Представь, что люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, с малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами... Разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?
"Государство" Платон

Старая истина, что как вы лодку назовете, так она и поплывет, работает даже в случае, когда назвавший вовсе не то имел в виду (ну, вы помните капитана Врунгеля и какая там вышла незадача с "Победой"). Называя книгу "Пещерой", авторы не могли не предполагать, как это откликнется в коллективном бессознательном.

А учитывая, что равноправным героем - часто более ярким, непредсказуемым и, в конечном итоге, более живым, чем персонажи-люди, выступает государство. И сам роман, в значительной степени попытка утопии - стоило ожидать, что платоново "Государство" с мифом о Пещере вмешается, наложит отпечаток. Так и вышло, хотя не в самом благоприятном для книги смысле.

Напомню, у Платона прикованные в пещере лицом к стене, люди могут видеть лишь непосредственно то, что у них перед глазами, не других людей и предметы, но лишь их тени в колебании огня и чаду факелов. Думая, что таков и есть реальный мир. С этим романом Марины и Сергея Дяченко так вышло, что ни его персонажам, ни читателю так и не удается увидеть сколько-нибудь убедительной и связной картины происходящего.

Некое общество, достаточно, хотя не запредельно, развитое технически, нашло способ вынести агрессию за скобки земного существования. Подавленная ярость, неудовлетворенность существованием, либидо реализуются в ночном мире Пещеры, куда время от времени попадают все граждане, чтобы вести предельно простую жизнь: есть, спариваться, охотиться, наслаждаться полнотой физических ощущений от бега и водопоя, недоступными человеку.

Одновременно мир Пещеры выступает естественным регулятором в достаточно жестоком дарвиновом смысле. В обществе нет больных, калек, немощных стариков, маргиналов именно в силу того, что в мире, регулируемом механизмами естественного отбора, они становятся первым и кандидатами в жертвы. Умерший в пещере, не просыпается утром. Есть формулировка: "Сон его/ее был глубок. Смерть наступила от естественных причин".

Понятно, что в дневном мире о Пещере не вспоминают. Тема эта отчасти табуирована, частью стигматизирована. Мир без насилия, где дневное эго и суперэго не ведают, что творит темный ночной ид, вполне всех устраивает. Тем не менее о равноправии и равном комфорте для всех граждан не идет и речи. Хищники мира пещеры на ключевых постах и в дневном, что до травоядных - они и здесь добыча.

Основная интрига строится вокруг Павлы, она сарна (вроде серны) и помреж на телевидении. Неловкая, неуклюжая, тридцать-три-несчастья и по всему, быть бы ей в пещере съеденной, но вот случается, что три ночи подряд сарне Павле удается ускользать от хищного саага (вроде саблезубого тигра). Причем от одного и того, хотя, казалось бы, безмозглые твари в пещере не должны были бы запоминать, кого они там в прошлый раз не доели.

Немыслимое везение девушки привлекает внимание спецслужб, которые принимаются решать, грохнуть ее для спокойствия, отдать ученым на опыты или пущай ужо поживет - понаблюдаем в естественных условиях. Побеждает гуманизм, после чего несчастную принимаются терзать разного рода фреймами, понемногу сводя с ума. Одновременно с этим, в нее влюбляются Главный Вивисектор, у которого в душе двадцать лет как незаживающая рана - не сумел помочь девочке из мира, не столь совершенного. как наш. А также - внимание - Великий Режиссер.

Ребята, ну вы чего. Вот в эту моль белую Павлу, которая о собственные ноги спотыкается? Да и ладно бы, сердцу не прикажешь, но книга откровенно скучна, мир_без_насилия где буйным цветом цветет харассмент неубедителен, мир-с-насилием (это такая антитеза) с жестокими нравами в нескольких днях пешего пути от идеального общества - еще более странен и дик. А все вместе производит удручающее впечатление.

Я читала "Пещеру" в год выхода, в то время от Дяченок ничего не пропускала, уже тогда не впечатлилась. Вторая попытка полюбить сделана была из-за аудиокниги театра Абуки, где дуэт любимому чтецу составила Вероника Райциз (которая начитала "Землю случайных чисел" Татьяны Замировской). Исполнение превосходное, но роман далек от уровня того, за что люблю соавторов.

