Сейчас Европейский Союз переживает одновременно и худшее, и лучшее для себя время. Поддержка европейской интеграции достигла исторически минимального уровня. Темпы восстановления экономики можно назвать в лучшем случае медленными. В Южной Европе целое поколение испугано молодежной безработицей, достигающей в разных странах от 30% до 50%. Во Франции, в Греции, в Венгрии, в Нидерландах и в Британии ультраправые и выступающие против ЕС партии получают поддержку беспрецедентного количества избирателей. Кроме того, на международной арене ЕС оказался неспособен предотвратить российскую агрессию на Украине, а на своей территории – столь же неспособен спасти Венгрию от сползания к автократии или пресечь дискуссию о возможном выходе Британии из своего состава. Короче говоря, Евросоюз практически никогда не выглядел таким слабым и непопулярным.

Однако в то же время ЕС сумел преодолеть кризис еврозоны – величайшее испытание за шесть десятилетий своей истории – сохранив единую валюту и стабилизировав европейский финансовый сектор. Кризис не только не разрушил Евросоюз, как многие ожидали, но и усилил контроль Брюсселя над национальными экономиками до уровня, который еще пять лет назад невозможно было себе представить. Более того, Брюссель сейчас ведет переговоры с Соединенными Штатами о масштабном торговом соглашении. В свою очередь, демонстранты киевского Евромайдана напомнили миру о том, что членство в Евросоюзе продолжает быть привлекательным. Наконец, хотя общество, действительно, стало меньше симпатизировать ЕС, последний опрос Eurobarometer, показывает, что большинство – 53% – европейских граждан по-прежнему уверены в будущем союза.

На первый взгляд, эти тенденции противоречат друг другу. На деле речь идет о двух сторонах одной монеты. Эта «повесть о двух Европах» наглядно демонстрирует нам, что по мере роста мощи увеличиваются и ожидания. В последние годы страны ЕС перекладывают на общеевропейские структуры все больше ответственности в самых разных сферах – от контроля над валютой до контроля над бюджетом, от обеспечения стабильности на границах до защиты фундаментальных прав европейских граждан. Соответственно, европейцы начинают ожидать от Евросоюза большего – и намного чаще считать, что он отвечает за результаты политического курса. Вдобавок так уж вышло, что многим в Европе не нравятся некоторые аспекты европейской политики по противодействию кризису: политика экономии категорически непопулярна на юге Европы, а программы экономической помощи – на севере.

25 мая конфликтующие представления о Европе столкнутся на избирательных участках, на которых европейцы будут голосовать за новый Европарламент. На выборах ожидаются низкая явка и большие успехи экстремистских партий, настроенных против Европейского Союза. При этом европейские политики обещают, что эти выборы положат начало новой светлой эпохе панъевропейской политики, и в дальнейшем кто станет председателем Европейской комиссии – то есть главой исполнительной власти ЕС - наконец-то будет определять парламентское голосование вместо тайных переговоров.

Пока непонятно, какая из двух Европ победит 25 мая и восторжествует в обозримом будущем. Многое будет зависеть от того, смогут ли депутаты Европейского парламента подчинить себе национальные правительства, скептически относящиеся к их амбициям. В дальнейшем Евросоюзу предстоит серьезное столкновение Европейского парламента с канцлером Германии Ангелой Меркель и ее коллегами их других европейских столиц. Победитель право формировать политическую систему ЕС на дальнейшие годы.

Кризис, восстановление, ответственность

Европейский экономический кризис, худший за много лет, продемонстрировал несовершенство структур, которые должны были управлять общеевропейской валютой. Регулирование банковской и финансовой сферы было слишком рыхлым, возможность организации программ экономической помощи или бюджетных трансфертов была с самого начала закрыта, финансовый контроль был неэффективным. Между тем, европейские власти ничего не делали, чтобы справиться с нараставшим структурным дисбалансом между странами Евросоюза, дестабилизировавшим ситуацию. Когда кризис набрал обороты, правительства ЕС столкнулись с выбором: отказаться от валютного союза, чтобы уменьшить убытки – или, напротив, продолжить укреплять интеграцию. Они выбрали последнее.

