"Кто знает, что лучше для человека в дни пустой его жизни, летящей как тень?
           Кто скажет ему, что будет после него на земле?"
           Экклезиаст

          Я зачем-то родился и всю жизнь пытался понять – «зачем?..» Никогда не знал я праздника   более странного в своей жизни, чем мой день рожденья. В детстве он был полон трепетного ожидания подарков и застольных вкусностей, которых всегда не хватало. Впрочем, «не хватало» выражение не точное: их просто не было. Самое начало пятидесятых. В послевоенной стране не хватало всего.

          Помню ярко-голубые ласковые глаза мамы. Вот она подходит ко мне, стройная безумно красивая, на лице - улыбка в глазах грусть. Наклоняется надо мной, гладит по голове, по лицу – пальцы мягкие, теплые… Прижимает к себе, зарывается лицом в мои волосы и мы стоим так долго-долго. Она пахнет чем-то неизъяснимо родным. Помню, не привыкшие к нежности, «изработанные» в тяжком колхозном труде, руки бабушки, которыми она старалась меня приласкать. Но время было до того голодное, а праздничный стол так убог, что «праздник» от других дней почти не отличался. Тогда зачем он, этот праздник жизни и праздник ли он вообще?

          Отца не помню. Последняя из двух наших встреч, когда мне исполнилось семь лет, оставила о нем смутное впечатление какого-то высокого, вальяжно-барского господина и ощущение неприятной липкости своих пальцев от дешевых растаявших карамелек. Он молча встретил меня во дворе нашего дома, сводил в кинотеатр и мы молча расстались там же во дворе, чтобы никогда больше не видеться. Нам нечего было сказать друг другу. Дома, после нашей прогулки с отцом, было застолье, какие-то гости, какие-то дети. Мне говорили разные добрые слова, дарили подарки, ребятишки таскали за уши… Я что-то тоже говорил, пытался изобразить веселье и мучился тем, что ни как не мог ответить себе на вопросы: если отец есть, то почему его нет с нами? Почему я слышу, как мама плачет на кухне в мой день рожденья? Почему моя бабушка, всегда добрая и приветливая, сегодня с таким презрительным негодованием смотрит во двор, где мы только что расстались с отцом?

           Спустя сорок лет, мне пришло известие о смерти отца. Он умер не своей смертью в чужой стране. Моя тетка (его сестра) передала мне Орден Отечественной войны, медаль «За Отвагу», дневник с размышлениями о жизни, который потом таинственно и бесследно исчез из моего архива, и красную книжечку в два листа с Китайскими каракулями. «С благодарностью…», как она сказала (хотя, откуда бы ей знать?) и  поведала семейную тайну, что отец, де, с начала войны служил в Китае в Советском дипломатическом представительстве и она не знает, чем там занимался. Я не очень поверил этой байке, но уже догадывался, кто и почему не разрешил ему жениться на моей маме. Моя бабушка была чистых голубых кровей, сиротой сосланной на Урал. Все мои предки по материнской линии были расстреляны или сгинули в лагерях. Их «белая кость» встала поперек горла Советской власти и потомственному железнодорожнику, волею судьбы получившему «высокое доверие», было не с руки родниться с таким «презренным» происхождением, как наше. Моя фамилия досталась мне от дедушки – веселого Балтийского морячка, приехавшего по призыву партии поднимать колхозы на Урале. Здесь его и убили решительные деревенские мужики, когда бабушка была еще только беременна моей мамой.           

          Уже став взрослым и самостоятельным, я не ждал свой праздник и не любил его. Он как-то не получался у меня. Теперь он напоминал мне размалеванное лицо клоуна с нарисованной улыбкой до ушей и - со слезой под глазом... Но я понимал, что вокруг меня есть люди, для которых моя жизнь важна, что мы накрепко связаны кровью и душами и нельзя лишать близких их радости от того, что ты у них есть. Я по-прежнему терпеливо изображал для родных веселье. И, кроме прочего, стоило подумать, что в этом сложном мире ты смог прожить еще один год и у тебя впереди возможно еще есть время для твоих дел, что ты еще будешь проектировать и строить дома людям, в которых, даст Бог, они будут счастливы, писать свои картины и читать умные книги… Еще осталось много вопросов, на которые я пока не ответил себе, а значит не отвечу тем, кого они так же мучают. Так может в этом и есть суть извечного «зачем?..» - отвечать на вопросы, которые ставит перед тобой жизнь; строить дома, писать картины… Да и что же делать, ты родился и время пошло. Его надо использовать, как-то отметиться в этом быстро текущем времени. Ведь когда-то же оно закончится для тебя... Вот-вот придет болезненная надсадная старость, в тягость близким и тебе самому, как расплата за всю твою грешную жизнь. И тогда ты поймешь, что только смерть останется  наградой.

            Ох, коротка ночка, да долог день и тяжела медалька земляная. 

(Из серии НЕОЖИДАННОЕ...)

***
Не дай мне Бог, прожить сей день
"Без права на ошибку"... Лень!
И где улыбку взять? Какую?
И как ее  изобразить?
Иль рожей по столу возить?
Да если бы нашел такую,
Куды яё мне, на хрен, деть?..
Хоть пальцем в нос, да песни петь.
С презервативом непонятно...
И, как-то, все-таки, не внятно.
Куды его, ядрена мать,
Зачем я должен надевать?
И что опять вы о душе?
С ней надоели все уже.
Кака душа, когда в запое,
Когда неделями - в забое?
Теперь яё еще искать!?
Ну, блин, в железо, доски мать!
Вот бабы нынешни пошли,
С ума великого сошли.
Ну, чтобы мужика в судьбе нашарить,
С лучком картошечки пожарить,
Да за столом, да с водочкой,
да с ним на пару,
Да пирогов бы с пылу-жару...
И пусть, хоть уши будут в тесте,
За то уснули бы с ним вместе...
А что теперь, како житье?
Не жисть, а слезное нытье!
"Вот я така, кака я есть...
Кому-то, где-то улыбнусь
И к вам обратно возвернусь..."
А че ходить? Кого искать?
Тебе бы мужа приласкать.
Так нет, все мужики вам не таки!
И мы, как вы - и всяки и сяки...
Ну, пахнут там, носки у двери,
В амбаре разбежались щели.
Ну, пнул тебя разок - другой,
Дык, ведь, не сапогом - ногой!
Опять же, что те за любовь
Когда тебя не ест свекровь?
Ну, ладно, че тут говорить,
Пойду в амбар курей кормить
А то с утра опять в забой,
А возвернусь, уйду в запой.

Е.Г.