Юрку Краснова в Челябинске вылечили от чирьев. Юрка сидел и подписывал открытку дерматологу Марине Юрьевне Василенко: 454000, Челябинск. «Здравствуйте, Марина Юрьевна и ваша мать! Поздравляю вас с 8 марта!»
Юрка, которого все старухи приглашали на забой овец и свиней, больше всего на свете боялся аутогемотерапии. И стерпеть эту процедуру (когда кровь берут из вены и потом ставят ее в задницу хозяину) мог только от Марины Юрьевны Василенко- врача с большой буквы и просто красивой женщины.
Баба Стеня стирала пыль с бумажных икон. Она вырезала из «Огонька» Сикстинскую Мадонну Рафаэля и осеняя знамением тряпку, вытирала красный угол. Бабя Стеня боялась греха и кого-нибудь обидеть. Святой была человек. Она помнила, как разрушили в деревне церковь и как большевики пустили по реке иконы и они плыли, как утки вниз по течению. Баба Стеня втихую ходила на кладбище и полола траву на могилке попадьи и попа. Ее муж, дед Федор, боялся раскулачивания. Когда у них в доме выгребли все, мама успела кинуть в реку мешок муки. Он не пропитался водой, вокруг муки образовалась корочка и этот мешок спас в голодуху всю семью. А еще дед Федор помнит, как пришел к нему сват из большевиков:
- Дай хлеба, Христом Богом молю. Дети мои опухли.
И отец насыпал в шапку муки, хотя именно этот сват привел в дом к Федору продразверстку. Дед Федор боялся революции. Еще боялся что долг не отдадут - мама моя всегда стреляла у дядь Феди до получки.
- Если тебе задерживают – ты приди и предупреди, - учил он мою маму. – Что, мол, отдам на день позже.
Лесникова дочка Нинка, простоволосая девчонка, лежала в поле, среди простоволосых ромашек, ковыля, полыни и смотрела в небо, по которому проплывали островки сметаны. Нинка думала:
- Хоть бы не было войны!
Нинка боялась войны и стоматолога из пос.Заозерный, который однажды прикурив сигарету, бросил спичку прямо в Нинкины валенки. Стоматолог лечить не умел, только дергать. И когда Нинке снился страшный сон, она видела стоматолога: в белом халате, с засученными рукавами и красными ручищами. Мясник, бр-бр. Еще Нинка боялась в табуне бугая с кольцом в носу и большими яйцами. Это был бык-производитель, коровы, когда гулялись, падали под ним и Нинка шла и ревела.
Нинкина подружка Танька по прозвищу Вшивка боялась полотенца. Танькина мать, бывало, так отстегает Таньку мокрым полотенцем, что задница горит.
Танькина мать боялась старости. Четверых детей родила от разных мужиков, под всех ложилась. А щас уже не молодуха, не котируется.
- Пока государство плОтит на детей – работать не буду!- говорила Танькина мать, чокаясь с пустой тарой из-под беленькой.
Дом напополам с Танькой делила бабка Устя. Мне казалось, что она может родить жабу или выплюнуть золотой. В деревне говорили:
- Мужа своего отравила мухоморами.
Если другие старушки обременяли бога маленькими поручениями: «чтоб тесто поднялось, да корова нормально растелилась», то бабка Устя обычно шептала богу так: «Чтоб ты сдох, окаянный!» Или разбился на машине. Или упал и расшиб лоб. Проклятие распространялось на всех соседей в округе. На пацанов, которые проходили мимо купаться на речку. На соседских индюшек, глупых птиц, которым казалось, что там, в этой горе металлолома на Устином дворе есть островок нетронутой зеленой травы.
Она стащила со всей деревни, с помоек рухлядь и ее дом был похож на муравейник. Ни одной щелки, ни одного зазора. Все было на соплях, на проволоке. Чтобы загородиться от любого досужего взгляда, от бога и неба.
Кащей в женском обличии, в платке и фартуке поверх ситцевого платья, и в галошах, надетых на шерстяной носок.
- Фашист! – говорил про соседку дед Федор.- Ну зашла к тебе глупая птица, дак ты ее выгони, зачем башку сворачивать?