В итоге ЕС расширил свои полномочия. Европейская комиссия получила дополнительные возможности контролировать национальные бюджеты, а новый Европейский бюджетный пакт обеспечил странам ЕС бюджетную дисциплину. Брюссель теперь участвует в управлении общим фондом экономической помощи на сумму в 500 миллиардов евро. ЕС также предпринял серьезные шаги в сторону установления банковского союза - с общей структурой по надзору за банками, общим механизмом роспуска несостоятельных банков и общими минимальными правилами по страховке вкладов. Когда президент Европейского центрального банка Марио Драги (Mario Draghi) пообещал в июле 2012 года «сделать все возможное», чтобы спасти евро, – вплоть до скупки ЕЦБ облигаций переживающих трудности стран, он тем самым подчеркнул готовность Евросоюза защищать свои страны-члены от банкротства.

Расширение полномочий Евросоюза поставило на повестку дня новые вопросы о характере его институтов. Создатели ЕС планировали, что эти институты будут независимыми и технократическими, но отчетливо не демократическими. Идея заключалась в том, чтобы технократические общеевропейские структуры дополняли демократическое устройство европейских государств. Эта модель работала, пока решения, принимаемые в Брюсселе, в основном ограничились малопрозрачными аспектами регулирования рынков. Однако сейчас подобные проблемы с демократической ответственностью выглядят неуместно. С тех пор, как ЕС начал всерьез влиять на национальные бюджеты и на формирование политики, напрямую сказывающейся на жизни простых граждан, у него не осталось выбора: теперь он будет вынужден укреплять связи с обществом.

На сей раз все будет по-другому?

Традиционно выборы в европейский парламент проходили скучно. Избиратели – и вполне справедливо – никогда не воспринимали их как возможность призвать чиновников Евросоюза к ответу за принятые решения или проголосовать за смену политического курса. Итоги голосования никак не сказывались на составе Европейской комиссии, а партийные расклады в Европейском парламенте не оказывали ощутимого (для избирателей) влияния на политику ЕС.

Сейчас Европейский парламент решил изменить ситуацию, превратив выборы в борьбу за пост председателя Европейской комиссии. Исторически ее главу избирали в ходе закулисных переговоров между правительствами. Однако, чтобы заинтересовать общество и укрепить демократию в структурах Евросоюза, парламент решил по-новому интерпретировать двусмысленную формулировку Лиссабонского договора, согласно которой Европейский совет, определяя, кто станет президентом Комиссии, должен «принимать во внимание» результаты европейских парламентских выборов. В связи с этим парламентские партии выдвинули кандидатов в президенты, договорившись между собой о поддержке кандидата от победившей на выборах партии. Фактически, они решили превратить президента комиссии в нечто вроде премьер-министра, выполняющего волю парламентского большинства.

В результате сейчас в Европе проходят первые общеконтинентальные выборы – с избирательными штабами, агитационными автобусами и Твиттер-трансляциями с мероприятий. Основные кандидаты – среди которых германский социал-демократ Мартин Шульц (Martin Schulz) и выходец из Люксембурга Жан-Клод Юнкер (Jean Claude Juncker) из правоцентристской Европейской народной партии – недавно провели первые в истории ЕС президентские дебаты. Многие считают, что Европа сейчас вступает в новую эпоху полноценной панъевропейской демократической политики, способной заинтересовать избирателей и привлечь их к себе.

Тем не менее, что бы ни утверждали оптимисты, все попытки парламента придать выборам президента Комиссии соревновательный характер выглядят сомнительно. По стандартам национальных выборов, кампания производит впечатление крайне вялой. Если конкурс песни «Евровидение» транслировали ведущие каналы континента, то дебаты между кандидатами на пост главы Европейской комиссии показывали только по мелким каналам или не показывали вообще. Кандидаты не смогли ни завоевать серьезного внимания, ни вызвать серьезного энтузиазма.

