Это интервью увидел друг семьи Евгения Зори. Условно назовем его Виктором, потому что настоящего имени он просил не публиковать (редакции оно известно, собеседник дал согласие на диктофонную запись разговора с последующей публикацией).

— Меня это интервью Ларисы привело в ужас, — начинает Виктор. — У меня ощущение, что она читала текст под диктовку. Это совсем не ее слова, это вообще была как будто не Лариса. В жизни она гораздо красивее. Она жизнерадостный человек, всегда улыбается, у нее сейчас отличный дом в Ванкувере, прекрасный друг. Она и сейчас отлично выглядит.

— Насколько хорошо вы знали Евгения Зорю?

— Женя был военным, уволился где-то в 1994 году в звании майора. Я его знал еще как военного корреспондента. По службе мы не общались, но его редакция находилась рядом со штабом округа, где я служил. Мы примерно в одно время занялись бизнесом, только чуть разным. Но я много лет знал не только его, но и Ларису, и их дочек. Бывал у них дома на Серышева.

В 1998 году они всей семьей, с тремя детьми, улетали из Хабаровска. Старшей девочке было лет семнадцать, младшая совсем маленькая, года два. Тогда из Хабаровска летал самолет в Сиэтл, там их встречали наши общие друзья, а дальше на машине до Ванкувера 250 километров. Эти же друзья сняли им жилье в Ванкувере и помогали на первых порах. Потом Женя часто прилетал в Хабаровск, мы с ним встречались. В Канаде они начинали с простого магазинчика, но потом Лариса купила дом в Ванкувере, а это очень дорого.

Она начала свое дело, когда еще работала в администрации — то ли городской, то ли краевой, не помню. Высокая, красивая, улыбчивая, умная, бойкая и обаятельная, ей никто не мог отказать. Именно у нее, а не у Жени был талант администратора. А Женя — он появился, когда у Ларисы уже все было на ходу. Он был такой по натуре… писатель. Хотел свою газету выпускать.

— Вы хорошо помните обстоятельства гибели Евгения?

— Они жили в сталинском доме на Серышева, в квартале от штаба округа, где раньше служил Женя, и рядом с милицией. Дом называют генеральским — там действительно живут генералы, в квартирах высокие потолки. Женина квартира была на верхнем этаже. Двор прекрасно освещен. В доме пять подъездов — и возле каждого ходили люди. После убийства во дворе всю ночь разбиралась милиция, а потом весь день возле дома стояла толпа народу, какие-то местные бабульки. Они всем рассказывали, что видели в окна. Женя с кем-то встретился, они поспорили, спор перерос в стрельбу, тот человек начал стрелять куда попало… Из семи выстрелов один оказался смертельным.

— А у Зори было оружие?

— Что могла знать Лариса Зоря об обстоятельствах гибели мужа? Могла она видеть заявление в полицию, которое будто бы он оставил в квартире, указав на конфликт с Фургалом?

— Не было никакого заявления. Лариса в 1998 году улетела в Канаду и до осени 2019-го в Хабаровск не возвращалась, сюда прилетал только Женя. Она вообще в Россию не прилетала. И уж точно встречаться с Фургалом никак не могла.

— Но конфликт ведь действительно был, остались решения арбитражных судов, где компания Фургала и Зоря делили какой-то склад обанкротившегося завода ЖБИ.

— Это не конфликт был, а просто нуль. И делили они не склад, а какую-то дорожную ветку, кусок внутренней дороги, который одному из них мешал проезжать. Разве за такое убивают? И еще в августе Женя этот суд выиграл. А убили его через два месяца, в октябре. Какой смысл был Фургалу его убивать, если в Канаде оставались Лариса и дети?

— Вы удивитесь, но у них в Хабаровске было много врагов.

— Откуда же? Они занимались вполне мирным бизнесом.

— Одно из их предприятий, «Купава», это были ларьки на колесах, развернутые по всему городу. Они стояли в Хабаровске чуть ли не на каждой остановке, их были сотни. Каждый ларек — это две или три продавщицы, потому что работали они круглосуточно, чтобы товар не увозить. И вот они столкнулись с банальной вещью: все до единой продавщицы воровали.

И продукты воровали, и деньги. Это была страшная головная боль. Женя жаловался, что ничего не может сделать: да, можно подать на них заявление, можно подтянуть бандитов, но это носило такой массовый характер, не могли же они всех продавщиц посадить. Я тогда придумал ему высокотехнологичное новшество — и Женя стал ставить в каждый ларек видеокамеру с записью. Это было очень дорого.

И ни по закону, ни по понятиям заставить продавщиц работать по-другому он не мог.

— Вы хотите сказать, что его убила продавщица, вешавшая тряпку на видеокамеру?

— При мне Женя несколько раз звонил, кого-то увольнял, кого-то распекал. Проблемы возникали с мужьями этих продавщиц, с друзьями. И когда Женю убили, то многие в городе показали пальцем на ларьки:

— И никто тогда не вспомнил про суд с Фургалом? Тот был уже довольно крупным сборщиком металлолома, имел прибыльный бизнес.

— До 2005 года, пока Фургал не начал лезть в депутаты, его вообще никто не знал в Хабаровске. Сборщиков металлолома в крае были сотни, он был просто одним из них. Торговля металлом для всех была прибыльной. Там же рядом Китай, любой кусок проволоки уезжал туда и превращался в доллар. Как и лес, как и рыба. В Хабаровске только этим все и занимались: лес, рыба, металлолом. Больших людей, которые тогда занимались металлом, я знал. Но его не знал, он был никем.

— Сейчас есть версия, что Фургал заказал убийство местному авторитету Михаилу Тимофееву, которого называют лидером группировки «моисеевских». Будто бы Тимофеев предложил услуги Зоре — тот отказался, предложил Фургалу — тот согласился.

— Да, я тоже об этом читал. Вот это очень похоже на правду, это стиль Миши. Он так работал: создавал конфликты на ровном месте.

Он мог поломать челюсть, мог жути нагнать, но он не шел на убийства. Его уровень — крышевание таксистов на вокзале. Ни одного убийства за ним неизвестно.

— Его вы тоже хорошо знаете?

— И даже очень хорошо. Потому что он тоже из военных. Он после училища служил в полку РЭБ — радиоэлектронной борьбы. Уволился старшим лейтенантом. Он высокий, красавец, боксер. И он пошел в такой бизнес… В общем, он начинал со спортклуба «Спартак», с самых низов. Работал с «общаковскими» (крупнейшее в те годы ОПС в Хабаровском крае. — И. Т.), подчинялся им, был при них. Вор Сосед, которого потом убили, был его наставником. Я тоже вынужденно был в этом клубке в конце 90-х, как и все предприниматели. Тогда все были либо «общаковские», либо позже под Тимофеевым.

Он эстет, всё у него должно быть с иголочки. Этим он отличался от воровской братвы. Он спортсмен, не пьет, не курит. Его ребята все вели здоровый образ жизни.

Когда он начинал свой бизнес, то, понятно, не мог отнимать клиентов у «общаковских». Поэтому он находил какого-то нового бизнесмена, который только открыл какой-нибудь ресторанчик, рассказывал ему какие-то страшные истории и брал под «крышу».

Он дружил с сыном какого-то начальника в краевом управлении, хвастался, что секретарша этого начальника знает, сколько ложечек сахара положить ему в чай.

Так он и выживал за счет того, что балансировал между «общаковскими» и ФСБ.

— А если предположить, что Фургал принял его защиту и заказал Зорю, то это как бы выглядело? Сломали бы челюсть?

— Да никак бы это не выглядело. Просто доил бы обоих. Не пошел бы он убивать. Женя и не воспринимал Мишу всерьез. И есть еще одна причина, почему Миша точно не убивал Женю: он знал, что Женя мой друг, а я нужен был Мише очень. Ну и, несмотря на Мишины заскоки, интриги и разведения пальцев, он никогда не трогал ни бывших офицеров, ни милиционеров.

Ему сказали: выйдешь — сиди дальше тихо. Он на крючке, поэтому скажет все, что нужно.

Когда 30 июня, в один из дней голосования по поправкам к Конституции, на избирательном участке в Санкт-Петербурге сотрудник правоохранительных органов сломал руку журналисту, казалось, что тут уж расплаты не избежать. Хотя бы потому, что есть видеозапись, на которой отчетливо видно, что произошло. Общественность пребывала в состоянии возбужденного ожидания.

Возмездие действительно настигло одного из фигурантов этой истории. И, разумеется, сломанная рука не наделяет иммунитетом человека, совершившего правонарушения. А журналист «Медиазоны» Давид Френкель, пока ему ломали руку, совершил их целых три. Так, по крайней мере, следует из постановления Дзержинского районного суда.
 

Журналист Давид Френкель, когда ехал на избирательный участок, еще не знал, что ему там сломают руку. Иначе, возможно, он бы передумал посещать этот храм демократии. Журналист Френкель спешил на участок, поскольку ему сообщили, что там некие бессовестные сотрудники фальсифицируют итоги голосования. Понятно, что государственным людям, которые отвечали за проведение общероссийского мероприятия на этом конкретном участке, очень не понравилось, что журналист Френкель приехал их разоблачать. И они сломали ему руку. Ну, не всем скопом, конечно…

Хотя — с какой стороны посмотреть. Непосредственно ломал руку только сотрудник МВД, дежуривший на этом участке. Но нет никаких сомнений, что делал он это в интересах всего преступного сообщество, которое, кстати, потом в лице членов избирательной комиссии все действия дежурившего полицейского полностью оправдало. По итогам вышло, что журналист сам как-то сломал себе руку, поскольку буянил, приставал с разными глупостями и мешал гражданам осуществлять их законное право. Такое поведение не могло не привлечь внимания отечественного правосудия. Оно и привлекло.
 

