VIII. ПРОДАЖНАЯ МУЗА

О, Муза горняя! Хоть влюблена в чертоги,
В промозглом Январе, когда Борей метёт,
И за окном темно, печаль тебя гнетёт:
Где взять немного дров, дабы не зябли ноги?

Ведь свет луны, попав в оконный переплёт,
Не отогреет плеч в промёрзнувшей берлоге,
А в кошелёк, мечту осуществив о гроге,
Навряд ли кто с небес в дар золотой пришлёт.

Чтоб хлеб себе найти насущный, ты должна,
Как певчий с клироса, и вера не важна,
Давида петь псалмы, служить, раздув кадило;

Иль как буффон без средств, выказывая прыть,
Палатку шапито для простаков открыть,
И омывать свой смех слезами крокодила.

Читать далее...

***
Кругом лишь чернота –
Не размыкаю вежды.
Усни, усни, мечта,
Навек усни, надежда.

Мне душу занесло,
Не слышу, не внимаю.
Добро где, а где зло
Уже не понимаю.

Я, словно колыбель,
Качаюсь – ниже, выше.
Прокрался сон в постель
И шепчет: тише, тише…

ПЕСНЯ БЕЗ СЛОВ

Дождик моросит.
Повод порыдать.
Сердце голосит.
И о чем? – спроси.

Капли за окном
Всё стучат, стучат.
С ними заодно
Ною об одном.

Не пойму никак:
Плакать-то зачем?
Сердце, что ж ты так?
Может, каплям в такт?

Плачь или не плачь
Но не знаю я
Неудач, удач.
Потому ли плач?

ТОМЛЕНИЕ

Я – утонченный римлянин в канун распада
Империи. Ждём варваров, но не о них
Сложился сам собой изящный акростих.
О том, что Рим велик, и ничего не надо.

Мне всё наскучило. Бояться мора, глада
Смешно, но всё равно впал в ступор и затих.
Я не люблю вояк надутых и шутих,
Мне ближе свитки, Аполлоний и Плеяда.

Существованье прекратить – желанья нет,
Хоть амфоры пусты и, кажется, всё съели.
Батилл не веселит, от жизни лишь похмелье.

В огонь попал стихов очередной куплет,
И наглый раб кружится вкруг меня без цели.
Со мной остались только скука да безделье.

Читать далее...

Опубликовано в журнале:
«Студия» 2011, №15

Перевёл с немецкого Виктор Алёкин

ГЕРМАН ГЕССЕ
СТИХИ ШКОЛЯРА И СТУДЕНТА
(Из романа “Игра в бисер”)

СЕТОВАНИЕ

Нет бытия, есть быт. А мы без скреп,
Все образцы и формы не в чести,
И день, и ночь, то в монастырь, то в склеп
Бредём и жаждем образ обрести.

Без отдыха, за шагом снова шаг,
И дым отечества забыт давно,
Всегда в дороге мы, наш дом – большак,
Не манят нас ни плуг и ни зерно.

Неведомы нам Господа пути,
Всего лишь глина в длани у Творца,
Немы, мягки, мы созданы почти –
Плоть вылепив, Он не обжёг сырца.

Хоть раз бы твёрдым стать! Застыть однажды!
Стремленье наше – позабыть о вещном,
Но душам робким не ослабить жажды,
И потому они в блужданье вечном.

Варианты третьей строфы:

Не ведаем во что Бог воплотит,
Мы только глина в длани у Творца,
Немы, мягки, бездушны во плоти,
Нас Он слепил, но не обжёг сырца.

Не знаем, что создаст Его рука,
Мы только глина для игры Творца,
Податливая плоть нема, мягка.
Нас Он слепил, но не обжёг сырца.
Читать далее...

Hermann Hesse. Das Glasperlenspiel
(Герман Гессе. Игра в бисер)

Das Glasperlenspiel

Musik des Weltalls und Musik der Meister
Sind wir bereit in Ehrfurcht anzuhoren,
Zu reiner Feier die verehrten Geister
Begnadeter Zeiten zu beschworen.

Wir lassen vom Geheimnis uns erheben
Der magischen Formelschrift, in deren Bann
Das Uferlose, Sturmende, das Leben,
Zu klaren Gleichnissen gerann.

Sternbildern gleich ertonen sie kristallen,
In ihrem Dienst ward unserm Leben Sinn,
Und keiner kann aus ihren Kreisen fallen,
Als nach der heiligen Mitte hin.

ИГРА В БИСЕР

И музыку миров, и музыкантов
Готовы слушать мы в благоговенье,
На пир души сзывая всех гигантов,
И признанных, и преданных забвенью.

Мы отдаёмся магии созвучий,
И превозносим эти письмена,
Где сущность жизни, бурной и кипучей,
К подобьям внятным сведена.

Прозрачен, как кристаллы, звук астральный,
Обыденность осталась за чертой,
Сжимается всё туже круг сакральный
В движенье к сущности святой.

(Перевод Виктора Алёкина)

ИГРА В БИСЕР

Мы к музыке небес и виртуоза
В благоговенье приклоняем ухо,
Для грандиозного апофеоза
Зовём ушедших исполинов духа.

Мы оставляем формулы и коды
Магических письмён, и укротив
Безбрежность жизни бурной, через годы
Вдруг обретём простой мотив.

Созвездий безразличен звон хрустальный,
Лишь им служить – другого нет пути,
По кругу неизбежен бег фатальный
В попытке истину найти.

(Перевод Виктора Алёкина)

ИГРА СТЕКЛЯННЫХ БУС

Удел наш – музыке людских творений
И музыке миров внимать любовно,
Сзывать умы далеких поколений
Для братской трапезы духовной.

Подобий внятных череда святая,
Сплетения созвучий, знаков, числ!
В них бытие яснеет, затихая,
И полновластный правит смысл.

Как звон созвездий, их напев кристальный,
Над нашею судьбой немолчный зов,
И пасть дано с окружности астральной
Лишь к средоточью всех кругов.

