Жизнь и судьба Регины (матери Бобби) напоминает таинственную шахматную партию, как будто некая невидимая рука передвигает Королеву [2] по клетчатой доске.

Регина Вендер Фишер родилась в Швейцарии, но когда девочке исполнилось два года, семья перебралась в Америку.
В восемнадцать, по окончании колледжа, девушка отправляется в Германию, навестить брата, но встречает в Берлине американского генетика Германа Мюллера, будущего Нобелевского лауреата, и тот предлагает ей стать его секретаршей и гувернанткой дочери.
Регина, покоренная теплом его сердца и блеском интеллекта, соглашается. Он высоко ценит ее: профессиональную стенографистку, секретаря-машинистку, владеющую немецким. Но Мюллер убедил секретаршу посвятить себя медицине и поехать с ним в Россию, где она становится студенткой Первого Московского мединститута (1933-1938).
Выдающегося генетика сопровождал в Москву еще один ассистент – Ганс Герхард Фишер, молодой биофизик. На самом деле его зовут Лейба. Пришлось сменить имя, в связи с усилением антисемитизма в Германии. 
Ему, как блестящему «спецу», предложили место в Московском Институте Мозга. Ганс и Регина полюбили друг друга и поженились в 1933-м. Вскоре у них родилась дочь Джоан.

Но и в России (будучи евреями) они постоянно сталкивались с проявлением юдофобства. К тому же сталинский террор крепчал.
Порывистая студентка внезапно уходит с шестого курса мединститута, не дотянув до диплома, и бежит с дочерью в Париж. Ганс – в Чили. Перед отъездом они почему-то разошлись, оставаясь формально мужем и женой.
Потом было многое. Она работает учительницей английского в Париже. Но перед «вторжением», будучи гражданкой США, бежит в Америку.
И опять таинственный Некто, прикоснувшись к Королеве (Регине), делает неожиданные ходы, как бы предвосхищая манеру игры бурного шахматного гения, которого ей предстоит породить.
В ранние сороковые мать и дочь – homeless – бомжи (без постоянного места жительства). И, тем не менее, Регина таинственно забеременела, второй раз. Она отсылает пятилетнюю Джоан к престарелому отцу в Сент-Луис, чтобы девятого марта 1943 года в чикагском госпитале дать жизнь Роберту Джеймсу Фишеру. В качестве отца в свидетельство о рождении вписан Ганс Герхард Фишер, хотя, не будучи гражданином США, никогда в страну не въезжал.
Проведя неделю в больнице, мать с новорожденным перебралась в «шелтер» для одиночек, куда затребовала дочь. Но в ночлежке не разрешено жить втроем. Когда она бурно запротестовала, полицейский арестовал ее for disturbing the peace (за нарушение порядка). Женщину с двумя детьми выбросили на улицу, предварительно подвергнув психиатрической экспертизе. Диагноз гласил: “stilted (paranoid) personality, querulous, but not psychotic” – высокопарная (параноидальная) личность, сварливая, но психически не больна.
С двумя детьми на руках, она борется за выживание. Обращается за помощью к еврейским филантропам, в агентства социальной защиты, к старику- отцу. Деньги приходят. Но мало. К счастью, получает работу секретаря-машинистки в солидной компании и вселяется в однокомнатную квартиру в южном Чикаго. Стремясь вырваться из удушающего безденежья, Регина перепробовала множество профессий. Была сварщицей, учительницей, клепальщицей, батрачкой на ферме, ассистенткой токсиколога, стенографисткой. В середине сороковых перебралась в Нью-Йорк.
Характер Бобби Фишера, вся линия его жизни, с уклоном в безумие, – слепок с материнской генетической матрицы. Но, как сказал русский психиатр Бехтерев: «Наше представление о психическом здоровье – вещь весьма относительная».
Мать была его Каиссой, десятой Музой шахмат. Достаточно взглянуть на фотографии в книге Франка Брэйди. Вот девятилетний Бобби, по грудь в воде, в ванной, за шахматной доской: играет сам с собой «блиц», попеременно белыми и черными. А на голове у него, из-за занавески, – теплая, благословляющая материнская ступня, которую сынок нежно почесывает.
А вот трогательная картинка в сабвее. Бобби уронил голову на ее плечо. Отбарабанив на пишущей машинке восемь часов, Регина забирает трудное чадо из манхэттенского шахматного клуба: одному в ночной подземке – опасно.
Регина Фишер в парике, замаскированная под нордическую блондинку, втайне навещает сына в гостинице в Рейкьявике (Исландия), чтобы вдохновить перед решающим поединком с Борисом Спасским.
Взрослый Роберт Джеймс Фишер похож на Джерома Дэвида Сэлинджера. Не только внешне, но и судьбой. Ракетоподобный взлет. А потом уход в одиночество, безумие, смерть.
Подросток Бобби напоминает Холдена из «The Catcher in the Rye». Тот же протест против абсурда бытия, та же коллизия между потаенным благородством и вульгарным способом самовыражения. И та же гениальность, жаждущая о себе заявить. За что их и поперли из всех schools.
- Полная туфта, – говорит Холден о школе, – что-то я там не встречал блестящих и благородных. Я провалился по четырем предметам и вообще все на фиг забросил.
Бобби провалился по всем предметам, за исключением шахмат.
И еще одно совпадение. Сэлинджер пишет на обложке своей главной книги: “TO MY MOTHER”. Фишер посвящает матери шахматные победы, о чем свидетельствуют его исповедальные письма к ней. Регина – «его все».