И дядь Федя оплакивал очередной комок перьев. Нелюдимка и скопидомка Устинья боялась людей. Я однажды пришла к ней «чай попить». Мне было страшно интересно, что там, внутри этой крепости. Я думала, она злая фея. Она мне открыла, провела в дом и там меня так закусали блохи, что я через 15 минут выбежала как ошпаренная. А Устю блохи не трогали. Боялись.
- Тега! Тега! – кричала соседка Усти баб Оля на гусей. Бабка Ольга, похоронив мужа, боялась обезножеть и что тогда дети заберут в город. Она из последних сил продолжала держать хозяйство, крутиться. Дымный Челябинск для нее был олицетворением чего-то страшного и чужого.
- Вот Таю забрали – так она от разлуки через полгода померла, - говорила бабка Ольга.
Гусак на баб Олином дворе боялся пера. Его вставляли по весне в клюв (в ноздри), чтоб не улетел в небесные выси за журавлиными стаями. А его, чудака, тянуло в небо.
Поросята на заднем дворе боялись прививок от паратифа и кастрации.
Дворовый пес Каштан боялся луны, цепи и того, что мухтар в околотке главный. Кот Тимофей боялся веника, сапога и коровьих рогов. Кукушка-диагност, которая жила рядом в овраге, на том берегу реки, боялась ларингита, что голос когда-нибудь ее подведет и она хорошему человеку накукует близкую смерть.
Карась из той реки боялся пищевых цепочек и кувшинок, за которыми пряталась сука-щука.
Все чего-нибудь да боялись. Но жили…

Одна моя знакомая фея преклонных лет, по совместительству корректор газеты, сходила на днях на прием к травматологу. У нее заболел палец. Это была обычная поликлиника по месту жительства.
Встретил ее престарелый ангел в белом халате, с артрозом на руках. Нашей фее она сразу не понравилась: врач, а не может себя вылечить.
Потом, когда та выписала рецепт, стало понятно, почему не вылечила. Вот рецепт:
«Компресс на ночь с водкой (2:1) или с глиной.
Или с березовыми листьями.
На ночь – сырая картофелина + носок.
Фракция АСД-2.
Последнее лекарство – это мазь для лошадей. Покупать надо в ветеринарной клинике.
(фото рецепта прилагается!)
- Иго-го! – приветствует теперь меня по утрам добрая фея-корректор.
Иногда она разбирает редакционную почту. И приносит мне интересные письма.
Вот, например, сегодня пришло коллективное послание от жителей поселка Межевой, что в нашей Челябинской области. Сельчане просят передать гению-математику Перельману, что он неправ. Считая, что бога нет, а Вселенная – это «натянутый на что-то уходящее в другое измерение шар». («КП» писала об этом здесь http://kp.by/daily/24466.4/626061/ )
Вот какие вопросы есть у сельчан к Перельману:
«Кто научил пчел строить соты, прибавлять к нектару 25% воды и какого-то противогнилостного вещества, чтобы предохранить мед от брожения? …Кто научил птиц ориентированию? Иная пташка еще до года не доросла, головка с наперсток, а летит тысячи верст через леса, пустыни, горы, моря в теплые края и не сбивается с дороги. …Разумное могло произойти только от разумного. Мир мог быть создан только Великим Всемогущим Разумом. …» И знаете, эти доводы кажутся мне убедительнее, нежели теорема Пуанкаре, доказанная Перельманом. Как сказал один математик: «представить трехмерную сферу Вселенной нам, простым смертным, так же трудно, как герою анекдота Чапаеву вообразить квадратный трехчлен». А вот птиц и пчел, которым Боженька-GPRS с неба указывает маршрут и пропорцию меда, я очень даже могу…
Упало сегодня на почту и письмо-воспоминание о буднях тыла от бабушки. Она делала бомбы на опасном химическом производстве. Берет за душу. Особенно когда после тягот военных лет идет жизнерадостная приписка о днях сегодняшних:
«P.S. Бабушка-ветеран в свои 86 лет способна перелезть через забор детского садика.»