– А ну, например, ежели в часть попадешь?
– До сих пор Бог миловал. А ежели когда попадем, тогда и узнаем.

Феномен Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина в сегодняшней его пугающей актуальности. Словно бы и не было полутора сотен лет, прошедших со времени, когда книга писалась. На самом деле, многое изменилось к лучшему. Но, главным образом в силу эволюционного развития и технического прогресса.

Жизнь дает обывателю больше возможностей сбежать от проклятой темы "как нам обустроить Россию". Один создает свои райские кущи на шести сотках собственной дачи; другой кормит пятью рыбами и пятью хлебами сто тыщ подписчиков своего кулинарного канала; третий творит себя, виртуального, по образу и подобию масс-медиа кумиров. И все, в большей или меньшей степени, эмигрируют во внутреннюю Монголию сетевых сообществ по интересам.

Что хорошо, потому как содействует ослаблению уицраора российской государственности Жругра и позволяет надеяться на лучшее. Это еще что за хрень? Не хрень, а применение адекватного инструмента для понимания того, с чем традиционные способы постижения не работают. Мы же с вами недоумеваем, почему в России ничего не меняется. Ни дореволюционная историческая наука не дала ответа, ни диалектический материализм, ни современность. А метаистория по Даниилу Андрееву совершенно объясняет.

Вопреки распространенному мнению, главные наши беды не дураки и дороги, не "пьют и воруют" и даже не чиновники. Вопреки не менее распространенному - умом Россию понять вполне возможно. Хотя для этого нужно признать, что современный уровень развития общественных наук (история, обществознание, социология, культурология) далек от изречения истин в последней инстанции - и позволить себе непредвзято взглянуть в сторону того, что среди просвещенных современников принято считать унылой фэнтезятиной или шизофреническим бредом.

По Андрееву, всякий народ имеет воплощение государственности - уицраор, созданный для объединения нации, защиты ее интересов от внешних посягательств, воплощения общих масштабных целей. Это такое неизбежное зло - скрепа, без которой неминуемо сползание в хаос и анархию. Российский уицраор, Жругр, силен необычайно, так как в неблагоприятных климатических и географических условиях, ему делегировано больше полномочий, чем абсолютному большинству созданий той же природы в других странах. Триада "Православие. Самодержавие. Народность" - в сути его девиз, а центростремительность - единственный способ действий.

Михаил Евграфович уже тогда, полтора столетия назад, считал ключом к решению многих вопросов государственного управления децентрализацию, придание субъектам большей самостоятельности, выборность власти из числа местных представителей, внимание к особенностям и обычаям народов, населяющих губернию. А он знал, что говорит, сам будучи представителем высшей государственной бюрократии - чиновником по особым поручениям. Тогда, как, впрочем, и теперь, все остается в сфере утопических мечтаний.

Теперь о книге. Название "Помпадуры и помпадурши" - отсылка к фаворитке Людовика XV, маркизе де Помпадур, чье имя органично пересело на российскую почву, скрестившись с "самодуром", породив вполне жизнеспособный гибрид "помпезный самодур" (семантика, однако). Помпадуры С-Щ - практически всегда губернаторы, очень редко просто высшее чиновничество. Другое дело, что площадями и богатствами субъекты хозяйствования сильно отличаются: один край всероссийская житница и здравница со всякими ништяками, кроет как бык овцу другой, где кроме навоза никаких природных богатств отродясь не бывало.

Помпадурши - фаворитки последних, из числа местных светских львиц. То есть, не жена, не любовница-содержанка, но именно располагающая неограниченным влиянием на губернатора дама, употребляющая его к себе расположение, как правило, для личного обогащения. Этот институт у нас сегодня изжит (или мне так кажется в силу моей удаленности от властей предержащих), нынешние наши что уворуют - в дом, все в дом.

