То, что наивные люди принимают за автобиографию - это скорее всего пародия на автобиографию или гипотетическая автобиография, или неумеренно утрированная автобиография.
Филипп Ротт

Это был двухтысячный, жандаревское "Интересное кино" анонсировало выпуск о новом фильме Чулпан Хаматовой, я тогда готова была полночи не спать, а назавтра клевать весь день носом, чтобы только увидеть еще кино с этой новой девочкой, такой талантливой, такой яркой. "Лунный папа" оказался совсем другим, чем невыносимое, рвущее душу "Время танцора". "Бред какой - решила, - Но милый".

Тогда еще не знала латиноамериканского магического реализма, зато позже, с его литературной версией, не могла отделаться от ощущения, что где-то это уже было. Абсурдизм, поэтика, нарочитая брутальность, какой окружают свой быт народы, которых мир имеет. Ты ни в чем не виновата и жизнь ведешь самую скромную, надеясь на маленькое счастье. Но прилетает вдруг чугунная дура судьбы и ничего не остается, кроме как стать изгоем... и богиней.

Глава о "Лунном папе" в книге Ираклия Квирикадзе будет. Ну, потому что он сценарист, сочинивший эту историю про девочку-арбуз, упавшую с неба корову и улетающую крышу. И множество других глав. Про то, как чиновники от культуры зарубили поездку на международный кинофестиваль, где ты был режиссером и сценаристом конкурсного фильма, и с расстройства устраиваешь себе отпуск, едешь в село к родне, а на гвоздике в сортире газета, где черным по белому - твое кино взяло главный приз.

И про нью-йоркскую таксистку, которая говорит тебе: "Кино, да кому оно интересно, твое кино, когда не про Никиту Михалкова". А узнав, что с Михалковым ты тоже знаком и даже работал вместе с ним, показывает свой дом, который весь как алтарь, святилище, капище ее котоподобного божества. И про то, как много раньше вы работали вместе с Никитой Сергеичем над сценарием о Грибоедове, согласно которому он не погиб, а стал персидским дервишем. А самым положительным героем выступал вовсе Молчалин. И конечно, никуда вы тот альтернативноисторический не отдали, переписав до канонического.

И про то, как погибла твоя первая в жизни камера при испытаниях медведезащитного костюма. Зачем понадобился? Один из твоих друзей организовал еще в советское время подпольный цех по производству соков, якобы из стран СЭВ. Дело было поставлено с размахом, на бутылки клеились красивые этикетки с надписями на венгерском, польском, болгарском. Но сборщицы ягод часто становились объектом медвежьих нападений.

И про то, как твой родственник в Нью-Йорке девяностых в приступе нарколепсии увезен парамедиками (это когда человек не просыпается, не кома, а именно сон, но столь глубокий, что разбудить невозможно), а ты звонишь по чудовищно дорогой международной связи в Тбилиси и на вопрос "Что с мальчиком случилось?" отвечаешь "Спит", и по внезапной тишине в трубке понимаешь, что услышали, как "СПИД".

И про работу в передвижном зоопарке, и про мамины любимые цветы, букет которых папа подарил ей на годовщину свадьбы. А пока она тебе это рассказывает, ты думаешь. что как раз вчера видел своего отца переворачивающим ноты во время концерта любовницы в тысяче километров от родных Солулак

"Вспомни Тарантино или Седьмая ночь на "Кинотавре" собрание очаровательных историй сродни латиноамериканскому магическому реализму. Правда соседствует в них с вымыслом, реальность с волшебством, хорошо продуманные планы оборачиваются пшиком, а самая безнадежная ситуация неожиданно выруливает к удаче. Смешные, грустные, горькие, забавные, философские и анекдотичные

Притчи от человека, достаточно зрелого, чтобы не беспокоиться о производимом им впечатлении. И производящем превосходное.

"Если вырвать Грузию из русской литературы, то она сдуется, обмякнет, порядком поредеет и потускнеет". Михаил Гиголашвили.

Муза, ранясь шилом опыта, ты помолишься на разум.

На случай, если кто не догадался - в эпиграфе палиндром (фраза, которая читается одинаково в прямом и обратном порядке). Особенность языка и письменности неолюдей в палиндромамтичности. Нет-нет, в книге представители этой гуманоидной расы Айа и Селес не будут изъясняться таким способом, она написана на русском, а не на новочеловеческом, и для чего нам сообщили об этом, так и останется неясным. Разве что для объяснения диковинных имен героев.

Таких нестреляющих ружей в книге много. Собственно, она из них состоит. Вообще, автор мистики и хоррора, обращаюющий взор к фантастике, достаточно большая редкость. Обычно писатели с талантом такого свойства отдают предпочтение фэнтези. В редчайших случаях, когда берутся все-таки за фантастику, это предельно мягкая, гуманитарно окрашенная, без технических подробностей литература. У Брэдбери корабли просто прилетают на Марс, а няня-робот прибывает в семью, упакованная в фанерный ящик.

Твердая НФ, задекларированная Дарьей Бобылевой, предполагает прописанный в технических подробностях непротиворечивый мир. в которрм особенности герев сыграют определенную роль. Вот например неолюди, что мы о них знаем? Раса гуманоидов, низкорослых в сравнении с людьми, но пропорционально сложенных, в критических обстоятельствах способных "ускоряться", причем возрастает не только сила, но и все прочие параметры кинетической энергии.

Желудочно-кишечный тракт недоразвит, в сравнении с человеческим, потому что нео - симбионты своих разумных космических кораблей, с которыми составляют единство и восполняются ими энергетически через свищевые отверстия в теле. Корабли не обладают достаточной мощностью для межзвездных путешествий и не могут рассматриваться в качестве боевых единиц, но потрясающе лабильны и могут использовать для перемещения любой транспорт, а также пространственные феномены, вроде исривлений пространства, черных дыр, кротовьих нор etc.

