-за привычки ждать его всплеска из прошлого.

Да, наверное. Я знаю, знаю, я слишком мнителен, но набираю номер...

(...)

Жизнь утекает сквозь пальцы.

Ассанжу шьют 131-ю, Гальяно лечится в пустыне.

Медведев зафолловил Владлену.

Поэт? Поэты предсказывают Ливию. Их вызывают в Лубянку на допрос.

Поэты звучат на радио "Классик", в конце концов.

Ты не поэт. Твоя прерогатива - ретропромискуитет.

Вначале была поездка в Быково - долгая, по дороге, словно в насмешку названной шоссе (Егорьевским). Я сказал ей: здесь поблизости моя малая родина, мы обязательно заедем. На обратном пути от гостей. Люберцы, Красково, Томилино... Хорошо прокатиться по нашей оголтело-тихой провинции. В которой живут вроде люди как люди, но ни сном ни духом не ведающие о борьбе с оборотнями, нанотехнологиях и ювенальной юстиции. Сосновые боры, магазинчики в электрических гирляндах, бараки, блиндажи сараев в пустеющих уже после девяти дворах.

Среди этих городков, среди аэродромов и хвойных реликтов начало биться сердце моё.

Здесь всё построено словно для рождественских комедий. И для пьес Вампилова, как понимаю это сейчас.

Но не попали мы на улицу Десантников, и на улицу Революции - где я сделал свои первые шаги - не поехали. А поехали в столичный японский ресторан.

Просто не во всех гостях кормят.

Но я не жалею. Конечно, я предпочёл бы сидеть на кухне и чистить воблу под "Балтику", чем поглощать эти суши, но с некоторых пор у меня такое правило: в выходные бабам угождать.

А бабы любят рестораны.

Она у меня ещё и спрашивает, нужны ли мне европейские приборы.

И рассказывает, что эта вот острая горчица кричаще-салатового цвета - для того, чтобы не завелись червяки от сырой рыбы.

Что тут сказать: рис по японским рецептам варят отменно, а ужинать с самой легкомысленной женщиной на свете - величайшее счастье.

А  вместе с тем я так осоловел и одурел от пробок, от невыразимой неудовлетворённости гостями и сорвавшимся визитом на улицу Революции, что думал, себя обнадёживая: суббота важнее, чем кажется. Важнее, чем на поверхности. И важнее, чем наличное существование.

Во-первых, ты окончательно убедился, что сформировался как слепок со своего отца. Может быть, более рельефный, но всё-таки слепок, а не слиток и не самородок. У тебя такая же дикция, скрадывающая гласные, мягкая походка и педантичный стиль вождения. Тот же примат семейных ценностей над индивидуальным гедонизмом - примат, который возник вне влияния Бэкона с медведевских социальных агитплакатов. Но ты продвинулся немного дальше. Он почти равнодушен к футболу - ты категорически индифферентен вообще ко всему, где проступает соревновательность. Он совершил блицкриг из шахтёрского посёлка в столицу - ты спасаешься от неё в бункере деревни Золотово. Он собрал библиотеку - в твоей голове Герострата зреют пламенные фантазии аутодафе.

Во-вторых.

В-третьих.

В-четвёртых, Мединский, насколько ты помнишь, в трактате "Мифы о русском пьянстве, жестокости и лени" упоминает о своем частично немецком происхождении, а по ряду формальных признаков можно догадываться, что он частично и поляк; таким образом, единоросс мог быть охвачен болезненными мстительными эмоциями в связи с подрывом польской репутации в смоленской истории - мистически окрашенной, с чем не поспоришь. Что же касается спекулятивности трактата, от которого ты поспешил однажды избавиться, подарив его своему личному наркологу, то она заключается уже в том, что автор на обложке написал "русские", а под обложкой - "россияне". Таких как Мединский, пишущих любезные ликбезы для титульного народа, развелось много, но русские не должны читать ничего из подобной апологетики, потому что даже патриотизм Мединских всегда был и останется головным патриотизмом.

Русские же и были и останутся склонны к пьянству, жестокости и лени, и я это провозгласил.

В-пятых.

В-шестых.

В-седьмых.

Беспафосность - вообще тренд твоей биографии в той её части, которая началась с извержения Эйяфьятлайокудля.

В религиозном смысле беспафосность - это усмирение гордыни. Но если ты мирянин, то она - эрзац воцерковления. Это когда за снятые "дворники" ты не делаешься таким свирепым, словно готов оторвать кому-то руки.

Тренд, который свидетельствует, что ты счастлив. Что хотя ты покупаешь музыку в машину - альбом "Реанимация", твоя фройляйн покупает всё-таки Синатру.

Что если ты любишь сомнительную дыню, то она предпочитает простой и ясный арбуз.

Что если она начинает писать стихи, то ты подумываешь о покупке насадки на дрель - очистить сковородки, которые чадят как тот вулкан.

Все счастливые семьи счастливы одинаково... - забыл добавить Толстой - ...беспафосно.

Беспафосность - это искусство избегать зашкаливания. Агрессивной сексуальности. Давать мягкий отпор соблазнам мегаполиса.

Это когда в коридоре офиса секретарша с волнующей фигурой и с подносом в руках, на котором чашки со вчерашней пирушки, просит открыть ей дверь в женский туалет (соблазн), и ты (беспафосно) открыв, ретируешься без единой беспардонной фразы.

Это когда в пекло-2010, заходя в подъезд, который уже не дарит прохладу, поднимаясь по лестнице, расстёгиваешь до пупа рубашку, предвкушая душ, а сверху спускается обычно надменная и обычно с высокой причёской соседка, а сейчас она вся такая растрёпанная, встревоженная: прорвало полотенцесушитель, и она просит помочь, только ты это можешь (соблазн), потому что у нас в России куда в дом не сунься - везде не наточены ножи, и, отодвигая ногой (беспафосно) шарпея, ты перекрываешь ей кран и добываешь для неё телефон аварийной диспетчерской службы.

Самыми беспафосными странами, наверное, являются скандинавские.

Рыженькие беспафосные бесцветные чухоночки живут в этих странах.

И дома в Скандинавии, как мне рассказывал один прокурор, подогреваются только тёплыми полами.