В дореволюционной России известность Тэффи можно было сравнить разве что со славой Михаила Жванецкого в 70-е годы XX века. Не было культурного человека, который о Тэффи не слышал. До отъезда из России у нее вышло четырнадцать книг -в основном это были юмористические рассказы. Михаил Цетлин, он же поэт Амари, писал: «Ее тогдашнюю известность можно без преувеличения назвать славою: в те годы существовали духи «Тэффи», конфеты «Тэффи». Кто не знал и не повторял ее словечек? Кто не помнит, как во время первой войны, когда не хватало мяса и ели конину, кухарка в ее фельетоне анонсировала обед словами: «Барыня, лошади поданы!»
И вот, как типичная представительница русской интеллигенции, писательница Серебряного века Надежда Тэффи по законам жанра должна была сойти со сцены еще до начала нэпа. Жизнь как будто некрепко держалась в этих «обломках империи» - поэтах и писателях, которые попрыгали с исторического паровоза, не дотянув до старости. Исключений мало. Долгая жизнь для русского писателя это настолько непоказательно, что прямо подозрительно выглядит - с чего бы? Русские писатели долго не жили, считая, что даже и неприлично.
Тем не менее Надежда Тэффи умерла в Париже в 1952 году в возрасте 80 лет и похоронена на знаменитом русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Говорят, что долгая жизнь обеспечена тем, кого «похоронили заживо». Слухи о смерти Тэффи распространились в эмигрантских кругах задолго до ее реальной кончины. Надежда Александровна была человеком очень здравомыслящим. Узнав о своей «безвременной», она лишь смеялась: «Приятно иногда почитать некролог».
Она прожила длинную-длинную жизнь, несмотря на то, что могла погибнуть в любой момент, как типичная «контра», ходила под смертью как доктор Живаго, якшалась с людьми настолько «серьезными», что могли застрелить, как говорится, под настроение. И все-таки не погибла. Почему?
Говорят, что псевдоним, который выбирает писатель, становится отправной точкой не только лите-ратурной, но и его человеческой судьбы. Русские писатели очень любили псевдонимы, относясь к ним с мистической серьезностью - их не устраивали подлинные имена, им хотелось лучших. Один Толстой так и ходил, как Иван Сусанин, в своей ватной бороде и фамильном имени, оно и понятно, все-таки граф. Люди же происхождением пожиже тянулись к именам благозвучным и значительным. Андрей Белый, ведь звучит? А Саша Черный? Оно и понятно, кому хочется подписываться «Бугаев» или, чего похуже, «Гликберг»?
Надежда Тэффи родилась под фамилией Лохвицкая и, выйдя замуж, стала зваться Бучинской. Замужество ей не пошло впрок и быстро надоело. Потерпев лет 10 жизни в браке, она убежала от своего польского мужа и вошла в русскую литературу под именем Тэффи, скинув троих детей на гувернантку. Большинство женщин успешных в литературе имеют в личной жизни порядочный компот.
Тэффи как могла берегла подробности своей личной жизни от обсуждения. Однако хорошо известно, что она была мамзелькой из очень хорошей семьи. Папа ее был знаменитым в Петербурге адвокатом, профессором и краснобаем. Мама Тэффи вообще была француженкой - она передала девочке свою французскую игривость и непосредственность. Как-то раз, будучи еще подростком, Тэффи поехала в гости к Льву Толстому с единственной целью - попросить эту бороду переписать «Войну и мир», чтобы Болконский не умирал почем зря. Жалко Болконского.
Сестра Тэффи Мирра Лохвицкая тоже писала. Она раньше Тэффи стала известной поэтессой -«русской Сафо», - и именно из-за нее Тэффи пришлось взять псевдоним, чтобы двух литераторш не путали. Кстати, Тэффи и сама все время путалась с авторством псевдонима. Она периодически давала два разных пояснения на эту тему, видимо, зависело от настроения. Иногда она говорила, что знавала одного счастливого придурка по имени Стэффи. Полагая, что глупые люди обычно счастливы, она верила, что счастье и на нее перекинется, если она будет зваться Тэффи, «ради деликатности» сократив первую букву. Короче, напускала туману.