Это чтобы мы не сомневались, что бабушка сохранила хорошую физическую форму. Кстати, бомбы были не из урана. Удивительная  прыгучесть в почтенном возрасте...
 

В моей деревне про хорошие дороги говорят: «яйца катать можно».
В смысле – такие ровные, что яйцо сырое не разобьется.  Так вот дорогу в Екатеринбург не вынесет ни одно яйцо. Чтобы компенсировать тряску – какой-то влюбленный чудак расписал все остановки. Едешь – и читаешь любовные записки:
- Ты мое сокровище – аршинными буквами.
Через десяток км…
- Мой ангел.
Потом…
- Все ради тебя, зая!
И…: 
-  Tankograd.
***
Екатеринбуржская подруга Маня любит, чтоб вкусно. Красиво. И в промышленных масштабах. Мой десятикоржовый торт-медовик и селедка под шубой (грохотавшая крышкой на ухабах) - это так, для разминки. Незначительный закусон. Надо ассортимент: мясо в рукаве- зимний салат- куличи-печенье- пицца. Чтобы наелись – и за фесталом. Потом на слабительном пару дней. Ну я ее голод понять могу – она постилась. 
- Только старайтесь! – умоляла Маня наших пиросмани, когда те рисовали на яйцах цыплят, солнышко, пятиконечные звезды и Икс Би:
- Да не Икс Би, а Хэ Вэ - Христос Воскрес… - терпеливо объясняла Маня.
Дети украдкой ели вкусные карандаши. И был у нас покой и счастье. И Богу на небе было угодно и хорошо. 
Утром, пока взрослые дрыхли от трудов своих, дети объели посыпку и глазурь и спрятались от возмездия под кровать. 
Раненые в макушку коржи мамы замазали наново, но не гневались, нет. Так только… крошили внутри зубы и все.
***
Маня делает настоящую творожную Пасху. Разные там дощечки с Икс Би, пять метров марли, чтоб влага вышла, три дня под прессом, каждый день измерять температуру и трогать лоб. Ей чем сложнее – тем лучше. Я такой красоты в жизни не видела, ну чисто храм господень. Не говоря уже о том, чтоб самой сделать… Маня посыпала ее корицей, а дети задекорировали: насадили вокруг аллигаторов из желированного мармелада. Аллигаторы, решили мы, наши грехи. Мы, кстати, с ними быстро расправились: съели и все дела… Но в церкву африканский сюжет взять постеснялись.
***
Батюшка в церкви был сам праздник. И казалось, что сдавал на разряд ГТО по окроплению водой галерки. Доставал до самых дальних. Гоша вспомнил уроки каратэ и ставил блоки брызгам:
- Мне прям в глаз попало! – комментировал вслух.
Мне, кстати, в ухо.
А потом мы пошли на колокольню. В самое небо. С тремя детьми и двумя корзинами снеди. По винтовой лестнице, где ступеньки для шага Гулливера. Мы альпинисты потому что.
Дети решили во что бы то ни стало стронуть главный колокол. Мы повисли на нем, будто перетягивали канат. Колокол оказался сильнее.
- Ах, - тихо вздохнул он.
А внизу миллионный город ждал музыки. Полноценной Хвалы Богу, а не жалобного «ах».
И тут к нам забралась подмога другой весовой категории. Нам доверили партию на мелких колоколах. Мы изобразили хава нагилу. Вышли контуженные, но благостные. Птицам понравилось.
***
Маня выгуляла, наконец, свой шелковый, Пако Рабан, платок. И была такая красивая, что иконы с нее писать можно. Дети ехали в машине умиротворенные, их же Бог поцеловал в макушку, там, на звоннице. А печенье после освящения стало вкусным. Однозначно. Это дети заметили. Фестал не понадобился. Поев, заснули, как убитые.  (фотки выложу в альбом).
Пасха удалась! А как вы отметили?

Вчера с сыном придирчиво рассматривали атлас по анатомии. Я решила: меня сделали из коленки Адама. Не из ребра. Я такая же женственная, мягкая, округлая, как коленка. Противоударная, как коленка. Футболисты меня поймут. На коленях можно проползти всю Мекку и Медину в хадж – и ей хоть бы что.