О структуре. Пятичастная, первая часть включает три новеллы: "Прощаюсь, ангел мой, с тобой", "Старый кот" и "Старая помпадурша", герои которых смещенные с должностей губернаторы, покидающие свои палестины. В последнем случае прекрасная добрая Надин, долго хранившая верность своему помпадуру, все же уступает домогательствам нового, совершенно переменившись к финалу в сторону склочности и стервозности записной щучки-сучки.

Вторая: "Здравствуй милая, хорошая моя", "На заре ты ее не буди" и "Она еще едва умеет лепетать" - путь помпадура из золотой молодежи Митеньки Козелкова, юноши ума небольшого, но в целом незлобного, из умеренного либерала превращающегося в совершенного цербера.

Третья: "Сомневающийся", "Он", "Помпадур борьбы", о реакционном закручивании гаек, в подобие которого вступает сегодняшняя Россия (да, у нас все по кругу). Помпадур, который с удивлением узнает, что есть еще и закон, и это открытие совершенно выбивает почву у него из-под ног; другой из реформатора становится фаталистом, вплоть до того, что пожары не тушит; третий - недоросль Феденька Кротиков, на протяжении рассказа трансформируется из прекраснодушного мечтателя в подобие местного Ивана Грозного.

Четвертая, "Зиждитель" о Сереже Быстрицине, направленным помпадуром в Паскудск и добившемся неустанным радением, чтобы городок сей исчез с карт и из реестров (вот она, чаемая Щедриным децентрализация). И все налаживается у них. "Единственный" - это такой простой и авторитетный мужик в помпадурах, который заботится о вверенном его попечению крае, а рвение перенаправляет на помпадуршу из таких же простых бабенок, пресекая любые поползновения непотизма.

Пятая "Мнения знатных иностранцев", уж очень грустна и нелестна для наших чиновников. Все это было бы смешно, когда бы ни было так грустно. А все же, пока живем, надеемся.

Марк, Иоанн, Матфей, Лука
Шли ко мне издалека,
А с ними бог Содома -
Садо - Задо - Поли - Гомо.

"Блин, вы ж только ж то птсали, что не любите Лоренса Даррела, или то были не вы?" - прилетает вопрос из читающего сообщества ЖЖ. То была я. Читать кого-то, вовсе не означает любить его. Разные бывают причины взять книгу, "Бунт Афродиты" игровое задание "Долгой прогулки". Если бы не оно, сомневаюсь, что обратилась бы когда-нибудь снова к писателю, куда менее известному у нас, чем его младший брат Джеральд - мне "Александрийского квартета" за глаза хватило.

Кстати, об авторе "Моей семьи других зверей", говорят, что в англоязычных странах, статус "брата писателя Даррелла" закреплен не за Ларри, а как раз за Джерри, там литературный авторитет Лоренса Джорджа Даррелла по сей день непререкаем. Так или иначе, заставить братьев мериться, хм, известностью не входило в мои сегодняшние планы. Остается порадоваться за жителей острова Корфу, чей уровень жизни, благодаря "Дарреловской индустрии" значительно улучшился.

Однако к роману. Дилогия включающая книги, не без снобизма названные Tunc и Nunquam, явная отсылка к латинскому "Aut Tunc, aut Nunquam …" - "теперь или никогда", скорее даже не предполагающая в читателе знакомства с классической латынью, но закрепляющая за чтением статус интеллектуального еще до его начала.

Увидевший свет в тысяча девятьсот семьдесят четвертом, через двенадцать лет после "Александрийского квартета", двухтомник не повторил успеха. Критики и читающая публика отнеслись к нему довольно прохладно, думаю, не без оснований. Механическая пересадка тем и типажей четырехкнижия из Александрии в Афины, Константинополь (и чуть Лондона, хотя в Квартете немножко его тоже было), с заменой Писателя на Изобретателя, не выстрелила.

Города "Бунта Афродиты" не ожили на страницах, как это случилось с Александрией первого цикла, которая стала равноправным героем повествования. А беззастенчивое самокопирование по принципу: раз читателю нравится молодой талантливый но пока не добившийся успеха герой, чужак в умеренно-экзотической бедной стране, который одновременно крутит романы с прекрасной шлюхой и светской львицей; вхож в дипломатические круги; пользуется покровительством сказочно богатого и могущественного мецената, становясь пешкой в его играх - что ж, дадим ему это. Такая позиция ближе к рынку, чем к литературе.