Однако ни псевдоним, ни хорошая семья не спасли Тэффи от краха в личной жизни. Брак Надежды Александровны разладился к 1900 году. Надежда Александровна умудрилась трижды стать матерью, так и не повзрослев до материнского инстинкта. Муж часто стыдил ее, мол, она скорее будет тискать плюшевого медведика, чем приласкает собственных детей.
С этим-то старым медведем подмышкой она и сбежала от мужа и детей в Петербург. И хотя (ужас-ужас) оскорбленный муж наложил вето на дальнейшее общение беглой жены с детьми... зато император Николай II так оценил творческий вклад писательницы Тэффи в русскую литературу, что во время подготовки юбилейного литературного, альманаха по случаю трехсотлетия Дома Романовых заявил, что в этом издании, если бы позволяли приличия, он бы хотел видеть одну Тэффи. «Тэффи! Только ее. Никого, кроме нее, не надо. Одну Тэффи!» Влюбился, что ли?
По второй версии псевдоним, похожий на название карамелек, был почерпнут у Редьярда Киплинга. Так звалась одна его мелкая героиня из каменного века - «Девочка, которую нужно хорошенько отшлепать за то, что она такая шалунья». На пяти страницах произведения эта девочка успевает по ставить на уши два волосатых племени. Сказочка называлась «Как было написано первое письмо». Любой желающий по сей день может найти малышку Тэффи у Киплинга.
Выходит, Тэффи с самого начала хотела дать понять внимательному читателю, что он имеет дело с автором невзрослым, мало пафосным, не относящимся всерьез к себе самому и рассматривающим мир на предмет чего поржать. Рассказывая о себе самой, Тэффи неизменно снижает пафос, посмеивается. Для женщин, особенно светловолосых, это настолько редкое качество, примерно как навык парковаться задним ходом без последствий. Психологи говорят, что умение вызывать смех на себя по схеме «Я - смешной!» - признак очень сильной личности. Современники утверждали, что личность Тэффи была очень большая и сильная. В чем бы померить? Кого бы взять за эталон-то? Ну, к примеру, взять хотя бы Бальмонта, я уж молчу про Северянина. Если мерить в бальмонтах, получается, наверно, три-четыре. Личность силою в три бальмонта.

 

Впрочем, даже в собственных мемуарах Тэффи очень немного рассказывает о самой себе. Ее повествование все время соскальзывает на окружающих людей и события. И это объяснимо. Дело в том, что люди - смешны. Все смешны, не только заносчивые от природы писатели, которые смешны просто запредельно, особенно современные. Мы все настолько смешны, что даже неспособны сами этого замечать, как рыбы воду. Так и живем смешные... как персонажи Тэффи. Большинство людей, заподозрив себя в том, что сделали что-то смешное, из последних сил начинают ломать драму, вместо того чтобы спокойно и со вкусом доиграть комедию своей жизни. Тэффи же изначально верно оценила свои сильные и слабые стороны и, как умная блондинка, придала своей жизни жанр трагифарса.
На черно-белых фотографиях тех лет этого совершенно не заметно, но Надежда Тэффи вообще-то была «блондинке». Конфликт жанров состоял в том, что она вовсе не была красавицей и втайне из-за этого страдала. Она и замуж-то выскочила за первого, кто позвал, потому что думала, что ее, такую некрасавицу, могут второй-то раз и не пригласить. Умные женщины красивыми не бывают, разве что эпизодически, от хорошего настроения или раскрасневшихся щек. А умная блондинка вообще какой-то технический казус.
Одни дома
Жизнь в революционные годы была смешной и с каждым годом становилась все смешнее. А в исполнении Тэффи смертельно опасные события собственной жизни выглядят, как пикник на речном трамвайчике. Она пишет: «По черным ночным улицам, где прохожих душили и грабили, бегали мы слушать оперетку «Сильва» или в обшарпанных кафе, набитых публикой в рваных, пахнущих мокрой псиной пальто, слушали, как молодые поэты читали сами себя и друг друга, подвывая голодными голосами. Эти молодые поэты были тогда в моде, и даже Брюсов не постыдился возглавить своей надменной персоной какой-то их «эротический вечер»!
Всем хотелось быть «на людях»... Одним, дома, было жутко.
Все время надо было знать, что делается, узнавать друг о друге.
Иногда кто-нибудь исчезал, и трудно было дознаться, где он. В Киеве? Или там, откуда не вернется?