Но если меня, коленку, ударить в такой больнючий квадрат, где нерв, то я могу и сознание потерять, и покажется, что я – коленка - очень слабая. А на самом деле я очень даже противоударная. Усиленная панцирем в области сердца и душевных смут. На молоточек невропатолога откликаюсь – просто он знает, в какое место бить. Невропатологов было в моей жизни, слава Богу, мало. Или к несчастью, мало…
А есть люди, не буду называть имен, которых, простите, делали из ягодичных мышц. Или…из пальца. Сложности в них – столько же, сколько в пальце. Есть те, кого Бог сделал из нервов. Комка нервов.
Потом до Неба дошел научно-технический прогресс. И Бог перестал быть трансплантологом и стал лепить людей из подручных материалов. Чугуна и стали, например. Из муранского стекла. Из плюша. Есть люди из обрезков. Есть вышитые гладью. Из яда. Возникшие из слез, пены морской. Из музыки. Скрученные из проволоки- егозы. Есть мед и душистый табак. Из безе. Из фальши. Из боли.
Я – из дерева. Не Буратино, а корабельная статУя. Та женщина, которую ставили в нос корабля, и она рассекала волны, и ей было нестрашно. Не страшно, потому что она сама кого хошь напугает. Но она была первая, кто видел землю, резал шторма, и получал по морде солеными брызгами. Коленка – она тоже первая, кто видит финиш на олимпиаде в Ванкувере.
А вот что на эту тему думает пятилетний детсадовский мальчик, сын моей подруги:
- Есть теория Дарвина, по которой люди произошли от обезьян. Но есть другая – людей создал Бог. Я думаю, что они обе работают. Потому что вокруг есть люди, которые от обезьян и те, которые от Бога…
От кого вы? Из какого теста слеплены, друзья? Признаемся…

Сегодня мои именины. День первоапостольной Нины.
Вот история про другую Нину. Ее мне рассказала Анна Павловна, сухонькая старушка, прихожанка храма Василия Великого.
Его звали Александр, Аленька. Ее – Нина. Он – белогвардейский офицер, дворянин, она – красавица дворянка. Красивая, достойная пара. Александр называл Нину ангелом. В войну, когда были сражения, Нина зажигала свечи. Те, что они забрали после венчания с Александром из церкви. И пока свеча горела - летели на поле боя посланцы с неба, и бились за Аленьку. И крошили их враги шашками в кровь. Но Аленька выходил сухим из воды. Раненым, но живым.
Александру с армией пришлось отступать на Восток. Так чета Михайловых оказалась в Харбине. Без Родины. Без царя. Без славы.
Перед сном на далекой чужбине ваши сиятельства и благородия мурлыкали «Вечерний звон». А корнет Оболенский или поручик Голицын, раздувая ноздри после бутылки вина, хряпали кулаком по столу:
- Разграбили, суки, наши гнезда…
Или:
- Пропала Великая Россия!
Вспоминали горький запах полыни, пыль деревенских дорог, пот лошадей - как бесславно отступали с войсками в Манчжурию. Им было больно и одиноко. Послушайте романсы той поры и все поймете.
В семье Михайловых никто не рвал на себе погоны и гитарные струны. Нина приняла все как есть: «Бог терпел и нам велел!» Аленька устроился шофером. Вместе с Ниной они удили рыбу. Полведерка - на продажу, пару рыбок – себе. Комнатенка у них была махонькая, поэтому кур на прокорм держали в шкафу…
Тут история обрывается и уже следующий «узелок», который сохранила память рассказчицы, Александра арестовали. Было это в 46 году. До Нины дошла весточка, что его расстреляли при попытке побега.
Первая улыбка от грустного ангела Нины досталась маленькой девочке, в семью которой Нина устроилась гувернанткой. Скоро семья эмигрировала в Канаду. Нина - вместе с ними.
Между тем Аленька оказался жив. Ниниными молитвами. Как враг народа он отсидел десять лет в советских лагерях. Местом проживания ему определили Челябинск. Почему его сослали сюда – неизвестно.
