Она бы предпочла увидеть себя в "Касабланке", но увы, здешние мужчины не знают, что такое длинные плащи и шляпы.

Что верно, то верно, вместо шляп "борсалино" здесь бело-красные арабские куфии, длинные рубахи до лодыжек, обутых в резиновые шлепанцы. Но то для мужчин. Женщины безглазые тени, закутанные с головы до ног в черные бурки. Времена Страбона и старшего Плиния. когда землю нынешнего Йемена называли Arabia Felix (Счастливая Аравия) - давно позади. Который год в стране гражданская война, нищета и голод. А ей предначертано замужество с кем-то по выбору старейшин, и участь домашней рабыни. Кто осудит Бенфику за желание бежать отсюда, тот не я. Но по порядку.

Необычное имя в честь португальского спортивного клуба - дань увлечению ее отца футболом. Он был смелым и сильным человеком, он воспитал ее настоящим бойцом - это не фигура речи, Бенфика дослужилась до капитана Национальной безопасности. И еще, работала на телевидении - неудивительно, с ее-то внешностью, с этим точеным профилем и зелеными глазищами.

Но все это было до войны, до того, как Йемен стал ортодоксально исламским государством, во времена, когда отец был лидером племени. Теперь он мертв, его место занял дядя Шейх, а отцовскую коллекцию кинжалов с рукоятками из рога черного носорога - священных в арабском мире артефактов, объявили достоянием племени и собираются продать, чтобы купить больше оружия. Оценщики называют сумму в три миллиона американских долларов. И кто осудит Бенфику за то, что в побег она прихватила отцовское наследство, тот не я.

Для Вадима Фефилова, журналиста-международника, известного репортажами из горячих точек, который начинал с войны в Абхазии в 1992, прошел обе чеченских, Косово, Югославию, снимал в Нигерии, Афганистане, Сомали, Ливане, Сирии, Йемене, и специализируется на документалистике - эта книга первая художественная. Хотя назвать ее вымыслом было бы неверно, у большинства персонажей есть прототипы в реальности, Бенфика не исключение. Автор знаком с арабской девушкой, сокрушившей представление о женщине Востока, Встреченная им во время работы в Йемене, она служила в контрразведке и владела боевыми искусствами.

"Клинки капитана Бенфики" не только яркий дебют, но рождение нового сквозного персонажа, продолжения приключений которого (которой) всякий, кому повезет прочесть книгу, будет с нетерпением ждать. Ну, потому что это интересно, экзотично и колоритно. Потому что острота журналистской прозы сочетается с неспешной обстоятельностью и вниманием к деталям.

Потому что героиня, чья мама, к тому же, из туарегов, прекрасна и вызывает живое сочувствие, а далекий Йемен, который бьется в тисках гражданской войны и переживает одну за другой экологические катастрофы, перестает быть для русского читателя точкой на карте, обретает весомую грубую зримость.

Потому что такого еще не было. История, в которую влюбляешься.

Русские писатели-гуманисты второй половины XIX века несут на душе великий грех человеческой крови, пролитой под их знаменем в XX веке.
Варлам Шаламов.

Что ж, такой взгляд на русскую литературу тоже имеет право на жизнь. Тем более, что великий страдалец и человеконенавистник Шаламов заплатил дорогой ценой за все хорошее. что случалось в его жизни, встреча с русскими писателями-гуманистами не исключение. И однако же, как большинство особенно значимых для нас вещей (семья, любовь, научный прогресс) - Золотой век русской литературы предполагает множество возможных трактовок, в большинстве положительных.

Литературовед и критик Игорь Сухих иначе подходит к оценке отечественной словесности, которая, может быть, и посеяла семена зла в чьих-то неокрепших в умах, но разумного, доброго, вечного привела в мир куда больше. А произведения, их герои и авторы по праву в золотом фонде мировой культуры всех времен.