Но попытки приобщить сына к школьному образованию закончились конфузом. Он мог часами сидеть над шахматной партией. Но на уроках чтения, письма, арифметики: как будто шило в одном месте.
В компании же одноклассников, он маленький мизантроп, отгороженный от всех. К десяти годам Бобби сменил шесть школ, по две ежегодно. И везде сторонился ребят, а учителей презирал: они не умели играть в шахматы.
В отчаянии Регина зарегистрировала его в школе для одаренных. Бобби хватило на один день. На другое утро идти отказался.
Воистину, спасителем Фишера стал Иоганн Генрих Песталоцци – великий швейцарский педагог восемнадцатого столетия. Этот необыкновенный Учитель уводил ребят в Альпы, поднимался с ними по цветущим лугам к глетчерам, где на снегу чертил альпенштоком геометрические фигуры и грамматические парадигмы. Песталоцци, несомненно, разрешил бы Бобби записывать на снегу шахматные комбинации и даже сам сразился с ним.
Главной установкой Песталоцци было идея Anschaung, – индивидуальное для каждого ребенка восприятие предметов и явлений. Все в той школе было необычно. Портативные парты не закреплены, а передвигались, как шахматные фигуры, по клетчатому полу. А главное – ДЕТЕЙ ПОБУЖДАЛИ ЗАБЫТЬ РАЗНИЦУ МЕЖДУ ОБУЧЕНИЕМ И ИГРОЙ. На уроках ранней американской истории, например, ребята переодевались в костюмы той живописной эпохи. Их учили: прясть, ткать, писать гусиными перьями.
На собеседовании приняли во внимание одержимость Фишера шахматами. Мало того, ему предложили обучать ребят и учителей «игре мудрых».
А на вступительном экзамене Бобби продемонстрировал высочайший за всю историю школы – “IQ test score 180”.

Я попросил своего американского друга Джо Кона, бывшего главного школьного психолога штата Нью-Джерси, доктора философии, прокомментировать этот показатель интеллигентности. Джо объяснил: его IQ –125, и он гордится. IQ 180 – только у пяти процентов американцев. Это IQ гения.
Итак, в Бруелинской школе , основанной на идеях Песталоцци, недавний двоечник и прогульщик Бобби Фишер оказался первым и самым популярным из 150-ти учеников. Он почувствовал себя «в своем элементе».
Ведь Бобби обыгрывал всех. Учеников и учителей. И не только в шахматы. Он был лучшим бейсболистом и теннисистом. Ему необходимо быть первым везде. Если бы он жил рядом с плавательным бассейном, то стал бы чемпионом по плаванию.
В шахматном романе Набокова – Лужин терпит поражение, потому что не озабочен физической подготовкой к турниру: «Он замечал только изредка, что существует, когда одышка, месть тяжелого тела, заставала его с открытым ртом останавливаться на лестнице».
Фишер – полная противоположность Лужину. Готовясь к решающему матчу со Спасским, он упорно тренирует не только дух, но и тело. Упражнения на снарядах в гимнастическом зале. До пота. Мощный брасс в плавательном бассейне. Несколько ежедневных поединков в теннис. Это убеждение вынесено из школы Песталоцци: «Нельзя поручать трудную задачу человеку, не озабоченному своим физическим совершенством».