Из Петербурга пришла весточка: известную артистку арестовали за чтение моих рассказов. В Чека заставили ее перед грозными судьями повторить рассказ. Можете себе представить, с какой бодрой веселостью читался этот юмористический монолог между двумя конвойными со штыками. И вдруг -о, радостное чудо! - после первых же трепетных фраз лицо одного из судей расплывается в улыбку.
«Я слышал этот рассказ на вечере у товарища Ленина. Он совершенно аполитичен». Вот так. Чистая случайность! А если бы у того судьи оказалась память похуже? Что ждало бедную актрису? Думаете, ей была уготована коробка конфет «пьяная вишня», столь модных в те мутные времена? Смешно».
Но смешно уже постфактум. Так солдат смеется -вернувшись домой и поставив у стены свою скатку с сапогами, он рассказывает обо всех «приключениях» и смеется, чтобы заглушить холодный и мерзкий, как остывший пот, ужас воспоминаний. Вообще давно замечено, что только смех может преодолеть страх. Поэтому нет ничего особенно удивительного, что в те годы Россия была обильна приплодом смешливых писателей вроде Аверченки или Зощенки (тогда еще склоняли). Все они плохо кончили... кроме Тэффи.
Она выныривала и выплывала даже в самых безнадежных ситуациях. Например, в осажденной красными Одессе, где куражились бандитские шайки с Молдаванки, она оказалась одна в пустой гостинице. Даже прислуга и та разбежалась по домам, они-то были местными, куда же было бежать из временного пристанища иногородним, понаехавшим постояльцам? Одесса была для многих эмигрантов тогда последним пунктом перед отправлением в Константинополь. Но смешная Тэффи со всей детской силой своего сердца верила, что она находится в Одессе с гастролями, как авторша веселых пьес, разыгрываемых на сцене. Она не собиралась эмигрировать. Просто чудо, что она уцелела тогда.
Сотни русских - интеллигентных и не очень, аристократов и так себе, мелкопоместных дворян, вызволила тогда Одесса. Распихав по защечным мешочкам и другим укромным уголкам фамильные бриллианты, русские аристократы спасались вплавь. Ах, Одесса, мать эмиграции, лазейка в Париж. Этот город с его каштанами и бульварами и сам был немного Парижем, только женского рода. Много лет спустя после того страшного бега в уже насквозь советской Одессе все еще пахло Парижем. Видимо, сквозняк.
Ясность, как одна из форм тумана

Русские писатели очень увлекались всякими мутными науками вроде спиритизма и магии с мистикой. В те времена, когда даже кинематограф помалкивал в тряпочку, заняться помимо писанины было особенно нечем и все искали, чем бы поразвлечься. Декламация свежих бальмонтов, конечно, дело занимательное, особенно для самого декламатора, но даже публичные выступления иногда приедаются. Мистика лежала на поверхности. В нее, как в кому, впадали даже умные. Например, Зинаида Гиппиус любила напирать на свой инфернальный образ «Белой дьяволицы», как ее называли в обществе. Хотя была она всего лишь склочной старушонкой, обо жавшей перессорить гостей литературного салона, пришедших мирно послушать стишат. Писатели очень любили приписывать себе тайные умения. Правда, все они так и ушли в землю по самую маковку, не сумев «наколдовать» себе ни лишней кра¬юхи хлеба в голодный год, ни благосклонности ЧК. О том же, кто на самом деле владел некими магиче¬скими силами, пожалуй, стоит судить по окончательному результату. Выжил-то кто? Пушкин?
Вопрос же, откуда Тэффи взяла свою магию, имеет ответ простой, достаточно поглубже порыться в ее биографии. Тэффи получила способности по наследству - ее прадед Конрад Лохвицкий (1774-1830) еще во времена Александра I писал мистические стихи. Источник силы теряется в глубине веков. Говорят, что существовало семейное предание о наследственной магической силе, которая будет передаваться по мужской линии, пока даром не завладеет женщина, которая заплатит за него одиночеством. Одиночество Тэффи при трех детях и толпе почитателей таланта было очевидным. Все те, кто принимал ее за милую шутницу, судя по ее текстам, при личной встрече часто бывали разочарованы -она была очень грустной женщиной. И болезненно нервной.