27 июля журналист Френкель был признан виновным по трем статьям Административного кодекса. Во-первых, он злостно нарушил режим самоизоляции, во-вторых, мешал работе избирательных комиссий, в-третьих, оказал сопротивление сотруднику полиции. (Которому, несмотря на сопротивление, все равно удалось сломать руку журналисту.)

Теперь самое время поговорить о гуманизме родных властей. Что получается: по статье 20.6.1 КоАП РФ (нарушение режима самоизоляции) в случае, если это первое нарушение, журналист Френкель мог быть оштрафован на 5 тысяч рублей, а суд его просто «предупредил». Во время рассмотрения правонарушения, описанного в статье 5.69 КоАП РФ (вмешательство в работу избирательной комиссии), суд учел смягчающие обстоятельства и вместо 5 тысяч рублей выписал журналисту Френкелю штраф в размере всего 2 тысяч рублей. Ну, а последнее решение Дзержинского суда по этому вопиющему делу выглядит как издевательство над родными правоохранительными органами. По арестной статье 19.3 КоАП РФ (неповиновение законным требованиям сотрудника полиции), которая предусматривает наказание в виде 15 суток ареста, суд оштрафовал журналиста Френкеля на 500 рублей. То есть в итоге журналист Френкель, вместо того чтобы отсидеть 15 суток и заплатить 10 тысяч рублей в бюджет страны, отделался штрафом в две с половиной тысячи рублей.

Правда, ему еще сломали руку. Но это происшествие никакого отношения к правонарушениям журналиста Френкеля, разумеется, не имеет и от ответственности его никак не освобождает. Будет знать в следующий раз, куда ехать со своими дурацкими подозрениями и претензиями!

Видеоматериалы: Youtube "Наблюдатели Петербурга" - ссылка на ролик.

«За Великое княжество! За наше Великое княжество!» Депутат белорусского парламента горячо обнял меня, с профессиональной сноровкой завсегдатая фуршетов сумев не расплескать водку в рюмке. Лицо его сияло нелицемерной радостью и искренним энтузиазмом. 

Поводом для столь бурного изъявления чувств послужил тост на небольшом неформальном банкете в честь открытия международной выставки современного христианского искусства в Минске года два назад. Представитель объединения художников, которые привезли тогда в Минск свои работы, попросил меня произнести несколько дружеских слов. Я сказал что-то вроде того, что выставку (кстати, успешно побывавшую с тех пор в нескольких европейских городах) вполне логично проводить в Белоруссии. Ведь она во времена Великого княжества Литовского была перекрестком, на котором встречались православие и католицизм, славяне, балтийские народы и немцы, Восток и Запад. 

Я никак не ожидал, что вежливая констатация факта вызовет такую бурю положительных эмоций у белорусов, принимавших участие в открытии выставки: депутатов декоративного парламента, директоров государственных галерей (а других в Белоруссии, мягко говоря, немного), представителей католического и православного духовенства и творческой интеллигенции.

С другой стороны, ничего удивительного в этом нет. В России многим кажется, что Белоруссия — это музыкальный фестиваль «Славянский базар», музейный комплекс «Брестская крепость» и безудержная любовь ко всему советскому. На самом деле все сложнее. Советский «нарратив» в Республике Беларусь, конечно, существует, но есть и другая история — в прямом смысле слова. В ней Беларусь играет ключевую роль в Европе позднего Средневековья и раннего Нового времени как системообразующий элемент Великого княжество Литовского, а затем — Речи Посполитой. Ряд шляхетских имений (например, князей Радзивиллов в городке Несвиж в 120 километрах от Минска) с размахом восстановлены, кстати, при финансовой поддержке Евросоюза.

Александру Лукашенко эта историческая игра на двух досках многие годы давала возможность, с одной стороны, быть своим для российского руководства и для тех, кто ностальгирует по СССР дома, а с другой, когда нужно, представляться не меньшим белорусским патриотом и сторонником самобытности, чем демократическая оппозиция, ориентирующаяся на Запад. Вдобавок отсылки к наследию Великого княжества служили своего рода запасной идеологической базой, когда белорусскому лидеру нужно было в очередной раз убедить ЕС поверить ему и начать очередное размораживание отношений после очередного похолодания, вызванного новым закручиванием гаек внутри страны. Или тогда, когда регулярно повторяющаяся угроза Владимира Путина повысить цену российских углеводородов вызывала необходимость «сбалансировать» отношения с Москвой символическими жестами в адрес Запада. Правящая верхушка свои мысли и чувства высказывает строго по указанию сверху. И многим местным «элитариям», и, что важнее, обычным гражданам, особенно в крупных городах, приятно чувствовать себя наследниками правового государства, управлявшего в какой-то момент половиной нынешней Центральной Европы и даже на последнем своем издыхании давшего Европе ее первую конституцию — основной закон Речи Посполитой 3 мая 1791 года. 

Как и Путин в России, Лукашенко у себя дома столкнулся с исторической неизбежностью — поколение, знавшее жизнь в СССР, начинает покидать историческую сцену. «Лихие девяностые» в России помнят лучше, и пугать ими людей Кремлю проще. Но в Белоруссии, где Александр Лукашенко безраздельно правит с 1994 года, «лихости» было намного меньше. Зато там до сих пор господствует экономическая система, во многом основанная на советских методах планирования и управления, вдобавок находящаяся фактически под полным контролем одного человека. В Минске нет своих Сечина, Миллера, Чемезова или Потанина с Дерипаской. Долгие годы это было предметом гордости белорусов: «У нас не как в России — нет олигархов и зарплату платят вовремя». Но система изжила себя. Даже несмотря на подпитку российскими энергоносителями, она не может и не сможет обеспечить такой экономический рост, при котором граждане забыли бы о политике и посвятили жизнь погоне за улучшением ее, жизни, уровня.

Совершенно закономерно постсоветская «стабильность любой ценой» перестает привлекать все большее число белорусов.

•  
 
•  
 
•  

И если Путин, возглавляющий ядерное государство — постоянного члена Совбеза ООН, мог какое-то время оттягивать неизбежное устаревание режима великодержавными «триумфами» типа Грузии или Крыма и созданием в стране атмосферы осажденной крепости, то у Александра Григорьевича такой возможности не было и нет. 

Совершенно закономерно постсоветская «стабильность любой ценой» перестает привлекать все большее число белорусов. Они требуют перемен. Они мечтают о перспективах. Они хотят того же, чего хотят в Хабаровске, — уважения со стороны властей, признания их гражданских прав и достоинства. Власть — что в Минске, что в Москве — больше ничего не может им дать. Кроме дубинок. Но в какой-то момент и их перестают бояться.

И тут возникает парадокс. После ухода Путина россиянам рано или поздно придется долго и мучительно отвыкать быть гарнизоном осажденной «крепости Россия», учиться не ловить кайф от того, что «нас все боятся», и достойно чтить прошлое, не превращая его в бесконечное оправдание негодяйств настоящего.

Белорусам после ухода Лукашенко — когда бы он ни случился — будет проще. Их страна не империя. С минского вокзала до пандемии в день ходило несколько обычно почти полных электричек на Вильнюс, а жители Гродно давно считают восточную Польшу значительно более близкой — во всех смыслах, — чем Минск или тем более Москву. Тысячи и тысячи частных связей уже привязывают Беларусь к восточным членам ЕС. Это не значит, что республика полностью порвет все связи с Россией — это попросту невозможно сделать, даже если очень захотеть. Да никто этого, в общем, и не хочет. Однако самосознание граждан ныне союзного России государства будет с годами меняться. Ныне как бы «запасная» тема «европейской Беларуси — наследницы Великого княжества и Речи Посполитой» превратится в главную — в школах, университетах и, что самое главное, в умах. Это, может быть, не понравится некоторым полякам и литовцам. Однако официальные Варшава и Вильнюс — две важнейшие для белорусов европейские столицы (не считая Москвы) — несомненно, этот тренд поддержат и будут поощрять. Благо, в программу Восточного партнерства ЕС Белоруссия уже входит — только пока не пользуется всеми ее возможностями. Например, безвизовым режимом со странами Шенгенской зоны, который уже имеют Украина, Грузия и Молдова. 

Белорусам будет нелегко, стране придется упорно меняться не одно десятилетие. Но я уверен, что еще при моей жизни годовщину конституции 3 мая наши соседи будут отмечать как один из государственных праздников, наряду с Днем Победы. А тот самый тост — «За Великое княжество!» — со временем и вовсе станет банальным.

После прихода к власти у Зеленского был шанс радикальной перезагрузки не только политической системы, но и гуманитарной сферы Украины. Курс его предшественника на консервативную триаду «армия – язык – вера» хотя и был популярен среди национальной интеллигенции и патриотических активистов, оказался провальным в масштабе страны, что подтвердили результаты выборов. Зеленский мог бы решить одну из ключевых разделяющих проблем, отобрав монополию на русский язык у России, включив его как часть исторического наследия в национальный канон. Однако новый президент, попытавшись угодить сразу всем и связанный своими противоречивыми обещаниями, утратил инициативу в гуманитарной сфере.

Языковой вопрос без ответа

Еще во время предвыборной кампании Владимир Зеленский осторожно очерчивал контуры либеральной языковой концепции, где украинский язык будет поддерживаться государством не запретами, а позитивным примером и льготами. Однако оппоненты не оставили ему свободы маневра – между турами выборов Верховная рада, где большинство имели сторонники Порошенко, приняла новый языковой закон, предусматривающий украинизацию всех сторон жизни общества.