Тем избирателям, которые все же следят за выборами, может ошибочно показаться, что они выбирают лидера, который будет способен повлиять на политическую ориентацию исполнительной власти ЕС. Между тем, так как 27 европейских комиссаров, состоящих в Комиссии помимо председателя, по-прежнему будут назначаться отдельными странами, Комиссия останется многопартийной структурой, основанной на принципах широкого консенсуса и не подчиняющейся парламентскому большинству, каким бы оно ни было – правым или левым. С учетом этого, даже если у парламента получится несколько политизировать Комиссию, с подобным успехом будут связаны определенные риски. Она десятилетиями играла роль арбитра между странами-членами и опоры европейского права, и такая политизация поста ее председателя может заметно подорвать доверие к ней как к нейтральной структуре.

Более того, не ясно, насколько разумно лечить пресловутый «дефицит демократии» в ЕС, усиливая позиции Европейского парламента. Судя по опыту расширения его полномочий за последние три десятилетия, это не самая лучшая идея. Передача власти парламенту вместо того, чтобы укреплять демократию в Евросоюзе, только приводит к снижению явки на выборах и подталкивает избирателей, которые на них все же приходят, фокусироваться на национальных проблемах.

Грядущая битва

Тем не менее, парламент не отступает. И это подготовило почву для серьезного столкновения между ним и выступающими против его планов лидерами стран-членов ЕС. В частности, в число этих лидеров входит Меркель. Национальные правительства недовольны прецедентом кампании, которая в будущем может стать намного интенсивнее. Вдобавок победа и Шульца, и Юнкера привела бы к серьезным проблемам для некоторых правительств. Особенно это относится к Британии, где многие члены правящей (и евроскептической) Консервативной партии считают обоих кандидатов европейскими федералистами, выступающими за усиление Евросоюза.

С другой стороны, если правительства выберут главой Комиссии другого кандидата, новый парламент начнет в ответ играть мускулами. Более чем вероятно, что он откажется утвердить новый состав комиссии, и это приведет к долгому и тяжелому противостоянию между парламентариями и Европейским советом. А если избиратели увидят, что европейские политики увязли в бессмысленной межведомственной склоке, они еще сильнее разочаруются в европейской политике, увеличив дефицит демократии.

В итоге все как всегда закончится неприглядным компромиссом, который вероятно будет затрагивать не только пост председателя Комиссии, но и другие вакансии в структурах ЕС. (Впрочем, исходя из того отторжения, которое вызывают у многих правительств два ведущих кандидата, можно предположить, что Европейскую комиссию в итоге не возглавит ни один из них.) Как бы то ни было, такая перспектива может означать, что в Брюсселе начнется напряженное противостояние, способное затянуться до осени.

Не только выборы

Европейские правительства пожинают горькие плоды своей многолетней защитной стратегии. Они постоянно сваливали ответственность за непопулярные меры на Брюссель, в надежде оградить себя от общественного недовольства. Однако отношение к Брюсселю как к мальчику для битья не привело ни к чему хорошему. В итоге эта стратегия погубила репутации обоих уровней власти.

При этом каждый раз, когда передача ЕС новых полномочий вызывала вопросы о демократической ответственности, страны-члены Евросоюза в ответ дополнительно усиливали Европейский парламент. Это явно не решало проблемы с демократией, зато все увеличивало и увеличивало роль парламент. Если сейчас европейские правительства недовольны тем, как он использует свою власть, винить они могут только себя.

Лидерам Евросоюза следует осознать, что Европа сталкивается с масштабным кризисом, связанным со снижением доверия к политике. Для национальных правительств это не меньшая проблема, чем для ЕС. Опросы показывают, что уровень доверия к европейским институтам упал рекордно низко – но уровень доверия к национальным партиям, парламентам и правительствам в большинстве стран-членов Европейского Союза выглядит еще ниже.

Это отчасти объясняет беспрецедентные успехи, которых ультраправые и евроскептические партии достигли уже сейчас и еще могут достигнуть на предстоящих выборах. К счастью, полная победа популистов нам не грозит. В новом парламенте, как и в предшествовавших, будут преобладать умеренные левоцентристы и правоцентристы. Однако если лидеры Евросоюза продолжат перекладывать друг на друга ответственность, не делая союз в целом более ответственным, популистские партии, выступающие против ЕС, будут продолжать процветать.