Один из мифов о Бобби Фишере – миф о его дремучей необразованности.
Никто так глубоко не проник в шахматное сознание, как Владимир Набоков. Его Лужин тоже оставляет ощущение неотесанности:
«А стихи он плохо понимает из-за рифм, рифмы ему в тягость». Кстати, рифмы давно в тягость современной поэзии. «И странная вещь: несмотря на то, что Лужин прочел в жизни еще меньше книг, чем она, ничем другим не интересовался, кроме шахмат, – она чувствовала в нем призрак какой-то просвещенности, недостающей ей самой. Речь его была неуклюжа, полна безобразных нелепых слов, но иногда вздрагивала в ней интонация неведомая, намекающая на какие-то другие слова, живые, насыщенные тонким смыслом, которые он выговорить не мог».
Тут прикосновение к Тайне.
Несмотря на гнусные юдофобские эскапады, Фишер все-таки – порождение «Народа Книги». И никакого другого. Ницше сказал: «Тип переходит по наследству. Мы нечто большее, чем индивид. Мы сверх того вся цепь».
Но Бобби был мутантом. В том смысле, что всеми фибрами души, всеми нейронами мозга яростно вцепился в другую – «Шахматную Книгу», как шмель в цветок татарника. Дух дышит, где хочет.
На заре жизни у Фишера все как у набоковского Лужина. С той лишь разницей, что мать Бобби не склонялась вечерами перед его кроваткой, «блеснув в полутьме бриллиантами на шее». Но зато Регина все объяснила Бобби в точности как лужинская тетя: «Сначала расставим фигуры. Здесь белые, здесь черные. Король и королева рядом. Вот они офицеры, это коньки. А это пушки, по краям. Теперь смотри, как они движутся. Конек конечно скачет». – “Пожалуй, будем играть”, – сказал Лужин».
Но первая игра у них не состоялась: в гостиную ворвался распаленным Дон Жуаном лужинский отец и уволок симпатичную тетю.
У Бобби было не так. Как только домашние предложили ему сыграть, Регина и Джоан были мгновенно разгромлены. И ребенок заскучал.
Ну, конечно, то было Провидение. Иначе как объяснить, что вскоре судьба послала ему, в качестве ментора, – гениального карлика Джека Он стал для Фишера тем, кем для Пушкина-лицеист Куницын:
“Он создал нас, он воспитал наш пламень.
Заложен им краеугольный камень”.
Джек Коллинз был человечек с недоразвитыми ножками, в инвалидном кресле на велосипедных колесах, которое катил по улицам Нью-Йорка черный гигант Оделл. Великан был так силен, что для него не составляло труда таскать Джека вместе с коляской по крутым лестницам, ресторанам и шахматным клубам. Геракл был молчалив, но нежно привязан к повелителю. Он проникся отцовскими чувствами и к Бобби. Троицу сопровождала сестра Джека – Этель, округлая, румянец во всю щеку и даже по бокам. Лицом она была прелестна, к тому же – медсестра с высшим образованием. Но Этель пожертвовала всем, даже замужеством, чтобы всю жизнь посвятить брату. Да и кто бы ее взял, с таким-то приданым. И хотя, казалось, вся компания явилась со страниц Диккенса, карлик и мальчик говорили не на английском.
“Пешка к королеве слон четыре! “– орал на всю улицу Малыш, неожиданно густым басом, повергая в ужас прохожих.
«Madman» (сумасшедший), – реагировала толпа. «Король цэ-три, ладья а-один, конь дэ-пять, пешки бэ-три, цэ-четыре». Откуда было знать непосвященным, что в 800-м году новой эры, арабы-номады, странствуя по пустыне, вот так же, по памяти, вслепую, играли в древнюю игру: шахматная доска не помещалась на горбу дромадера.

