Россия приняла решение отправить через украинскую границу грузовики из конвоя с гуманитарной помощью без согласования с властями Украины и Международным комитетом Красного Креста. МИД Украины возложил ответственность за судьбу конвоя на Москву, а глава Службы безопасности Украины назвал этот шаг «прямым вторжением».

В пятницу утром грузовики из состава огромной колонны с гуманитарным грузом отправились в Луганскую область через пограничный пункт «Изварино», который контролируют сепаратисты. При этом украинские пограничники и таможенники, приехавшие по договоренности с Россией досматривать и оформлять груз на российском КПП «Донецк», по их словам, были «заблокированы» россиянами, а представители МККК отказались сопровождать машины.

По данным Госпогранслужбы Украины, границу к середине дня пересекли уже 145 из примерно 260 фур колонны, тогда как украинские пограничники проверили и оформили лишь 34 грузовика.

Находящиеся на границе корреспонденты сообщают, что российские грузовики направляются на Луганск. Как передает агентство Рейтер, грузовики сопровождает небольшое число пророссийских сепаратистов.

Пресс-секретарь российского президента Дмитрий Песков заявил, что Владимир Путин был проинформирован о начале движения гуманитарной колонны.

Красный Крест не поехал

В Международном комитете Красного Креста заявили Би-би-си, что МККК не сопровождает автоколонну.

«Мы знаем, что вчера вечером 34 грузовика были проверены российскими и украинскими пограничниками и таможенниками. МККК участвовал в этом процессе в качестве наблюдателей. Из-за сильных обстрелов прошлой ночью в Луганске мы не можем говорить о получении необходимых гарантий безопасности от сторон конфликта, чтобы сопровождать автоколонну. Мы понимаем, что колонна начала движение, однако МККК не является частью этой колонны», — говорится в полученном Би-би-си заявлении организации.

Российское государственное агентство РИА Новости со ссылкой на представителей самопровозглашенной Донецкой народной республики заявляет, что по предполагаемому пути следования колонны сепаратисты выставили блок-посты. Правда, маршрут колонны пролегает по территориям, которые, с точки зрения сепаратистов, входят в состав Луганской, а не Донецкой народной республики.

Между тем, судя по отрывочным сообщениям с мест, на дороге от Изварино до Луганска, в районе населенных пунктов Новосветловка и Хрящеватое, идут бои. Сражения, по тем же сообщениям, продолжаются и на возможной объездной дороге — в районе Лутугина и Георгиевки.

МИД Украины заявил, что Киев «отдал все необходимые распоряжения для безопасного пропуска конвоя», но всю ответственность за безопасность колонны возлагает на Россию.

«22 августа Российская Федерация, проигнорировав установленные международные правила, процедуры и достигнутые договоренности, без согласия и сопровождения Международного комитета Красного Креста начала незаконный ввоз гуманитарного груза на территорию Украины [...] Считаем этот акт очередным кричащим нарушением Российской Федерацией ключевых принципов международного права, в частности, неприкосновенности границ, невмешательства во внутренние дела другого государства и добросовестного исполнения международных обязательств», — говорится в заявлении МИД Украины.

Пограничников «заблокировали»

МИД Украины не исключает преднамеренных провокаций с использованием грузовиков с гуманитарной помощью.

Погранслужба Украины объявила, что ее сотрудники были заблокированы на российском пункте «Донецк», когда грузовики отправились через границу.

«Оформленные грузовики начали движение на территорию Украины, при этом украинская погранично-таможенная группа была заблокирована на российском пункте пропуска „Донецк“. Движение было начато в 11:20 без сопровождения представителей МККК, при этом были проигнорированы достигнутые договоренности об оформлении груза», — говорится в сводке Госпогранслужбы Украины.

В сводке уточняется, что украинские пограничники за четверг проверили и оформили документы на 34 «КамАЗа» и, соответственно, на 34 их водителей. В 32 фурах были гречневая крупа, рис, сахар и вода, а еще в двух — медикаменты.

Глава Службы безопасности Украины Валентин Наливайченко назвал самовольный въезд российских грузовиков «прямым вторжением». Он также предположил, что водители фур — это военные, которые затем пересядут на боевую технику.

МИД РФ возмущен

Ранее в пятницу МИД России заявил, что Москва приняла решение о доставке груза в Луганск в одностороннем порядке — в связи с тем, что Киев продолжает откладывать это решение.