О своем происхождении неолюди ничего не знают, основной двигатель сюжета - желание Селеса докопаться до сути, с каковой целью он, и примкнувшая к нему сестра-подруга Айа посещают стопицот различных планет. Психологический портрет героев соединение люденов с детьми индиго, а их вояж, соответственно, среднее между прогрессорством и мажорской турпоездкой.

с "Обитаемым островом" "Неучтенную планету" роднит и мотив посещения Селесом землеподобной планеты, почти Саракша, с бараками и радиотрансляторами как высшим достижением технического прогресса. Но логического завершения эта линия не получает, действие ныряет в мистику с психоделикой, а читателю остается лишь озадаченно пожимать плечами.

Дальнейшее знаменуется теми же оборванными хвостами, незавершенностью и логическими противоречиями. Да к тому же, в финале тебе сообщат, что приключения героев этим только начались и надобно ждать продолжения, если хочешь узнать, что будет дальше. Честно говоря, что-то не хочется.

Тебе повезло, ты не такой как все.
Ты работаешь в о-фи-се!

Женская работа может быть разной. Бывает: "в малиновом берете с послом испанским говорить" - и не объясняйте. что у Татьяны это так, времяпрепровождение. Поддержание реноме мужа политика тот еще труд, а для вчерашней девочки-простушки непростой вдвойне. Бывает в оранжевом жилете шпалоукладочная. Тут вряд ли у кого возникнут сомнения - работа. Печально, что не возразят в том смысле, что это-де не женская.

И тысячи градаций между: у станка, в мундире, в мантии. За прилавком, за кафедрой, кульманом, мольбертом, швейной машинкой, клавиатурой компьютера, за рулем. В белом халате с пробирками в руках, в голубом с хирургическими инструментами, в синем - со складскими книгами. В балетной пачке и гимнастическом купальнике, со шваброй, с секатором, с подносом, с разделочным ножом.

Разной степени престижности и уровня оплаты. С различным уровнем занятости и официальной продолжительностью рабочего дня, социальным пакетом, длительностью отпуска. Та, что предложена героине, кажется лучшей из возможных. Шутка ли, в мультинациональной корпорации, международный проект, команда мечты, в Лондоне, да еще и офис с видом на Биг-Бен (то есть, вы понимаете, не на городских задворках).

Должность хорошая - менеджер с несколькими специалистами в подчинении. Суть проекта - систематизация и стандартизация. То есть? Ну, очень приблизительно, всесторонний корпоративный аудит. Интересно в процессе, хорошо для резюме и карьерного роста в дальнейшем, ощущение себя гражданкой мира и специалистом экстра-класса.

Книга Анастасии Писаревой продолжает серию "Русский иностранец", запущенную в этом году Редакцией Елены Шубиной , читая которую мы влюблялись в Нью-Йорк с Асей Долиной и становились немного генуэзцами, удивленно постигая неоднородность италийского менталитета с Натальей Осис. Почувствовать себя счастливыми в Лондоне не получится.

Ну, потому что героиня-рассказдчица не была в нем счастлива. Особенность "Русского иностранца" в том, что это не травелогового свойства книги. Туристические впечатления с любованием достопримечательностями, рассказом об особенностях размещения, трансфера и кормления, и разного рода лайфхаками пусть останутся праздношатающимся. В этой серии роман о загранице не в меньшей степени производственный роман.

Насколько успешно ты сумела интегрироваться в коллектив, в какой степени нашла общирй язык с коллегами, смогла наладить бесперебойную работу подчиненных и избегнуть нареканий со стороны начальства, встроилась в корпоративный этикет. А вот как раз этого и не получается. Потому что функционирует машинерия, винтиком которой ты стала, из рук вон плохо. И если это с первых дней ясно тебе, почему не видят другие?

Ты не можешь понять, для чего писать сотни сообщений, которые обрастают невразумительными и не по существу отписками, людям, сидящим в одной с тобой комнате. Вместо того, чтобы конструктивно обсудить, перераспределить обязанности, где процесс пробуксовывает, и двигаться дальше.

Отчего на тебя сгружается львиная доля работы всей команды, а твоим номинальным подчиненным твое же непосредственное начальство дает задания если не противоречащие напрямую интересам дела, то как минимум далеко отстоящие от текущих нужд.

Чем все время занят очаровательный француз и неужели неясно, что бурная деятельность, которую имитирует индианка, имеет нулевой результат? А потом ты понимаешь, что тебя буллят. В сдержанно-английском стиле, игнорируя инициативы, не подчиняясь указаниям, отводя глаза в ответ на прямой вопрос, почти демонстративно подставляя, изощренно используя все рычаги воздействия.

Ты не полюбишь Лондон, а вместе с тобой мы. И скорее всего результатом этого опыта окажется понимание, что работа в офисе вообще не для тебя. Ты не виновата, просто не то место, не то время, не тот коллектив и не та работа. Но ты можешь все изменить.

Вопреки опасениям, это не станет концом света, а вещей, которых ты прежде панически боялась, отныне на одну меньше.

Боль тем и полезна,
Что заставляет двигаться дальше

Всем, кто ложится спасть, спокойного сна.

Он хорош. Да переживает антивиток славы, тот период народного отношения, какой отмечает в России неприязнь ко вчерашним кумирам, а обязательная его особенность в том, что прежде любовь должна была быть всенародной

То есть, с переводчиком, на досуге пишущим замечательно остроумные филологические романы и нежно любимым полуторатысячной армией поклонников, это не сработает. Слава должна быть оглушительной, известность - повсеместной. Чем более заинтересованно читали в свое время Донцову и находили сокровища мудрости в простеньких притчах Коэльо, тем злее нынче поносят.