Знаете, что напоминает эта история? Произошедшее пятью годами раньше с Набоковым, когда весьма умеренных литературных достоинств "Ада или Эротиада", брошена была читающей публике жалким подобием "Лолиты", соединенной с "Бледным пламенем": "Читатель ждет уж рифмы "розы"? На вот, бери ее скорей!", нравятся вам эротические картинки с участием малолетних девочек и "Россия_которую_мы_потеряли" - пожалуйста, еще и клубнички прибавим. В том и другом случае это стало дорогой в никуда. Дар требовательный симбионт, не выносящий попыток накормить его осетриной второй свежести. Только горячая соленая пульсирующая кровь сердца.

Герои выглядят не слишком удачными копиями Дарли, Мелиссы, Жюстин, Нессима, Клео и Маунтолива из "Квартета". Малосимпатичный Феликс Ч. - гениальный, по замыслу автора, изобретатель, всю первую книгу занят унылым отлаживанием диктофона, однако во второй внезапно курирует создание робота-андроида, неотличимого от человека и между делом, во время лыжной прогулки, записывает губнушкой жены на рулоне туалетной бумаги революционный метод энергопотребления, на порядок снижающий потери, и способный увести человечество прямиком в золотой век. Чтобы понятнее, это как дядя Миша охранник вдруг стал бы директором завода, на проходной которого сидел. В остальное время герой рефлексирует, жалуясь на жизнь, впрочем, довольно поэтично, интеллектуально и забавно.

Материальная часть тоже из рук вон плоха. Как могло случиться, что интересы предвосхитившей свое время глобальной мегакорпорации, какой предстает Фирма, столь мелки? Чем они там вообще занимаются? В чем роль Джулиана, кроме эффектных дефиле по книжному пространству на супердорогих авто в стильных костюмах? Впрочем, такое обычно случается, когда человек принимается говорить о вещах, о которых имеет смутное представление.

Неудивительно, что западные читатели невысоко оценили дилогию. Кому другому простили бы вторичность и дурновкусие, но когда ожидания высоки, Noblesse Oblige. В остальном, недурственное и занятное чтение, затрагивающее многие вопросы, актуальные по сей день: соотношение свободы творчества и зависимости творца от материальных факторов, любовь и дружба, уважение и сотрудничество, всякого рода нежность к ревущему зверю.

А также, тут мне подсказали - возможность решения психологических проблем и преодоления депрессивных состояний, связанных с одиночеством, путем создания цифрового симулякра средствами искусственного интеллекта.

Людей все больше и больше, Бенедикта и мир уже перенаселен. Однако качество, соответственно, снижается. Нет никакого толка от обыкновенных людей. Ничто, помноженное на ничто, так и будет ничто.

О да, добрый мой господин. Мир, впрямь, перенаселен. Что делает непраздным вопрос, к чему еще умножать в нем количество сущностей? Ах, есть необходимость? То есть, бритва Оккама здесь не годится? Что ж, тогда давайте сделаем это.

Создадим андроида по образу и подобию почившей Иоланты, бывшей голливудской суперзвездой, а еще прежде - шлюхой из афинского борделя и любовницей Черлока нашего (не Холмса), героя-рассказчика. До тех пор, пока он не встретил свою безумно притягательную, смертельно опасную и весьма далекую от, хм, психической нормы Femme Fatal Бенедикту.

После, когда Бенедикта родила герою сына, совсем отлучив его от тела (героя, не младенца Марка), Феликсу ничего не оставалось, кроме как забыться в работе. Сублимация, знаете ли, действенный способ релакса, а для творческого человека, так и вовсе то, что доктор прописал. Он, однако, раб лампы, как с удивлением обнаруживает (ну, помните тот момент из Аладдина, когда джинн громоподобным голосом признается: "Я раб лампы"?)

