В каком-то смысле, при взгляде на себя со стороны, точнее, на своё профильтрованное изображение, бесстыдник узнаёт в нем близнеца-кривляку, который, как пела монструозная Анна Герман, ему "нравится, нравится, нравится".

С одной, немаловажной, разницей - зеркализм был удобен тем, что не оставлял улик в виде застывших картинок, позволяя исполнителю подчищать и редактировать свой архив. Зато сегодня они балдеют от себя таких, какие есть.

Безобразный ноготь перевоспитал Митю Карамазова.

И не удивительно, что в этом ревю лидируют такие секс-бомбы, как Бабушка или Проханов. Даже фигуристый Василий Семенович Лановой чересчур нормален для лидерства в конкурсах такого рода.

Но это не главное, а главное то, что где-то впереди, с огромным отрывом лидирует настоящий фаворит - нечто полка еще неописуемое и невообразимое.

Такое всегда вне конкуренции.

предки брели огородами
внуки бродили парижами
лазарь треща электродами
диафрагмальною грыжею

будто ладонями шлепает
что-то сказать порывается
бабка не дремлет и штопает
клочья отцовских ливайзов

штопает внуку воскресшему
другом семьи воскрешенному
чтоб по обычаю здешнему
мог танцевать по-ученому

мышцу тянуть разогретую
девок смущая шпагатами
мама дымит сигаретою
ищет невесту богатую

чтоб через отчима в органах
выведав всю подноготную
потчевать черной икоркою
лазаря друга господнего.

*

как роль мишеля пиколи
где в шляпе с ванною
мне не дает покоя
мой рамоли
своей нирваною
полгода максимИльян Шелл
иАфет котто
потом - как будто что-то съел
плохое что-то

ваенгой пробовали гнать
и пелагеей
какой-то суржиков игнат
марвина гея
поёт неплохо говорят
совсем не плохо
словно в сенях отец и мать
танцуют пого
порою чудится сквозь сон
слепые детки
зубрят гензбуристый шансон
французов редкий
таких так просто не найти
лишь по заказу
асафетидою несёт от сассафраса
всё что рубала до пяти
наружу льется
словно безумец взаперти
наружу рвется

стояла церковь на юру
шалвы и прокла
блаженный молвил на ветру
вас кто-то проклял
не напрямик - через сестру
путем обмена
и стал похожим кенгуру
на викермэна

косплеить вам не по годам
цыганку азу
вы повторяете мадам
дурную фразу
мне не дает
смой идиот
есенин дети
жужжит собака-самолет
над серенгети

так аналитик рассуждал
вращая кресло
взор испытуемой блуждал
как сид энд нэнси.

дельфин сейриг и бюль ожье
и криста паффген
галдели будто в голове
в трамвайной давке

свой репетировали текст
без перевода
как-будто кто-то что-то ест
плохое что-то.

*

не малюй христовыми невестами
витязей мордастых агитпроп
грешен однополыми инцестами
генерал писатель певчий поп

не добрыней бредя нибелунгами
сопляки наведывались в клуб
ведал недоразвитыми юнгами
дюжинный писака-душегуб

получив задание заманивать
наживался гад на простаках
есть что запивать и что замаливать
овцам содомита-пастуха.

*

напевая гену крокодила
три рубля разглаживал водила
всё что на стриту происходило
сепаратно от домашних сцен
занавес видавших виды стен
разницею качества и цен
прятал как усопшего могила
высыхали слюни и чернила
словеса ложились очень мило
трифонов дописывал обмен

дорогие модные сапожки
словно мельхиоровые ложки
бесконечной змейкою застёжки
возбуждали модницу сквозь сон
и звонил по телефону ножкин
беспокоил дамочку немножко
майкл кейн советский миша ножкин
вечером в одиннадцать часов
чтоб игрушкою на курьих ножках
щегольнула дамочка немножко
кружевами импортных трусов.