Сергей Лукьяненко был любезен народу не только книгами, которых, будем честны, массы не читали, но читающее меньшинство, которое создает репутацию литератора, ценило высоко. Пандемос (всеобщим) достоянием он стал после экранизации Дозоров. По правде, первые два и были шедеврами, но у Лукьяненко того периода что ни книга - все чудо как хорошо было.

Однако тогда звезды сошлись идеально. Снятые именно по "Дозорам" фильмы принесли славу группе "Уматурман", дали старт голливудской карьере Тимура Бекмамбетова и звездной - Константина Хабенского. Стали реквиемом по Валерию Золотухину и Жанне Фриске, о которой мы узнали, что она не только певица, но и актриса. "Все на просмотр картины второй!" стало популярным слоганом, "Всем выйти из сумрака" самой популярной фразой.

Ни до, ни после в российском кино ничего подобного не случалось, а Лукьяненко в одночасье сделался нашим писателем номер один, "Дозоры" множились экспоненциально и в какой-то момент их стало чересчур много - слишком хорошо, тоже нехорошо. А радикальные высказывания по некоему политическому вопросу и вовсе настроили читателя против вчерашнего кумира. Лукьяненко сегодня не то, чтобы совсем зашквар, но в приличном обществе лучше не хвалить его. Я собираюсь хвалить.

Потому что, ну хорошо же. История сноходца Грига, героя нового романа "Ловец видений" поначалу кажется очень похожей, едва ли не дублирующей Глубину, а Мир снов подозрительно напоминает Диптаун. Снова достаточно молодой и уже довольно опытный странник-одиночка, выполняющий в некоем вне-реальном месте поручения особого свойства и вынужденный спасаться от чересчур ретивого адресата бегством.

Но похож только зачин, дальше будет совсем другая история. Отчасти напоминающая "Властелина колец", ну хорошо-хорошо, сильно: артефакт необыкновенной мощи, который может уничтожить Страну снов, надобно отнести к тому, кто единственный может его разрушить. Отчасти народную сказку "Семь симеонов", когда для выполнения определенной миссии подбираются существа с различными сверхспособностями.

А еще это микс дантовой "Божественной комедии" с фильмом "Семь" и кинговой "Темной башней" и "Нарнией" (куда ж без нее) А не слишком много? Ну как сказать, для постмодерна самое оно. Тем более. что автору не изменяет чувство меры, и компиляции нигде не скатывается в плагиат.

Приятное и осмысленное чтение, которое сильно портит взятый за основу "Сомнабулический поиск неведомого Кадата". Лавкрафт подобен рыбе Фугу - травит всякого, кто пытается приготовить его, не отучившись перед тем тридцать лет. Единственный, кому это удалось без плачевных последствий - Кристофер Мур,. Да и то, с комиксами.

На свете миллион злых мачех, от которых дети убегают, и миллион добрых дровосеков, которым нет до всего этого никакого дела.

Сборник новелл в жанре хоррор от авторов из разных стран, отмеченных престижными литературными премиями, объединяют взятые за основу сказки братьев Гримм в их первоначальном, "жестоком" не адаптированном для детского чтения варианте.

Как почти всегда бывает в подобных случаях, тексты сильно различаются по качеству и неоднородны в жанровом отношении: от мистического вестерна и философской притчи до шокирующе разнузданного сплаттерпанка и страшилки в стиле городской легенды. Структурно это построено по образцу такого рода сборников, вроде "Мать извела меня. Папа сожрал меня": предваряющая сказка источника, постмодернистский пересказ, иногда достаточно мало имеющий с основой, затем биографическая справка об авторе, в конце книги еще сведения об авторах и примечания.

Обзорно по нескольку слов о каждом рассказе. Рэмси Кемпбелл "Угадай мое имя", по всему, рассказ должен был быть привязан к Румпельштицхену, но угодил почему-то к "Непослушному дитю". Бабушка защищает внука от похищения потусторонней хтонью. Нил Гейман "Вдаль, к тусклому морю" - "Поющая косточка". При всей нелюбви к сентенциям, вроде: "Такой-то уже не тот", удержаться трудно, а рассказ Нилушка наш пристраивает уже в третий, кажется, сборник. Во всяком случае, я точно его читала, и похоже не раз.

Танита Ли "Раствори окно твое" - "Рапунцель". Старательный, едва ли не школярский пересказ в стиле дворовых и пионерлагерных страшилок. Гарт Никс "По ту сторону черты" - "Заячья невеста" а вот это интересно и по-настоящему круто, такой драйвовый вестерн. Роберт Ширмен "Голод" - "Гензель и Гретель" тут все зависит от того, как вы относитесь к расширению окна Овертона, если отрицательно, то лучше не стоит. Майкл Маршал Смит "Загляни внутрь" - "Три лесных человечка" милая и психологически комфортная сказка о вознагражденной доброте и умеренности. Маркус Хайц "Фройлейн бесстрашная" - "Сказка о молодце, не ведавшем страха" отличная феминистская вариация на тему Фауста и Вечного жида - от души понравилось.

Кристофер Фаулер "Пепельный мальчик" - "Золушка" "ежедневно мрачный трагик с неизменным интересом убивает, душит, травит", да к тому же с необоснованным уклоном в гомоэротику. Брайан Ламли "Оборотень"- "Домовые. Сказка первая" чистой воды лавкрафтиана, непонятно почему затесавшаяся под одну обложку с гриммовскими сказками. Унылая и невразумительная, как большинство современных книг, навеянных Лавкрафтом. Примерно то же могу сказать о "Реджи Оливере" с "Парчовым барабаном" - "Русалка в пруду" не слишком популярный актер пенсионного возраста, ухаживающий за женой, больной рассеянным склерозом, сдает гостевой домик японке с сыном. К сказке, заявленной в качестве основы примерно никакого отношения.