(Перевод С. Аверинцева)

ИГРА В БИСЕР

И музыке вселенной внемля стройной,
И мастерам времен благословенных,
На праздник мы зовем, на пир достойный
Титанов мысли вдохновенных.

Волшебных рук мы отдаемся тайне,
Где все, что в жизни существует врозь,
Все, что бушует и бурлит бескрайне,
В простые символы слилось.

Они звенят, как звезды, чистым звоном,
И смысл высокий жизни в них сокрыт,
И путь один их слугам посвященным –-
Путь к средоточью всех орбит.

(Перевод С. Апта)

Hermann Hesse. Zu einer Toccata von Bach
(Герман Гессе. По поводу одной токкаты Баха)

Zu einer Toccata von Bach

Urschweigen starrt... Es waltet Finsternis...
Da bricht ein Strahl aus zackigem Wolkenri?,
Greift Weltentiefen aus dem blinden Nichtsein,
Baut Raume auf, durchwuhlt mit Licht die Nacht,
La?t Grat und Gipfel ahnen, Hang und Schacht,
La?t Lufte locker blau, la?t Erde dicht sein.
Es spaltet schopferisch zu Tat und Krieg
Der Strahl entzwei das keimend Trachtige:
Aufglanzt entzundet die erschrockne Welt.
Es wandelt sich, wohin die Lichtsaat fдllt,
Es ordnet sich und tont die Prachtige
Dem Leben Lob, dem Schopfer Lichte Sieg.
Und weiter schwingt sich, gottwarts ruckbezogen,
Und drangt durch aller Kreatur Getriebe
Dem Vater Geiste zu der gro?e Drang.
Er wird zu Lust und Not, zu Sprache, Bild, Gesang,
Wolbt Welt um Welt zu Domes Siegesbogen,
Ist Trieb, ist Geist, ist Kampf und Gluck, ist Liebe.

К ОДНОЙ ТОККАТЕ БАХА

Безмолвие вначале… Ночь царит…
Но луч, нарушив мрака колорит,
Взяв бездну первозданной круговерти,
Творит пространства, выхватив из тьмы,
Хребты и пики, скалы и холмы,
Непрочность неба и надёжность тверди.

Напополам раскалывая мглу,
Луч засияв, готовый к пробужденью,
Оцепеневший мир воспламеня,
В него привнёс – с частицами огня –
Согласия и лада подтвержденье,
И хор вознёс Создателю хвалу.

А души, воспаря над безучастьем,
Вновь тянутся сквозь морок и блужданья
К Всевышнему в стремлении одном –
Стать словом, песнопеньем, полотном,
Любовью, радостью, борьбой и счастьем
Увенчивая купол мирозданья.

(Перевод Виктора Алёкина)

К ОДНОЙ ИЗ ТОККАТ БАХА

Вначале – тишина, смешенье туч...
Но вот пронизывает бездну луч
И строит в хаосе свои пространства,
Высветливает тверди легкий свод,
Играет радугой, просторы вьет,
Сгущает землю, скал членит убранства.

Прабытия глухое естество
Разорвано для творческого спора;
Гудя, раскутывается порыв,
Все затопив, залив, преобразив, –
И голосами громового хора
Творенья возвещает торжество.

Но путь назад, к своим первоосновам,
Отыскивает мир, рождает числа,
Соразмеряет шествие планет
И славить учится начальный свет
Сознаньем, мерой, музыкой и словом,
Всей полнотой любви, всей силой смысла.

(Перевод С. Аверинцева)

По поводу одной токкаты Баха

Мрак первозданный. Тишина. Вдруг луч,
Пробившийся над рваным краем туч,
Ваяет из небытия слепого
Вершины, склоны, пропасти, хребты,
И твердость скал творя из пустоты,
И невесомость неба голубого.

В зародыше угадывая плод,
Взывая властно к творческим раздорам,
Луч надвое все делит. И дрожит
Мир в лихорадке, и борьба кипит,
И дивный возникает лад. И хором
Вселенная творцу хвалу поет.

И тянется опять к отцу творенье,
И к божеству и духу рвется снова,
И этой тяги полон мир всегда.
Она и боль, и радость, и беда,
И счастье, и борьба, и вдохновенье,
И храм, и песня, и любовь, и слово.

(Перевод С. Апта)

Hermann Hesse. Buchstaben
(Герман Гессе. Буквы)

Buchstaben

Gelegentlich ergreifen wir die Feder
Und schreiben Zeichen auf ein wei?es Blatt,
Die sagen dies und das, es kennt sie jeder,
Es ist ein Spiel, das seine Regeln hat.

Doch wenn ein Wilder oder Mondmann kame
Und solches Blatt, solch furchig Runenfeld
Neugierig forschend vor die Augen nahme,
Ihm starrte draus ein fremdes Bild der Welt,
Ein fremder Zauberbildersaal entgegen.
Er sahe A und B als Mensch und Tier,
Als Augen, Zungen, Glieder sich bewegen,
Bedachtig dort, gehetzt von Trieben hier,
Er lase wie im Schnee den Krahentritt,
Er liefe, ruhte, litte, floge mit
Und sahe aller Schopfung Moglichkeiten
Durch die erstarrten schwarzen Zeichen spuken,
Durch die gestabten Ornamente gleiten,
Sah Liebe gluhen, sahe Schmerzen zucken.
Er wurde staunen, lachen, weinen, zittern,
Da hinter dieser Schrift gestabten Gittern
Die ganze Welt in ihrem blinden Drang
Verkleinert ihm erschiene, in die Zeichen
Verzwergt, verzaubert, die in steifem Gang
Gefangen gehn und so einander gleichen,
Da? Lebensdrang und Tod, Wollust und Leiden
Zu Brudern werden, kaum zu unterscheiden ...