Например, украинизация должна коснуться сферы обслуживания, где повсеместное использование русского языка часто вызывало гнев у националистических активистов. Следуя требованиям языкового закона, «Макдоналдс-Украина» убрал из терминалов самообслуживания меню на русском языке, оставив только украинский и английский. Исследование Киевского международного института социологии показало низкую степень популярности таких шагов в обществе – 40% респондентов высказались за сохранение украинско-русского варианта меню в общепите по всей стране, еще 27% – за двуязычный сервис в регионах, где большой процент русскоговорящих.

После прихода к власти Зеленский не решился на пересмотр закона, несмотря на то что внутри его команды и пропрезидентской партии «Слуга народа» сильны позиции сторонников смягчения языковой политики. Наиболее влиятельный «русофил» в его команде, спикер Верховной рады Дмитрий Разумков уже летом этого года вновь инициировал обсуждение языкового вопроса, призвав исходить при его решении из потребностей объединения страны.

Однако эти заявления Разумкова стоит рассматривать скорее как часть подготовки «Слуги народа» к местным выборам, на которых партии придется конкурировать в русскоязычных областях с Оппозиционной платформой Бойко – Медведчука и другими наследниками Партии регионов, традиционно считающимися защитниками русского языка на Украине (пророссийская оппозиция с прошлого года оспаривает языковой закон в Конституционном суде). Но дальше деклараций дело не пошло: Верховная рада не стала рассматривать законопроект одного из «слуг народа» Максима Бужанского о смягчении языкового закона, в котором, в частности, предлагалось перенести украинизацию школы на 2023 год. Впрочем, такая активность нардепа Бужанского тесно связана с местными выборами, он планирует выдвигать свою кандидатуру в мэры Днепра (экс-Днепропетровска).

Похоже, что Зеленский искренне рассматривал культурно-языковые проблемы как второстепенное, связанное исключительно с политическими спекуляциями явление. Это достаточно типичное представление для успешного человека с востока страны – вести дела на имеющем широкое хождение в мегаполисах русском и при этом отдавать языковую дань «кесарю», используя украинский при общении с государством. «Выучил украинский, когда ушел в политику» – это типичная история не только для Зеленского, но и Юлии Тимошенко, Виктора Януковича, да и, по большому счету, русскоязычного в быту Петра Порошенко.

Конечно, в украинской политике языковой вопрос занимал гипертрофированное значение, выполняя функцию беспроигрышной карьерной лестницы для профессиональных защитников чистоты «мовы» или «угнетенных русскоязычных». Однако возник он не на пустом месте, отражая неоднородность страны и сложные исторические реалии формирования нации. В своем знаменитом новогоднем обращении Зеленский настойчиво акцентировал внимание на том, что рядовым гражданам все равно, на каком языке признаваться в любви и под чьим памятником назначать свидания. Но этот подход не сработал, и президента обвинили в культивировании «идентичности оливье».

Пока публично президент апеллирует к объединительным ценностям, на практике государственная машина едет по накатанным рельсам с минимальной коррекцией. Примером может служить новый закон о полном среднем образовании, который сохранил языковые нормы, разработанные при Порошенко, оставляя русский язык фактически только в начальной школе. Увеличение квот для языков ЕС, включенное в угоду национальным меньшинствам Запада (венграм, румынам), выглядит издевательски для самого крупного языкового меньшинства, равно как и свобода выбора языка для частных школ, недоступных большинству населения Украины. Характерно, что непринятый законопроект Бужанского был направлен именно на уравнивание образовательных квот для русскоязычных и диаспор стран ЕС. Все это серьезно подтачивает лояльность русскоязычного населения юго-востока, искренне воспринявшего Зеленского как «своего» и обеспечившего ему сенсационные результаты на выборах.

Отсутствие серьезной коррекции в гуманитарной политике затрудняет и провозглашенную политику по реинтеграции неподконтрольного Донбасса, которому Минские соглашения гарантируют языковое самоопределение. Недавно Киев запустил русскоязычный госканал «Дом», вещающий на неподконтрольный Донбасс, однако этого явно недостаточно.

В Л/ДНР невнятную языковую политику Зеленского используют для нагнетания антиукраинских настроений – недавно республики признали русский своим единственным государственным языком (ранее они поддерживали формальное двуязычие), а один из вузов Луганска был лишен имени Тараса Шевченко.

Томос, политика памяти и меньшинства

Попытки ухода от спорных тем, прикрываемые объединительной риторикой, характерны и для реакции новой команды на другие острые вопросы, доставшиеся Зеленскому в наследство от Порошенко. В некоторых случаях эта тактика срабатывает – так, из украинского информационного пространства практически ушла тема церковного раскола: пресловутый Томос (документ о предоставлении автокефалии Украинской православной церкви), бывший главной новостью последнего года правления Порошенко, стал предметом в основном внутрицерковных споров. (Интересно, что главным критиком Томоса стал Филарет, бывший глава Киевского патриархата, недовольный утратой своих полномочий и финансовых потоков в пользу Константинополя.) А индифферентный в религиозном плане Зеленский стремится выстраивать равноудаленные отношения со всеми конфессиями, даже приглашая папу римского поучаствовать в миротворчестве.

Подобные процессы происходят и в сфере исторической политики, декоммунизации и т.д. Опрос фонда «Демократические инициативы» к шестилетию политики декоммунизации показал, что в украинском обществе не сложилось консенсуса в отношении волны переименований и запретов, инициированных администрацией Порошенко. Скорее это говорит об актуальности старого раскола страны.

К запрету коммунистической символики позитивно относятся 32% украинцев, негативно – 34%; к переименованиям улиц и населенных пунктов – позитивно 29,9%, негативно – 44%; к осуждению СССР как тоталитарной державы – позитивно 33,9%, негативно – 31,3%. Однозначно позитивно декоммунизация была встречена только на западе страны, негативное отношение превалирует на юго-востоке, особенно к переименованиям – больше половины респондентов.

Новая администрация стремится не раздражать общество форсированием этой повестки, не отказывается от достигнутого при Порошенко и не предлагает альтернативы. Важное свидетельство нового курса – смена руководства Института национальной памяти. Вместо историка-националиста Владимира Вятровича институт возглавил либеральный философ Антон Дробович. Однако законодательная база, на которую опирается институт, осталась прежней – например, в июле 2019 года Конституционный суд подтвердил конституционность закона о декоммунизации.

Споры о топонимах и памятниках фактически спущены на места и решаются в судах (что вполне согласуется с политикой децентрализации). Одним из самых заметных региональных кейсов на эту тему стала тяжба вокруг переименования харьковского проспекта Маршала Жукова в честь генерала-диссидента Петра Григоренко. Смена названия была осуществлена в рамках политики декоммунизации в 2016 году по инициативе харьковского губернатора Райнина, противником переименования был мэр Харькова Кернес. Вскоре после смены власти в Киеве Харьковский горсовет, контролируемый Кернесом, проголосовал за возвращение проспекту старого названия. Проспект переименовывали туда и обратно, пока точка не была поставлена в суде в пользу сторонников Григоренко (решение было принято на основе соответствия переименования закону о декоммунизации).

Аналогичная история произошла и в Киеве, где Окружной суд 25 июня 2019 года по иску малоизвестных организаций – Антифашистской правозащитной лиги и Еврейской правозащитной группы отменил решения Киевского городского совета (2016–2017) о переименовании Московского проспекта и проспекта Ватутина в честь лидеров ОУН-УПА Степана Бандеры и Романа Шухевича соответственно, однако в декабре того же года Институт национальной памяти выиграл судебную апелляцию (она была подана еще при руководстве Вятровича), и проспекты остались носить имена украинских националистов.

К слову, в отношении к личности Бандеры, вокруг которого десятилетиями ломают копья украинские политики, также ярко проявляется стремление Зеленского уйти от острых тем. Еще во время избирательной кампании на неизбежный вопрос о Бандере Зеленский осторожно ответил, что лидер ОУН является героем для части страны и это «нормально и классно».

Вернувшись к этой теме спустя год, Зеленский продемонстрировал, что стремится скорее оставить все как есть, в надежде на то, что жизнь сама расставит акценты: «У меня не может быть отношения к таким людям, к таким событиям из таких времен, о которых мы с вами читаем, но мы там не жили. Не может быть просто личного отношения… У нас от героя к врагу – один шаг. Вы же понимаете отношение к истории Степана Бандеры [на востоке Украины]. Нет однозначности. Не надо, мне кажется, провоцировать украинское общество и отвечать на те вопросы, на которые должно ответить время».

Такой нейтральный подход вряд ли удовлетворит радикалов с обеих сторон, но вполне соответствует неоднозначным настроениям общества – по данным опроса группы «Рейтинг», к Бандере позитивно относились 36% респондентов, негативно – 34%, а 31% затруднялись дать какую-либо оценку.

Сложнее дело обстоит в отношениях с западными соседями Украины. Форсирование Порошенко национал-консервативной повестки в 2017–2018 годах привело к конфликтам с Венгрией из-за языковых прав венгерской диаспоры в Закарпатье; к «войне памяти» с Польшей по вопросу героизации украинских националистов, которых в Варшаве считают организаторами этнических чисток поляков в годы Второй мировой войны. Характерно, что Порошенко первоначально ставивший евроинтеграцию выше националистической мобилизации, в первые годы правления многое сделал для гармонизации отношений с Венгрией и Польшей.