*

соря червонцами и трешками
по потолку и по стене
бродя квадратными матрешками
казались хаты эти мне

и отражаемый сервизами
сынок богатого мента
проглоченный сиамской кисою
мог выскочить из-под хвоста

в хоромах по другому адресу
где вдвое больше хрусталя
и дятел с головою аиста
выстукивает ноту ля.

как дефицитными протезами
набив штанины рукава
манила злачными подъездами
приезжих хитрая москва.

Абрам сел. Тяжелая борьба отражалась на его выразительном, нервном лице, изборожденном страстями.
Янкель, у которого в руке был кусочек мела, начал писать им на маленькой черной дощечке.
— Восемь тысяч ведер, — сказал он, — по четыре рубля ведро — тридцать две тысячи рублей. Разделить на троих тридцать две тысячи… получится десять тысяч шестьсот шестьдесят шесть рублей шестьдесят шесть с третью копеек… По шестисот рублей от каждого возьмут себе Иохель и Шмуль; ну, для нас останется по десять тысяч шестьдесят шесть рублей и шестьдесят шесть и одна треть копеек.
Абрам снова встал, но не сказал ничего. Он смотрел в землю и обеими руками мял платок. Через минуту, не поднимая глаз, спросил:
— А когда это будет?
— Очень скоро! — ответил Янкель.
Абрам, ничего уже больше не говоря и не прощаясь с товарищами, быстрым шагом вышел из комнаты.

Теперь Саул всматривался уже в лицо внука с любопытством и недовольством.
— Ну, — сказал он, — гораздо лучше живется тем людям, которые ни в какие страшные тайны не проникают и никогда не открывают ради них рта. Но я боюсь, что если ты не откроешь своего сердца передо мной, то ты откроешь его перед другими людьми, и из этого опять выйдут какие-нибудь неприятности… Говори, что это за страшная тайна?
Меир ответил:
— Вот эта тайна: Янкель Камионкер держит в аренде у помещика Камионского его большой винокуренный завод. Он выгнал на этом винокуренном заводе шесть тысяч ведер водки, но все лето не продавал ее. Он не продавал ее потому, что цена была низка. Теперь цена поднялась, и он хочет водку продать, но заплатить акциз, который берет за нее казна, не хочет.
— Говори тише! — вдруг прервал его Саул, на лице которого отразилась все усиливающаяся тревога.
Меир понизил голос почти до шопота:
— Чтобы не заплатить акциз, Камионкер выкрал эту водку из подвала и прошлой ночью перевез ее под Караимский холм, где ее раскупали шинкари из разных мест. Но он подумал: а что будет, если чиновник приедет ревизовать подвал и не найдет водки? Придется отвечать перед судом… Подумав так, нанял двух людей… 3ейде! Он соблазнил деньгами двух бедняков…
— Ша! — вдруг воскликнул пониженным голосом Саул. — Молчи, и пусть ни одно слово больше не выйдет из твоих уст! Я уже обо всем догадался.
Руки старика дрожали, седые брови его сдвинулись и взъерошились.
Меир умолк и полными тревожного ожидания глазами смотрел на деда.

— Эдомит! — как эхо, повторил Меир.
Затем, как бы в раздумьи, он посмотрел вверх, пожал плечами, словно удивляясь чему-то в душе, и, наконец, остановил свой взгляд на лице Бера.
— Бер, — сказал он, — ты ненавидишь эдомитов?
Бер отрицательно покачал головой.
— Ненависть противна моему сердцу, — ответил он. — Когда-то… когда я был молод… я даже хотел пойти к ним и воскликнуть: "Спасите!" Теперь я доволен, что не сделал этого и остался со своими, но ненависти к ним у меня в сердце нет.
— И у меня нет! — живо ответил Меир. — А как ты думаешь, — спросил он, — Камионкер их ненавидит?
— Нет! — ответил Бер. — Он только доит их, как коров, и чувствует к ним презрение за то, что они небрежно относятся к своим делам и позволяют ему обманывать себя.

ЭЛИЗА ОЖЕШКО. "МЕИР ЭЗОФОВИЧ". 1878.

*