Und endlich wurde dieser Wilde schreien
Vor unertraglicher Angst, und Feuer schuren
Und unter Stirnaufschlag und Litaneien
Das wei?e Runenblatt den Flammen weihen.
Dann wurde er vielleicht einschlummernd spuren,
Wie diese Un-Welt, dieser Zaubertand,
Dies Unertragliche zuruck ins Niegewesen
Gesogen wurde und ins Nirgendland,
Und wurde seufzen, lacheln und genesen.

БУКВЫ

Берёмся за перо мы ежечасно,
Бросая знаки в пустоту листа,
Звучанье каждого любому ясно,
Ведь есть в игре свод правил неспроста.

Но если б дикарём иль селенитом
Был взят листок с рунической строкой,
То взор его притянут, как магнитом,
Рисунком чудным, вязью колдовской,
Не посветлел от пониманья сути.
Он принял А и Б за существа,
На части тел похожие до жути,
В которых тяга к сущему жива,
Читая их, как на снегу следы,
Скользил, парил над ними без узды,
И видел всевозможные творенья,
Сквозь чёрных знаков непостижный лепет,
Сквозь линий и штрихов столпотворенье
Вдруг различил любви и боли трепет.
И поразился б он, дрожа и плача:
Сцепленье мелких букв, переинача,
Вместило мир с фатальною судьбой,
Уменьшив до листка с набором знаков,
А строчек строй так уравнял собой,
Тех, кто различен и неодинаков,
Что жизнь и смерть, веселье и печали
В согласьи братском сразу зазвучали…

Тогда дикарь вскричал бы оробелый,
Раздул костёр в благоговейном страхе,
Запричитав, рукою ослабелой
Огню предал с узорами лист белый;
Потом вздремнул, вмиг позабыв о прахе,
Небытии, волшебной пелене,
Об ужасах, которым не вернуться,
Оправясь от болезни в полусне,
Он наконец-то смог бы улыбнуться.

(Перевод Виктора Алёкина)


АЛФАВИТ

Ты пишешь на листе, и смысл, означен
И закреплен блужданьями пера,
Для сведущего до конца прозрачен:
На правилах покоится игра.

Но что, когда бы оказался рядом
Лесной дикарь иль человек с луны
И в росчерки твои вперился взглядом:
Как странно были бы потрясены
Глубины неискусного рассудка!
Ему бы, верно, эти письмена
Привиделись живою тварью, жутко
Коснеющей в оцепененье сна;
Пытливо вглядываясь, словно в след,
Вживаясь в этот бред, ища ответ,
Он целый мир немых существований,
Невнятных мирозданий распорядок
Увидел бы за вязью начертаний,
Томясь загадками, ища разгадок.
Он головой качал бы и дивился
Тому, как строй вселенский исказился,
Войдя в строенье строк, как мир вмещен
Во всем объеме в чернокнижье знаков,
Чей ряд блюдет свой чопорный закон
И до того в повторах одинаков,
Что жизнь и смерть, решеткой рун членимы,
Неразличимы и почти что мнимы...

Но под конец от нестерпимой муки
Он завопил бы, и разжег бы пламя,
И под напевов и заклятий звуки
Огню бы предал лист, сжимая руки;
Потом с полузакрытыми глазами
Дремал бы он и чувствовал, что сон
Развоплощен, развеялся, вернулся
В небытие, что морок прекращен, –
И лишь тогда б вздохнул и улыбнулся.

(Перевод С. Аверинцева)

Буквы

Берем перо, легко наносим знаки
На белый лист уверенной рукой.
Они ясны. Понять их может всякий,
Есть сумма правил для игры такой.

Но если бы дикарь иль марсианин
Вперился взглядом в наши письмена,
Ему б узор их чуден был и странен,
Неведомая, дивная страна,
Чужой, волшебный мир ему б открылись
И перед ним не А, не Б теперь,
А ноги б, руки, лапы копошились,
Шел человек, за зверем гнался б зверь,
Пришелец, содрогаясь и смеясь,
Как след в снегу, читал бы эту вязь.
Он тоже копошился, шел бы, гнался,
Испытывал бы счастье и страданья
И, глядя на узор наш, удивлялся
Многоразличным ликам мирозданья.
Ведь целый мир предстал бы уменьшенным
В узоре букв пред взором пораженным.
Вселенная через решетку строк
Открылась бы ему в ужимках знаков,
Чей четкий строй так неподвижно-строг
И так однообразно одинаков,
Что жизнь, и смерть, и радость, и мученья
Теряют все свои несовпаденья.

И вскрикнул бы дикарь. И губы сами
Запричитали б, и, тоской объятый
Несносною, он робкими руками
Развел костер, бумагу с письменами
Огню принес бы в жертву, и тогда-то,
Почувствовав, наверное, как вспять
В небытие уходит морок зыбкий,
Дикарь бы успокоился опять,
Вздохнул бы сладко и расцвел улыбкой.

(Перевод С. Апта)

 

Hermann Hesse. Der letzte Glasperlenspieler
(Герман Гессе. Последний умелец игры в бисер)

Der letzte Glasperlenspieler

Sein Spielzeug, bunte Perlen, in der Hand,
Sitzt er gebuckt, es liegt um ihn das Land
Verheert von Krieg und Pest, auf den Ruinen
Wachst Efeu, und im Efeu summen Bienen.
Ein muder Friede mit gedampftem Psalter
Durchtont die Welt, ein stilles Greisenalter
Der Alte seine bunten Perlen zahlt,
Hier eine blaue, eine wei?e fa?t,
Da ein gro?e, eine kleine wahlt
Und sie im Ring zum Spiel zusammenpa?t.
Er war einst gro? im Spiel mit den Symbolen,
War vieler Kunste, vieler Sprachen Meister,
War ein weltkundiger, ein weitgereister,
Beruhmter Mann, gekannt bis zu den Polen,
Umgeben stets von Schulern und Kollegen.
Jetzt blieb er ubrig, alt, verbraucht, allein,
Es wirbt kein Junger mehr um seinen Segen,
Es ladt ihn kein Magister zum Disput;
Sie sind dahin, und auch die Tempel, Bucherein,
Schulen Kastaliens sind nicht mehr... Der Alte ruht
Im Trummerfeld, die Perlen in der Hand,
Hieroglyphen, die einst viel besagten,
Nun sind sie nur noch bunte glaserne Scherben.
Sie rollen lautlos aus des Hochbetagten
Handen dahin, verlieren sich im Sand...