Тэффи много раз случалось проявлять свои магнетические и пророческие способности в отличие от тех, кто на самом деле никакими способностями не обладал, а лишь мечтал прославиться как маг и чародей. Встречалась она и с небезызвестным в те времена магом и ясновидящим Арманом Дюкло - такой а-ля Вольф Мессинг, тоже с концертами выступал, потешал публику предсказаниями. Однажды Петлюру предсказал - придет через три дня в город. И правда, пришел Петлюра. Угадал, что ли?

 

Тэффи случалось бывать на выступлениях Дюкло еще в Москве, и она со всем ее здравомыслием так и не смогла для себя определиться - валяет этот человек ваньку или правда владеет силой. Тэффи отмечала, что он часто верно «предсказывает» или угадывает правильный ответ. Когда же она познакомилась с Дюкло лично, он сознался, что всегда пользуется «домашними заготовками», то есть банально дурит публику. Однако по ходу представления он, кажется, и сам того не замечая, впадал в гипнотический транс. «Это был совсем молодой, лет двадцати, не больше, очень бледный и худой мальчик, с красивым, утомленным лицом, - пишет она о Дюкло, -никогда не рассказывал о своем происхождении, недурно говорил по-французски. «Я жил много-много лет тому назад. Меня звали Калиостро...» Но врал он лениво и неохотно. Кажется, был он просто еврейским мальчиком из Одессы».
И хотя сам Арман, тихий, полусонный, не был деловым человеком и очень равнодушно относился к своим успехам, в Москве им чрезвычайно интересовался Ленин и два раза вызывал его в Кремль для уяснения своей судьбы. Дюкло уклонялся от расспросов о тех сеансах с вождем мирового пролетариата. Импресарио же его рассказывал, что дико испугался, когда увидел на сеансе, как на Армана «накатило» - он совершенно забыл, с кем имеет дело. Дружба с Лениным не прошла для Дюкло даром. Через несколько месяцев Арман был расстрелян. В те года магия революции всегда брала свое.
Говорят, океан несет утопленников...
Конечно, Тэффи не была одинока в своем увлечении потусторонним. Мистикой были пронизаны все эмигрантские круги. Людям без родины бессознательно хотелось взять взамен хоть какую-то опору. Хоть бы и такую зыбкую. Настроение у всех было мрачное, в плохое верилось быстро и без сомнений. Мережковские тоже были хороши. Обожали поговорить обо всякой нежити, оборотнях, покойниках, утопленниках. Однажды Тэффи на пляже подслушала разговор о каком-то утонувшем близ этих берегов судне, кажется, участвовавшем в морском сражении или просто подорвавшемся на мине. Вечером того же дня она в романтических целях на том же берегу мочила в воде свои пятки и любовалась на морской прибой. В сумерках ее поразили какие-то невнятные тени, похожие на взмахи широко раскинутых рук из черной воды.
«Около дальней скалы быстро взметнулись широко раскинутые руки. Точно выплеснуло кого-то из черной воды. Взметнулось и исчезло. И вот и у другого камня, левее, взметнулись такие же руки, широко раскинулись и исчезли. И снова на прежнем месте. И вот еще ближе к берегу. И все это так быстро, едва можно уловить движение, почти не улавливая формы..» Сидящие на берегу немецкие солдаты, до того весело рассказывающие друг другу всякие скабрезности, вдруг испуганно замолчали, вскочили и убежали.
Мережковский и Гиппиус, которым Тэффи рассказала об увиденном, отреагировали как на банальное. «Чего же здесь удивительного? Это просто были мертвецы. Ну конечно, - спокойно подтвердила Зинаида Николаевна. - Ведь они же утонули. Это и были утопленники».
Потерявшие почву под ногами, эти беженцы не сумеют устроиться даже в мирной жизни, где не расстреливают за ношение пенсне. И никакая сила им не поможет, даже магическая, даже сила спиритических сеансов будет бессильна. Уже на корабле было понятно, когда элегантные мужчины перетаскивали уголь или мыли палубу в качестве оплаты за проезд, что к жизни, в которой придется работать, они не готовы и не смогут смириться, что из аристократов по воле злых сил становятся безродными путниками. Стоя на палубе корабля, Тэффи складывала слова в стихотворение, которое с таким успехом потом будет исполнять самый известный певец эмиграции Александр Вертинский:
«К мысу радости, к скалам печали ли, К островам ли сиреневых птиц. Все равно, где бы мы ни причалили, Не поднять нам усталых ресниц...»