Так вот, неприятное открытие, что подписывая контракт, надобно внимательно вычитывать в том числе и написанное мелкими буквами, настигает героя в момент, когда он хочет облагодетельствовать женщин планеты новаторским экологичным, сказочно дешевым способом стирки. Причем сделать это по принципу не изобретенного еще интернета - выложить в свободный доступ. А вот и нет, - ласково говорит Фирма в лице его шурина Джулиана - все права на твою интеллектуальную собственность, дружок, пожизненно принадлежат Фирме. Остались мы, девочки, без лайфхака.

Вы ж понимаете, что невозможность смириться с Таким (!) отодвигает далеко на задний план и членовредительство жены в припадке помрачения, и самоубийство сына - вина за него косвенным образом лежит на Феликсе, впрочем, там в равной мере поспособствовали матушка, и дядя. В комплексе, когда-то и до нашего скорбно-бесчувственного Черлока дойдет, что в датском королевстве его жизни уже не просто неладно, но прогнило и смердит - соединение всего помещает Черлока в психушку.

Довольно комфортабельную, впрочем, и украденные ключи позволяют свободно перемещаться внутри периметра (салют, "Мастер и Маргарита"). За что люблю Лоренса Даррелла, так это за богатейшую референтность, обращенную как в прошлое: внимательный и неленивый читатель поймает в основной теме не только отсылку к Витюше Франкенштейну, но и к доктору Фаусту, и Просперо с Мирандой словно бы просятся на страницы (свои Ариэль с Калибаном тут тоже имеются). Как в прошлое, так и в будущее - главы, о бальзамировании предвосхитили народную любовь к елизаровской "Земле".

А вскоре компанию ему там составит милая женушка. Любимая, ненавистная, вожделенная, самая близкая и столь же далекая. С аттракционом неслыханной откровенности, которой можно и нужно было избежать. Но инцестуальные мотивы и возможность говорить на эти темы, очевидно, значимы для автора. Если вспомнить часть его биографии, связанную с самоубийством дочери Сапфо, еще и мистическое предвидение. Однако не буду развивать, это хождение по слишком тонкому льду.

Но скажите мне, скажите же мне кто-нибудь, почему, обладая немыслимой возможностью воскресить Марка, они не делают этого сосредоточившись только и исключительно на шлюшке-с-золотым-сердцем Ио? Нет. Умом не одну только Россию не понять, "Бунт Афродиты. Nunquam " принадлежит к числу того же сорта вещей в себе..

Высшее наслаждение, какое, как считается в наш век, даёт искусство и прочее, должно быть недоступно массам. Это не вопрос привилегии, дорогой. Точно так же, как грамотность ещё не означает способность к глубокому чтению.

Что ж, Лоренс Даррелл массовому читателю, отдающему предпочтение его младшему брату Джеральду, и впрямь, недоступен. Возможно это порадовало бы его, хотя что-то подсказывает мне. что Глория Муви из тех дам, с кем большинство творцов предпочтут длить связь до бесконечности, переживая все возможные аспекты с снова и снова.

Нет, я его знаю, если четыре книги "Александрийского квартета" (из которых люблю только "Маунтолива") можно считать достаточным знакомством. И нет, он не в числе моих фаворитов. Нормально, больше. чем уверена, что тоже не произвела бы на него впечатления, случись нам свести знакомство.

И однако не признать его большим писателем не могу. Интеллектуал с широким и быстрым умом, яркий постмодернист и один из зачинателей мультижанровости, характерной для современной литературы. А кроме того, отличный рассказчик про вот это вот все (любовь, морковь, свекровь, кровь, бровь и вновь) вопреки утверждению, вынесенному в эпиграф, немало трафящий низменным вкусам. Что до внимания к нижнему отделу телесности, так и вовсе чемпион.

Речь даже не о сексе, которого в романе, ну очень много. "Tunc" при желании можно использовать в качестве пособия "Все, что вы хотели знать о сексе, но стеснялись спросить". Герои еще и непрестанно пукают, какают, писают, ставят клизмы, не слишком успешно лечатся от последствий венерических заболеваний. Тут вопрос личных преференций, я наверно просто не тот читатель, который способен оценить подобное.