ПОСЛЕДНИЙ ИГРОК В БИСЕР

Не выпуская бусинок из рук,
Сидит, сутулясь, он; лежит вокруг
Опустошённый край, среди развалин
Рой пчёл, в плюще жужжащих, нереален.
В уставший мир сквозь тихих звуков сладость
Прокрались одряхление и слабость.
Старик стекляшкам предан всей душой,
То белую подвинет к голубой,
То мелкую соединит с большой,
Привычной занимаясь ворожбой.
Он игроком был некогда великим,
Ценителем искусств и полиглотом,
Паломником по странам и широтам,
Известностью, светилом многоликим,
В кругу коллег был первым неизменно,
Теперь он стар, заброшен, одинок,
Не ждёт его похвал младая смена
И не зовут на диспут мастера;
Ни храмов нет, ни книг, и не звенит звонок
В стенах кастальских школ… Закончена игра
Дремотой над распадом, и в руке
Те, что когда-то много означали,
А ныне просто пёстрая подмена,
Их отпускает старец без печали,
Чтоб затерялись стёклышки в песке…

(Перевод Виктора Алёкина)

ПОСЛЕДНИЙ МАСТЕР ИГРЫ СТЕКЛЯННЫХ БУС

Не выпуская из руки прибор,
Сидит он, горбясь. И война и мор
Прошлись окрест, так странен и печален
Развалин вид, и виснет плющ с развалин.
Пчелы вечерней медленное пенье
Легко дрожит, – покой и запустенье!..
А он стекляшки пестрые подряд
Перебирает, ловкою рукой
Их по одной располагая в строй,
Игрой назначенный, в разумный ряд.
Он в этом был велик, во время оно
Магистра имя было повсеместно
В кругу умов утонченных известно.
В числе светил первейших небосклона
Духовного повсюду он считался.
Теперь все кончено. Тот мир ушел.
О, если бы коллега постучался
Или пришел, робея, ученик!
Но нет их больше, нет ни тайн, ни школ,
Ни книг былой Касталии... Старик
Покоится, прибор держа в руке,
И, как игрушка, шарики сверкают,
Что некогда вмещали столько смысла,
Они выскальзывают, выбегают
Из дряхлых рук, теряются в песке...

(Перевод С. Аверинцева)

Последний умелец игры в бисер

Согнувшись, со стекляшками в руке
Сидит он. А вокруг и вдалеке
Следы войны и мора, на руинах
Плющ и в плюще жужжанье стай пчелиных.
Усталый мир притих. Полны мгновенья
Мелодией негромкой одряхленья.
Старик то эту бусину, то ту,
То синюю, то белую берет,
Чтобы внести порядок в пестроту,
Ввести в сумбур учет, отсчет и счет.
Игры великий мастер, он немало
Знал языков, искусств и стран когда-то,
Всемирной славой жизнь была богата,
Приверженцев и почестей хватало.
Учеников к нему валили тыщи...
Теперь он стар, не нужен, изнурен.
Никто теперь похвал его не ищет,
И никакой магистр не пригласит
Его на диспут. В пропасти времен
Исчезли школы, книги, храмы.
Он сидит на пепелище. Бусины в руке,
Когда-то шифр науки многоумной,
А ныне просто стеклышки цветные,
Они из дряхлых рук скользят бесшумно
На землю и теряются в песке...

(Перевод С. Апта)

Hermann Hesse. Seifenblasen

(Герман Гессе. Мыльные пузыри)

SEIFENBLASEN

Es destilliert aus Studien und Gedanken
Vielvieler Jahre spat ein alter Mann
Sein Alterswerk, in dessen krause Ranken
Er spielend manche su?e Weisheit spann.

Hinsturmt voll Glut ein eifriger Student,
Der sich in Buchereien und Archiven
Viel umgetan und den der Ehrgeiz brennt,
Ein Jugendwerk voll genialischer Tiefen.

Es sitzt und blast ein Knabe in den Halm,
Er fullt mit Atem farbige Seifenblasen,
Und jede prunkt und lobpreist wie ein Psalm,
All seine Seele gibt er hin im Blasen.

Und alle drei, Greis, Knabe und Student
Erschaffen aus dem Maya-Schaum der Welten
Zaubrische Traume, die an sich nichts gelten,
In welchen aber lachelnd sich erkennt
Das ewige Licht, und freudiger entbrennt.

МЫЛЬНЫЕ ПУЗЫРИ

В конце пути, сквозь опыт прорастая,
Старик в игре забудет об узде
Премудрости, и истина простая
Взойдёт в его итоговом труде.

Корпя в читальнях среди тысяч книг,
Студент усердный и со свежим взглядом
Внезапно в дух учения проник,
В своей работе с гением встав рядом.

Сидит малыш, в соломинку дыша,
В полёт из мыла пузыри пуская,
В них, как в молитву, вложена душа,
Блистает эфемерность колдовская.

Старик, студент, ребёнок — все втроём -
Мир создают из пены чудотворной,
Волшебный сон, немного смехотворный,
И в нём, зовущем нас за окоём,
Свет вечный, загораясь, узнаём.

(Перевод Виктора Алёкина)

Вариант первой строфы:

В конце пути, себя перерастая,
Старик в игре о шорах и узде
Забудет вдруг, и истина простая
Блеснёт в его итоговом труде.

Вариант третьей строфы:

Соломинка в руках у малыша,
И он, из мыла пузыри пуская,
Возносит гимн, ведь в них его душа
Животворящая и колдовская.

МЫЛЬНЫЕ ПУЗЫРИ

Как много дум, расчетов и сомнений
Понадобится, и года пройдут,
Пока старик из зыбких озарений
В свой поздний срок соткет свой поздний труд.