"Русская литература для всех. От Гоголя до Чехова" - вторая часть проекта "Классное чтение", выступающего здесь в двух значениях: 1. высококлассного, и 2. - того, что буквально изучают по школьной программе, читают в классе. Произведений, которым, в отличие от рекомендованного. но необязательного внеклассного чтения, программность придает статус священной коровы.

Перечислю писателей и поэтов, рассказы о которых вошли в книгу. Гоголь, "Невский проспект" и "Мертвые души" подробно, "Вечера на хуторе близ Диканьки" и "Ревизор" - общее представление. Тютчев и Фет - избранные стихотворения. Гончаров "Обломов", Островский "Гроза", Тургенев "Отцы и дети", Достоевский "Преступление и наказание", Толстой "Война и мир", Некрасов "Кому на Руси жить хорошо", Чехов "Вишневый сад"

Каждая часть строится по единому стандарту, что еще больше роднит "Классное чтение" с учебником: подробная биографическая статья, этапы творчества, разбор конкретного произведения - однако если и учебник, то для учителей, потенциальных стобалльников ЕГЭ и людей, неровно дышащих к литературе не по обязанности, но в силу природной склонности.

Написано очень хорошо: живо, ярко, подробно. Увлекательно, но деликатно, без малейшего намека на скандальность, которую при некоторой сноровке можно отыскать во всякой биографии. Автор, честь ему и хвала, исповедует в отношении людей, о которых рассказывает, принцип спокойного пиетета, и это очень обаятельная черта книги.

Умное, интересное, познавательное и по-настоящему увлекательное путешествие в Золотой век русской литературы с лучшим из возможных проводников.

В преданьях северных племен, живущих в сумерках берложных,
Где на поселок пять имён, и то всё больше односложных,
Где не снимают лыж и шуб, гордятся запахом тяжелым,
Поют, не разжимая губ, и жиром мажутся моржовым,
Где краток день, как "Отче наш",
где хрусток наст и воздух жёсток...

В мир пришло Стекло. От обычного, каким стеклят окна и делают граненные стаканы, оно отличается как платонова (или аристотелева?) идея вещи от вещи. Прозрачная субстанция, соприкоснувшись с которой, органика стекленеет. Примерно как при взгляде на Горгону Медузу или василиска живое обращалось в камень Никто не знает, откуда, никто не скажет, зачем. "За что" много найдется желающих объяснить: за грехи наши, за варварское обращение с природой, за все хорошее - только толку от тех объяснений, сами понимаете.

А люди что же? Да что и всегда. Те, кто в эпицентре, на дальнем Севере, приспосабливаются, пережидают зиму в коллективных подземных схронах. По зиме оно расползается, весной съеживается, но с каждым годом отвоевывает все больше территории. С началом весны из схрона выходит разведчик, узнать, можно ли уже людям к солнцу, к свежему воздуху, охоте и рыбалке.

Для тех, что южнее, кого пока не затронуло, Стекло объект жгучего интереса с оттенком инфернальной жути. Обрастает слухами, баснословных денег стоят вещи из него, которые контрабандой удается привозить в благополучный пока мир. И все, кто есть кто-то стремятся иметь у себя какую-нибудь стеклянную фигурку. То есть? Его же нельзя касаться? Только живой плотью, через защитную перчатку можно. То-то раздолье мошенникам, потенциальный покупатель скорее позволит себя оскопить, чем лично проверит вещицу на соответствие.

Тыкулча разведчик. Когда-то. еще до Стекла, была у него другая жизнь и другое имя, но теперь он его и сам не помнит. Оставил вырезанным на коре большого дерева в ту весну, когда родился его сын. Теперь этот дуб стеклянный, и ни жены, ни сына у Тыкулчи нет. Не для кого жить, не страшно и умирать, когда придет черед отдаться Стеклу. Только вот, этой ранней весной что-то не так, как обычно. Кто эти люди с юга в хорошей дорогой экипировке? Зачем пришли сюда? Что ищут?