У стран ЕС, возможно, есть серьезные причины блокировать попытки парламента взять под контроль назначение председателя Европейской комиссии, однако им следовало бы также предложить собственные идеи, способные дать избирателям чувство большего контроля над Евросоюзом. Начать лидеры европейских стран могли бы с того, чтобы подтолкнуть национальные парламенты активнее влиять на решения, принимаемые Европейским Союзом. Парламенты могли бы чаще использовать существующие нормы, которые позволяют им оспаривать европейские законопроекты. Они также могли бы внимательнее рассматривать меры, о которых правительства договариваются на регулярных саммитах. Растущая роль ЕС в деле управления национальными экономиками требует более тесной связи между политикой национального и европейского уровня. Более глубокое погружение национальных парламентариев в общеевропейскую политику может также иметь еще одно дополнительное преимущество: часть депутатов, возможно, превратится из вечно недовольных критиков ЕС в полезных участников европейского правления.

Кроме того, национальным правительствам стоило бы перестать вводить граждан своих стран в заблуждение относительно того, как работает ЕС. Им пора прекратить притворяться, что политика, исходящая из Брюсселя, порождается неким бесформенным бюрократическим монстром. Сейчас ставки слишком велики, чтобы продолжать решать помощью Евросоюза собственные политические проблемы, одновременно подрывая его репутацию постоянной критикой. Руководству европейских стран стоило бы признать, что именно они – демократически избранные национальные лидеры – играют решающую роль в процессе принятия решений в ЕС и что истинная ответственность за эти решения лежит на них самих.

Источник

В обвинениях, которые сторонники России выдвигали против революции, свергшей в этом году украинского президента Виктора Януковича, всегда было некое зерно истины. В революционном движении с самого начала присутствовал элемент агрессивного национализма. На Евромайдане рядом с флагами Европейского Союза развивались желто-голубые флаги ультраправой националистической партии «Свобода». Когда вспыхнуло насилие, ультраправые из «Свободы» и «Правого сектора» — еще одной радикальной националистической партии — встали бок о бок с либерально-демократическими активистами и принялись швырять в полицию коктейли Молотова.

Другими словами, сепаратистам с Восточной Украины было нетрудно в преддверии вчерашнего референдума о независимости запугать общество призраком яростного украинского национализма. Однако предостережения сепаратистов могут оказаться пророчеством. Если в результате референдумов восточные регионы Украины отколются и станут независимой республикой, что выглядит все более вероятным, влияние ультраправых возрастет. Таким образом, референдумы вместо того, чтобы защищать русскоговорящее население Украины, могут втянуть страну в воронку политического экстремизма.

Радикальные корни при смягчающемся имидже

Украинские сепаратисты упорно переоценивают уровень поддержки ультраправых среди населения Украины. Сторонники «Правого сектора» и «Свободы» составляли лишь малую часть участников Евромайдана. Данные опросов показывают, что обе партии по-прежнему не пользуются популярностью. На президентских выборах 25 мая за кандидата от «Свободы» Олега Тягнибока собираются голосовать лишь 2% респондентов, а за кандидата от «Правого сектора» Дмитрия Яроша — всего 0,9%.

Впрочем, это не означает, что поддержка ультраправых — особенно, «Свободы» — не может увеличиться. Электоральные результаты этой партии явно улучшаются. Скажем, на парламентских выборах 2007 года «Свобода» получила меньше 1%. На следующих выборах 2012 года за нее проголосовало более 10% избирателей, что позволило ей стать первой ультраправой партией, прошедшей в парламент, за всю постсоветскую историю Украины.