Точно так же, как профессиональный музыкант способен читать партитуру и одновременно слышать музыку, шахматный мастер может глядеть в запись партии и видеть в своем воображение каждый ход. Так Антонио Сальери втайне, со слезами восторга, читал партитуры моцартовских симфоний, задолго до того, как они становились музыкой.
Но Фишер не Сальери, а Моцарт. Бобби не нуждался в «шахматной партитуре». Обладая уникальной памятью, творил в воображении композицию партии. И вот теперь, стремительно двигаясь вниз по Флатбуш Авеню, они предавались своей страсти – “blindfold chess” – шахматам с завязанными глазами. Это демонстрация сверхъестественной способности внушала ужас. То были не шахматы, а таинственный ритуал. Главная радость обделенного судьбой человека. Одна, но пламенная страсть. И он заразил ею Бобби.
Многие испытанные мастера не умеют так играть. Способность тринадцатилетнего – ошеломляла. И все-таки boy предпочитал играть вживую: фигурами на доске. Потому что любил «блиц» – скоростные партии. Он играл их тысячами, многие годы: пятиминутки, десятиминутки. С бомжами за столиками в Вашингтон Сквер. С одноклассниками и учителями. С самим собой, вынимая крошечный карманный set в подземке, библиотеке, кафе. Секунда на каждый ход. Это стало вроде наркомании. И развило в нем способность – мгновенно постигать и мысленно охватывать соотношение фигур в целом. Он играл всегда и везде, даже во сне. Доводя себя, подобно набоковскому Лужину, до шахматных галлюцинаций: «Он сидел и думал о том, что этой липой, стоящей на озаренном закате, можно ходом коня, взять тот телеграфный столб». Даже звезды в небе складывались для Бобби в изощренные комбинации. Даже крошечного Коллинза он воспринимал как шахматную фигуру.
Джек был вроде ферзя на его доске. Учитель был не только знатоком стратегии, но и соавтором современной библии гроссмейстеров – «Modern Chess Openings», содержавшей тысячи вариаций, позиций, анализов, рекомендаций. Ученик, под руководством шахматного «рабби», ушел с головой в шахматный Талмуд. В его распоряжении была громадная библиотека ментора. Мальчика воспринимали здесь как члена семьи. Он был не только своим в доме, но и семейной гордостью, потому что, как-то походя, стал чемпионом США среди юниоров, разгромив всех в Филадельфийском турнире.
Фишер в книге Франка Брэйди выписан не на фанере, как это часто бывает в биографическом жанре. Он у него живой: «Бобби был маловат ростом, для тринадцатилетнего, но с годами стал вытягиваться, вырастать из своих одежд, расцветать. В восемнадцать он уже высоченный, широкоплечий, спортивный, с рельефной мускулатурой. У него блестящие каштановые глаза. Улыбка сияет голливудскими зубами, с крохотной расселиной меж верхними».
Он вполне счастлив. Хочет быть признан и любим. Потому что имеет на это право. Густые каштановые волосы подстрижены под ежик и не знают гребня, который ему подсовывают Джоан и Регина. У Бобби для расчески нет места. В одном кармане – портативная шахматная доска с изящными фигурками, в другом – блокнот для записей. Но он знал себе цену, уже в тринадцать. Напористый всклокоченный ежик. 