Ну, мы-то, конечно, узнаем, зачем и откуда пришла чертова дюжина странников во главе с Проводником, кто таков каждый из них (хотя о большинстве предпочли бы остаться в неведении), кто Проводник, почему он так много всего знает. И с женщиной по имени Алярин познакомимся. Узнаем, в чем ее сила, в чем слабость. И с универсальным солдатом Даяном. И с Хозяином Сендухи.

Тим Скоренко как-то естественно сплетает мифы народов Севера с античными и евангельскими, спокойно интегрирует в их средоточие супергероя прямиком из комиксов, и ни один персонаж не кажется чужеродным, ни одна линия неестественной или нарочитой. Все такое, каким должно быть в этой истории, каждый элемент на своем месте.

Не назову "Стекло" легким или приятным чтением, при избытке ментальной составляющей в романе ощутимый недостаток эмоциональной. Нормально, при таком-то названии - стеклу положено быть невидимой, но непроходимой преградой. Умная сильная книга. И финал отличный.

И жизнь разменивается, заканчиваясь, и зарева встают,
И люди севера, раскачиваясь, поют, поют, поют.

"Девушка, верзила и горилла стартуют сегодня!"

Если вы фанат фильма с Томом Хэнксом и собрались познакомиться с литературным источником, чтобы заново пережить волнующие моменты, то книга вас, скорее всего - нет, не разочарует - озадачит. Если вы, как это было со мной, лет десять назад, узнали, что "Форрест Гамп" существует в формате романа но читать его нипочем не стоит, потому что редкая гадость по сравнении с фильмом.

И все эти годы вы держались в стороне, а потом махнули уже рукой: а, черт возьми - почитаю, пусть хуже, но это же все равно про парня, которому мама говорила: "Жизнь как коробка конфет, Форрест, никогда не угадаешь. с какой начинкой попадется следующая". А Дженни кричала: "Беги, Форрест, беги!" Или еще вот это гениальное, помните: "Дерьмо случается"? Так вот, это совсем не про того парня.

От книги в фильме только идея, что значение ума сильно преувеличено, а уровень IQ не определяет, по большому счету, ни человеческих качеств, ни судьбы, ни уровня благосостояния, ни успешности. В остальном совершенно разные произведения и то, что написал Уинстон Грум не лучше, не хуже того, что снял Роберт Земекис - просто совсем о другом.

Фильм гениальная социальная сатира, человеческая драма, философская притча, а книга пикареска в сочетании с очень недурной комедией положений, это вещи из разных оценочных категорий, и сравнивать их бессмысленно. А удержаться от соблазна сравнить все равно невозможно. Итак.

1. О детстве Форреста в книге почти ничего не рассказывается, никакой истории с ногами и уж конечно, никакого Элвиса в жильцах у бедной вдовы, подсмотревшего от мальчишки пластику человека в ортопедических приспособлениях.

2. В книге матери Дженни и Форреста дружат и девушка, по просьбе мамы идет с ним в кино, где происходит неприятная сцена из-за неуклюжести Форреста в социальных взаимодействиях. Парень попадает в участок, а общение надолго прерывается.

3. Благодаря росту, силе и скорости Форрест, как и в фильме, попадает в университетскую команду по футболу, но, в отличие от фильма в критический момент игры их команда проигрывает, и в армию он отправляется, не окончив университета. И конечно, никакой встречи с президентом Кеннеди. Зато во время учебы, герой неожиданно демонстрирует способности к физике.

4. Война во Вьетнаме и подвиг Форреста, вынесшего с поля боя много раненных солдат, почти полностью совпадает с версией фильма, хотя с лейтенантом Дэном он знакомится в книге только в госпитале. Турнир по настольному теннису и поездка в Китай тоже были, но в книге герой спасает Мао Дзе Дуна, когда тот тонет, переплывая Ян-Цзы, и становится национальным героем Китая.

5. После демобилизации, снова встретив Дженни, которая поет в группе, Форрест присоединяется к ним, играя на губной гармошке, они гастролируют и записывают пару дисков, которые обретают умеренную популярность, а Дженни и Форрест становятся любовниками, но расстаются из-за того, что Форрест пристрастился к травке.