А юноша торопится меж тем
Мир изумить и спину гнет прилежно
Над построением философем --
Неслыханных и широты безбрежной.

Дитя в игру уходит с головой:
Притихши, бережно в тростинку дует,
И вот пузырь, как бы псалом святой,
Играет, славословит и ликует.

И так творятся в смене дней и лет
Из той же древней пены на мгновенье
Все те же сны, и нет у них значенья:
Но в них себя узнает ив ответ
Приветнее заблещет вечный свет.

(Перевод С. Аверинцева)

МЫЛЬНЫЕ ПУЗЫРИ

На склоне жизни облекая в слово
Дум и занятий многолетних мед,
Из понятого и пережитого
Старик свой труд итоговый плетет
 
С мечтой о славе свой затеяв труд,
Намаявшись в архивах и читальнях,
Юнец-студент спешит вложить в дебют
Все глубину прозрений гениальных.
 
Пуская из тростинки пузыри
И видя, как взлетающая пена
Вдруг расцветает пламенем зари,
Малыш на них глядит самозабвенно.
 
Старик, студент, малыш -- любой творит
Из пены майи дивные виденья,
По существу лишенные значенья,
Но через них нам вечный свет открыт,
А он, открывшись, радостней горит.

(Перевод С. Апта)

Hermann Hesse. Beim Lesen in einem alten Philosophen

(Герман Гессе. Читая одного старого философа)

BEIM LESEN IN EINEM ALTEN PHILOSOPHEN

Was gestern noch voll Reiz und Adel war,
Jahrhundertfrucht erlesener Gedanken,
Plotzlich erbla?t"s, wird welk und Sinnes bar
Wie eine Notenschrift, aus deren Ranken

Man Kreuz und Schlussel loschte; es entwich
Aus einem Bau der magische Schwerpunkt; lallend
Wankt auseinander und zerludert sich,
Was Harmonie schien, ewig widerhallend.

So kann ein altes weises Angesicht,
Das liebend wir bewundert, sich zerknittern
Und todesreif sein geistig strahlend Licht
In klaglich irrem Faltchenspiel verzittern.

So kann ein Hochgefuhl in unsern Sinnen
Sich, kaum gefuhlt, verfratzen zu Verdru?,
Als wohne langst schon die Erkenntnis innen,
Da? alles faulen, welken, sterben mu?.

Und uber diesem eklen Leichentale
Reckt dennoch schmerzvoll, aber unverderblich,
Der Geist voll Sehnsucht gluhende Fanale,
Bekriegt den Tod und macht sich selbst unsterblich.


ЧИТАЯ СТАРУЮ ФИЛОСОФСКУЮ КНИГУ

То, что вчера пленяло всех вокруг,
Подвергнуто столетнему отбору,
Лишилось смысла, блеклым стало вдруг,
Как нотный ряд, утративший опору

Без стёршихся диезов и ключа;
Чуть передвиньте центр у стройной башни,
Та пошатнётся, рухнет, омрача
Гармонию разгулом бесшабашным.

Так в мудрых, старческих чертах лица,
Нас восхищающих, и, как лампада,
Струящих свет в преддверии конца,
Морщинок дрожь не может скрыть распада.

Так чувства наши высшего накала
Потухнут вмиг, в мгновение одно,
Недаром подсознанье предрекало,
Что всё увять и умереть должно.

Но проходя долину бед мирскую,
Душа, пытаясь вырваться из смрада,
Со смертью страстно борется, взыскя
Грядущего, обещанного града.

(Перевод Виктор Алёкина)

ПОСЛЕ ЧТЕНИЯ СТАРИННОЙ ФИЛОСОФСКОЙ КНИГИ

То, что вчера еще жило, светясь
Высокой сутью внятного ученья,
Для нас теряет смысл, теряет связь,
Как будто выпало обозначенье

Диеза и ключа, -- и нотный ряд
Немотствует: сцепление созвучий
Непоправимо сдвинуто, и лад
Преобразуется в распад трескучий.

Так старческого облика черты,
Где строгой мысли явлен распорядок,
Лишает святости и красоты
Дряхленья подступающий упадок.

Так в сердце радостное изумленье
Вдруг меркнет без причины и вины,
Как будто были мы уже с рожденья
О всей тщете его извещены.

Но над юдолью мерзости и тлена
Подъемлется, в страдальческом усилье
Высвобождаясь наконец из плена,
Бессмертный дух и расправляет крылья.

(Перевод С. Аверинцева)

ЧИТАЯ ОДНОГО СТАРОГО ФИЛОСОФА

То, что вчера лишь, прелести полно,
Будило ум и душу волновало,
Вдруг оказалось смысла лишено,
Померкло, потускнело и увяло.

Диезы и ключи сотрите с нот,
Центр тяжести сместите в стройной башне --
И сразу вся гармония уйдет,
Нескладным сразу станет день вчерашний.

Так угасает, чтоб сойти на нет
В морщинах жалких на пороге тлена,
Любимого лица прекрасный свет,
Годами нам светивший неизменно.

Так вдруг в тоску, задолго до накала,
Восторг наш вырождается легко,
Как будто что-то нам давно шептало,
Что все сгниет и смерть недалеко.

Но над юдолью мерзости и смрада
Дух светоч свой опять возносит страстно.
И борется с всесилием распада,
И смерти избегает ежечасно.

(Перевод С. Апта)

Hermann Hesse. Doch heimlich dursten wir …

(Герман Гессе. Но втайне мы мечтаем...)

DOCH HEIMLICH DURSTEN WIR...

Anmutig, geistig, arabeskenzart
Scheint unser Leben sich wie das von Feen
In sanften Tanzen um das Nichts zu drehen,
Dem wir geopfert Sein und Gegenwart.

Schonheit der Traume, holde Spielerei,
So hingehaucht, so reinlich abgestimmt,
Tief unter deiner heitern Flache glimmt
Sehnsucht nach Nacht, nach Blut, nach Barbarei.