Остался его дневник, где он писал, как живет в доме престарелых. И как, даже пройдя советские лагеря, не может привыкнуть к общей бане и столовой.
Анна Павловна рассказывала, как приезжали из Харбина те, которых «простили». Как привозили бывшие ваши благородия по десять галстуков и барские привычки:
- У директора завода ММК не было столько галстуков, сколько у Павла Петровича.
И как удивлялись люди, что в семье Павла Петровича не снимают у порога обуви.
Харбинская диаспора была малочисленной, но была. Александр Михайлов спрашивал всех о жене Нине – но следы ее затерялись, и никто ничего не знал.
Александр «прибился» к семье Анны Павловны. В доме престарелых было невыносимо, и здесь Александр отогревался сердцем. Каждый вечер женщина принимала его в гостях со своим мужем. И помнит, как однажды ему принесли письмо. А в нем был такой родной и красивый почерк. Так могла писать только Нина:
«Дорогой о Господе Алинька! - писала она. - Ты жив и я счастлива... А то я похоронила тебя, молилась как за умершего, но сердце протестовало. В будущей вечной жизни мы соединимся... " и подпись - "С любовью во Христе игуменья Феодосия." 
И вот когда история докатывается до этого «узелка», у меня першит в горле.
Я примериваю на себя эту любовь и эту судьбу, и думаю, что так не бывает.
Или бывает, но в книжках. Например, житие Петра и Февронии Муромских, или про Филемона и Бавкиду.
И как мне хочется, чтобы все закончилось, как в сказке. Александр собрал вещи и уехал в Израиль, Нина бросила монашество, и они зажили долго и счастливо, и умерли в один день.
Но как в сказке не бывает. Александр получил от Нины еще три письма. В одном из них была фотография: Нина в облачении игуменьи сидит на коряге и ловит рыбу удочкой. Я думаю он, белогвардейский офицер, плакал.
Первой ушла Нина, ее духовные чада прислали Александру письмо с фотографией ее могилы. Через год ушел Александр. Его похоронили на Свято-Симеоновском погосте в Челябинске. Анна Павловна всю жизнь ухаживала за его могилой:
- Страдать так, как он, могут только мученики и святые, - говорила она.
Я бы хотела сейчас порасспросить побольше об этой истории любви, но Анна Павловна уехала жить в монастырь…

Вот я нашла их фотки! Они теперь мне стали как родные.

Народ не верит, что деревню может завалить снегом по самую макушку. До труб.
Вспоминают Простоквашино. Успокаивают меня. Мол, собранный папой и дед Федором запорожец застрял, а его вытащили, а потом… мама к ним на лыжах приехала. В аккурат к новогоднему столу. Отвечаю любителям Успенского: у нас такое не проканает. Лыж у меня нет. Бросить свою машину посреди степи я не смогу, она мне как второй ребенок. Живности, которая бы на тросе притащила транспортное средство – тоже нет. Вариант останется один: замерзать в степи как ямщик. А у папеньки недавно было минус 42 и птицы с неба валились замертво. И даже если свистнуть на подмогу трактор, то его в мороз не завести, нужна особая, «северная солярка», а у нас такую не разливают…
Степь кругом. Ветру не за что зацепиться. И коренастые домишки, что вытарчивают из земли – его шибко раздражают. Оттого и дует люто. Он же могуч, гоняет стаи туч, а тут с одной деревней типа не справится? Только с одной стороны ветру противостоят сосенки, что отец высадил, будучи лесником. Лесопосадки. Но они стоят не стеной, а с проплешинами, погорели в уборочную страду.
Вы думаете, почему в сенцах у всех лопата стоит? И двери в избах распахиваются вовнутрь, а не наружу. Чтобы открыть их и… выскребаться на свет божий.
- Слыш, кум, если меня занесет, ты хоть трубу нам откопай, чтоб мы печь затопили. А дальше уж мы сами…
И кто первый откапывается – тот типа герой-освободитель. Торит дорожки к родственникам.