Зеленский пытается смягчить отношения с западными соседями: закон об образовании скорректирован в сторону увеличения квот для языков стран ЕС, обсуждается создание национального избирательного округа для венгерского меньшинства в Закарпатье, гарантировавшего бы ему представительство в парламенте. Во время визита в Польшу, на памятные мероприятия в Освенциме, Зеленский говорил о поиске объединяющих моментов в сложной украинско-польской истории и солидаризировался с Варшавой в ее споре с Москвой о трактовке событий начала Второй мировой войны. Однако глобально изменить ситуацию у Зеленского вряд ли получится, пока у власти в Польше или Венгрии остаются политики, эксплуатирующие национал-популистскую повестку. Сократить поток гастарбайтеров, питающий польскую украинофобию, или стремление закарпатских венгров к сближению с исторической родиной из-за более высоких стандартов жизни в ЕС Зеленский не может из-за очевидных экономических причин.

Зеленский теряет страну

При всех возможных претензиях к политике Порошенко его идеологическая платформа была внутренне цельной и непротиворечивой: радикальный отказ от советского прошлого и связей с Россией, построение мононационального унитарного государства со своим пантеоном героев и государственным языком (при всех формальных реверансах в сторону демократических стандартов Европы). За этой идеологией стояли чаяния поколений украинских интеллектуалов, прежде всего их наиболее непримиримой к советскому проекту Украины части (в защиту Порошенко на Западе выступают прежде всего организации украинской диаспоры). Провал Порошенко был связан скорее с вопиющим несоответствием между провозглашаемыми идеалами и оппортунистическо-лицемерной политической практикой, лишившей его массовой поддержки.

Оппоненты Порошенко из пророссийского лагеря также опираются на влиятельную идеологию братства славянских народов, замешенную на советском ресентименте, на поддержку которого работает вся пропагандистская машина Российской Федерации. Их позиции были поколеблены крахом режима Януковича, событиями в Крыму и конфликтом в Донбассе, однако остаются сильными среди русскоязычного населения юго-востока.

Зеленский ворвался на территорию украинской политики как представитель «третьей силы», в его пользу играл факт вхождения в активную жизнь новых поколений украинцев, сформировавшихся уже в независимой стране и уставших от идеологических дрязг, мешающих модернизации. На волне недовольства как националистическим, так и пророссийским истеблишментом вокруг него образовалась стихийная центристская коалиция, которой был выдан колоссальный кредит доверия. Зеленский обещал всех примирить, однако уже сейчас становится ясно, что при всей благонамеренности компетенций у его команды для этого не хватает.

Проекты инклюзивной Украины для всех, которая перехватывает инициативу у России на постсоветском пространстве, похоже, сданы в архив под напором повседневных проблем: как накормить страну, как не дать ее растащить олигархам. Янукович пытался законсервировать УССР, Порошенко – перестроить Украину по грузинско-прибалтийскому образцу, что собирается делать Зеленский, сегодня уже непонятно. Вместо нестандартных решений, которыми так изобиловала его предвыборная кампания, или хотя бы сложных компромиссов Зеленский избрал тактику уклонения от сложных вопросов, в итоге разочаровывая всех. Как профессиональный актер, он дошел до последней страницы сценария и теперь пытается импровизировать, но публика уже начинает расходиться.

Все-таки это большая удача, что главный начальник любит в свободную минутку почитать историческую литературу. Ведь страна в итоге получила счастье в виде военно-морского парада. Владимир Владимирович сам поведал об этом Сергею Кужугетовичу: «Я так же летел в самолете, читал (я люблю, вы знаете, почитывать историческую литературу). Мне попалась статья о главном военно-морском параде, который проводился в дореволюционной России на рейде Кронштадта. Я вам прямо с борта позвонил. И после этого началась подготовка Главного военно-морского парада в Петербурге и других акваториях. И действительно, это становится, точнее уже стало, очень хорошей традицией, большим праздником не только для военных моряков, но и для всей страны».

Даже подумать страшно, что пришлось бы устраивать соратникам, люби Путин готические или любовные романы…



А так — красота. Мундиры белые, медали блестящие, глотки луженые, корабли огромные. Правда, коронавирус, собака, и здесь помешал. Пришлось запретить гражданам доступ в Кронштадт. Зато в Петербурге, который еще с эпидемией не справился, на набережные высыпали толпы. Заражайся — не хочу. Хотя просили оставаться дома и смотреть парад по телевизору. Понятное дело, только вражина подколодная может задаваться вопросом, а кого ради тогда парад проводить? Понятно, для кого. Для него, который, как мы теперь знаем, сам все и придумал.
 

«Благодаря тому, что у нас идет довольно активное и серьезное вооружение флота, нам в целом благодаря программе, которая на сегодняшний день есть, вы совершенно правильно сказали, есть что показать. И все офицеры, и командование военно-морского флота готовились к этому параду, ждали его, как, собственно говоря, теперь его ждет вся страна», — бодро доложил Шойгу. А чуть ранее, выступая на параде, Владимир Путин сообщил, что в этом году ВМФ получит от промышленности аж 40 кораблей и судов. Очень хотелось бы посмотреть их список. А то есть сильное подозрение, что, стремясь поразить главковерха громадьем реализуемых планов, военное ведомство включило в зачет и надувные лодки для спецназа.

Эксперты, знакомые с Госпрограммой по вооружениям и ходом ее выполнения, не так оптимистичны, как военный министр. Они указывают, что в лучшем случае наполовину выполнены планы лишь по постройке подводных атомных ракетоносцев. Только что в состав флота был принят четвертый атомный крейсер «Князь Владимир». А всего собирались построить восемь таких подлодок.
 

А вот с надводным флотом дела обстоят неблестяще. Думаю, что львиная доля среди кораблей, которые «передаются флоту», — это те, что были построены еще в СССР и прошли «углубленную модернизацию», вроде флагмана Черноморского флота крейсера «Москва», находящегося в составе ВМФ без малого сорок лет. Процессы старения металла на эти корабли, очевидно, не распространяются. Министр Шойгу, верно, волшебное слово знает.

Есть, впрочем, совсем новые корабли. Например, звезда нынешнего парада в Санкт-Петербурге фрегат «Адмирал Катасонов», только что принятый на службу. Правда, строили его всего ничего, 12 лет. Вот подлодку «Белгород» (предполагаемого носителя атомной торпеды «Посейдон») 27 лет строили и перестраивали, а потом снова перестраивали. И ничего, как раз в день парада военное ведомство отрапортовало, что подлодка замечательно проходит испытания.
 

Вернемся, однако, к «Адмиралу Катасонову», второму фрегату проекта 22350. Его называют серийным. То есть теперь вроде бы строительство этих кораблей пойдет быстрее. Путин в прошлом году заложил два таких корабля, а в этом еще два. Вопрос в том, удалось ли промышленности реализовать важнейший проект по импортозамещению, а именно: начать серийное изготовление газотурбинных установок. Они закупались ранее на Украине, и после побед 2014 года нам их по понятным причинам не продают. Скорее всего долгострой с «Адмиралом Катасоновым» и был с этим связан. Теперь же на корабли должны монтировать серийные установки исключительно отечественного производства. Новости, исходящие от промышленности, как-то не слишком радуют. Установки-то, мол, готовы, а редукторы к ним — нет.

Но это, в конце концов, частности, объясняют нам отечественные стратеги. Это ничего, что Россия разучилась строить крупные корабли. Ведь у нас есть чудо-оружие — крылатые ракеты «Калибр» и гиперзвуковые ракеты «Циркон». Размести контейнеры с ними хоть на баркасе, и вот вам пожалуйста — малый ракетный корабль. А авианосцы пиндосские, что нам авианосцы — не более чем большие цели для наших замечательных «Калибров» и «Цирконов».

Военно-морские стратеги в подобных рассуждениях опускают одну существенную деталь: дальность действия ракеты. У «Калибра» две с половиной тысячи километров, для «Циркона», скорее всего, существенно меньше — эксперты указывают 400-600 километров. Сие означает, что потенциальный противник в угрожаемый период должен будет держать наши корабли на расстоянии, не позволяющем им запустить ракеты. И вот тут-то размер имеет значение. Американские эсминцы Arleigh Burke фактически вдвое больше новейших отечественных фрегатов. Каждый может нести до 56 крылатых ракет. Сегодня у американцев в строю 67 таких эсминцев. Стало быть, у тех, кого в России сгоряча стали именовать «потенциальным противником», есть все возможности залпом уничтожить немногочисленные российские корабли, оснащенные чудо-ракетами. Тем, кто в день парада взахлеб вещал о нашей военно-морской мощи, неплохо бы об этом задуматься.
 

При этом, будем откровенны, как ни пыжатся военные и гражданские начальники, они не в состоянии придумать флоту новых задач, кроме тех, что были у ВМФ СССР. А именно: обеспечение возможности подводным ракетоносцам нанести ответный ядерный удар по США. Как считают специалисты, такой удар скорее всего будет наноситься из Баренцева и Охотского морей, где наши корабли будут под защитой не только сил флота, но и наземной ПВО. Все остальные задачи — вроде проекции силы в Сирии, постоянного патрулирования в мировом океане, а также создание угрозы американскому побережью — от лукавого. А точнее, от спеси начальников.