«Ситуация с бесконечными искусственными затяжками решения вопроса о начале доставки российского гуманитарного груза в районы Юго-Востока Украины стала нетерпимой... Дальше терпеть подобный беспредел, откровенную ложь и недоговороспособность нельзя. Все предлоги для оттягивания доставки помощи людям в районе гуманитарной катастрофы исчерпаны. Российской стороной принято решение действовать. Наша колонна с гуманитарным грузом начинает движение в направлении Луганска», — говорится в заявлении российского МИД.

Представителей Красного Креста МИД туманно обвиняет в том, что ими кто-то манипулирует: «Вызывает возмущение откровенное манипулирование извне международными экспертами, задействованными в подготовке данной операции».

В своем заявлении МИД пересказывает предположения многих комментаторов, что Киев тянул время, в частности, затем, чтобы успеть взять Луганск, на окраинах которого уже идут бои. С другой стороны, украинские власти действительно не могут ручаться за безопасность колонны в районах, где идут бои и притом нет четкой линии фронта.

Оформление гуманитарного груза на российской границе началось в четверг в 15:15 по Москве. За прошедшее время таможенники сумели оформить лишь 34 машины.

Источник

На встрече с членами фракций политических партий Государственной Думы 14 августа президент России Владимир Путин заявил, что Россия проводит мирную внешнюю политику и не хочет конфронтации с Западом. СМИ тут же начали трактовать данную точку зрения как ослабление позиции Путина. На самом деле, после того, как Крым вошел в состав России, Путин неоднократно выражал готовность к компромиссам, однако Европа и США продолжали ужесточать санкции против России, а отношения с Америкой опустились до низшей точки со времен окончания холодной войны.

Между тем, президент США Барак Обама разрешил американской армии наносить точечные воздушные удары по боевикам в Ираке. Несмотря на то, что это только частичное вмешательство, обстановка в Ираке вынудила американского президента балансировать между введением санкций против России и подавлением терроризма. Бараку Обаме, чей последний президентский срок подходит к концу, необходимо найти пути восстановления влияния США в мире.

Ввиду непрекращающихся санкций, отношения между Россией и Америкой постоянно ухудшаются. Последний виток санкций затронул основные экономические интересы России, поэтому ей пришлось принимать ответные меры и ограничить ввоз продуктов из Европы и США. Судя по содержанию санкций, Запад уже выложил свой главный козырь против России, то есть санкции, касающиеся финансового и энергетического сектора. Однако, если посмотреть на это с другой стороны, ответные меры, принятые Россией, похожи скорее на выражение возмущения.

Почему Россия решила не мстить своим обидчикам? Ответ заключается в том, что Путин не хочет окончательно разрывать отношения с Западом, не желает полномасштабной конфронтации. Поэтому своими ответными мерами он как бы оставил приоткрытую дверь в этих отношениях. Масштабы этих мер сравнительно малы и в основном направлены на страны Восточной Европы, например Польшу. Россия обрисовала схему санкций, она может ввести запрет на полеты американских и европейских авиакомпаний в своем воздушном пространстве, однако наиболее серьезным является введение эмбарго на нефть и газ.

Западные санкции уже существенно навредили российской экономике, структура которой сама по себе довольно однобока. Самым большим ее сектором является энергетика. Однако степень зависимости от иностранного капитала велика. Бывший министр финансов России Алексей Кудрин написал в своем «Твиттере», что ущерб, нанесенный санкциями, составил более 200 миллиардов долларов. Ясно, что влияние экономических санкций на Россию довольно велико. За прошедшие полгода отток капитала намного превышает показатели аналогичного периода прошлого года. Еще хуже то, что западный рынок капитала закрыл свои двери перед российскими банками и энергетическими предприятиями. Недавно компания «Роснефть» подала заявку на выделение средств в размере 1,5 триллионов рублей из фонда национального благосостояния. Если посредством западного облигационного рынка не удастся осуществить циркуляцию долга, России придется погашать долги правительства и национальных предприятий за счет средств из валютных резервов.

США должны взвесить все плюсы и минусы

После распада Советского Союза России удалось за счет своих нефтегазовых ресурсов стать важной частью международной экономики и мирового рынка, вступить в ВТО. Однако жесткие санкции практически оборвали ее наиболее значимые контакты с мировым рынком. Если Запад продолжит вводить санкции, российская экономика, несомненно, будет и дальше ослабевать. Если США, Европа и Россия действительно хотят вступить в битву за нефть и газ, то пострадают как Россия, так и Запад. Путин, конечно же, знает, какой силой обладают экономические санкции, в последнее время он неоднократно подчеркивал, что Россия должна осуществить импортозамещение важных отраслей. Говорить здесь о разрыве отношений с Западом легко, но возможно ли это на самом деле?