Метель переметает и трассу, в тех местах, где сходятся два лесочка – справа и слева от дороги. Автобус рейсовый не идет. И тогда деревня моя живет в затворе. Связь с миром – только через телевизор! Вроде как заброшенная Богом. Но я бы так не говорила, потому что Бог здесь присутствует, я слышу его дыхание. Деревенька скорее заброшена грейдером…

Это был низкотемпературный роман. На одном градусе. Градусе его желания. Будто у Наташки желания не было. То есть Наташка была для него как полуфабрикат. Взял, достал из холодильника, разморозил, поматросил, в кино-ресторан сводил и обратно в морозильник. Чтоб не испортилась, и никому не досталась. А сам - домой, к жене, теще и ребенку. Конечно, это удобно – иметь девушку про запас. Надоест постная домашняя еда, перченая теща, сдобная до изжоги жена, он из дому и к Наташке. А она его увидит, оттает вся. Одарит полуобморочным высокотемпературным сексом.
Виктор был телемагнат. Познакомились они в Екатеринбурге, на балу прессы. Наташка была талантливая, незанятая, необремененная журналистка. Общие интересы. Роман на расстоянии, безопасный. Жене говоришь: командировка.
Перед Рождеством Виктор решил:
- Все. Ухожу из дому!
Их роману с Наташкой было почти столько же лет, сколько и браку с женой. Виктор купил две путевки во Францию, будто это будет их с Наташкой медовый месяц.
Наташка боялась спугнуть счастье. Ни одна живая душа не знала о поездке.
Она позвонила ему за день до вылета:
- Понимаешь, сын заболел, - пролепетал он. - Такие вот дела…Я не смогу полететь…
Наташка плакала тихо, зло, целую ночь. Не Парижа было жалко. А будущего, которое замаячило на горизонте, а теперь катилось в тартарары. Утром она решила: «Какого черта? Увижу Париж, а там видно будет – стоит ли умирать…»

В Рождество на Елисейских Полях было светло от фейерверков и иллюминации. Наташка оттаивала после Витиного холодильника.
- Бонжур! – раздалось из кампании пьяных французов, стреляющих шампанским в небо.
К ней подошел мужчина, протянул бокал и что-то спросил по-французски. У Эрика была пробивающаяся лысина, уши пельмешками и …большая улыбка. Улыбка все окупала. Она была сильнее всей новогодней иллюминации. Теплее.
Итак, картинка: рождество-Париж, и тут одетый в джинсы-куртку Санта-Клаус с ушами-пельмешками. Ну какая девушка не увидит в этом божий промысел? Ну только если дремучая дура, которая не читала сказок…Эрик-Санта предложил встретиться завтра, потом еще и еще. Было стойкое ощущение, что на небо кто-то с земли отстучал скупую телеграмму о несправедливости и как сатисфакцию после Витьки, к Наташке приставили утешителя, уполномоченного по Парижу и душевным ранам. Наташка узнала: ему под сорок, работает в банке, женат не был. Разговаривали со словарем. 7 дней, что шел тур, исходили весь Париж. Наташка уже думала, что с этим романом ей хватит тепла прожить без Виктора до весны. Как Эрик выпалил:
- Оставайся! Выходи за меня замуж!
Наташка ни черта не поняла, потянулась за словарем и увидела протянутую бархатную коробку с кольцом. Позднее оказалось: фамильный бриллиант! Конечно, Наташка читала про Золушку! Но…
Эрик за день до окончания тура понял, что если эту русскую девочку сейчас отпустить – улетит на своем Боинге в страну, где бьют посуду об пол и где 40-градусные морозы. И ищи ее потом, пиши письма. А такая трогательная девочка, хохотушка с грустными глазами, реликт для холостяка-француза.
Мама Эрика (а она была немного в курсе романа, как мамы всех засидевшихся холостяков) думала:
- Ну дай Бог женится…
Наташка думала:
- Буду любить Эрика. Посидела на краешке чужого гнезда и хватит. Эрик – моя вторая половинка. Даже бери выше и шире, моя тричетвертинка. Да и как можно не верить в сказку под Новый Год? На миллениум! Разве не благодать, не рука Бога? Только слепая не увидит намека. Только неблагодарная уедет. Рожу ему детей, будем готовить обед в 4 руки, будем жить в городе любви по любви!