Через несколько лет эти строчки, уже положенные на музыку, она услышит с эстрады Саль-Гаво. Надежда Тэффи - одна из немногих в эмигрантской среде, кому удалось выжить, не сменив роли аристократки на роль судомойки. Ее судьба видится такой законченной, как будто завязанной на бантик, как и сам ее псевдоним в форме конфеточки. Какой магнетизм удерживал на плаву эту судьбу? До Парижа она добралась под новый, 1920 год. Она поселилась в небольшой гостинице «Виньон». Немного попривыкнув к новому городу, Тэффи организовала у себя что-то вроде литературного салона, куда повадились писатель Алексей Толстой и поэт-сатирик Дон-Аминадо, и актриса Татьяна Павлова, художник А.Е. Яковлев и граф П.Н. Игнатьев. Первый рассказ, который она напечатала за границей, был тот самый «Ке фер?», о генерале-эмигранте, который, полюбовавшись на богатые особняки и наряженную толпу беспечных парижан, все вопрошал посреди парижской площади: «Все это, конечно, хорошо, господа! Очень даже все хорошо. А вот... ке фер? Фер-то ке?». Действительно, что делать-то? Как же много русских эмигрантов день за днем задавали себе этот вопрос и неделями, годами не находили ответа.

 

Во Франции Надежда Александровна вспомнила о муже и детях, о которых, казалось, и думать забыла. Во всяком случае, она попыталась найти их следы. Выяснила, что все четверо уже давно в Нью-Йорке - отец успел вовремя спасти детей из России. Ее старшая дочь Валерия, единственная, кто из троих немного помнил мать, вступила с ней в переписку и даже навещала ее в Париже. Двое других детей разлуки не простили - сила фамильного предсказания скремнила их сердца, - юноша Ян и девушка Елена до самой смерти матери не сказали ей ни одного слова.
В Париже Надежда Александровна жила на деньги своего гражданского мужа Павла Тикстона - сына фабриканта, некогда имевшего какие-то производственные мощности в Калуге и довольно богатенького. Из-за мирового кризиса эти капиталы накрылись фанерой, а Павла Александровича хватил удар, и пользы в браке от него стало не больше, чем от старого воротничка. Надежда Александровна долго ухаживала за мужем. Несмотря на то, что осталась совершенно без средств к существованию и все время размышляла о том, не податься ли теперь, наконец, в прачки. Чего уж было форсить, когда и бывшие генералы крутили баранки такси и бывшие актрисы мерзли в публичных домах, а адвокаты мыли посуду в ресторанах. Но неведомая сила продолжала хранить Тэффи, видимо, уже из последних сил. Это была пожилая магическая сила, на многое ее не хватало. Достаточно того, что она вовремя отвела от Тэффи мысли вернуться на родину эдак в 30-х годах. Тэффи просто нечеловечески повезло, что ей не вступило в голову, как Цветаевой, предпринять возвращение. Тэффи осталась во Франции. Пережив фашистскую оккупацию Франции, во время которой Надежда Александровна не пострадала, она доживала свои последние годы, будучи уже очень больной, пожилой, пережив почти всех друзей и знакомых, но со старым и очень жирным котом, которого считала магическим и египетским. Священное животное жрало в три горла, отнимая у хозяйки последние три франка из обеденных сумм. Она жила в доме № 59 на рю Буассьер, на крошечную пенсию, которую ей из благотворительных соображений платил известный миллионер и филантроп С.С. Атран.
Умерли они по очереди - сначала Атран, потом его благотворительность, потом Тэффи, потом старый кот и уже последней угасла магическая сила слова Тэффи.
«Увы, самое замечательное качество покойной Тэффи - ее блестящее, несравненное остроумие - принадлежит к качествам, наиболее легко забываемым в литературе, становящимся непонятными вне своего времени и среды. Быть может, о Тэффи будет жить легенда как об одной из остроумнейших женщин нашего времени тогда, когда забудутся ее словечки, очерки и фельетоны», - написал в некрологе Михаил Цетлин. Это был тот самый преждевременный некролог, над которым еще так смеялась и любила его перечитывать Надежда Александровна. Смешным в этом некрологе было и то, что сам Миша Цетлин умер в 1945 году, за семь лет до кончины Тэффи. Создать данный артефакт своевременно он никак не мог. Проводил покойник покойника. Мертвец мертвеца оплакал.

источник