Брайан Ходж "Лохматый Питер и его друзья" - "Фрау Труда", скорее "Дом странных детей" Рэнсома Риггса, чем сказкилегендарных братьев. То же можно сказать о "Цепи Артемиды" от Питера Кроутера, которую без особой убедительности попытались привязать к "Домовым. Сказке второй", хотя источником несомненно Эдгар По в бредбериевском осмыслении. Джоан Харрис со "Скрытным народцем" - "Лесная старуха" впечатление стремительной и необратимой деградации автора "Шоколада", "Блаженных шутов", "Джентльменов и игроков".

"Энджела Слэттер" "У плакучих ворот" -"Разбойник жених", а вот это по-настоящему круто. Затейливо, необычно, с этническим вест-индским колоритом "Капитана Блада", с отчетлевой феминистской повесткой и одновременно узнаваемо в отношении источника, отличная история.

И совершенная жемчужина сборника, его ударный финал "Придите ко мне" Йона Айвиде Линдквиста - "Румпельштицхен. Линдквиста много читала, после первого потрясения с "Впусти меня" впечатление скорее шло на спад. Но повесть по-настоящему хороша и эмоционально цепляет как ни одна другая в этой книге.

Несомненной удачей аудиоверсии книги стало чтение Игоря Князева, в его исполнении хороши даже не самые удачные новеллы этого сборника. Отдельно стоит сказать о музыкальном оформлении аудиокниги, в котором замечательно проявляется еще одна грань его таланта.

Никакие документы, никакие архивы, никакие мемуары не восстанавливают прошлое. Они формируют настоящее, создавая миф о прошлом.

Леонид Парфенов в заглавии неслучаен, его проект "Намедни. Наша эра" первое, что вспоминается, когда заходит речь о десятилетиях советской жизни. И думаешь сначала: "Зачем еще? Это ведь уже сделано и сделано эталонно хорошо". А потом: "Жаль только, мало, галопом-по-Европам и в формате новостной нарезки - видеоряд основное, текст второстепенное, аналитики минимум" Леонид Геннадьевич и сам говорит о том, что программа вместе с дополняющими ее книгами все-таки ближе к телевидению: богато иллюстрированные тома, в которых картинка не менее важна, чем текст и занимает едва ли не больший объем.

Где есть спрос, там явится предложение. Книга Петра Вайля и Александра Гениса захватывающе интересный, что не мешает ему быть обстоятельным и энциклопедичным по полноте охвата, рассказ о времени, получившем в советской хронологии название "оттепель".

"60-е. Мир советского человека" - все, что вы когда-нибудь хотели знать, но не у кого было спросить о промежутке между сталинскими репрессиями и брежневским застоем. Шестидесятые,символически начавшиеся докладом Н.С.Хрущова на ХХ съезде в 1956 и закончившийся вводом советских танков в Прагу 1968 - время советского Ренессанса, когда Партия, устами руководителя, торжественно пообещала: "Нынешнее поколение будет жить при Коммунизме" - а нация, не веря, поверила.

Авторы сравнивают это время с викторианской эпохой в Англии, когда определенный уровень достигнутых благ позволял с гордостью смотреть на остальной мир, а мощь империи казалась непоколебимой и казалось, что страна движется верной дорогой, а впереди будет только еще лучше.

Время романтики комсомольских стройотрядов, спора между физиками и лириками и начала бардовской песни. Время, когда Евтушенко и Вознесенский собирали стадионы, а Стругацкие писали свои первые книги. Время массированного жилищного строительства и недолгого товарного изобилия. Время, когда Гагарин полетел в космос, а мир еще любил нас. После уже только ненавидел.

Учеба и труд, здравоохранение, строительство и торговля, наука и искусство, власть, моды, транспорт, литература и религия - кажется нет аспекта тогдашней жизни, который ускользнул бы за пределы их внимания. Аудиоверсия книги, прочитанная Игорем Князевым, отдельное читательское удовольствие, позволяющее насладиться его безупречной манерой чтеца и даром голосовой мимикрии.

Приоритет слова перед картинкой и умная аналитика без назойливого морализаторства и стремления навязать читателю/слушателю свой взгляд на вещи. Интересно, емко, афористично. Бездна читательского удовольствия.

Что же тогда жизнь? Прелюдия к аду.

На солнце бывают пятна, а у любимого писателя книги, которых не понимаю и не принимаю. "Дорожные работы" написанные сорок лет назад под псевдонимом Ричард Бахман, из таких. Сюжет депрессивный, герой не внушает симпатии, а к его несчастьям, вместо сочувствия, испытываешь род брезгливой жалости.

Бахманов период творчества вообще отмечен печатью безнадежности, обычно не характерной для Кинга, у которого из сложной ситуации в большинстве случаев находится выход. Под этим псевдонимом написаны три из пяти его романов, которых больше всего не люблю. В "Дорожных работах" бессмысленное противостояние маленького человека системе обречено, а путь, который он выбирает для решения своих проблем, изначально деструктивен.

История в равной степени простая и странная. Мужик работает менеджером в небольшой прачечной, переживает кризис середины жизни и разлад с женой, обусловленный тем, что рутина заедает и острота чувств давно в прошлом, и оба они не молодеют. К тому же, что греха таить, он достаточно активно прибухивает. Напрямую не говорится, но это Кинг, дети и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что львиная доля проблем Барта Доусона обусловлдена частотой, с какой он смешивает свой любимый коктейль - такое "и немедленно выпил", американский вариант.

Хотя сам он считает корнем всех зол смерть сына и собственное неумение оправиться от ее последствий. Он, в отличие от поверхностной, не умеющей глубоко чувствовать жены, страдает по-настоящему. Мэри нашла в себе силы жить дальше, Барт до сих пор переживает трагедию, продолжая вести с сыном бесконечный внутренний диалог несколько шизофренического свойства. Триггером его окончательного психического расстройства становится строительство скоростной автомагистрали, которая должна пройти по участкам, где расположена прачечная и дом Доусонов.