С присущей ему основательностью он «овладевает вопросом»: изучает «Антихриста» Фридриха Ницше, его интересует личность Эрнста Кальтенбруннера, шефа главного управления имперской безопасности, обергруппенфюрера СС, казненного по приговору Нюренбергского суда. И он отправляются в Германию, нанести визит сыну Кальтенбруннера. Тот неожиданно оказался интеллигентным человеком и большим либералом. Неизвестно, о чем они беседовали. Возможно, играли в шахматы. После визита Кальтенбруннер Младший с гордостью демонстрировал гостям стул с бронзовой табличкой: НА ЭТОМ СТУЛЕ СИДЕЛ БОББИ ФИШЕР.
Но когда Бобби становилось одиноко, он отправлялся на север в Пало Алто – навестить сестру Джоан и ее мужа Рассела Тарге – профессора физики Стэнфордского университета. Они, разумеется, были евреи. Джоан и Расселу было странно и дико слышать в своем доме злобные юдофобские тирады. Однажды супруги решительно выставили родственничка за дверь.
Взбешенная Регина написала сыну: «Не смей оскорблять людей! Подобный тебе человек будет постепенно разрушен собственной совестью. Глупый и примитивный не пострадает, но чем больше разума и таланта, тем необратимей разрушения. У тебя нешуточная позиция. Но если бы даже ты был безвестным, обязанность каждого быть порядочным. Проще всего закрыть глаза, как это делали люди в нацистской Германии, когда других удушали в газовых камерах, как насекомых. Но если даже эти мои слова взбесят тебя, помни: что бы ни случилось, я твоя мать и потому ни в чем не откажу тебе, и ничто моих чувств к тебе не изменит.
С любовью,
Мама»
О, как они ему потом пригодились. Когда кончились сбережения и экс-чемпиону Мира нечем стало платить за квартиру, Бобби обратился за помощью к близким. Иначе он – бомж. Мать знала, что такое homeless. И стала высылать сыну из Никарагуа, где работала в американском госпитале врачом, свой Social Security Check – государственное пособие по социальному страхованию. Джоан получала деньги и открыла на имя Бобби банковский счет. Иначе безумный гений повторил бы судьбу Регины. От лося – лосенок, от порося – поросенок, от бомжа – бомжонок. Недаром в «Пятикнижии» тщательно прослеживается генеалогия: кто кого породил. Но Бобби был мутантом. Одиннадцатого сентября 2001 года его безумие достигло крещендо. И мир содрогнулся.
Ночью небоскребы-близнецы Всемирного Торгового Центра были как гранки газетной статьи об американском успехе. Когда в то утро я делал пробежку в Либерти Парк, все было мирно и красиво: дюралевые небоскребы в голубизне индейского лета. И вдруг пейзаж вспыхнул и стал чадить. И вдруг. Второй самолет ударил вкось, в серебряный угол второй башни, извергаясь пурпурной лавой, обломками компьютеров, ошметками обугленных трупов. А потом небоскреб стал оплывать. Как свеча. От Гудзона ветер нес запах паленого мяса, который все старались не замечать. Горели три тысячи погребенных под обломками. Я ринулся к машине и включил приемник.