Итак, что же произошло? Дело в том, что за первые десять лет своего существования «Свобода» сильно изменилась. Она начинала как примитивно антисемитская и неофашистская Социал-национальная партия Украины (СНПУ), неудачно выступившая на парламентских выборах 1994 и 1998 годов. В 2004 году СНПУ превратилась в «Свободу» — более цивилизованную ультраправую партию с симпатичным символом (стилизованной рукой с вытянутыми тремя пальцами, которые напоминают знак победы, но символизируют украинский трезубец), привлекательным названием и новым харизматичным лидером — Олегом Тягнибоком, уроженцем процветающего западноукраинского города Львова и хирургом по профессии. По примеру таких западноевропейских популистских партий, как французский Национальный фронт и Австрийская партия свободы, Тягнибок вначале сфокусировался на национальной и культурной проблематике и принялся обвинять в экономических проблемах Украины национальные меньшинства. Его партия призывала ввести национальные квоты в органах власти в соответствии с составом населения и восстановить в паспортах графу «национальность», которая в Советском Союзе использовалась, чтобы ограничивать перемещения евреев и других национальных меньшинств.

Самый важный сдвиг произошел в 2010 году, после избрания Януковича президентом, когда лидеры «Свободы» превратились в критиков его режима. В 2010-2012 годах я брала интервью у активистов партии. Именно тогда я заметила, что типичный член «Свободы» перестал соответствовать массовому стереотипу. Многие из тех, с кем я говорила, были не скинхедами-неонацистами, а студентами — обычными, дружелюбными парнями и девушками, увлеченными политикой. Они были недовольны Януковичем — в первую очередь, характерной для его режима вездесущей коррупцией, а также притеснением украинского языка и украинской культуры (скажем, в 2010 году министр образования в правительстве Дмитрий Табачник объявил о плане совместно с Россией переписать украинские учебники истории, вычеркнув из них значимые для украинских националистов фигуры). Как заявил мне в 2011 году во Львове один из активистов, «правительство Янука не представляет нас — это оккупационный режим и российская марионетка». Отражая эти чувства, «Свобода» требовала вычистить из структур исполнительной и судебной власти всех бывших коммунистов и агентов КГБ. Позднее к этому списку прибавились и назначенные Януковичем чиновники.

«Свобода» также повышала свою популярность, выступая за развитие связей с Европой. Согласно исследованию, проводившемуся на выборах 2012 года киевским фондом «Демократические инициативы», из всех избирателей наиболее проевропейски были настроены именно сторонники «Свободы». 71% из них выступал за европейскую интеграцию, 51% считали себя европейцами. Таким образом, антиправительственные и проевропейские устремления участников Евромайдана идеально соответствовали политическим требованиям партии. На этом фоне неудивительно, что во время протестов Тягнибок вошел в тройку ключевых лидеров оппозиции вместе с Виталием Кличко и Арсением Яценюком. Он также встречался с такими западными дипломатами, как госсекретарь США Джон Керри и сенатор США Джон Маккейн.

При этом проевропейские взгляды «Свободы» никогда не мешали ее ксенофобии. Более того, ее проевропейская платформа была напрямую связана с антироссийскими чувствами. Однако, хотя подобные позиции привлекали к ней обычных избирателей, они подтолкнули отойти от нее часть радикалов, которых она некогда представляла. В мае 2014 года в Харькове один пророссийский активист заявил мне: «"Свобода" мягкотелая, по сравнению с "Правым сектором" она не опасна».

Больше лают, чем кусаются?

Основанный в ноябре 2013 года в ходе протестов Евромайдана «Правый сектор» — это зонтичная структура, которая объединяет экстремистские националистические группировки. Главную роль в нем играет полувоенная организация «Тризуб». Лидер «Правого сектора» и его кандидат в президенты Ярош участвовал в 1994 году в создании «Тризуба» и по-прежнему верен его милитаризированному духу, предпочитая военный камуфляж обычным для политика костюмам с галстуками.

Члены «Правого сектора» носят, как и Ярош, военную форму, участвуют в тренировках с оружием и используют псевдонимы. Некоторые — хотя и не все — лидеры организации отрицают, что она проповедует фашистские идеи. По их словам, цвета «крови и почвы», которые они используют в своей символике, не означают симпатий к нацизму, а просто служат символом исторической связи с вполне определенной — пусть и обладающей спорной репутацией — группой борцов за свободу, сражавшейся с советской армией во время Второй мировой войны. В феврале Ярош (возможно, чтобы это доказать) совершил жест доброй воли, встретившись с израильским послом в Киеве. Затем в апреле «Правый сектор» пообещал защитить украинских евреев в Одессе. Ярош также неоднократно говорил, что «Правый сектор» — не ксенофобы и не антисемиты. Впрочем, этого оказалось недостаточно, чтобы развеять опасения, которые организация вызывает у пророссийски настроенных украинцев и у украинского населения в целом.