6. На антивоенном митинге, выбросив свою медаль и не рассчитав силы броска. Форрест травмирует правительственного чиновника, после чего отправляется на психиатрическое освидетельствование, по результатам которого оказывается включенным в... космическую программу НАСА: "Женщина, обезьяна и идиот в космосе". Разумеется, в фильме ничего подобного не было.

7. Годы, когда герой Тома Хэнкса бежит, книжный Форрест проводит на хлопковой плантации в плену у каннибалов Новой Гвинеи в обществе коллег по космическому путешествию, после неудачного приводнения.

8. Возвращение в цивилизацию и новая встреча с лейтенантом Дэном и Дженни знаменуют новый этап в карьере героя, он становится рестлером в боях без правил, выступая под ником "Дундук" (Дурачок, в другом варианте перевода).

9. После окончания карьеры рестлера и расставания с Дженни, успевает сняться в кино вроли Твари глубин, и принять участие в мировом турнире по шахматам. Всего этого в фильме, конечно, нет.

10. Креветочный бизнес делает героя богатым, но, отойдя от дел, Форрест становится уличным музыкантом и случайно встречает Дженни (живую и здоровую) с их сыном. Она замужем за хорошим человеком, который считает младшего Форреста своим ребенком, и герой понимает, что для мальчика это лучше, чем жить с идиотом-отцом.

Ну, я же сказала, что это совсем другое. Но книга славная, местами уморительно смешная, а перевод Елены Петровой (серия о Корморане Страйке) в монологическом стиле"Цветов для Элджернона" замечательно хорош.

Бог есть любовь.

В жизни Хоуп, вопреки ее имени, надежды все меньше, безнадежности все больше. Ей тридцать шесть, а ни образования, ни профессии. Недавно развелась с мужем, преуспевающим адвокатом, оставшись на бобах. Двенадцатилетняя дочь Анни винит ее в том, что не сумела сохранить семью. После недавней смерти матери, когда выяснилось, что долг по ипотеке не погашен, пришлось заложить семейную кондитерскую, чтобы не потерять дом. Теперь банк требует досрочного погашения ссуды и ей грозит уже потеря кондитерской.

Это не просто место работы и источник скромного дохода, но семейное предприятие, основанное шестьдесят лет назад бабушкой Розой, которая вырастила Хоуп, пока ее мать занималась устройством личной жизни. Девочкой, она звала Розу мамми, зовет так и теперь. И, в завершение мерзостей жизни, физически еще крепкая старушка больна прогрессирующей деменцией.

Теперь, если вы подумали, что это будет о том, как маленькая женщина бьется в тисках жестокого мира, то вы не ошиблись. Но если решите, что будет только об этом, вы окажетесь неправы. "Забвение пахнет корицей" о любви, неподвластной времени и расстояниям, победившей саму смерть. И, простите мой скепсис - о любви, в которую не верится. Ну, потому что, когда у шестнадцатилетних происходит вот это вот все: "Я буду любить тебя, пока звезды будут зажигаться на небе" - ты можешь быть абсолютно уверена, что в ближайшие пару месяцев это не прекратится. Не в ближайшие семьдесят лет, если вы понимаете. о чем я.

И еще о холокосте, который, как бы поделикатнее - может быть не стоит западной литературе так активно эксплуатировать, пристегивая в качестве патентованной слезогонки ко всякому сюжету? Очень уж страшная эта тема. Слишком серьезная, больная, ответственная, чтобы вот так запросто отправлять героиню в путешествие на машине времени.

Идея объединения порядочных людей, без различия нации и вероисповедания для спасения гонимых хороша, и выписано это в романе трогательно, но тому, кто знаком с историей холокоста, довольно задать вопрос: как мир допустил возможность этого. если все вокруг были такими добрыми и порядочными?

Все-таки, ограничься Кристин Хармель историей Хоуп, ее отношений с дочерью, матерью и бабушкой, ее материальными проблемами и тремя мужчинами в ее жизни. Влиянием эмоциональной скудости в семье на судьбы ее членов в дальнейшем. Отпечатком, который ужас и потери, пережитые в юности, накладывают на всю жизнь. Ограничься писательница этим, книга могла бы стать шедевром.