Im Leeren dreht sich, ohne Zwang und Not,
Frei unser Leben, stets zum Spiel bereit,
Doch heimlich dursten wir nach Wirklichkeit,
Nach Zeugung und Geburt, nach Leid und Tod.

НО ВТАЙНЕ ЖАЖДЕМ МЫ...

Духовности изящный завиток
И нашей жизни сущность колдовскую
Абстрактному доверили ликуя,
Забыв, что быт есть бытия исток.

В прекрасных снах, над будничным паря,
Всё соразмерным видим мы вполне,
Но тлеет под покровом, в глубине
Тоска по крови, мраку дикаря.

Нам не сойти с проторенных путей,
Пустой игрою заняты умы,
Но втайне настоящих жаждем мы
Рождений, злых печалей и смертей.

(Перевод Виктора Алёкина)

НО ПОМНИМ МЫ...

Рассудок, умная игра твоя --
Струенье невещественного света,
Легчайших эльфов пляска, -- и на это
Мы променяли тяжесть бытия.

Осмыслен, высветлен весь мир в уме,
Всем правит мера, всюду строй царит,
И только в глубине подспудной спит
Тоска по крови, по судьбе, по тьме.

Как в пустоте кружащаяся твердь,
Наш дух к игре высокой устремлен.
Но помним мы насущности закон:
Зачатье и рожденье, боль и смерть.

(Перевод С. Аверинцева)

НО ВТАЙНЕ МЫ МЕЧТАЕМ...

Мы жизнью духа нежною живем,
Эльфической отдав себя мечте,
Пожертвовав прекрасной пустоте
Сегодняшним быстротекущим днем.

Паренья мыслей безмятежен вид,
Игра тонка, чиста и высока.
Но в глубине души у нас тоска
По крови, ночи, дикости горит.

Игра нам в радость. Нас не гонит плеть.
В пустыне духа не бывает гроз.
Но втайне мы мечтаем жить всерьез,
Зачать, родить, страдать и умереть.

(Перевод С. Апта)

Hermann Hesse. Entgegenkommen  

(Герман Гессе. Уступка)

ENTGEGENKOMMEN

Die ewig Unentwegten und Naiven
Ertragen freilich unsre Zweifel nicht.
Flach sei die Welt, erklaren sie uns schlicht,
Und Faselei die Sage von den Tiefen.

Denn sollt es wirklich andre Dimensionen
Als die zwei guten, altvertrauten geben,
Wie konnte da ein Mensch noch sicher wohnen,
Wie konnte da ein Mensch noch sorglos leben?

Um also einen Frieden zu erreichen,
So la?t uns eine Dimension denn streichen!

Denn sind die Unentwegten wirklich ehrlich,
Und ist das Tiefensehen so gefahrlich,
Dann ist die dritte Dimension entbehrlich.

ПРЕДУПРЕДИТЕЛЬНОСТЬ

Для простецов со взором голубиным
Вопросы наши ереси сродни,
Мир плоский, как и мы, зудят они,
И вздор пустой сказанья про глубины.

Когда бы мера быть должна другая,
Хотя достаточно известной пары,
То кто бы жил, угрозы избегая,
И кто бы жил без ожиданья кары.

А потому для достиженья мира
Не сотворим себе из бездн кумира.

Ведь если ясно каждому пророку,
Что в корень зреть — потворствовать пороку,
То в измеренье третьем много ль проку?

(Перевод Виктор Алёкина)

УСТУПКА

Для тех, которым все от века ясно,
Недоуменья наши -- праздный бред.
Двухмерен мир, -- твердят они в ответ,
А думать иначе небезопасно.

Ведь если мы допустим на минуту,
Что за поверхностью зияют бездны,
Возможно ль будет доверять уюту,
И будут ли укрытья нам полезны?

А потому для пресеченья трений
Откажемся от лишних измерений!

Коль скоро менторы судили честно,
И все, что ждет нас, наперед известно,
То третье измеренье неуместно.

(Перевод С. Аверинцева)

УСТУПКА

Для них, наивных, непоколебимых,
Сомненья наши - просто вздор и бред.
Мир - плоскость, нам твердят они, и нет
Ни грана правды в сказках о глубинах.
 
Будь кроме двух, знакомых всем извечно,
Какие-то другие измеренья,
Никто, твердят, не смог бы жить беспечно,
Никто б не смог дышать без спасенья.
 
Не лучше ль нам согласия добиться
И третьим измереньем поступиться?
 
Ведь в самом деле, если верить свято,
Что вглубь глядеть опасностью чревато,
Трех измерений будет многовато.

(Перевод С. Апта)

Hermann Hesse. Klage

(Герман Гессе. Жалоба)

KLAGE

Uns ist kein Sein vergonnt. Wir sind nur Strom,
Wir flie?en willig allen Formen ein:
Dem Tag, der Nacht, der Hohle und dem Dom,
Wir gehn hindurch, uns treibt der Durst nach Sein.

So fullen Form um Form wir ohne Rast,
Und keine wird zur Heimat uns, zum Gluck, zur Not,
Stets sind wir unterwegs, stets sind wir Gast,
Uns ruft nicht Feld noch Pflug, uns wachst kein Brot.

Wir wissen nicht, wie Gott es mit uns meint,
Er spielt mit uns, dem Ton in seiner Hand,
Der stumm und bildsam ist, nicht lacht noch weint,
Der wohl geknetet wird, doch nie gebrannt.

Einmal zu Stein erstarren! Einmal dauern!
Danach ist unsre Sehnsucht ewig rege,
Und bleibt doch ewig nur ein banges Schauern,
Und wird doch nie zur Rast auf unsrem Wege.

СЕТОВАНИЕ

Нет бытия, есть быт. А мы без скреп,
Все образцы и формы не в чести,
И день, и ночь, то в монастырь, то в склеп
Бредём и жаждем образ обрести.