Россия, слава богу, не зависит жизненно от морских перевозок. Сырьем она себя снабжает, а экспортирует по морю очень немного. Защита морских коммуникаций не является стратегической задачей. Поэтому главная задача флота — поддержание патриотизма, а также хорошего настроения главного начальника. Белые мундиры, надраенные медали, громовое «ура». В детали, стоящие десятки миллиардов казенных рублей, лучше не вдаваться…
 

1. 26.07.2020. Россия. Санкт-Петербург. Корабли во время Главного военно-морского парада в честь Дня Военно-Морского Флота России. Сергей Фадеичев/ТАСС
2. 26.07.2020. Россия. Санкт-Петербург. Президент РФ Владимир Путин (в центре), главнокомандующий Военно-Морским Флотом России, адмирал Николай Евменов (слева на первом плане) и министр обороны РФ Сергей Шойгу (справа на втором плане) на борту катера "Раптор" во время обхода парадной линии боевых кораблей на Кронштадтском рейде перед началом Главного военно-морского парада в честь Дня Военно-Морского Флота России. Алексей Дружинин/пресс-служба президента РФ/ТАСС
3, 6. 26.07.2020. Россия. Санкт-Петербург. Военно-морской парад в честь Дня ВМФ России в Санкт-Петербурге. Роман Пименов/ТАСС
4. 26.07.2020. Россия. Санкт-Петербург. Боевые корабли в кильватерном строю на Кронштадтском рейде во время Главного военно-морского парада в честь Дня Военно-морского флота России. Александр Демьянчук/ТАСС.
5. Россия. Санкт-Петербург. Фрегат "Адмирал "Касатонов" (проект 22350). Петр Ковалев/ТАСС
7. 26.07.2020. Россия. Санкт-Петербург. Музыкант академического ансамбля песни и пляски имени Александрова во время выступления с концертом, посвященным Дню Военно-морского флота, на борту крейсера "Аврора". Сергей Бобылев/ТАСС.

Кремль не издевается, послав усмирять Хабаровск Дегтярева. Хотя это и выглядит, как издевательство.

Хабаровск — системная проблема со множеством слагаемых. Вот только некоторые из них. Во власти нет управленцев-политиков, которые готовы руководить регионами, учитывая местные интересы. Сама система управления ликвидирует понятие «местный интерес» вместе с местным самоуправлением.

Кремль не подготовил профессионалов, которые могли бы разрешать общественные и политические конфликты. Полпред Трутнев — это спичка к фитилю. Кремль не имеет информационного канала, который способен поставлять наверх достоверную информацию. То, что хабаровская администрация заявила в субботу о 6.5 тысячах протестующих — это пример дезинформации. Которая, очевидно, будет воспроизведена наверху. Но если центр все же получает верную информацию, но его решения усугубляют проблему — это тревожный сигнал о качестве власти.

Еще тревожнее то, что система не имеет механизма реагирования на кризисы. О чем мы убедились во время пика пандемии. Власть вообще не готова к неожиданностям. А если она и готовится к ним, то путем бетонирования выхода возможных всплесков. Сами догадайтесь, что происходит с давлением под бетоном.

В результате система управления впадает в паралич при возникновении любого события, выходящего за пределы кремлёвской «нормы». Власть долго думает и скрипит. А затем делает глупость. Типа посылки в Хабаровск Дегтярева с запасом горячего. «Казус Дегтярева» важен для понимания кремлевской логики. Мы видим, как в кризисный момент система выплевывает деструктивное для нее самой (!) решение.

Кремль подготовился к знакомым формам протестов — через чередование выборочных репрессий и подкупа. До сих пор удавалось замять, нейтрализовать и смикшировать локальные протесты- от Шиеса до Екатеринбурга. Удалось закатать Москву и проигнорировать недовольство против конституционных поправок.

Однако, власть не знает, что делать со стихийным недовольством электората, который является ее базой. Так, именно кремлевская реакция на Хабаровск привела к политизации там стихийного и вначале неполитического недовольства.

В Хабаровске власть не выдержала тест-драйв. Между тем, ей предстоят новые испытания. В частности, сентябрьские выборы. Кремль надеется, что трехдневное голосование будет гарантировать результат. А если очередное унижение вызовет реакцию униженных? Каков будет ответ власти- паралич, а потом жесть?

Как пройти через другие испытания — незавершенная пандемия, экономическая рецессия? Читаем: МВД и Росгвардия потратили на закупку спецсредств для подавления протестов 7,3 млрд за 5 лет. Хватит ли средств для Дальнего Востока?

Кремль уже начал готовиться к обеспечению стабильности в ситуации падения жизненного уровня и при ограничении средств для мелких подачек. Это для России новый этап жизни. Население должно добровольно согласиться жить хуже. При этом молчать и выражать власти одобрение. Короче, от народа ждут национального мазохизма! А если народ не согласится? Что тогда? Ведь в системе не заложен механизм мирного ответа на недовольство!

Хабаровск — предупреждение для власти о грозящем. Пока, возможно, в перспективе. Одновременно это картинка, которая нам скажет, как Кремль будет реагировать на вызовы, которые система напрочь исключает. Нет в ее настройках файла о согласии, обсуждении, представительстве интересов, признании ошибок. Эти понятия отсутствуют в кремлевском словаре.

Россия оказалась в ловушке, которую создала сама власть. Пытаясь сохранить устойчивость при сокращении ресурсов, Кремль не может допустить даже полуоткрытой форточки. Нельзя систему разгерметизировать. Нужно наоборот — строить рвы и окапываться. Приоткрыть окно даже на чуть-чуть — будет признак слабости. Возникнет угроза Горбачевского синдрома, который снял обруч, и все посыпалось.

Следовательно, будут давить. Это логика такой конструкции. Кто бы там внутри не сидел. По-другому просто нельзя. Но чем больше они закупоривают каналы, чем сильнее давление в сосудах. И тем больше угроза взрыва.

Трагедия – и наша, и самого единовластия — в том, что судя по нынешнему лету, Кремль делает все для того, чтобы эту конструкцию нельзя было реформировать мирным способом. В этой конструкции нет даже функции уступок населению. Дальний Восток нам показывает, к чему это приводит.

«Закатаем!» — уверены кремлевские стратеги. Но шрамы и память об унижении достоинства в обществе останутся. Останутся надолго и в какой-то момент дадут о себе знать.

Догоняющее развитие было одним из главных лозунгов первых сроков Владимира Путина, одновременно целеполаганием и инструментом достижения цели. Однако со временем «суверенизация» России, смена повестки после 2012 года и инкорпорация Крыма в 2014 году естественным образом отменили целеполагание как таковое: наступил русский «конец истории», была достигнута цель целей – стать снова великими. 

Кризис целеполагания и проблема преемственности

C 2018 года, после чрезмерной политической мобилизации перед президентскими выборами, сжатая пружина массовых настроений начала разжиматься. Еще до пенсионной реформы рейтинги власти плавно пошли вниз, показывая, что период «крымского большинства» и крымской анестезии массового сознания заканчивается. Наступает новая эпоха, когда для того, чтобы сплотить общество вокруг флага, понадобятся столь же сильные объединяющие нацию наркотики, что и Крым. Но ничего сравнимого с ним в запасе нет. 

Попытки нащупать новую большую объединяющую цель, сделать ее зримой остаются бесплодными – это кризис целеполагания. Обнуление сроков Путина стало коротким эпизодом еще одной отчаянной мобилизации, причем с чрезвычайно коротким эффектом, который закончился, когда с места в карьер был дан старт новым эпизодам войны государства с гражданским обществом (многочисленные приговоры и аресты) и хабаровскими протестами.

Попытки нащупать механизм преемничества-2024 в январе 2020 года завершились не столько триумфом обнуления, сколько демонстрацией того, что из тупика передачи власти не видно выхода. Не найдя этого механизма и не обнаружив преемника, Путин отложил решение проблемы до лучших времен и назначил преемником самого себя.

Не решенная, а лишь отложенная проблема преемственности власти – одна из главных в коллекции вызовов постплебисцитного российского режима.

Военно-полевая анестезия: недолго и дорого

Второй слишком очевидный вызов – это отсутствие инструментов мобилизации для того, чтобы сплотить общество вокруг флага. С 2018 года победы на внешнем контуре России уже не вдохновляют население. Политический рынок, если измерять его реакции колебаниями разных рейтингов, перестал реагировать даже на внешне эффектные эпизоды гибридной войны вроде захвата украинских судов в Керченском проливе в ноябре 2018 года.

Естественным образом поиск инструментов для вдохновения переместился из сирийской пустыни и донбасских окопов в исторические архивы: в 2019 году началась гибридная война на полях истории, ключевыми врагами были назначены европейские структуры, которые сочли пакт Молотова – Риббентропа триггером Второй мировой. Польша и Чехия по разным причинам стали основными звеньями российской оси зла.

Ввиду отсутствия достижений в настоящем и неопределенности образа будущего Кремль предпочел перенести мобилизационную повестку в славное прошлое. Там проще найти врагов: историческая мобилизация, намеченная на 9 мая, была перенесена на июнь, в ход пошли тяжелая артиллерия официального православия и инструменты монументальной пропаганды.

Но такого рода мобилизация не может быть долгой. Инструменты масштабной массовой мобилизации отсутствуют. Последние патроны в виде военно-патриотического подъема и голосования за обнуление летом 2020 года – отстреляны.

Декарбонизация в оппозиции режиму

Дальше ждут проблемы с экономикой, которые не прекращаются с 2014 года. Пандемия не повлияла на политику правительства, а лишь обнажила ключевые элементы системы государственной олигархии. Государство готово поддерживать близкие к нему компании и персоналии, а также бюджетозависимых работников, которых можно использовать как электоральный резерв для решения политических проблем, но не готово оказывать серьезную поддержку независимым от государства секторам конкурентного частного бизнеса, преимущественно малого и среднего.