В точности, как неблизок мне агрессивный снобизм британского дипломатического сотрудника, активно отмежевывающегося от собственной английскости, демонстрируя при этом в отношении коренных жителей любимой им Греции, снисходительную покровительственность большого белого господина к туземцам. Того сорта который так хорошо передал Сеферисв стихотворении "В окрестностях Керинии". Он перманентно терзаем чувством вины перед Родиной (именно так. с заглавной, как нас учили в советском детстве говорить о своей) за ту любовь, что не может ей дать. А думает - обязан. Ему с другой лучше, он тут дома, здесь правильно и справедливо и в полном соответствии с его пониманием разумного мироустройства.

Незамысловатый сюжет первой части "Бунта Афродиты" включает неизменный набор даррелловых составляющих: молодой творец, бьющийся в сетях одновременной любви к шлюхе и светской львице; сказочно богатый меценат, который оказывает ему покровительство, на деле опутывая сетями зависимости и делая пешкой в своих неясных играх; множество околопосольского люда вокруг, оттеняющего своей малостью величие просвещенного рассказчика, его женщин и его антагониста-покровителя - всякий со своей яркой особенностью.

Читается легко, воспринимаясь занятным винтажным анахронизмом - это когда гений изобретатель времен и народов, каким по замыслу автора должен предстать Феликс, убивает практически все время первой книги на адаптацию своего кустарного диктофона к различным условиям записи, включая неблагоприятные (в толпе, с сопутствующими шумами, когда речь тиха).

В целом чтение занятное, хотя не назвала бы захватывающим. Так, для общего развития.

Через две недели после этого золотого утра, когда Капа кралась мимо гостиной с ночной порцией очередных книг, она услышала какую-то очень знакомую, но совершенно незнакомую песню.
- Что это? остолбенела она.
- Это фильм, - сказала мама.
- Что это звучит? - закричала Капа. - Саундтрек, блин, это что, блин?
- Ты в порядке? - спросила мама.
Капа помчалась в свою комнату, рухнула на пол и ощутила, как из ее глаз, горла и носа хлынула какая-то космическая соленая жидкость, заполняющая ее защитный золотой скафандр мгновенно и целиком - отчаянно и неостановимо, как землетрясение.

Слухи о смерти короткой прозы, как жанра, сильно преувеличены. Чтобы в этом убедиться довольно взять книгу Татьяны Замировской. Двадцать три рассказа, составляющие сборник, как двадцать три двери в миры, отличные от нашего лишь трудноуловимыми деталями. Или не двери, в случаях, подобных этому, когда имеешь дело со странной, чуть абсурдистской прозой, принято поминать кроличьи норы и зеркала - но нет, не Страна Чудес и не Зазеркалье.

Вот, поймала ассоциацию. Больше всего это похоже на Лес-Между-Мирами из Нарнии. Маленькие озерца, порой глубокие лужицы, шагнув в которые всякий раз оказываешься в ином мире. Внешние условия заметно не меняются, но на молекулярном, атомарном уровнях - на уровне фундаментальных физических законов возможны подвижки. Когда неотменимая железобетонная окончательность становится далиобразным тягучим пластичным "возможно". Что ж, самый подходящий материал для мягкой фантастики.

Они разные, эти бочажки: одни прозрачные сверху, темнеющие ко дну; другие мутные, заполнены словно взвесью: белой, желтой, красноватой; в третьих вода тяжела и черна. Беларуска, живущая в Америке, Замировская создала свою "Землю случайных чисел" по образу и подобию болотистой родины (именно болота - легкие планеты, не леса, как вы ошибочно думали).

Когда пытаешься соотнести эту прозу с чем-то, уже известным (а мы делаем это постоянно, чаще всего неосознанно, просто из потребности в твердой почве под ногами и обозначении границ) то эти грустные, горькие, мрачные и прекрасные истории поэтикой и силой воздействия ближе всего к Брэдбери.