Муниципалитет обещает заплатить компенсацию, пусть не вполне достаточную для переселения в дом мечты, но райских кущ никто ведь и не обещал - живя в социуме, время от времени оказываешься в ситуации, когда личные интересы необходимо подчинить общественным. Барт, однако, уверен в обратном и ведет себя в соответствии с этой уверенностью, успешно обращая повседневность в ад.

В книге отсутствует мистическая составляющая, но есть достаточно неприятный психоделический опыт - автор называет тот период своего творчества криком о помощи. Он в то время много пил, употреблял наркотические вещества, чтобы подстегнуть воображение и едва не потерял семью.

"Дорожные работы" напоминают, что насилие порождает лишь ответную агрессию, в то время, как нахождение разумного компромисса в независящих от тебя обстоятельствах может многое изменить к лучшему. Аудиокнига в исполнении Игоря Князева превосходна как всегда и помогает смягчить горькое тяжелое впечатление.

но лучше дрочить, как поступаю лично я, коли уж мы заговорили о духовных ценностях

В моей жизни Кен Кизи качели: от полного неприятия к совершенной любви, через разочарование к новой очарованности. "Полет над гнездом кукушки" Формана в юности когда выламывалась из кинозала, путаясь в пыльных портьерах, под комментарий билетерши: "Психованная какая-то". Потому что физически невозможно находиться в одном пространстве с "этим" - сцена возвращения Макмерфи после реальной лоботомии (помните, был еще эпизод с розыгрышем?) Не то чтобы моя нервная организация была чересчур тонкой, да и не нравился этот тип, но такой болью оказалось низведение человека до состояния бездушного автомата. "Мерзкое какое кино - подумала, - И книга наверно такая же"

"Над кукушкиным гнездом", а это уже книга года через четыре, совершенная оглушенность - божечки мои, как хорошо, как грустно, как честно и невыносимо прекрасно. О тех, кого общество отбросило, не найдя применения их особым талантам. О свободе, зависимости и соотношении этих двух: за какой гранью свобода превращается в разрушение и саморазрушение; перейдя какую ступень, стремление чувствовать себя защищенным и не нести чрезмерной ответственности становится зависимостью. О страдании и сострадании. О том, как приход в мир не в том времени и месте превращает всю следующую жизнь в полет над гнездом кукушки.

"Порою блажь великая" уже совсем взрослой и - какая все-таки гадость эта ваша заливная рыба. История семьи Стемперов из затерянного в орегонской глуши городка Ваконда (не путать с Макондо, это у Маркеса). Книга словно созданная, чтобы проиллюстрировать: яркие герои, неизбитый сюжет, мощное социальное звучание и новаторская форма не гарантируют, что сваленная в большую кучу гора стоимостей создаст механическим сложением ценность.

"Когда явились ангелы", день сегодняшний. Уже определившись для себя, что Кизи писатель одной книги, нормально, чо. Одному на плечо музы слетаются, как пчелы на цветок и он фонтанирует историями, а другой так и остается автором одного снайперского выстрела. Кругом лотерея, людей на Земле миллиарды, но своего не каждому удается найти, а с творчеством и вовсе вступают в действие механизмы, которых человеку пытаться постичь не стоит.

Ничего не ждала от сборника. Вот разве коллектив переводчиков, поди ж ты, четверо, и такие классные, и с работами всех в разное время довелось познакомиться. Виктор Голлышев титан литературного перевода, весь Трумен Капоте, дивный Роберт Пенн Уоррен, классический перевод "1984", и Шервуд Андерсон, и Иен Макьюэн. А еще весь Пулман и да, громкая новинка этого лета "Валентайн". И - возвращаясь к Кизи - любимое "Над кукушкиным гнездом".

Максим Немцов: весь Пинчон и Кристофер Мур, Гейман, Джон Бойн, Мервин Пик и "4321" Остера, который обожаю, и Берроуз, которого терпеть не могу и битники, к которым индифферентна. А еще же ирландская литература в дуэте с любимой Шаши Мартыновой . Анастасия Грызунова: Маргарет Этвуд, чудесные "Кавалер & Клей" Майкла Шейбона и "Дальгрен" Дилэни - совершенная бомба на границе прошлого и нынешнего литературных лет. В переводе Николая Караева только "Центральную станцию" Тидхара читала, но слышала о нем много, Быков даже, помню, хвалил его "Трилистники".

С таким звездным квартетом, даже если книга совсем не понравится, золотоносный песок читательского счастья можно добыть, угадывая переводчика. Признаюсь, идентифицировала только Немцова, но радости по крохам собирать не понадобилось. Бог знает, почему это собрание повестей, рассказов, эссе и стихотворений так хорошо зашло. Нет впечатления солянки сборной, напротив - кусочки смальты сами собой складываются в мозаичное панно.

История возвращения к нормальной (ну, относительно) жизни после Лета любви и безумной славы, которая обрушилась на яркого, талантливого, харизматичного, но совершенно не готового к ней юнца. После дурацкого автобусного путешествия с "Проказниками" и отсидки, которой не удалось избегнуть, несмотря на хитроумные схемы. Возвращение к истокам, когда фермерский сын Кизи с последователями и обожателями, прикупив ферму, принялся хозяйствовать.

Его дар земной, потому и любим "Кукушкино гнездо", что разрушительное свободолюбие Макмерфи уравновешивается глубинной мудростью Вождя. Ну хорошо же, хорошо про коров и быков, что бы вы не говорили. Перманентно обдолбанные поклонники Дебри (персонификация героя-рассказчика) воспринимаются совершенными недотыкомками, а собственная его зависимость от веществ никак не тянет на предмет сочувствия. Максимум - брезгливой жалости.

Дурацкая египетская эпопея. Забавная и милая китайская. притча Сказочки бабули Уиттнер. Апокрифическая история "в гостях у битлов". Завершающая зарисовка про ангелов ада. Пусть мой Кизи останется в памяти таким,

Смех у Довлатова, как в "Криминальном чтиве" Тарантино, не уничтожает, а нейтрализует насилие. Вот так банан снимает остроту перца, а молоко — запах чеснока.