Особенно это заметно в сравнении с антикризисной политикой других стран в ходе пандемии (см. карту с данными МВФ).

Ограниченная помощь государства обычным гражданам и бизнесам (среди стран G20 ниже показатели только у Мексики) уже привела к уменьшению налоговой базы и недоверию к государству в целом со стороны предпринимательского класса. Это долгосрочные тренды политэкономического и психологического свойства, которые еще дадут о себе знать.

Такая политика приводит к усугублению неравенства, сужению среднего класса, распространению бедности, консервации уродливой модели рынка труда (формально низкая безработица при сохранении неполной рабочей недели и неполных зарплат) и расширению серого сектора.

Но есть еще одна фундаментальная проблема, в том числе связанная с господствующей экономической философией государственного капитализма, его инертностью и слабой способностью адаптироваться к новым мировым трендам. 

Устойчивости российской системы, основанной на извлечении и перераспределении ренты, угрожает энергетический переход – отказ мира от ископаемых источников энергии. В июле еврокомиссар по энергетике Кадри Симсон сообщила о планах Европы: «Цель ЕС – к 2050 году стать климатически нейтральным… Это значит, что к тому времени мы выведем из употребления ископаемые энергоносители. А что касается газового сектора, то будем использовать декарбонизированные газы».

По оценкам известного экономиста Михаила Дмитриева (доклад на заседании Комитета гражданских инициатив 16.07.2020), в среднесрочной перспективе потребление нефти в мире снизится на 70%, резко сократится газовая генерации энергии, значительно увеличится использование энергии солнца и ветра, к 2035 году обессмыслится добыча угля, что означает коллапс отрасли, где занято множество работников.

Эти перемены, по словам Дмитриева, спровоцируют «шок структурной дезадаптации российской экономики». У российских нефти и газа просто исчезнут рынки сбыта. Неизбежным в такой ситуации – при крахе нескольких отраслей – становится и кризис политической системы, питающейся рентой. Декарбонизация становится для России не только экономической, но и политической проблемой.

От большого дела в стороне

Ленинское определение революционной ситуации – «верхи не могут» управлять по-старому, «низы не хотят» жить так, как раньше, пока неактуально для России в целом. Но протесты в Хабаровске, их не столько антимосковский, сколько антипутинский характер показывают, что в отдельных ситуациях и регионах верхи не справляются с урегулированием кризисов, а низы недовольны тем, что у них отнимают их же выбор.

У Кремля две тактики: ужесточение политики – или приговоры и аресты с воспитательной подкладкой (не поступайте так, как оказавшиеся на скамье подсудимых), полицейская жесткость, легализованная недавними поправками к закону о полиции, или выжидание с надеждой на то, что проблема рассосется сама (например, протест выдохнется, как это обычно и бывает).

Но, как и в ситуации с экономикой, готовиться следовало бы не к вчерашней войне с продвинутыми политизированными слоями, а к конфликтам нового типа с теми социальными слоями, которые раньше считались социальной основой режима.

Общество становится сложным. Большинство, поддерживающее власть, может быть только ситуативным, отмобилизованным для важного события – каким, например, было голосование за обнуление. Но потом оно быстро распадается. Официальные цифры поддержки единства – это одно, реальное отношение к власти и к ее первому лицу – совершенно другое. Отсюда и ножницы в результатах голосований и в данных опросов о доверии к власти и ее одобрении.

Кремль уже давно имеет дело с перманентной революцией достоинства самых разных слоев. Длится она с 2011 года, и всякий раз протест, будь он политическим или изначально деполитизированным (проблемы мусора, застройки и тому подобное), в основе своей имеет этику – ущемленное достоинство людей. В Шиесе посягнули на экологические права, в Хабаровске – украли выбор местных граждан. И то и другое – унижение достоинства, ущемление прав.

Эта революция достоинства, существующая в виде подземного пожара, при любом удобном поводе, который создает отнюдь не гражданское общество, а власть, будет вырываться наружу. Фоновая подземная революция достоинства может создавать проблемы в неожиданное время в неожиданных местах.

Кроме того, стратегия принудительного единства раскалывает общество на агрессивных лоялистов, не менее агрессивных нонконформистов и молчаливые, но раздраженные, обладающие двойным мышлением социальные слои. Такая стратегия генерирует и усиливает конфликтность в обществе и делает опасными для Кремля самые разные социальные группы.

Есть и поколенческая проблема: к устаревающей политической модели молодежь скорее равнодушна, разрушить до основанья эту модель готово лишь меньшинство. Но и купить лояльность молодых когорт становится все труднее – любой социологический опрос на политические или исторические темы указывает на ценностное расхождение морально устаревающей власти и новых генераций.

Увлечь молодых нечем, в том числе и из-за отсутствия целеполагания: чувство сопричастности большому делу, как это было при социализме, трудно воспитать в молодых когортах (даже если принудительно вводить уроки патриотизма в школе), если этого большого дела нет. Приравнивание обнуления сроков Путина к национальной цели едва ли может служить высокой стимулирующей идеей.

Люди в синих костюмах

Ходить в синем костюме, получать удовольствие от нахождения в силовом поле власти вкупе со стабильной зарплатой – хорошая мотивация для работы на государство. Система возгонки кадров существует, но зона ответственности бюрократов новой волны ограничивается решением небольших технократических задач, которые не тянут даже на малые дела.

Существуют пределы улучшения системы изнутри без изменения политической рамки и удаления пышного, как сталинская архитектура, идеологического орнамента. И это очевидный вызов постплебисцитного авторитаризма.

Еще одна проблема: многолетняя конструкция из четырех партий – приводных ремней администрации президента нуждается в реконфигурации, если не демонтаже. Нельзя сказать, чтобы модель не работала – это одна из самых долгоиграющих и жизнеспособных конструкций. Компартия и партия Жириновского годами успешно стерилизовали ультралевые и ультраправые настроения.

«Единая Россия» прочно стоит в качестве строчки в избирательном бюллетене, напротив которой нужно ставить галочку, когда средний законопослушный россиянин ритуально исполняет свой гражданский долг на избирательном участке. Но лидеры КПРФ и ЛДПР стареют, о том, что «Единой Россией» руководит Дмитрий Медведев, и вовсе забыли все, возможно, включая его самого. Конструкция могла бы существовать и дальше, но кем заменить Жириновского и Зюганова?

Партийная система находится в состоянии кризиса. Из-за отсутствия иных инструментов легального выражения протестных настроений, кроме голосования за коммунистов и ЛДПР, обе партии иной раз оказываются избыточно и внепланово популярными.

В 2020 году Кремль запустил сразу несколько микропартийных проектов, но заменить большие партии они не могут, разве что идеологический фьюжн партии Захара Прилепина «За правду!», соединяющий обновленные левацкий и ультраконсервативный дискурс, может иметь какие-то перспективы.

Вероятно появление в кремлевской пробирке и нового псевдолиберального проекта: все предыдущие образцы оказались неудачными – в том числе в силу того, что партия либерального типа, может быть, и способна рождаться в неволе, но нормально функционировать в существующей контрольно-надзорной политической рамке не в состоянии.

Российская Федерация в реальности – унитарное государство, чье единство держится на трансфертах регионам из федерального бюджета. За трансферты можно и нужно считать себя «солдатом Путина». Ползучая федерализация на пике ковида была федерализацией ответственности за результат, а вовсе не разделение реальных полномочий с центром.

Впрочем, хабаровские протесты после ареста Сергея Фургала показали региональным руководителям, что при определенных условиях они могут обрести двойную лояльность – центральной власти и своим избирателям. Однако то же уголовное преследование главы региона показывает, что переход на сторону народа и чрезмерная популярность могут слишком дорого стоить. Региональная политика становится источником чрезмерной конфликтности, и это еще один вызов.

Очевидный вызов – отсутствие стратегии внешней политики. Глобальный игрок – не совсем то же самое, что и глобальный спойлер. Предложение Путина мировым державам решать вопрос миропорядка впятером, а не всемером или в количестве двадцати человек не было услышано и едва ли может быть воспринято всерьез.

Составные части экс-советской империи в расширенном понимании – страны Восточной Европы – раздраженно реагируют на попытки вести дискуссии о сложных вопросах истории в режиме информационной войны. В ближнем контуре бывшего СССР страны, которых упрекают в том, что они не вернули «подарки», уходя из империи 30 лет назад, ничего, кроме почтительного дистанцирования по отношению к России Путина, испытывать не могут. Модель отношений с миром у современной России, в отличие от Советского Союза, отсутствует. И это еще один серьезный вызов.

Русский «конец истории» отменятся. История продолжается

Хочу сделаться понятным с первых же строчек. Закона «О либерализме», который бы устанавливал, что либерализм – это то-то и то-то, а другое – не либерализм, не существует. Есть корпус текстов либеральных мыслителей, часто полемизирующих между собой, и политические практики, которых в обществе клеймят «либеральными». Но при этом политики, скорее, упрощают и вульгаризируют теории либеральных мыслителей, а их практики действительно часто заслуживают критического отношения.

В вульгарной интерпретации либеральной считается та политика, которая максимально приглушает роль государства и его бюрократии, оставляя им лишь функции общественной безопасности (армия, защита границ) и охраны правопорядка (суд, прокуратура, полиция). Все остальное отдается рынку и его субъектам, действующим в режиме свободной конкуренции на основе демократических норм западного права, – это важно. Существует убеждение, фундированное историей западного общества, что прогрессивное (экономически эффективное) при этом неизменно победит, а регрессивное сойдет с исторической сцены.