Наташка видела сон: вот сидит Бог в космосе, ему наша земля кажется красивой, украшенной гирляндами на Рождество. И туда, куда он ладошку протягивает, всех клонит в сон. А рядом с Богом бухгалтера свою работу по брачному ведомству ведут, обозначая на глобусе маркером половинки душ. Чтоб не запамятовать: вот Наташа, вот Эрик. Четверть и три четверти. И выщелкивают на счетах в минус третью душу – Виктора.

А потом было знакомство с родителями. Которые жили в трехэтажном старинном особняке, под завязку набитом антиквариатом: мебелью времен Наполеона, картинами, подсвечниками… Мама и папа оказались потомственными конезаводчиками с собственными землями и угодьями. Наташке стало не по себе от современного толкования чуда. Хотелось, чтоб карета обратно превратилась в тыкву, а она – оказалась в своей 17-метровой комнатенке, которую делила с братом, а всю квартиру с мамой-учительницей и папой-часовщиком.
Но регистрация в мэрии была уже назначена на март. Месяцы прошли в оформлении бумаг, переводах документах, сверках и телефонных разговорах с мамой. Эрик свозил Наташу в Ниццу и показал особняки дедов. И Наташка стала отходить от заморозки, угрелась в заботе, как в любви. Не сопротивлялась. Только однажды, когда они с Эриком завели разговор о детях и в поликлинике сдали анализы на резус, Наташка взбесилась:
- У меня всю жизнь был положительный! А они пишут отрицательный.
- Мадам, ошибка исключена. Мы взяли кровь дважды…
Так оказалось, что штампик, проставленный Отечеством в Наташкином паспорте, единственное, что осталось у нее от дома – липа.

Венчались они в православной церкви – храме Александра Невского, что в центре Парижа. Эрик сам предложил, а его родители, католики, были не против.
Когда-то в этой церкви венчались Пикассо с русской балериной Ольгой Хохловой. Здесь отпевали Ивана Тургенева, Федора Шаляпина, Ивана Бунина. А теперь венчалась раба Божья четвертинка Наташа из Челябинска.
А потом был бал в Венсенском лесу. Сотня приглашенных и все подходили к новобрачной с вопросом «Са ва»? (Как дела?). А потом про КГБ, русскую мафию и олигархов:
- Это правда, что у вас зимой минус сорок? О-ля-ля, это что же, ниже, чем в морозильнике?

Наташка привыкала к роскоши и… экономии. Оказалось, если не считать копейку, не вырастешь конезаводчиком. Муж купил ей за 30 евро фильм Сокурова со словами:
- Для тебя ничего не жалко!
И этот жест характеризовал его как страшного транжиру. Потом – тарелку НТВ плюс, чтобы смотрела русские фильмы, и не сошла с ума от французской речи.
Никаких тебе соболей-горностаев. Перстень – и тот один, по наследству, на свадьбу.
Подружки, получая по электронке ее редкие письма, искали подтверждения сказки. Хотели чуда не сиюминутного, а растянутого во времени. И между строк не находили прежней Наташки. Хохотушки с грустными глазами. Списывали на ностальгию, на беременность и токсикоз.
Наташа родила Эрику двух девочек. Щекастых. Здоровых. Таких, как на французских открытках начала века. Девочек назвали русскими именами – Софи и Ольга.



Наташа иногда заглядывала к себе в душу. Видела, что любовь к Вите топорщиться там гербарием. Цветком пахнущим, но мертвым. Там пышным цветом цвела материнская любовь. Все собой загораживала…
Наташа становилась мадам, настоящей француженкой. Сначала стала видеть сны на французском, потом в разговоре с русской мамой долго подыскивать слово…
А потом…потом, когда челябинские родители слетали потетешкать внучек со славными именами София и Ольга, в Наташкиной жизни опять наступила температура, несовместимая с жизнью. Обморожение, которому не поможет никакой дефибриллятор. Любовь к Эрику, нагаданная Рождеством миллениума, выпарилась куда-то. Улетела в космос, где Бог поймал ее сачком и вручил другим влюбленным. У которых пропорция была соблюдена правильно: половинка к половинке. И которые так страстно хотели любви, как хотела ее в рождественскую ночь миллениума челябинка Наталья.