Нет-нет, не за тем, чтобы упрекнуть автора во вторичности. Мир стоит на плечах гигантов и ничто не ново под луной. Это скорее дань моей персональной ереси о таланте, как симбионте, который ищет достойного физического носителя, наиболее полно и точно ему соответствующего. Продолжая транслировать послание, остановленное смертью или утратой, если перестал соответствовать жестким требованиям, предыдущего носителя. Да-да, я мракобес.

Однако к книге. Они разные, эти рассказы, различаются тональностью, строем, ощущениями, которые порождают. Общее для всех, пожалуй, лишь то, что это умная, сумрачная и ощутимо нерусская проза. В каком смысле "нерусская"? В том самом, автоматической культурной апроприации, как, например, с Сашей Филипенко, здесь не получится. Все-таки Замировская в достаточной степени носитель национальной белорусской самости. Что только на пользу дару - да, славяне, да братья, но они не мы.

Вот четыре сестры, почти погодки, в диапазоне от десяти до пятнадцати, спасают летчика, не успевшего катапультироваться из горящего самолета. За себя скажу, что прочитав титульный рассказ, впала в род эйфории первой влюбленности, не могла дождаться, пока переделаю все дела и вернусь к чтению. Отчего-то это хотелось именно глазами, хотя есть аудиокнига, и очень недурно исполненная.

Вот семья заказывает генетическую копию себя, чтобы научиться совместно переживать и принимать неизбежные потери. Вот молодая женщина бьется птицей о стекло закольцованной недели, часть которой она семнадцатилетняя в городе детства, другую взрослая в Нью-Йорке, а на выходных непременно в Будапеште встречает бывшего возлюбленного.

А вот к друзьям в другую страну приезжает погостить бывший однокурсник с новой пассией, и что-то с ними обоими ощутимо не так. А вот бабушка проживает заново ключевые моменты жизни, в которые делала значимые этические выборы, хотя у нее, кажется, все было совсем иначе - роскошный панчлайн в финале этого, пожалуй самого светлого, рассказа.

Жуткая игра в волка и необходимость смириться с голосами в голове (не-а, не шизофрения, все куда проще и жутче, и парадоксальным образом, смешнее). и люди, которые собираются из мириадов насекомых в голографической движущейся проекции. И девочка Майя, живущая назад. И еще одна девочка из рассказа, название которого я вынесла в заглавие, смертельно больная, которая останется жить, отдав болезнь и часть памяти крепкому старику, взамен его здоровья. Дивный рассказ. Отличная книга. Если ищете, чего почитать на русском - берите, не пожалеете.

Так часто бывает: хочешь что-то прочесть, да все времени не находится и обстоятельства не складываются, пока не прилетает волшебный пендель. Которым в моем случае стало игровое задание. Voila, год только начался, а я уже богаче на два горшка золота (первым был "Золотой горшок" Гофмана в январском туре, если что. И да, такая уж я Золотая Баба). А если серьезно, на самом деле, давно интересовалась этим проектом издательств "Додо Пресс" и "Фантом Пресс" под эгидой творческого союза Шаши Мартыновой и Максима Немцова.

С "Горшком золота" Шаши Мартынова выступила в роли переводчика, обеспечив русскоязычному читателю немалый бонус. С одной стороны, она из тех, кто в дополнительных аттестациях не нуждается, с другой - читатели редко обращают внимание на имена тех, кто определяет их отношение к иностранным книгам. Потому, несколько слов: прекрасный переводчик, дважды лауреат премии Норы Галь, известна подвижническим популяризаторством ирландской культуры и всего, что определяет Особое чувство ирландскости. Перевод сказочно хорош, и улыбка не сходила у меня с лица во все время чтения. Несмотря даже на то, что, "Горшок золота" дает больше поводов для грусти, чем для смеха.

Однако к роману. Эта книга, написанная Джеймсом Стивензом в начале прошлого века, плод исторического оптимизма, когда в Ирландии возрождалось национальное самосознание, а экономический подъем позволял надеяться, что перемены к лучшему неизбежны. Одновременно, это было временем первого литературного успеха Стивенза, когда в судьбе писателя, не знавшего с детства ничего, кроме неизбывной нищеты, забрезжил свет надежды.