Когда книга Александра Гениса о Довлатове вышла в девяносто девятом, она два месяца возглавляла список самых популярных, уступив в итоге лишь пелевинскому "Generation П". И запустила у широкой публики некогда самой читающей, а к концу лихих девяностых почти утратившей интерес к серьезному чтению страны, виток интереса к биографической литературе.

Этого ни в советское время, ни на постсоветском пространстве не было. Историческую беллетристику читали, а успех биографической, тем более, написанной литературным критиком да еще имеющей подзаголовком "Филологический роман" - та еще лотерея. Однако случилось, в сегодняшней литературной жизни России биографическая и мемуарная проза заняла свое место, номинируется на престижные премии. В коротком списке нынешнего Букера книга Марии Степановой, тоже мемуаристика.

В преддверие довлатовского юбилея "Довлатов и окрестности" выходят дополненным изданием с P.S. куда вошла краткая история "Нового американца" - газеты под его главным редакторством и некоторые воспоминания, не вошедшие в первую версию. Такое "Двадцать лет спустя" (на самом деле даже двадцать два). Сама я, признаюсь, восприняла книгу в год выхода настороженно: вот, мол, примазываются всякие к славе нашего писателя - не стану читать.

Прошедшие годы переменили мнение об Александре Генисе и его постоянном соавторе Петре Вайле, я узнала и полюбила их творчество, и сегодня книга стала для меня настоящим подарком. Филологический роман подзаголовком не случаен, это книга о литературе, о языке, обусловленная совместным пребыванием в континууме, не в меньшей степени, чем мемуаристика.

Да, он был громадным (во всех возможных смыслах) глыба-человечище, уникальный литературный дар, сродни гениальности Высоцкого в музыке и Стругацких в литературе - любили пионеры и пенсионеры, уголовники и академики. Да демонстрировал колоссальную эрудицию и пребывание в одном с ним пространстве превращалось в бесконечную литературную игру, сорт буриме, но и накладывало серьезные обязательства - страшно оказаться недостаточно остроумным, знающим, ярким. Буквально ощущение, что для того, чтобы соответствовать, нужно изъясняться стихами экспромтом.

Книга Гениса это бесконечный роман с языком. Вот так Сергей работал с прилагательными (ну, знаете это общее место в наставлении пишущим "дави наречия"?). Довлатовское отношение к прилагательным с точностью до наоборот: позвольте им заиграть неожиданным нетривиальным смыслом. Интересно о юморе - вычищайте излишки смешного из текста, написать смешно не самоцель, а средство донесения мысли. Синтаксис, построение фразы и место ударной в теле текста - Генис обо всем этом рассказывает даже подробнее, чем о биографических эпизодах.

Интересно? Да,, потому, что писатель - это не о том, как уходил в запои и умер от цирроза, не дожив до пятидесяти. Это о том что и как он писал, как относился к тому, что считал самым важным в своей жизни.

Остались только мы на растерзание-е.
Парочка простых и молодых ребят.

С этим сборником мне повезло больше, чем дебютными "Вьюрками". Тогда похвалы были неумеренными, ожидания завышенными, а исполнение скорее разочаровало. На сей раз с точностью до наоборот: брала книжку уже знакомого автора, ничего особенно не ожидая и вдруг совершенный инсайт. Возможно потому, что горожанка Бобылева лучше чувствует себя в сфере городских легенд.

Попытаюсь объяснить. "Дачные" "Вьюрки" брали оригинальностью Столкновением носителей городской культуры с исконной хтонью, до сих пор незатронутой в отечественной литературе. "Да ладно - мне возразят, - каждый первый этнохоррор на этом строится: смена среды и ужасы, которые начинаются сразу за тем". Все так, но феномен дачной жизни, когда горожане по собственной воле, отработав неделю, устремляются за дополнительной работой в село и это происходит в массовом порядке, без какого бы то ни было принуждения - кажется это чисто наше.

Она была первой, кто описал массив разных по социально-имущественному положению людей в ситуации отрезанности, произошедшей от общего на всех желания припасть к корням. Хотите истоков? Будут вам истоки. Все получилось, книга выстрелила, автора заметили и запомнили. А все же дачная жизнь ближе пенсионерам. И по времени в нашем климате занимает не больше трети года.

То ли дело город. Здесь мы находимся все время, независимо от пола и возраста. Здесь пространство, физически ужатое относительно дачного простора располагает к контактам и конфликтам. Здесь для ситуации "некуда идти" не надо изобретать мистическую невозможность покинуть место.

Сборник неоднороден по качеству. Сколько понимаю, в него вошли заготовки, не попавшие во "Вьюрки", вроде "Розария", "Длинного белого", "Осины", "Заговора грибницы". Другая группа рассказов-зарисовок из тех, что проходят по касательной, глубоко не задевая: "Крики внизу", "Благоустройство города", "Забытый человек".

И третья группа маленькие шедевры, законченные, чаще "девочковые" с девчачьими игрушками и украшениями в антураже и женскими судьбами в сюжете: "Старшая сестра", "Тот, кто водится в метро", "Бусы, "Ночной взгляд" - эти по-настоящему хороши.