Без отдыха, за шагом снова шаг,
И дым отечества забыт давно,
Всегда в дороге мы, наш дом — большак,
Не манят нас ни плуг и ни зерно.

Неведомы нам Господа пути,
Всего лишь глина в длани у Творца,
Немы, мягки, мы созданы почти -
Плоть вылепив, Он не обжёг сырца.

Хоть раз бы твёрдым стать! Застыть однажды!
Стремленье наше — позабыть о вещном,
Но душам робким не ослабить жажды,
И потому они в блужданье вечном.

(Перевод Виктора Алёкина)

Варианты третьей строфы:

Не ведаем во что Бог воплотит,
Мы только глина в длани у Творца,
Немы, мягки, бездушны во плоти,
Нас Он слепил, но не обжёг сырца.

Не знаем, что создаст Его рука,
Мы только глина для игры Творца,
Податливая плоть нема, мягка.
Нас Он слепил, но не обжёг сырца.

ЖАЛОБА

Нам в бытии отказано. Всегда
И всюду путники, в любом краю,
Все формы наполняя, как вода,
Мы путь нащупываем к бытию.

Так совершаем мы за кругом круг,
Бредем сквозь свет и мрак, всему чужды,
Руке нетвердой не осилить плуг,
Осуществленья не сулят труды.

Нам не постигнуть, что творит господь;
Все сызнова Горшечник лепит нас,
Покорную переминает плоть,
Но для обжига не приходит час.

Осуществить себя! Суметь продлиться!
Вот цель, что в путь нас гонит неотступно, --
Не оглянуться, не остановиться,
А бытие все так же недоступно.

(Перевод С. Аверинцева)

ЖАЛОБА

Не быть, а течь в удел досталось нам,
И, как в сосуд, вливаясь по пути
То в день, то в ночь, то в логово, то в храм,
Мы вечно жаждем прочность обрести.

Но нам остановиться не дано,
Найти на счастье, на беду ли дом,
Везде в гостях мы, все для нас одно,
Нигде не сеем и нигде не жнем.

Мы просто глина под рукой творца.
Не знаем мы, чего от нас он ждет.
Он глину мнет, играя, без конца,
Но никогда ее не обожжет.

Застыть хоть раз бы камнем, задержаться,
Передохнуть и в путь пуститься снова!
Но нет, лишь трепетать и содрогаться
Нам суждено, - и ничего другого.

(Перевод С. Апта)

КОНЕЦ ДНЯ

Под вечер вновь лихие пляски...
Забыв про разум и резон,
Пустая жизнь срывает маски.
Но вот, скрывая горизонт,

Вуалью ночь укроет город,
Вмиг спутав кОзлищ и овец,
Всё укрощая, даже голод.
Поэт промолвит: «Наконец!

Надежды вытянули жилы,
Покоя жаждет дух больной,
Приятна тишина могилы;

Я к миру повернусь спиной,
Укроюсь мрака пеленой,
Пусть мертвый сон вернет мне силы».

(Перевод Виктора Алёкина, 24.12.2007)

Читать далее...

ЗАГРОБНЫЙ СТЫД

Когда, прекрасная, заснёшь в тени церковной,
И чёрным мрамором украсят твой приют,
Когда угрюмый ров и склепа неуют
Заменят милый дом и тет-а-тет альковный,

Когда на грудь твою положат камень ровный
И сладостную плоть покровами скуют,
Которые сердцам метаться не дают
И прерывают бег по колее греховной,

Могила – конфидент несбывшейся мечты
(Поймёт она одна уставшего поэта),
В безмолвии пустом полночной маеты

Шепнёт: «Не знала ты, богиня полусвета,
Что мёртвым о былом приходится рыдать,
Когда загробный стыд начнёт, как червь, глодать».

(Перевод Виктора Алёкина, 22.12.2007)

Читать далее...

НЕПОПРАВИМОЕ

I
Реально заглушить в душе терзаний зуд,
    Былого груз невыносимый?
Как черви мертвецов, они сердца грызут,
    Как короеды древесину.
Реально заглушить терзаний жгучих зуд?

Каким вином залить вину, каким напитком?
    Не угасает боль моя,
Возобновляется со сладострастьем пытка,
    С тупым упорством муравья.
Каким вином залить её, каким напитком?

Скажи, волшебница, помочь ты можешь мне,
    Изнывшему в тоске чудиле?
Кто под копытами давно, не на коне,
    И кто живым зарыт в могиле.
Скажи, волшебница, помочь ты можешь мне?

Лежу в агонии, а слабых чуют волки,
    И вороны уже кружат...
Дрожу от страха, что закинут на задворки,
    Где неизвестные лежат.
Тех кто в агонии, в момент учуют волки.

Как сумрак озарить, нависший надо мной,
    В котором просветленья нету?
Накрыло темнотой, тягучей, смоляной,
    Без проблеска и без рассвета.
Как сумрак озарить, нависший надо мной?

Надежда брезжила вдали свечой в окошке,
    Но кто-то лучик погасил.
Как отыскать без звёзд и без луны дорожку
    К приюту страннику без сил?
Наверно, Сатана задул свечу в окошке!

Колдунья, слышала ты хор жестоких фраз
    Над гибнущими без возврата?
И в сердце маета бывала ли хоть раз,
    Как запоздавшая расплата?
Колдунья, слышала ты хор жестоких фраз?

Непоправимое мне муки предвещает,
    Мой дух израненный язвит,
Так  стройный монумент упрямо превращает
    В труху прожорливый термит.
Непоправимое мне муки предвещает.

II
Бывало так со мной в театрике дрянном:
    Взметнётся музыка как птица,
И фея нежная на мраке ледяном
    Зажгёт волшебные зарницы.
Бывало так со мной в театрике дрянном:

Кудесница влетит, вся в блёстках и восторгах,
    Повергнет мигом Сатану.
Моя душа не цирк, экстаза не исторгнуть,
    Я в равнодушии тону
И жду Кудесницу, всю в блёстках и восторгах.