Так, свою книгу «Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты» Дарон Аджемоглу и Джеймс А. Робинсон начинают с описания ситуации в городе Ногалес, разделенном стеной, по одну сторону которой простирается Мексика, а по другую – более либеральные США: «К северу от стены расположен «американский» Ногалес: округ Санта-Круз, штат Аризона, США. Средний доход на семью в этом городе – 30 000 долларов в год. Большинство подростков здесь ходят в школу, а большинство взрослых школу закончили. Несмотря на все критические замечания, которые можно высказать в адрес американской системы здравоохранения, население города обладает относительно неплохим здоровьем и (по мировым меркам) высокой ожидаемой продолжительностью жизни… Жизнь всего в нескольких футах отсюда, к югу от стены, разительно отличается от описанной картины. Хотя жители города Ногалес, штат Сонора, живут в относительно благополучной части Мексики, доход средней семьи в нем равен примерно трети дохода средней семьи в американской части Ногалеса».

Чем не доказательство?

Футуролог Френсис Фукуяма в 1989 году в связи с этим даже провозгласил конец истории: раз либеральные практики столь эффективны, то никакая сила не способна удержать цивилизацию от перехода к либеральным формам общежития, но затем история – как череда революционных смен политических формаций – должна остановиться.

При этом, как мне кажется, Фукуяма писал это не столько ради публицистической эквилибристики, сколько держа в голове сравнительную свободу человека в пространстве. Человек эпохи раннего Фукуямы все-таки мог бросить на произвол судьбы своих тоталитарных правителей, их тоталитарные анклавы и присоединиться к «свободному миру», как это в 90-е годы сделали целые страны – прибалтийские республики и восточноевропейские члены СЭВ, да и миллионы рядовых китайцев и россиян. В силу чего тоталитаризм в теории и оказывался перед развилкой – либо меняться, либо исчезнуть.

Однако проблема, как это выяснилось задолго до пандемии коронавируса, заключалась в том, что 7 млрд человечества – это уже не шутки. Они не могут сняться с места и куда-то переехать. Мир становится душно-тесным, и не столько тоталитаризм ныне удерживает свою клиентелу «при себе», сколько «свободный мир» забаррикадировался в границах своего «преуспевания». Опасаясь падения уровня жизни своих граждан, он терпит поражение одной из грандиозных своих моделей – выстраивает преграды движению людей и капиталов. При этом солидарность с остальным человечеством, необходимость делиться благами, менять образ жизни других ради общего прогресса, как и пресловутое трансатлантическое единство, теперь воспринимаются чуть ли ни как проявления левой политики и социализма.

«Политический либерализм», а точнее сказать – вульгарный либерализм попал в ловушку и двух других своих моделей – модели общественной медицины и модели общественного образования, сочтя их за сферу услуг, в которых действуют рыночные отношения и на кону что-то вполне себе специфическое – банальность выгоды. Случайно ли, что я, считая себя либералом, не разделяю эту точку зрения? Эксцессы американского протеста, то там, то здесь перерастающего в мародерство, грабеж магазинов отчетливо показали мне, что в самой передовой либеральной стране определенные слои общества потеряны именно для сферы общественного образования. Последнее не привило им должного уважения к чужой частной собственности. По-видимому, этого уважения было больше даже в тоталитарном, но массово образованном СССР, который сознательно шел на либеральную перестройку в 90-х, потому что был воспитан на литературных примерах Спартака, Овода и пламенных французских революционеров. В отличие от выборочно образованного общества нулевых, на одном дыхании уверовавшего в Бога и сермяжный патриотизм. Следовательно, логичнее и правильнее, на мой взгляд, две эти сферы в будущем относить к «общественной безопасности», то есть к ответственности либерального государства.

Любопытна эволюция общественного мнения в отношении 44-го президента США Барака Обамы, который (накануне пандемии!) планировал сделать медицину массово доступной, а расходы на нее солидарными. Однако американское общество посчитало это ущемлением его исконных прав («сами справимся, не бедные!») и креном в государственный социализм, за которым последуют… «гулаги», – и ответило «социалисту» Обаме на очередных выборах … «предпринимателем» Трампом. Тем не менее, такие либералы, как Гарри Каспаров и тот же Френсис Фукуяма (никто же не будет отрицать, что они либералы – в отличие, скажем, от Ноама Хомски), расценили этот выбор как подтверждение, что «силы антилиберализма по всему миру крепнут и растут».

На самом деле исчерпанность (устаревание) вульгарного либерализма дало о себе знать до пандемии – неспособностью либеральных обществ «либерально», т.е. в виде суммы частных инициатив, ответить на глобальные вызовы, которые требовали именно что глобальных мобилизаций. Коронавирус лишь контрастно высветил это обстоятельство, снова разведя по квартирам глобализацию – восстановив национальные границы и зависимость обществ от государственной помощи, т.е. печатного станка.

«COVID-19, подобно рентгеновскому снимку, выявил переломы в хрупком скелете построенного нами общества, – красочно живописал ситуацию Генеральный секретарь ООН Антониу Гутерриш, – Ошибки и ложь повсеместны. Неправда, что свободная рыночная экономика способна обеспечить равный доступ к услугам здравоохранения для всех. Мы обманываемся, говоря, что труд по уходу на неоплачиваемой основе – это не работа или что мы живем в пострасистском мире. Заявления о том, что все мы в одной лодке, лживы. Да, плывем мы по одному морю: кто-то – на великолепных яхтах, а кто-то – на обломках кораблей».

Очевидно, что для того, чтобы проплыть по этому бурному морю, потребуется интегрировать некоторые прежние и новые формы общественной организации (а это уже де-факто и происходит), но что из этого выйдет, неизвестно, – может быть, «темные времена». Однако затем, если человечество уцелеет и вырвется с прогрессом за пределы планеты, соотношение человека и пространства снова станет благоприятным для тоскующего либерала, признающего свободу за самостоятельную ценность, а не комфортное добавление к персонально заслуженному дому с лужайкой.

Тогда он не будет спорить с Системой, но, в крайнем случае, сможет сесть в ракету и рвануть туда, где нет Большого брата, всесильного государства и финансовых воротил.

Для него история вновь застопорится. И опережающий свое время Френсис Фукуяма в который раз окажется прав.

Фото: Andrew Milligan/PA Wire/TASS

Во всей Европе есть всего две страны, которые до сих пор остаются в состоянии войны друг с другом. Недавно между Арменией и Азербайджаном вновь начались бои. По разным данным, несколько десятков человек, в том числе азербайджанский генерал и мирные жители, погибли в столкновениях на северном участке границы, между городами Тавуш и Товуз. 16 июля, после небольшой передышки, стороны снова применили тяжелые вооружения.

К сожалению, двухлетнее затишье, которое можно назвать «медовым месяцем Пашиняна», закончилось, причем очень резко. Ситуация быстро меняется, и дальнейшая эскалация вполне возможна. По крайней мере, последние события в Азербайджане не внушают оптимизма: президент Ильхам Алиев отправил в отставку многолетнего (с 2004 года) министра иностранных дел Эльмара Мамедъярова, заявив, что тот занимался «бесполезной работой, бесполезными переговорами». За этим последовала демонстрация в Баку, возмущенные участники которой требовали от властей занять более жесткую позицию в отношениях с Арменией.

После мирной революции, произошедшей в Ереване в 2018 году, Азербайджан с удовлетворением воспринял назначение на пост премьер-министра Армении Никола Пашиняна, который был человеком нового поколения и в отличие от двух своих предшественников не был родом из Карабаха и не участвовал в конфликте 1991–1994 годов.

Пашинян и Алиев договорились снизить напряженность на линии соприкосновения. Впервые была установлена горячая телефонная линия между командующими армиями двух стран. Количество инцидентов упало почти что до нуля – это явно указывает на то, что в прошлом стычки были совсем не случайными, а происходили с одобрения сверху.

Такого позитивного настроя в двусторонних отношениях не было уже много лет. Появилась надежда, что стороны могут приступить пускай к медленным, но переговорам. В январе 2019 года министры иностранных дел Армении и Азербайджана даже договорились, что «необходимо принять конкретные меры по подготовке населения к миру».

Внешне ситуация улучшилась, но, к сожалению, никаких сущностных изменений не произошло. Лидеры и общества обеих стран продолжали придерживаться взаимоисключающих позиций: Карабах принадлежит только нам, и точка, а уступки должна делать другая сторона.

Недавние бои положили конец двухлетнему медовому месяцу. Неясно, кто первым начал стрелять. В целом Азербайджан больше заинтересован в нарушении статус-кво, так как считает его несправедливым. Однако область между Тавушем и Товузом, расположенная на северном участке границы между двумя странами, обладает некоторыми особенностями: она густо населена по обе стороны, и у обеих стран здесь сосредоточены тяжелые вооружения. За любым инцидентом может последовать быстрая эскалация, если на то будут соответствующие указания.

С 2018 года в Баку копилось раздражение из-за того, что требования Армении выполняются – безопасность на линии соприкосновения, разделяющей армии двух стран, и на границе в целом укреплялась. А вот прогресса по выполнению главного требования Азербайджана за это время не было – стороны так и не перешли к содержательным переговорам о политическом урегулировании.

И действительно, первоначальный энтузиазм азербайджанских властей относительно Пашиняна выглядит довольно наивным. Да, он родом и не из Карабаха, но относится к тому поколению армян, для которого само собой разумеется, что Карабах – это армянская территория и его уже никогда не придется делить с Азербайджаном. Наоборот, чтобы заручиться поддержкой карабахских армян, ереванец Пашинян стал еще больше налегать на национал-патриотическую риторику. В 2019 году он посетил Карабах и выступил там на митинге, где скандировал лозунг «Объединение», чтобы подчеркнуть, что область неотделима от Армении.