И вдруг услышал по радио безумный голос Бобби Фишера:
- Да, конечно, потрясающая новость. Настало время накостылять fucking USА по шее. Настало время прикончить США раз и навсегда.
- Вы счастливы, что это случилось?
- Я аплодирую этому акту. Fuck the US. Я хочу, чтобы США стерли с лица земли.
То была филиппинская радиостанция Radio Baguio. Бобби давал интервью по телефону, из Японии. По горячим следам американской трагедии:
- Соединенные Штаты основаны на лжи. Они основаны на жульничестве. Вы только посмотрите, что я сделал для Соединенных Штатов. Никто не сделал столько, сколько сделал я. Когда я завоевал звание Чемпиона Мира в 1972-м, Соединенные Штаты воспринимались всеми как страна футбола и бейсбола. И никто не думал о ней, как об интеллектуальной стране. Я изменил ситуацию. И только я один. И я говорю: смерть президенту Бушу, смерть Соединенным Штатам, FUCK THE JEWS! Евреи – народ преступников. Они mutilate (увечат) своих детей, делая им обрезание. Они убийцы, преступники, воры, лживые ублюдки. Они выдумали Holocaust. В еврейских россказнях о Катастрофе ни слова правды. Fuck the United States.
Видимо, он не соображал: теперь на нем, до скончания дней, – каинова печать. Он будет проклят племенем, породившим его, и Америкой. Его выступление было самым антиамериканским, самым юдофобским за всю историю средств массовой информации. Беснования Фишера напоминали пропагандистские истерики Гитлера.
И ВСЕ-ТАКИ СУДИТЬ СЛЕДОВАЛО НЕ ЕГО. Судить надо было средства массовой информации, эксплуатировавшие имя и всемирную славу трагически больного человека. Это бредил не Бобби. ЭТО БРЕДИЛА ЕГО ПАРАНОЙЯ, унаследованная от матери.
Доктор Антони Сэйди, один из самых преданных друзей Бобби, сразу после выступления Фишера, обратился с письмом в журнал “Chess Life”:
«Его паранойя усугубляется с годами. И он все более и более изолирован в своей иной, «инопланетарной» культуре. Media (средства массовой информации), публикуя его самые омерзительные высказывания, цинично эксплуатирует Фишера. Оставит ли она, наконец, его в покое?».
Но весь мир ополчился на Бобби.
«Паранойя, утверждают специалисты, характеризуется длительными периодами необоснованного недоверия к окружающим, а также повышенной восприимчивостью. Психическое нарушение характеризуется подозрительностью и хорошо обоснованной системой сверхценных идей. Параноики, как правило, критически относятся к другим, не принимая критики в свой адрес».
Но, двадцать шесть лет до этого, в период его относительного здоровья, недоверие Фишера к Карпову нельзя было назвать необоснованным, а критику несправедливой.
«Карпов в СССР, – писал Владимир Буковский [3], – центральная пропагандистская фигура, идеал коммунистической молодежи и член ЦК ВЛКСМ. Конечно же русский, а не какой-то сомнительный еврей. Конечно же из рабочей семьи. Проиграть он не может, ему не дадут. За ним вся система, с миллиардами рублей, миллионами шпионов, дипломатов. Потешная сцена появления советской «шахматной делегации» на Филиппинах, состоящих почти из двух десятков кэгэбэшников, иогов, специалистов по каратэ и возглавляемая полковником Батуринским, вполне достойна пера Булгакова».
Против этой сумрачной когорты Фишеру предстояло отстаивать титул Чемпиона Мира. Но прежде нужно было договориться об условиях.
- При счете 9:9, чемпион сохраняет звание, – настаивал Бобби.
Матч будет состоять из неограниченного количества партий, в отличие от Рейкьявика. Первый, кто наберет десять очков, станет чемпионом.
Русские не соглашались: достаточно 36-ти партий. Счет 9:9 их не устраивал.
У них была железная максима: «Поскольку мы, Советский Союз, сильнее всех на свете, то не принимаем никаких условий: мы навязываем их».
Играть по их правилам Бобби отказался. Тогда ФИДЕ объявила Карпова Чемпионом Мира. Это произошло 3 апреля, 1975 года.
Карпов стал «чемпион по назначению». И в этом не было чести.
Но и его вины. Он был достойным противником Фишера, если бы матч состоялся.
И все-таки победил Фишер: в контексте вечности. Как Моцарт против Сальери.
В Маниле, в отличие от Рейкьявика, ставка была 5 000 000 долларов. Нисколько не меньшая, чем у Мохаммеда Али. Только за одно это Фишера следовало увенчать лаврами, как фехтовальщика за честь Каиссы. Но нищий Чемпион отказался от миллионов. И не потому, что боялся Карпова. Бобби боялся КГБ. Его мучили фобии. Он опасался: русские его отравят. Носил с собой склянку с противоядием. Особенно устрашала его израильская разведка. Евреи коварны. И потому Бобби не ходил к дантистам. Все дантисты – евреи. Он удалил изо рта металлические коронки и пломбы, чтобы израильская разведка Моссад, с помощью специальных излучений, не повредила его уникальный мозг. Он избегал людей. Единственный человек, которого не избегал Фишер, был Борис Спасский. Но и к нему он относился подозрительно:
- Спасский еврей, и нам нужно принять это во внимание. Он сказал, что я странный и очень сложный человек, что не является правдой.
И вдруг, нежданно-негаданно, Борис позвонил. Он жил теперь во Франции с женой Мариной:
- Есть бизнесмен. Выложит за матч 2 500 000 долларов.
- Согласен только на 5 000 000, – отреагировал Бобби.
И такой спонсор объявился. Югославский финансист Ездимир Василевич, довольно темная личность. Но, в конечном счете, все условия договора были соблюдены. В документе записано: победитель получает после матча 3 500 000, побежденный -1 500 000.
Когда Гарри Каспарова спросили, согласен ли он сразиться с Фишером, чемпион мира ответил: «Абсолютно нет. Я не верю, что Фишер достаточно силен».
В том же духе высказалась лондонская “Daily Telegraph”: «Представьте себе, вы слышите конец “Неоконченной симфонии” Шуберта».
Перед началом матча Бобби ерничал, но слегка. Его не устраивал шахматный Король: у Короля был еврейский нос, слишком длинный. Принесите другой set. И чтоб у Короля был арийский нос. Никто не посоветовал Фишеру посмотреть в зеркало.

