– О Боже, опять!

Нашли мать Терезу!

   Она не спеша открыла дверь в подъезд. На полу стояла обувная коробка набитая скомканными бумажными салфетками.

В ней что-то шевелилось и пищало так жалобно и тоскливо, что это мог быть как человеческий детёныш, так и суслик. Тембр этих звуков роднит всех млекопитающих оставшихся без матери и чувствующих приближающийся конец.

Уже не первый раз Она спасала эту никчёмную жизнь, не нужную никому, даже её обладателю. Для чего?

   Она не раз задавала себе этот вопрос, и каждый раз не найдя ответ, подбирала эту божью тварь,  выхаживала, откармливала и передавала в чьи-то руки, страждущие от умиления и причастности к благодетели.

Она это делала, как санитарка, которая на поле боя, нашла,

перевязала, вынесла на себе, и сдала в медсанбат, раненного бойца.



Это был обычный, рыжий котёнок трёх недель от роду, но крепкий и зрячий.

– Ладно, заходи, гостем будешь, – Она двумя пальцами достала его из вороха бумаги и брезгливо отпихнула коробку ногой.

– О, да у тебя были не бедные хозяева, – заметив бренд Ermenegildo Zegna, хмыкнула Она, – запомни рыжий, лакшери класс тебе не обещаю.

Оказавшись в её руке, котёнок сразу перестал пищать и уставился ей прямо в глаза своими рыжими бусинками. Да, его глазёнки уже не были мутно-синими, как обычно бывает у котят, они были совершенно в масть его

рыжей шёрстке.

– Да ты с характером?

Ладно, посмотрим! – и Она стала надевать плащ, вспомнив, что в доме нет ни капли молока.

Она не отличалась особой любовью к кошкам, даже скорее, была к ним равнодушна. Ей как матери, было их просто жалко, и Она не могла спокойно реагировать на детское горе одиночества и тоски. В очередной раз сказав себе, что это последний, выругав за мягкотелость, и попытавшись убедить, что всех не спасти, что..., и положив котенка в карман, вышла из дома.

– Надо же, я бы ещё дня два не пошла за молоком, – подумала Она, ощущая кончиками пальцев мягкий, тёплый комок чужой жизни.

Вернувшись, она встретила на пороге дочь и мать: – Ты за молоком ходила? В голос выпалили они, – уставившись на её пакет.

– Да, вот для этого, – и она оттопырила карман, показывая спящего, рыжего котёнка.

– Опять двадцать пять! Откуда на этот раз? – вздохнули они.

– От верблюда, – огрызнулась, было, она и с лёгким раздражением добавила, – Видимо, молва пошла на районе, - мол тут принимают ненужных котят.

Котёнок проснулся от их голосов, и внимательно смотрел на неё из оттопыренного кармана.

Я — кошка. Я с глазами цвета меда.

Я двигаюсь неслышно, невесомо…

И на твоих коленях в непогоду

Свернусь клубком. Уткнусь в плечо знакомо.

Я — кошка. Иногда я позволяю

Себя ласкать чужим рукам и чувствам.

Из-под ресниц с усмешкой наблюдая,

Когда ко мне чужие губы рвутся.

Я — кошка. Я заласкана, любима.

Погладь по шёрстке — потянусь всем телом.

Но только я — неуловимей дыма,

Меня не приручить рукам несмелым.

Я — кошка! Значит когти выпускаю

Быстрей, чем ты отпрянешь! Я шальная!

И знай, что ты сегодня мой хозяин,

Лишь потому, что я того желаю…

Таша Калита

Отчего так предан Пёс,

И в любви своей бескраен?

Но в глазах — всегда вопрос,

Любит ли его хозяин.

Оттого, что кто-то — сек,

Оттого, что в прошлом — клетка!

Оттого, что человек

Предавал его нередко.

Я по улицам брожу,

Людям вглядываюсь в лица,

Я теперь за всем слежу,

Чтоб, как Пёс, не ошибиться.

Валентин Гафт

Чтобы близких не огорчать

И цепочку не рвать на звенья,

Слышишь, кот, научи мурчать

На любые прикосновенья.

Чтобы цельность свою храня,

Не задерживать всех, кто мимо.

Слышишь, кот, научи меня

Быть такой же невозмутимой.

Чтобы близко, но далеко.

В зоне лишь своего комфорта.

Научи засыпать легко,

Отпуская все мысли к чёрту.

Кот уснул, не дослушав речь.

Ты давай, говори, мол, ладно.

Но, как надо себя беречь,

Он сейчас показал наглядно.

Златенция Золотова