Бобылева не дружит со структурой. Крупная форма не ее сильная сторона, "Вьюрки" вспоминаются как что-то аморфное, состоящее из отдельных эпизодов. В то время, как концентрированный смысл рассказа - то, с чем Дарья хороша необычайно. Коротко, емко, в хорошем темпе. Создать атмосферу, наметить характеры, одной-двумя яркими чертами насытить происходящее жизненной энергией и придать достоверности. Читатель взят

Достоевскому равный, он — прозеванный гений.
Очарованный странник катакомб языка!
Северянин

Нельзя сказать, чтобы Лескова не знали вовсе. "Левшу" вспомнят и те, кто книг отродясь не читал, но смотрели мультфильм. Многие "Очарованного странника". Не меньшее, а может и большее число читателей у "Леди Макбет Мценского уезда". Был хороший фильм с Андрейченко, экранизации всегда запускают обратную волну интереса к источнику. А кроме того, в перестройку в советской культурной жизни значительную роль играли фигуры Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской, заговорили тогда и об опальной опере Шостаковича "Катерина Измайлова": страсть, смерть, криминал - все как народ любит.

Что еще? Может "Запечатленный ангел" и "Тупейный художник"? Томик, если собрать под одной обложкой, а меж тем собрание сочинений Лескова насчитывает тридцать томов. Ну что вы, это нормально, и в золотой фонд отечественной литературы он таки вошел. Пусть не в первый эшелон, где Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов, но ведь и не в десятый, где панаевы со скабичевскими - о чем еще мечтать?

А теперь представьте на минуту, что миру явилась доселе неизвестная пьеса Шекспира, роман Джейн Остен, поэма Пушкина или Лермонтова, повесть Достоевского, рассказ Чехова. Неужто не кинулись бы тотчас читать, пожали в ответ на известие об этом плечами: "славно, но мы уже имеем о нем/ней представление". Еще как бросились бы на поиски, стали обсуждать в сетях, ждать экранизации, гадать о кастинге. В этом преимущество пребывания в первом ряду, ты интересен весь. Когда во втором, вежливо улыбнутся, узнав о тридцати томах: "Как плодовит".

Писательница, критик, литературовед Майя Кучерская, вынесенным в заглавие определением Северянина напоминает: он был гений и мы его прозевали, не прочли, не поняли, недооценили. Это как если бы знаток на чердаке дома, обставленного безликой функциональной икеевской мебелью обнаружил столик работы Томаса Таффа и сказал хозяевам, что они владеют сокровищем (да, требует реставрации, да вложения обещают быть серьезными, но итоговая цена в миллионы долларов на Кристи стоит того, чтобы потерпеть связанные с приведением в должный вид неудобства).

Вряд ли одному человеку и одной книге под силу одолеть полуторавековую инерцию мышления, но биография Лескова ее авторства сродни экспертному мнению такого знатока, возвращающего нации сокровище, которое по неразумению выбросили на чердак. Книга Кучерской сама по себе ценный артефакт, это биография от литературоведа, критика, превосходной писательницы, в чьем творчестве - что не менее важно - значительное место занимает тема русской православной церкви.

Больше того, Кучерская единственный в современной русской литературе автор, пишущий о церкви и ее служителях. Кому как не ей рассказать о писателе, называвшем себя "колокольным дворянином" - из поповичей по отцовской линии, из захудалых дворян по материнской. Написавшем "Соборян" и "Праведников". О том, кто шел путем Толстого в проповеди христианства и непринятии ханжеского лицемерия церковных иерархов, но сочувствовал низам духовного сословия.

"Лесков. Прозеванный гений" плод двенадцатилетнего труда. Писательница не скрывает, что, несмотря на колоссальную изыскательскую работу, сведений о ранних периодах жизни Лескова исчезающе мало, а то и вовсе нет. Что-то пришлось воссоздавать, домысливать, подобно тому, как антрополог выстраивает облик человека по его черепной кости. Потому биография писателя скорее симбиоз документальной и художественной прозы, максимально бережное, аккуратное, скрупулезное восстановление жизненных обстоятельств и творческого пути героя.

И это книга, которая по праву займет место в ряду таких эталонных образцов современной биографической прозы, как "Пантократор" Льва Данилкина и "Пастернак" Дмитрия Быкова. День сегодняшний предъявляет более жесткие требования к литературе серии ЖЗЛ, долго бывшей чем-то средним между официальным панегириком и синекурой для поправки писательских финансовых обстоятельств с негласным правилом "об усопшем хорошо или ничего".

Биография образца XXI века детабуирована и дестигматизирована, дает образ живого человека с его достоинствами и недостатками, с прекрасными и уродливыми чертами, где неприятное и неудобное наравне с превосходным. Дело не в смаковании жареных фактов, для этого есть желтый интернет, но в том, чтобы раскрыть личность героя максимально точно и полно, без ханжеских экивоков. И это удается Майе Кучерской превосходно.

Да, был недоучкой и не по бедности, хотя в гимназии, в самом деле, учился попечительством состоятельного родственника - а потому что не хотел учиться, как и спустя годы матушка его, Марья Петровна говаривала. Но пятнадцати лет пошел служить в Палату уголовного суда, после в Рекрутскую комиссию (аналог сегодняшнего военкомата), еще потом объездил Россию разъездным агентом в предприятии Шкотта. Это были его университеты, здесь он набирался знаний о жизни.

Да, позволял себе зло высмеивать коллег литераторов, выводя в своих писаниях их карикатурные образы. Но как жестоко поплатился, как дорого заплатил погубленной безвозвратно карьерой и остракизмом со стороны либеральной среды и властной опалой за единственную статью о пожарах. Был несчастлив в браке и практически не принимал участия в дочери. Презрительно насмехался над сыном от второго брака Андреем - тем, кто впоследствии станет самым преданным его биографом, прежде дослужившись до генерала и в отставку уйдя с профессорской должности.

Нет среди нас белоснежных ангелоподобных сущностей, все мы живые, все со своими головными тараканами. Но кто-то, кроме того, необычайно талантлив. И стремится ввысь, даже стоя по колено в болоте. Еще одно только дополнение, живые родники народной речи не иссякли вовсе, продолжателем лесковской традиции был Юрий Коваль, а теперь эта вода журчит в книгах Вероники Кунгурцевой и у совсем молодой Ирины Богатыревой.

