После пяти лет тюрьмы, лагеря и ссылки дама в ОВИРе торжественно сообщила ему, что «Министерство внутренних дел Союза Советских Социалистических Республик приняло решение о Вашем отъезде в Государство Израиль».

Теперь он изъездил полмира и половину нашей страны с рассказами о жизни и своими «стишками». Время от времени компании пожилых русскоязычных израильтян приглашают его в качестве гида по удивительным местам земного шарика. Однажды они прибыли в Равенну — место упокоения великого Данте.

Италия, солнце, тепло…

Слегка уже «повеселевший» Гарик начал:

«Вы все, — обратился он к своим подопечным, — конечно, хорошо помните поэзию Данте».

Его спутники, плотно рассевшись на лавочках в зарослях лавра, внимали Гарику с благоговением и восторгом. «Поэтому я не стану читать Данте, а почитаю стихи русскоязычных поэтов, испытавших влияние гения Данте в своем творчестве».

И в счастливые уши старичков полились стихи всех поэтов, которые на этот момент и состояние всплывали в его лохматой голове.

Погалдев приличное время, веселый Гарик раскланялся. Одна из старушек к финалу, надрав лавра на соседних кустах, увенчала голову поэта классическим венком.

К этому моменту к могиле подошла очередная группа туристов, на сей раз американских. Одна из дам, увидев Гарика в профиль и в венке, воскликнула с восторженным удивлением:

— О-о, Данте!

Правдолюбивая израильская туристка кинулась к «новенькой» и старательно стала объяснять ей, что это нет, не Данте, а великий русский поэт. Американка, сосредоточенно выслушав свою ровесницу, нахмурилась и воскликнула: «О-о, Пушкин!»…

На всех континентах, где русскоязычные диаспоры ХХ века хоть чуть-чуть заметны, — Гарик желанен и любим. После его принудительного отъезда в Израиль началось шествие по планете. Подоспевшая перестройка позволила стихам и автору увидеть переполненные залы, огромные тиражи книг, мошенничество устроителей и издателей и любовь всей страны. Гастроли — от Владивостока до Киева, от Сургута до Тбилиси. Когда его заносило в Россию, дом его тещи Лидии Борисовны Либединской ломился от друзей, поклонников, подарков. «Россия — моя Родина, Израиль — историческая родина, Америка — экономическая родина» — так часто он веселит залы своих поклонников.

Мы дружим с ним не так уж и давно — после его выхода из тюрьмы в середине 80-х ХХ века, но на радость — плотно и азартно. Что-то важное совпало. Удача!

Мне повезло жить с ним в одно время, перезваниваться постоянно, выпивать, как сойдемся, ласково сплетничать, печалиться уходу близких и переменам в жизни, радоваться удачам и мужеству незаметно стареющей братии.

Мы вместе с «Новой газетой» и ее читателями поздравляем Игоря Губермана с 75-летием. Будь здоров и весел.

Игорь Губерман. Избранное

Не в силах жить я коллективно:
По воле тягостного рока
Мне с идиотами — противно,
А среди умных — одиноко.
Живя легко и сиротливо,
Блажен, как пальма на болоте,
Еврей славянского разлива,
Антисемит без крайней плоти.

Чтобы не дать угаснуть роду,
нам Богом послана жена,
а в баб чужих по ложке меду
вливает хитрый сатана.

Когда весна, теплом дразня,
скользит по мне горячим глазом,
ужасно жаль мне, что нельзя
залечь на две кровати разом.

Какое счастье, что вокруг
живут привольно и просторно
слова и запах, цвет и звук,
фактура, линия и форма.

Я стараюсь вставать очень рано
и с утра для душевной разминки
сыплю соль на душевные раны
и творю по надежде поминки.

Природа женская лиха
и много мужеской сильней,
но что у бабы вне греха,
то от лукавого у ней.

Ум хорош, но мучает и сушит,
и совсем не надобен порой;
женщина имеет плоть и душу,
думая то первой, то второй.

В мужчине ум — решающая ценность,
и сила — чтоб играла и кипела,
а в женщине пленяет в нас душевность
и многие другие части тела.

По давней наблюдательности личной
забавная печальность мне видна:
говно глядит на мир оптимистичней,
чем те, кого воротит от говна.

Бабы одеваются сейчас,
помня, что слыхали от подружек:
цель наряда женщины — показ,
что и без него она не хуже.
Утучняется плоть.
Испаряется пыл.
Годы вышли на медленный ужин.
И приятно подумать, что все-таки был
И кому-то бывал даже нужен.

Учение Эйнштейна, несомненно,
особенно по вкусу мне пришлось,
что с кучей баб я сплю одновременно
и только лишь пространственно — поврозь.

Наших болей и радостей круг
не обнять моим разумом слабым;
но сладчайший душевный недуг —
ностальгия по непознанным бабам.

Назад оглянешься — досада
берет за прошлые года,
что не со всех деревьев сада
поел запретного плода.

Неправда, что смотрю на них порочно —
без похоти смотрю и не блудливо,
меня волнует вид их так же точно,
как пахаря — невспаханная нива.
В этом гомоне и гаме,
в этой купле и продаже
девки делают ногами,
что уму не снится даже.

Толстухи, щепки и хромые,
страшилы, шлюхи и красавицы,
как параллельные прямые,
в моей душе пересекаются.

Был холост — снились одалиски,
вакханки, шлюхи, гейши, киски;
теперь со мной живет жена,
а ночью снится тишина.

Не знаю лучших я затей
среди вселенской тихой грусти,
чем в полусумраке — детей
искать в какой-нибудь капусте.

Жаждущих уверовать так много,
что во храмах тесно стало вновь,
там через обряды ищут Бога,
как через соитие — любовь.