Прошло двадцать лет после Рейкьявика. Но Бобби все еще был Фишер. Борис – Спасский. Игра по-прежнему – шахматы. И Бобби демонстрировал в первой партии былой класс игры. Агрессивно, неустанно, блестяще атакуя: с левого, правого флангов, неожиданно жертвуя фигуры, получая позиционное преимущество. Шахматный мир ликовал: Моцарт вернулся. Но одна ласточка не делает весны. Одна партия – чемпиона. Во второй – Фишер совершил глупейшую ошибку и Спасский легко получил ничью. То же и в третьей. Четвертая и пятая обнаружили: уникальный интеллект ржавеет. Каспаров оказался прав: Фишер и Спасский ему не противники.
Бобби выиграл девять партий. Спасский – четыре. Каждый вернулся из Югославии, увеличив свой банковский счет: Фишер на три с половиной миллиона, Спасский на полтора. Нью-Йоркский журнал “Time” подвел черту: «Явление Фишера на шахматной сцене можно сравнить с бегством Наполеона с острова Эльба в 1815-м». Но в статье не говорилось, чем это кончилось для Бонапарта. Мнение ведущих гроссмейстеров не льстило: Фишера можно поместить в первую десятку лучших шахматистов. Ничего более оскорбительного Бобби не мог себе представить.
В «Записных книжках» Достоевский пишет: «Человек как личность становится во враждебное отношение к закону масс и всех. Потеря живой идеи о Боге тому свидетельствует. Человек тоскует, теряет источник живой жизни. Высшее самоволие есть высшее отречение от своей воли. В том моя воля, чтоб не иметь воли».
Это, как если бы шахматные фигуры, проявив «высшее самоволие», отказались от всех и всяческих правил игры. Перед матчем Фишер получил из Вашингтона предупреждение: о запрещении гражданам США коммерческой активности в пределах Югославии. Эмбарго распространялось и на турнир. За нарушение: десять лет тюрьмы, штраф 250 000 долларов».
Выйдя на подиум, Бобби зачитал документ и. демонстративно на него плюнул. Публике жест не понравился, но все были на стороне Фишера: «Неужели янки засадят беднягу в тюрягу за невинное перемещение по клеточкам деревянных фигурок?» Югославский премьер Милан Паник посочувствовал: «Можно ли представить себе: санкции запрещают Моцарту писать музыку».
Ну а если «Моцарт» не платит налогов с 1977 года и вообще высказывает анархическое презрение ко всем и всяческим законам и постановлениям?
Арестовали Фишера в Стране Восходящего Солнца. За нарушение паспортного режима. Там не очень чтили шахматы. Но, воспитанные на острие самурайского меча, японцы уважали Закон.
Выкрикивая на весь мир: ”USA shit country of criminals! New Holocaust for Jews! Death to the President!“ «США вонючая страна преступников! Новый Холокост для евреев! Смерть Президенту!), Бобби стал Летучим Голландцем, кораблем без гавани. Кроме того, на нем висело обвинении в серьезном экономическом преступлении. И американский департамент юстиции аннулировал паспорт Фишера.
А Бобби в это время, ни о чем не подозревая, подымался в аэропорту Нарита по трапу самолета Токио-Манила. Тут, на лесенке, его и повязали.
Буйный нрав экс-чемпиона японцев не смутил. Когда странный зэк затеял с ними драку: из-за круто сваренных яиц, поданных на завтрак, (он любил «всмятку»), его затолкали в тесную одиночку, лишив пищи, свиданий, прогулок. Токио не Рейкьявик.
Но викинги не забывают своих героев. Исландцы создали Комитет Освобождения Экс-чемпиона. Японский министр юстиции Киеко Ноно откликнулся: «Если Фишеру дадите гражданство, отпустим в Рейкьявик». Гражданство было даровано мгновенно. Приземлившись в аэропорту Кефлавик, Бобби поцеловал землю, которую нанес на карту в 1972-м. Вулканический Остров был демократией. Но, похоже, теперь в стране был Король – Роберт Первый.
Исландцы предупреждали каждое Его желание, защищали от журналистов, давали финансовые советы, возили на рыбалку. Вальяжно раскинувшись, как римский сенатор, Бобби нежился в Thermal Baths – горячих источниках. В его распоряжении был bodyguard – телохранитель. Могучий и добродушный Саэми Палссон. Но страж однажды взроптал: Саэми вызволял Бобби из тюрьмы, летал на свои деньги в Японию, предан душой и телом, а повелитель не платит и цента за труды. Выяснилось: Фишер – патологический скряга. Исландия – маленькая. Все известно о всех: на швейцарском счету экс-чемпиона – три миллиона долларов. А, между тем, у него не только нет собственного автомобиля. Миллионер утверждает: платить за такси – идиотизм. Бобби предпочитает в снег, дождь, метель дожидаться автобуса. Но если за такси платит другой, охотно едет, при этом требует, чтобы водитель держал обе руки на руле, не вертел головой, не превышал скорость. В ресторан никогда не пригласит. А если случается обедать в компании, ждет, когда заплатят другие.
Все знали: Бобби женат на японке. Ее звали Мийеко. Но то был странный брак: по интернету. Она служила в фармацевтической компании в Токио, летала в Исландию «по бизнесу», была президентом Шахматной Федерации Японии.
Но как только Миллионер умер и над неостывшим телом разразилась война за наследство, возникла еще и филиппинка, Мэрилин Янг, у которой, будто бы, дочь от Фишера. Племянники Бобби усомнились. Тогда Мэрилин настояла на эксгумации. Анализ ДНК не подтвердил отцовства.
Были у Бобби и другие женщины, но как-то все проходило.
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.