Достоевскому равный, он — прозеванный гений.
Очарованный странник катакомб языка!
Северянин

Нельзя сказать, чтобы Лескова не знали вовсе. "Левшу" вспомнят и те, кто книг отродясь не читал, но смотрели мультфильм. Многие "Очарованного странника". Не меньшее, а может и большее число читателей у "Леди Макбет Мценского уезда". Был хороший фильм с Андрейченко, экранизации всегда запускают обратную волну интереса к источнику. А кроме того, в перестройку в советской культурной жизни значительную роль играли фигуры Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской, заговорили тогда и об опальной опере Шостаковича "Катерина Измайлова": страсть, смерть, криминал - все как народ любит.

Что еще? Может "Запечатленный ангел" и "Тупейный художник"? Томик, если собрать под одной обложкой, а меж тем собрание сочинений Лескова насчитывает тридцать томов. Ну что вы, это нормально, и в золотой фонд отечественной литературы он таки вошел. Пусть не в первый эшелон, где Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов, но ведь и не в десятый, где панаевы со скабичевскими - о чем еще мечтать?

А теперь представьте на минуту, что миру явилась доселе неизвестная пьеса Шекспира, роман Джейн Остен, поэма Пушкина или Лермонтова, повесть Достоевского, рассказ Чехова. Неужто не кинулись бы тотчас читать, пожали в ответ на известие об этом плечами: "славно, но мы уже имеем о нем/ней представление". Еще как бросились бы на поиски, стали обсуждать в сетях, ждать экранизации, гадать о кастинге. В этом преимущество пребывания в первом ряду, ты интересен весь. Когда во втором, вежливо улыбнутся, узнав о тридцати томах: "Как плодовит".

Писательница, критик, литературовед Майя Кучерская, вынесенным в заглавие определением Северянина напоминает: он был гений и мы его прозевали, не прочли, не поняли, недооценили. Это как если бы знаток на чердаке дома, обставленного безликой функциональной икеевской мебелью обнаружил столик работы Томаса Таффа и сказал хозяевам, что они владеют сокровищем (да, требует реставрации, да вложения обещают быть серьезными, но итоговая цена в миллионы долларов на Кристи стоит того, чтобы потерпеть связанные с приведением в должный вид неудобства).

Вряд ли одному человеку и одной книге под силу одолеть полуторавековую инерцию мышления, но биография Лескова ее авторства сродни экспертному мнению такого знатока, возвращающего нации сокровище, которое по неразумению выбросили на чердак. Книга Кучерской сама по себе ценный артефакт, это биография от литературоведа, критика, превосходной писательницы, в чьем творчестве - что не менее важно - значительное место занимает тема русской православной церкви.

Больше того, Кучерская единственный в современной русской литературе автор, пишущий о церкви и ее служителях. Кому как не ей рассказать о писателе, называвшем себя "колокольным дворянином" - из поповичей по отцовской линии, из захудалых дворян по материнской. Написавшем "Соборян" и "Праведников". О том, кто шел путем Толстого в проповеди христианства и непринятии ханжеского лицемерия церковных иерархов, но сочувствовал низам духовного сословия.

"Лесков. Прозеванный гений" плод двенадцатилетнего труда. Писательница не скрывает, что, несмотря на колоссальную изыскательскую работу, сведений о ранних периодах жизни Лескова исчезающе мало, а то и вовсе нет. Что-то пришлось воссоздавать, домысливать, подобно тому, как антрополог выстраивает облик человека по его черепной кости. Потому биография писателя скорее симбиоз документальной и художественной прозы, максимально бережное, аккуратное, скрупулезное восстановление жизненных обстоятельств и творческого пути героя.

И это книга, которая по праву займет место в ряду таких эталонных образцов современной биографической прозы, как "Пантократор" Льва Данилкина и "Пастернак" Дмитрия Быкова. День сегодняшний предъявляет более жесткие требования к литературе серии ЖЗЛ, долго бывшей чем-то средним между официальным панегириком и синекурой для поправки писательских финансовых обстоятельств с негласным правилом "об усопшем хорошо или ничего".

Биография образца XXI века детабуирована и дестигматизирована, дает образ живого человека с его достоинствами и недостатками, с прекрасными и уродливыми чертами, где неприятное и неудобное наравне с превосходным. Дело не в смаковании жареных фактов, для этого есть желтый интернет, но в том, чтобы раскрыть личность героя максимально точно и полно, без ханжеских экивоков. И это удается Майе Кучерской превосходно.

Да, был недоучкой и не по бедности, хотя в гимназии, в самом деле, учился попечительством состоятельного родственника - а потому что не хотел учиться, как и спустя годы матушка его, Марья Петровна говаривала. Но пятнадцати лет пошел служить в Палату уголовного суда, после в Рекрутскую комиссию (аналог сегодняшнего военкомата), еще потом объездил Россию разъездным агентом в предприятии Шкотта. Это были его университеты, здесь он набирался знаний о жизни.

Да, позволял себе зло высмеивать коллег литераторов, выводя в своих писаниях их карикатурные образы. Но как жестоко поплатился, как дорого заплатил погубленной безвозвратно карьерой и остракизмом со стороны либеральной среды и властной опалой за единственную статью о пожарах. Был несчастлив в браке и практически не принимал участия в дочери. Презрительно насмехался над сыном от второго брака Андреем - тем, кто впоследствии станет самым преданным его биографом, прежде дослужившись до генерала и в отставку уйдя с профессорской должности.

Нет среди нас белоснежных ангелоподобных сущностей, все мы живые, все со своими головными тараканами. Но кто-то, кроме того, необычайно талантлив. И стремится ввысь, даже стоя по колено в болоте. Еще одно только дополнение, живые родники народной речи не иссякли вовсе, продолжателем лесковской традиции был Юрий Коваль, а теперь эта вода журчит в книгах Вероники Кунгурцевой и у совсем молодой Ирины Богатыревой.