В свою очередь, азербайджанское руководство так и не отказалось от риторики, которую в Армении считают прямыми угрозами. В 2018 году президент Алиев предупреждал, что Азербайджан никогда не откажется от своих требований: «Война не окончена, окончена лишь ее первая фаза».

Одна из главных особенностей армяно-азербайджанского конфликта состоит в том, что лидеры обеих стран, по сути, его заложники. Конфликт так прочно вошел в национальное сознание, что ни один лидер не станет отступать от устоявшегося националистического нарратива. Даже если они понимают стратегическую ценность мирного урегулирования, они опасаются тех рисков, с которыми будет сопряжено движение в этом направлении.

Международное давление тут вряд ли поможет. Несмотря на активные усилия Сергея Лаврова по выработке мирного соглашения, российское руководство в целом не заинтересовано рисковать своими отношениями с Баку и Ереваном ради достижения мира. Кроме того, обе стороны не доверяют России: Азербайджан потому, что между Россией и Арменией заключен военный союз, Армения потому, что Москва, похоже, не торопится выполнять свои военные обязательства перед союзником. Возможности России ограничены – стоит помнить, что, в отличие от Абхазии, Южной Осетии, Приднестровья или Украины, в зоне карабахского конфликта нет российских военных.

Что касается других держав, то Турция поддерживает Азербайджан, но явно не хотела бы, чтобы у ее границ разгорелся еще один конфликт. Иран – лишь заинтересованный наблюдатель, не играющий никакой роли. Соединенные Штаты, когда-то выступавшие активным посредником, сильно сократили свою вовлеченность в дела региона за последнее десятилетие, особенно при Трампе.

Все это означает, что у России, США и ЕС есть достаточно инструментов для сдерживания обеих сторон, но нет ни времени, ни сил, ни желания, чтобы попытаться заставить Армению и Азербайджан заключить мир, не говоря уже об отправке миротворцев, которые должны будут следить за выполнением соглашения. Сейчас остается надеяться на то, что будет заключено очередное хрупкое перемирие. Что же касается мира, то, как это ни печально, сегодня он далек, как никогда.

1.

Я второй раз использую это название. Первый был сорок лет назад, когда мы в Вайлем по заданию редакции «Нового американца» отправились открывать Америку в Гарлем и обошли все без исключения улицы этого зловещего тогда района. Мы были единственными белыми, но нас никто не обижал. Напротив, встречные говорили «welcome». Мы догадались повесить на шею фотоаппараты, и нас принимали за европейских туристов, случайно отбившихся от своих.

Тогда нам все было в новинку, и мы поражались трущобам с фанерными щитами на месте окон и пустырям, усеянным шприцами и бутылочками от рома «Бакарди». Хотя снаряжали нас, будто на войну, мы ничего не боялись, но чувствовали себя вдвойне чужими как белые и эмигранты, пока не наткнулись на книжный магазин. В витрине висел плакат с портретами чернокожих авторов. Узнал я только двоих, и оба были моими тезками — Дюма и Пушкин.

Вернувшись в редакцию со щитом, мы разразились лирическим репортажем с рискованными рассуждениями. За этот материал поплатилась вся газета. Среди подписчиков нашлась одна, которая перевела чернокожему мужу из Госдепа наш опус слово в слово. Мы об этом узнали, когда пришло письмо из Вашингтона, где нам объясняли, что за такое могут и депортировать.

Его письмо напоминало ту телеграмму, которую дядя Сандро предлагал отправить в Кремль, чтобы отмазать своего автора — Фазиля Искандера: «Глуп, но правительство любит».

Благодаря дипломатическому таланту Сергея от нас отстали, но я на всю жизнь запомнил, что нет в Америке темы страшней расизма. Не зря слово на «n» считается самым взрывоопасным во всем английском языке. Даже говоря на русском, наши в Америке боятся его произнести и заменяют омерзительным эвфемизмом «шахтер» совершенно нейтрального «негра» с невинными коннотациями. Например, Пушкин, про которого писал Синявский, рифмуя образы: «Негр — это хорошо. Негр — это нет. Негр — это небо. «Под небом Африки моей». Африка и есть небо. Небесный выходец».

Но те времена прошли, и сегодня меня особенного удивляет паническая реакция соотечественников в России, где проблема афроамериканцев не так остра, как все остальные. Возможно, среди русских — это солидарность белых людей, которые, как писал знавший в этом толк Фолкнер, упиваются последним преимуществом, когда все другие, начиная со свободы, уже отобрали.

Здешних мне понять проще, потому что я знаю, о чем они говорят между собой, не боясь, что их поймут американцы:

— Негры получают все, чего нам не досталось — от фуд-стемпов и велфера до высшего образования и непыльной государственной работы. Можно ли при этом говорить о «системном расизме», что делают сейчас на демонстрациях по всей стране?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо точнее перевести его на русский. Когда моя жена начинала свою карьеру в американской компании, холодная война была в разгаре, и коллеги ласково звали Иру «наша шпионка». Дослужившись до рождественской вечеринки, она изумилась тому, что, услышав акцент, бармен, не спрашивая, налил ей водки. Конечно, это пустяки, от которых всего лишь морщатся, но если они складываются, то получается каталог ежедневных оскорблений.

— Когда я захожу в магазин, — объясняет один негр белым читателям, — охранник идет за мной по пятам, чтобы я чего не украл.

— Когда я хвастаюсь Гарвардским дипломом, — говорит другой, — все хитро улыбаются, будучи уверены, что мне он достался не по заслугам, а как представителю угнетенных меньшинств.

— Когда я веду свой Мерседес, — вспоминает третий, — то не прячу в бардачок документы на машину, зная, что меня остановит полицейский, чтобы узнать, не угнал ли я ее.

И это, разумеется, удел лучших и самых успешных.

— Из-за него, — уверял нас старый анекдот, — графу «национальность», знаменитый пятый пункт в паспорте, надо заменить вопросом — еврей ли вы?

Мы все знали, что это клеймо, словно свинцовые сапоги скороходу, заранее и навсегда мешают попасть за границу, в дипломаты, даже в партию. Такова была данность, с которой не спорили, потому что привыкли к этому отвратительному, но необходимому условию существования. Называлось оно процентной нормой, которую я так ненавидел, что сбежал в Америку. Похоже, что это не помогло.

2.

В 1969 году, который все больше походит на нынешний, волна протестов против расовой дискриминации захватила все области жизни, не исключая одну, прятавшуюся в башне из слоновой кости.

Два афроамериканца — виолончелист Эрл Мэдисон и контрабасист Артур Дэвис — подали в суд на Нью-йоркскую филармонию за отказ принять их в оркестр из-за расовых предрассудков. Иск они проиграли, но филармония признала опасность дискриминации по половому и расовому признаку, не говоря уже о непотизме. С тех пор до сегодняшнего дня прослушивание кандидатов проходит за занавеской, которая не мешает услышать их игру, но не позволяет увидеть музыканта. Дам специально предупреждают, чтобы не цокали каблуками. В результате половину филармонического оркестра теперь составляют женщины, а полвека назад их было лишь 5%.

— Проблема, однако, в том, — пишет главный музыкальный критик «Нью-Йорк таймс» Энтони Томмазини, — что число афроамериканцев в оркестре не изменилось: 50 лет назад на 106 музыкантов приходился один чернокожий, и сейчас один. Но если четверть населения Нью-Йорка составляют афроамериканцы, то надо, чтобы и в центральной культурной институции города были справедливо представлены расовые меньшинства. Для этого придется сорвать завесу, скрывающую от жюри расу кандидата и отменить слепое прослушивание, ошибочно введенное для борьбы с дискриминацией.

Это пишет не левый студент, нахватавшийся лозунгов на демонстрации. Томмазини — крупнейший авторитет, обладатель докторской степени, профессиональный пианист, автор трех важных книг. Поэтому я не берусь судить, скажется ли реализация этого проекта на уровне оркестра (сам я люблю музыку, но не смогу сыграть даже кукарачу на ложках). Бесит меня другое. Покинув страну, где мне отравляла жизнь процентная норма, я вновь оказался там, где ее оправдывают.

3.

Про Америку я все понял, когда еще пионером прочел «Янки при дворе короля Артура».

— Демократия Нового Света, — утверждал этой книгой Марк Твен, — воздает по заслугам, исключая незаслуженные преимущества, обеспеченные случайностью рождения короля и его свиты.

Процентная норма декларирует примерно то же, но наоборот: она помогает жертвам истории, улучшая их долю за счет остальных. Вроде, честно, и, вроде, глупо. Система не может справиться с непреложным законом, который позволяет установить равенство, лишь упразднив критерий. Любые категории, подчеркивающие происхождение авторов — картины художников-женщин или книги афроамериканских писателей, — упраздняют честную, да и просто вменяемую точку зрения. Одно нельзя сравнить с другим, если оно обладает незаслуженным гандикапом. Процентная норма сдирает ту штору, которую повесила эстетика, воспитывающая наш вкус. Я понимаю, что имманентная ценность — романтический идеал, но и политическая оценка ничуть не лучше: она не понижает планку, а снимает ее вовсе. 

Главное, что это никого не обманывает — ни авторов, ни зрителей. Первые знают, что они получили не по заслугам, а с помощью политкорректного блата, вторые об этом не забывают. Те и другие притворяются, что так и надо, но я не понимаю — кому.

Лишние прилагательные эксплуатируют процентную норму, но не оправдывают ее.