У Набокова, в «Защите Лужина», есть мысль: «Развитие шахматного дара связано с развитием чувства пола, шахматы являются особым преломлением этого чувства. Поэтому Валентинов, боясь, чтобы Лужин не расходовал драгоценную силу, не растратил бы ее естественным образом, держал его в стороне от женщин, радовался его целомудренной мрачности».
Но радоваться тут нечему. Сам-то Валентинов своей теории не придерживался. И Набоков. Потому что, как говорит Иоганн Вольфганг фон Гете в «Фаусте»: “Das Ewig-Weibliche zieht uns hinan” – Вечная Женственность нас возвышает.
Для Бобби – Ewig-Weibliche – была Регина. Когда она умерла, стало жутко и холодно, как будто в мире отключили отопление. А когда ушла Джоан – последняя родная душа, – единственное что осталось Бобби, – умереть.

На последней фотографии, сделанной исландским фотографом Ейнаром Айнарсоном, мы видим угасшего старика с запущенным лицом. Он весь в шерстях и видом непристоен. Стальная проволока диких усов лезет в рот, из которого торчат корешки зубов. Крупный нос в сетке прожилок. Кожа – в старческой гречке, голубоваторозовато-сизая. Воспаленные веки тусклых глаз, передать выражение которых мог бы только Рембрандт: раскаяние, усталость и боль, боль, боль. Душевная и физическая. Человек в эндшпиле и цейтноте.
Он умирал от болезни застойных холостяков. Воспаленная простата, величиной с бейсбольный мяч, заблокировала почки. Неспособность к мочеиспусканию стала кошмаром. Бобби никогда не доверял врачам, презирал их. И потому не захотел принимать лекарства. Тогда ему сказали: спасет только dialysis. Машину для очищения крови нужно периодически подключать к почкам. Бобби решительно отказался. Возможно, он просто хотел умереть. Перед смертью попросил принести портрет Регины. И долго смотрел в лицо матери.
Бобби Фишер прожил столько же лет, сколько клеточек на шахматной доске: ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ. Он умер 17 января 2007 года.
В условиях вечной мерзлоты, в январе, в вулканическом грунте трудно вырубать могилу.
У Достоевского сказано: «Бог и дьявол ведут борьбу в этом мире, а поле битвы – душа человеческая». И потому мы должны отделить Моцарта шахматной доски от монстра параноидального эгоизма.

Безумный гений Бобби Фишер: псих и хам, скряга и скандалист, еврей-антисемит, – вписал в тысячелетнюю историю шахмат (и не только шахмат) такой знобящий сюжет, который вряд ли когда-нибудь повторится.

Григорий РЫСКИН,

Нью-Йорк

источник