Помните сцену, когда теряющая память после короткого просветления бабушка, на вопрос Хоуп: "Мамми, ты иудейка?", - начинает бормотать: "Вам должно быть стыдно за такие подозрения. Если бы я была из них, я бы носила звезду, вы видите, звезды нет, так какая же я еврейка?"

Один этот эпизод стоит всей парижской поездки, всех удивительно бодрых для своих без малого ста лет старичков и всей шерлокианы с поиском Жакоба. Но решиться работать на малых энергиях трудно, а с привлечением тяжелой артиллерии книга получилась приятной, трогательной, в меру интересной. Что тоже очень неплохо.

Если быка трудом уморят —
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.

Маяковский был всегда: "Эта книжечка моя про моря и про маяк". "крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха", "эта дама - чужая мама, ничего не делая, сидит от пудры белая" - в детстве. "Да будь я и негром преклонных годов" - над доской в начальной школе. "Светить всегда, светить везде" - в средней. Всплеском влюбленность в старшей, как-то все и сразу, и все одинаково прекрасно, так бывает, когда влюбляешься: "грудью вперед бравой, флагами небо оклеивай", "что может хотеться этакой глыбе", "вы себе представляете парижских женщин", "врывается к богу, боится, что опоздал, плачет, целует ему жилистую руку, просит - чтоб обязательно была звезда". А в институт помогло поступить "Товарищу Нетте" в билете: "за окном лунища, ну и здорово, залегла, просторы надвое порвав".

Дмитрия Быкова-поэта узнала в девяносто седьмом, со "Стихами из черной тетради" тогда и оценила. С Быковым критиком, драматургом, литературоведом, прозаиком, лектором было дольше и сложнее, пока осенью четырехлетней давности не рухнула в любовь к нему в точности как когда-то в любовь к Маяковскому. Слушала-читала тогда все подряд, и все было прекрасно. Так оно и бывает, когда влюбляешься. Но о том, что у него есть книга про Маяковского, не знала до недавнего времени.

"Тринадцатый апостол" лучшее, что могло случиться с Владимиром Владимировичем в том далеке, где он сейчас. Самый серьезный, внимательный, вдумчивый и тщательный из биографов, самый понимающий из критиков и литературоведов, достойный коллега по цеху последовательно деконструирует персональный миф Маяковского, дарит ему жизнь в посмертии, а его - нам, читателям.

Книга, как обещает заглавие, выстроена трагедией-буфф (прямой оммаж "Мистерии-буфф") в шести действиях, каждому предпослано Вступление, каждое рассказывает о каком-то этапе жизни поэта. Не в прямой хронологии: первое действие ударное - начинается концом, самоубийством, вокруг которого до сих пор клубится столько слухов и домыслов. Здесь Быков-журналист подливает масла в огонь (плещет на каменку, раз уж у нас "Баня" с клубами пара), да я об эпизоде с женщиной, узнавшей о смерти Маяковского из газет и покончившей с собой тотчас за тем. как убила дочь. Женщиной, судя по всему, лично не знакомой с ВВ и никак в орбиту его жизни не вовлеченной, но таким вот страшным и замысловатым образом оказавшейся вовлеченной в орбиту смерти.

Вторая часть - такое "знаете, каким он парнем был": о голосе, в диапазоне от дисканта до баса-профундо, умевшему гудеть иерихонской трубой, подчиняя громадные залы и шелестеть нежным шепотом; о рекламе как призвании, которого нечего стыдиться; о неврозе навязчивых состояний и уходе в работу, как средстве обретения спокойствия, о бытовых привычках: всякий день свежая сорочка, любил компот.

А дальше все более или менее в хронологическом соответствии: рождение и детство в Грузии, переезд в Москву, первая работа, вовлеченность в революционную деятельность, первый арест, первая влюбленность. О Маяковском в любви замечательно хорошо придуманная сквозная тема "Двенадцать женщин", которая рефреном звучит в книге, возвращаясь с каждой новой его любовью.