Подруги не получали от Наташки вестей почти два года. Она развелась с мужем. Ее стало раздражать в Эрике все: и то, что он зовет девчонок «мой гарем», и смотрит срок годности йогурта, и даже обед по расписанию…Эрик съехал в свою прежнюю холостяцкую квартиру. Она выхлопотала детям двойное гражданство. Чтобы, если что, увезти в Россию. Ну, если отец начнет делить детей.
Зимними парижскими вечерами Наташа играет со своими девчонками и пытается объяснить им на их детском птичьем языке, что такое любовь.
Старшей объясняет, что это химия, валентность. А младшей, что это похоже на паззлы. Когда мужчина и женщина соединяются как фрагменты…Половинка к половинке. А как может быть иначе?

Прошлая неделя была богата на чудеса. Чудо №1:
Моя бывшая коллега Валя П. уехала в Москву три года назад. Уехала в никуда, с двумя детьми. Перебивалась с хлеба на воду, рыла землю в поисках пропитания – Москва, как известно, слезам не верит. Всеми правдами-неправдами устраивала детей в садик, школу. Три месяца назад Валя встретила в белокаменной знакомых бизнесменов из Краснодара.
- Вот, Валюсик, бизнес совсем не катит. – пожаловались парни, они приехали в столицу по делам. И напросились к ней на ночлег. Да так и прожили три месяца.
- Валь, поднимемся, тебе машину «Пежо 306» купим, - мечтали они вечерами.
- Да ладно, мальчики, вы завтра пацанов моих в садик и школу закиньте… - молвила Валя и бежала зарабатывать деньги на всю большую семью…
И вот у мальчишек поперло. Валя об этом узнала утром, ее разбудил звонок из автосалона:
- Девушка, приезжайте, машину забирайте!
- Ка..кую машину? - спросила она со сна, не врубившись?
- БМВ Х5.
Когда валины постояльцы приехали в магазин, то Пежо там не оказалось, и они купили ей БМВ Х5.
Короче, все как по Библии: делай добро и не жди благодарности.
- Ой, как же Валька будет содержать эту машину? Там колесо стоит как донорская почка, а бампер – как сердце, - забурлил народ на работе. - Да и прав у нее нет!
Но про это история пока умалчивает. Будем следить за развитием событий.
Чудо №2:
Я навестила в детской урологии своего племянника. Его сосед по палате, мальчик Сережа 5 лет от роду звонил после операции своим родственникам в Магнитку:
- Ура! Бабушка, я теперь буду пИсать, как мальчик! Стоя!
Мама объяснила: у Сережки было 4 операции, и наконец-то канал, который отвечает за мочеиспускание, Сереже вывели на то место, где он должен быть по задумке Бога. А до этого Сережа писал, сидя на унитазе, как девочка. Оттого и в садик не ходил, стеснялся. А автор этого рукотворного чуда: хирург Андрей Иванович Филатов из детской областной больницы.
Чудо № 3:
Приходила ко мне в гости пенсионерка Любовь Васильевна. Породнились мы с ней через бывшую няню моего сына: они всю жизнь подружки. За год, что мы с Любовь Васильевной не виделись, она вышла на пенсию, бросила курить (стаж 40 лет), и закончила 1 курс Воскресной школы. По истории религии, литургике, закону Божьему – она круглая отличница. Некоторые пятерки – даже автоматом. Но тут в школе случились каникулы, а свободного времени - хоть отбавляй. И пошла Любовь Васильевна в поликлинику, проверить здоровье. Сделала УЗИ, а камня в почках-то нет! Как нет и опущения левой почки, встала на место:
- Вот и не знаю, Ниночка, что и думать? Я, знаешь, курить перестала, зато по вечерам выпивать бокал красного вина стала, чтобы сердце не шалило. Может, вино этот камень растворило? Или Бог помог…