Потому, несмотря на некоторую мрачность сюжета, "Горшок золота" являющий собой эталонный пример ирландского литературного фэнтези, оставляет светлое и ясное впечатление. Причудливое, удивительно органичное соединение мифов с реальностью, где сказочные создания, боги и герои действуют наравне с обычными людьми, представители закона вступают в схватку с лепреконами, а незатейливый сюжет, оплетаясь вязью сложных референций, обретает философское звучание.

Не то, чтобы считала пересказ непременно необходимым, но некоторое представление о структуре и событиях книги дать все же требуется. Классическое, хотя довольно условное, деление предполагает разбивку на шесть частей. 1. Пришествие Пана включает знакомство с героями, женитьбу двух философов-самоучек на Седой женщине и Тощей Женщине, одновременное рождение у них мальчика Шемаса и девочки Бригид (ах, это чудо рождения в один день с лучшим другом, позже Стивенз сделает его магическим артефактом собственной жизни, объявив своим днем рождения второе февраля вместо девятого, как на самом деле - чтобы праздновать в один день с Джеймсом Джойсом).

Далее обмен детьми, радостный уход из жизни старшего брата с женой; неразумный совет украсть золото леприконов, данный Философом Михалу Мак Мурраху; похищение лепреконами детей в отместку; возвращение детей Тощей Женщиной, которая сама из рода Ши (что бы это ни значило). И собственно приход Пана, который очаровывает игрой на свирели и уводит с собой юную пастушку. Немного о леприконах, эти гномы ирландской мифологии не вовсе чужие писателю, одним из его псевдонимов даже был "Леприкон" - очень маленького роста (крошка Тим, еще его звали), но пропорционально сложенный и очень спортивный, Стивенз брал кубки в составе своей команды.

2. Путешествие философа. Чтобы исправить зло, причиненное дурным советом, герой отправляется в путешествие, встречая по пути многих людей и мифических созданий (из них я только Кухулина опознала), с которыми щедро делится взятой в дорогу едой и вступает в разговоры, а когда своя пища заканчивается - не остается голодным. Прошедший тяжкий опыт обездоленности Стивенз, отдает приоритет взаимовыручке бедняков, их приверженности патриархально-общинным ценностям. В ходе странствия, герой делает богатые выводы из опыта своих скитаний, попутно меняя мнение по многим вопросам и переживая катарсис.

3. Два бога. Будучи ярким представителем ирландского национализма, автор противопоставляет в споре за благосклонность пастушки Пану условно общеевропейской традиции Энгуса Ога из родного, ирландского пантеона. Практически, его роль та же, что у Пана - молодость, любовь, лето, поэтическое вдохновение. Но вы уже догадались, кто победит.

4.Возвращение Философа во многом пересмотревшего свои взгляды по ключевым позициям отношения к жене и детям, хотя в остальном того же вахлака-идеалиста не от мира сего.

5. Полицейские. Взбешенные кражей у себя горшка с золотом, лепреконы пишут донос в полицию, обвиняя Философа в убийстве брата с женой. Явившиеся для его поимки полицейские представляют худшую ипостась буржуазного начала государственности: неумны, неуважительны, корыстолюбивы, жестоки. А две вставных новеллы - монологи узников в темноте, своего рода квинтэссенция бессловесности, как первого симптома лишения социальной и экономической значимости. Потеря речевой связности, по Стивензу, влечет за собой и практически приравнивается к потере связности общественной и утрате личностной самоидентификации (потере себя, как единой личности в прошлом, настоящем и будущем).

6. Счастливое шествие - единственная глава, которой Стивенз счел необходимым дать название, в моем понимании эпизод сотворения Нарнии из лучшей книги времен и народов другого ирландца, Клайва Стейплза Льюиса - прямая референция к финалу. Что до основной идеи, как мне кажется, она в том, что прежде политического и экономического освобождения, надобно освободиться из тюрьмы колонизированного ума. По возможности. распространив практику нестяжательства на представителей правящего класса и чиновничества - пусть побегают пешком.