О занятиях живописью (а я прежде вообще не знала об этой части жизни) и о недюжинном живописном таланте, об отношениях с другими значимыми фигурами серебряного века. О том, каким щедрым и деликатным бывал, но и о том, каким слоном в посудной лавке, прямо-таки чудовищем, неблагодарным в отношении тех, кто помогал ему, мог предстать (да, теперь про Чуковского).

Брики, заграничные гастроли, и немыслимые гонорары, утерянные и вставленные зубы, многочисленные увлечения, ни одно из которых не могло отменить Лили. Щедрость, умение делать красивые жесты и предельная бытовая аскеза. Тысячи других вещей, которых вот так вдруг не вспомнишь, даже рассказывая о недавно прочитанной книге, но они в памяти. Встроились в те душевные пустоты, которые отвечают за полноту картины мира и пребудут там, пока здравый ум и трезвая память не покинут тебя.

Боже, благослови Быкова. Как хорошо, что он у нас есть, такой большой и такой нужный.

Море уходит вспять
море уходит спать

Число читающих падает — растет число публикующихся. В поэзию, как в ресторан ЦДЛ, теперь впускают всех. Прежние "можно" и "нельзя" — размыты.

Дальше там совершенно очаровательный пассаж об ангелах с огненными мечами, прежде охранявших вход в рай литературы. В частности о том, чьи пальцы выпачканы типографской краской: с изобретением лазерного принтера он перешел на полставки, интернет отправил его на пенсию, а появление сервиса самиздатовских книг вовсе должно бы сподвигнуть на эвтаназию.

Парадокс в том, что читателей у "высокой" поэзии исчезающе мало. Даже те, кто находит удовольствие в "высокой" прозе, без стеснения признаются, что стихов не любят/читают/понимают. Всякий раз поражаюсь как при такой малой востребованности сочинений у народонаселения поэты продолжают оставаться властителями дум. И, не находя сколько-нибудь внятных объяснений на рациональном уровне, обращаюсь к иррациональному. Например такому: поэзия - язык Творца и музыка стиха проникает в человеческое естество напрямую.

Но это все дилетантская метафизика, у литературоведения есть набор патентованных инструментов, позволяющих разобраться со всем на уровне профессионала. Вопрос в том, что не всякого умника захочется слушать. Однако есть такие люди, которые и в вопросе разбираются, и слушать их хочется. Для меня неожиданным, и от того еще более приятным открытием стало, что Сухбат Афлатуни, в котором ценю автора прекрасной прозы - поэтический критик: потрясающе эрудированный и глубокий.

"Дождь в разрезе" - это сборник статей и эссе о современной русской поэзии, охватывающий период с конца девяностых до конца десятых. И это самый подробный, самый умный из интересных, и самый интересный из умных разговоров на тему, с каким мне доводилось сталкиваться. Автор говорит, что есть два взгляда на поэзию: один рассматривает поэта сквозь призму его личности, судьбы, обстоятельств, другой оценивает стихи как они есть. Какой лучше и правильнее?

Просится ответ "второй", но совершенно отрешиться от личности никогда никому не удавалось. Да и я ведь взяла книгу из-за имени на обложке. Истина всегда посередине. Мне показалась интересной и стоящей внимания периодичность девяноста для русской поэзии: 1730-е появляется "кружок", салон любителей поэзии; 1820-е - стихи выплескиваются в литературные журналы или альманахи, 1910-е - поэтические группы (символисты, акмеисты); 2000-е - новая форма, Интернет.

Замечательно хорошо про тематику и поэтические приемы, про поколенческую представленность, про наличие-отсутствие филологического образования у тех поэтов, которых автор считает наиболее значимыми на сегодняшний день (и я рада, что совпадаю с ним в части тех имен, какие мне знакомы). Про "Смерть автора" Ролана Барта, которую, наконец, внятно объяснили.