Размер «Правого сектора» трудно оценить. Его пресс-секретарь Артем Скоропадский говорит, что счет членов организации идет «на тысячи», а Ярош утверждал, что «Правый сектор» через свои региональные организации способен мобилизовать 10 тысяч человек. Однако большинство экспертов говорят, что активистов, в действительности, всего от 300 до 500. Впрочем, неприкрытая агрессивность организации обеспечивает ей явно несоразмерное величине влияние. Первого мая в интернете появился видеоролик, предположительно, демонстрировавший, что «Правый сектор» напрямую вовлечен в конфликт на Восточной Украине. На видео заснята группа примерно из 50 хорошо вооруженных мужчин в черном с закрытыми балаклавами лицами. Зловещий голос провозглашает, что на каждого «зеленого человечка» (как на Украине называют вооруженных ополченцев без знаков различия, появившихся в последние недели в Крыму и в некоторых регионах Восточной Украины) найдется «бригада черных человечков». Проверить, действительно ли «черные человечки» из ролика принадлежат к «Правому сектору», затруднительно, однако ответственность за их появление взяла на себя Социал-национальная ассамблея, входящая в правый сектор. Она называет их действия доказательством того, что она твердо намерена защищать территориальную целостность Украины.

Российские власти, включая президента Владимира Путина, используют милитаристические замашки «Правого сектора» в пропагандистских целях. Они ссылаются на агрессивный национализм организации, чтобы дискредитировать временное правительство в Киеве. В какой-то момент один из российских телеканалов заявил, что 20 апреля на месте перестрелки в городе Славянске на востоке Украины, в которой погибли три человека, включая одного пророссийского активиста, была обнаружена визитка Яроша. «Правый сектор» отрицал свою причастность к случившемуся. Эту историю высмеивали многие украинцы — сама мысль о том, что Ярош будет ошиваться в окрестностях Славянска с пачкой визиток, выглядит крайне нелепо, — однако на целевую восточноукраинскую аудиторию история подействовала. Все больше людей на востоке Украины верят, что политическая независимость — это единственное, что может гарантировать им безопасность. Пророссийские сепаратисты теперь хвалебно называют всех, кто выступает против Киева, антифа («антифашистами»).

Реальная угроза

Пока «Правый сектор» и «Свобода» остаются на Украине маргинальными структурами. Их главный козырь — эксплуатация межнациональных и языковых противоречий. Хотя эти вопросы имеют значения для большинства украинцев, внимания к ним недостаточно, чтобы гарантировать партии голоса избирателей. Обычные украинцы понимают, что сейчас есть более насущные проблемы, например, стабилизация экономики.

Опросы показывают, что в целом политические взгляды жителей Западной и Восточной Украины не так уж сильно различаются. По данным проведенного в середине апреля исследования, лишь 4% избирателей на западе Украины и 0,4% на востоке готовы были поддержать на президентских выборах 25 мая кандидата от «Правого сектора» Яроша. Примерно так же выглядит поддержка кандидата от «Свободы» Тягнибока: 4% на западе и максимум 1% на востоке. В отношении парламентских выборов регионы расходятся сильнее: за «Свободу» готовы проголосовать 9% избирателей на Западной Украине и 1% на Восточной, а за «Правый сектор» — 6% и менее 1%, соответственно.

Однако, если Восточная Украина продолжит добиваться независимости, ситуация может измениться. Подобные действия способны усилить националистические чувства в остальной части страны. Столкнувшись с новой национальной травмой, более глубокой, чем другие травмы последнего времени, западные украинцы могут обратиться к ультранационалистическим партиям, охотно выступающим против внешних и внутренних врагов. В свою очередь восточные украинцы, скорее всего, начнут в ответ поддерживать пророссийски настроенных радикалов. Крайне маловероятно, что подобный цикл взаимного отчуждения закончится мирно.

Источник