(Перевод Виктора Алёкина, 17.12.2007)

Читать далее...

ПРИЗРАК

I
Тьма

Замуровала в склеп судьба тупая
Давно с гнетущею тоской вдвоём.
Не розовеет неба окоём,
Навечно воцарилась Ночь слепая.

Язвит творец насмешки остриём,
Велит писать, холст чернотой марая,
Как кулинар могильный, пожирая
На завтрак сердце мрачное живьём.

Внезапно просветлеет на востоке,
Движеньем грациозным и простым
Видение прольёт лучей потоки,

И явится сияньем золотым.
Узнаю я её молниеносно:
Она темна и всё же светоносна.

II
Аромат

Бывало так хоть раз, читающий собрат,
Чтоб дух упавший твой внезапно воскресила
Во храме ладана пленительная сила?
Иль мускуса в саше пьянящий аромат?

Знакомые духи, пройдя через горнило
Экстазов сладостных, былое возвратят,
Воспоминания рассудок помутят,
Когда коснёшься той, что навсегда пленила.

Густых волос её тяжёлая копна –
Оживший фимиам, кадило из алькова –
Томящим запахом лесным одарит снова;

Наряд из кисеи и бархата волна
Невинной юности наполнены дыханьем,
Изысканных мехов плывёт благоуханье.

III
Рама

Как рамы придают законченность твореньям
Известных мастеров, обособив холсты
Границей тайною от жизни полноты,
Добавив полотну иное измеренье,

Так позолоты блеск, металл, камней горенье
Не заслонят её прекрасные черты,
А служат только лишь оправой красоты,
Волшебной прелести изящным обрамленьем.

Ей кажется, что всё пропитано слегка
Любовью сладостной. И ткань исподтишка
Целует ласково её нагую кожу.

Укутав плоть свою замёрзшую в шелка,
Мягка в движениях, иль несколько резка,
Игривой грацией чуть с обезьянкой схожа.

IV
Портрет

Безжалостно Болезнь и Смерть испепелили
Дотла любви огонь, так долго гревший кровь;
От глаз сверкающих, что нежностью целили,
От губ, которые лобзал я вновь и вновь,

От восхищения, что так и не избыли,
От ласки, что дарил друг другу наш дуэт, –
Осталось что?! Одна душа и горстка пыли,
Да в три карандаша нечёткий силуэт,

Который старикан несправедливый, Время,
Жестокосердно трёт крылом, как и меня,
Уставшего тащить сиротских будней бремя!

Но ту, что в памяти живёт, навек пленя,
Мечты и Бытия палач убить не может –
Ведь каждый миг восторг и гордость сердце множит.

(Перевод Виктора Алёкина, 8.12.2007)

Читать далее...

НЕУДАЧА

Упорному Сизифу быть сродни
Должны мы, чтобы спорилась работа!
И чтобы в радость был нам труд до пота –
Искусство вечно, быстролётны дни.

К кладбИщам брошенным и нелюдимым,
Подальше от повапленных гробниц,
Под похоронный марш и стон цевниц
Душа бредёт путём неотвратимым.

– Там, под пластами давящей земли,
От бура и от заступа вдали,
Сокрыты клады в подземельях мрачных;

Как жаль, что ароматные цветы,
Что сладость тайн даруют и мечты,
Растут в местах пустынных и невзрачных.

(Перевод Виктора Алёкина, 3.12.2007)

Читать далее...

DE PROFUNDIS CLAMAVI

Единственный, прошу, возьми в свои объятья
Из сумрачных глубин, ведь гибну от тоски.
Свинцовый небосвод сжимает, как тиски,
Со всех сторон вокруг – кошмары и проклятья.

Тут темнота царит шесть месяцев в году,
В оставшиеся шесть – светила отблеск стылый,
Ни тварей, ни лесов, ни рек в краю постылом,
Здесь голо и мертво, как в ледяном аду.

Нет ужаса сильней, чем солнца свет холодный,
Не греющий людей, безжизненный, бесплодный,
Ночь схожа с Хаосом туманами и тьмой.

Завидую зверям, которые зимой
В берлоге могут спать, забыв про жизни скверну,
Покуда Время нить судьбы мотает мерно.

(Перевод Виктора Алёкина, 30.11.2007)

Читать далее...

ПРОДАЖНАЯ МУЗА

О, Муза горняя! Хоть влюблена в чертоги,
В промозглом Январе, когда Борей метёт,
И за окном темно, печаль тебя гнетёт:
Где взять немного дров, дабы не зябли ноги?

Ведь свет луны, попав в оконный переплёт,
Не отогреет плеч в промёрзнувшей берлоге,
А в кошелёк, мечту осуществив о гроге,
Навряд ли кто с небес в дар золотой пришлёт.

Чтоб хлеб себе найти насущный, ты должна,
Как певчий с клироса, и вера не важна,
Давида петь псалмы, служить, раздув кадило;

Иль как буффон без средств, выказывая прыть,
Палатку шапито для простаков открыть,
И омывать свой смех слезами крокодила.

(Перевод Виктора Алёкина, 24.11.2007)

Читать далее...

ВЕСЁЛЫЙ МЕРТВЕЦ

Хочу я выкопать себе от жизни схрон,
Где тучный чернозём, с улитками в провале.
Уснул бы в глубине, укрыт со всех сторон,
И отдых дал костям, что долго изнывали.

Отверг духовную, обрядность похорон
И хныканье людей на скорбном ритуале;
Я лучше приглашу на поминки ворон,
Чтоб дочиста скелет зловонный обклевали.

Червей глухих, слепых, друзей могильных рой
Мертвец весёлый ждёт на пир в земле сырой.
Вы, дети тления, философы распада!

Скажите, прогрызя насквозь гниющий труп:
Что нового в огне и жгучих муках ада
Для тех, кто мёртв давно, а вместо сердца струп?

(Перевод Виктора Алёкина, 19.11.2007)

Читать далее...