Санкционная война между Россией, США и Европой уже не так интересна, основным остается вопрос, как закончится гражданская война на Украине? Недавно Владимир Путин по телефону обсудил с главами Белоруссии и Казахстана Александром Лукашенко и Нурсултаном Назарбаевым ситуацию на Украине. В действительности, Путин надеялся, что Европа и США вернутся к главной теме. После крушения малазийского «Боинга» MH17 Путин отметил, что истинные причины катастрофы кроются в войне на Украине. Он также отверг все обвинения в адрес России и выразил надежду, что Запад переключится с санкций на решение украинского вопроса. США и Европа постоянно ужесточают санкции, потому что считают, что Путин виновен в сложившейся на Украине обстановке, и он же в силах остановить этот конфликт. Поэтому суть проблемы вновь перешла с Украины на Путина.

Однако это ошибочная трактовка ситуации на Украине и переоценка возможностей президента России. Основная причина гражданской войны на Украине — более чем двадцатилетний период безуспешной политической трансформации страны. Запад и Россия должны объединенными усилиями урегулировать этот конфликт, и всем участникам необходимо прийти к согласию по данному вопросу. Ну как в этой ситуации санкции против России помогут положить конец гражданской войне? На заседании Думы Путин заявил, что Россия будет продолжать всеми силами способствовать прекращению конфликта на востоке Украины. Это, должно быть, сигнал Путина Западу: если Европа и США будут и впредь переоценивать возможности Путина, утверждать, что именно он может найти решение по Украине, и продолжат оказывать давление на Россию, тогда конфликт с Западом будет только ухудшаться.

В Сирии, Ираке и на Украине идут гражданские войны. Америке, как защитнице мирового порядка, необходимо взвесить все плюсы и минусы, четко понять, что является главным, а что - второстепенным. Сможет ли Барак Обама вести себя непредвзято? Ответ - нет. Война в Сирии идет уже несколько лет, а американский президент видит, что благодаря российской инициативе «Химоружие в обмен на мир» был отменен план вмешательства в регион. На этот раз главной опасностью для Америки стала экстремистская группировка «Исламское государство Ирака и Левтана», и Обама не уверен, стоит ли вновь вводить войска в Ирак, но на самом деле, решение принято. Обама уже ведет новую войну против терроризма. Однако он пока еще не сделал все необходимые приготовления к ней. Англия и Франция уже обсудили, как оказать помощь людям в Ираке.

Возникновение ИГИЛ связано с беспорядками в Сирии и Ираке, это печальный результат правового вакуума, возникшего в результате политики «неоизоляционизма». После вывода войск из Ирака и вплоть до последних нескольких лет стратегия США заключалась в том, чтобы попытаться спокойно уйти с Ближнего Востока. Это дало возможность ИГИЛ превратиться в одну из мусульманских экстремистских организаций в этом регионе и наравне с «Аль-Каидой» считаться террористической группировкой. Благодаря ИГИЛ ситуация на Ближнем Востоке представляет собой полнейший хаос: уже не ясно, «где свои, а где чужие». В борьбе с ИГИЛ необходимо также координировать отношения не только с Сирией и Ираком, но и с Ираном, Саудовской Аравией и Турцией. Более того, ИГИЛ является глобальной угрозой, и Америке нужна поддержка России и Китая в Совбезе ООН, поэтому возможно необходимо пересмотреть суровые санкции против России?

Россия или ИГИЛ? Если считать их равнозначными угрозами, тогда получается, что одной рукой Обаме придется бороться с Путиным, а другой тушить пламя, возникшее в результате действий ИГИЛ на Ближнем Востоке? Если же это невозможно, то необходимо подумать о возможности примирения с Путиным и вместе справиться с возникшей опасностью.

Источник

Канцлер Германии Ангела Меркель впервые посетила Ригу в 2006 году во время саммита НАТО. Прогулка по городу «согрела мое сердце», «чувствую, что здесь меня искренне ждали», говорила она. В тот раз визит состоялся после звучавших на протяжении месяцев упреков балтийцев, поляков и украинцев в адрес политиков Германии за то, что они идут по стопам довоенного нацистского министра иностранных дел Иоахима Риббентропа и «продают» их России.

Минувшие восемь лет были историей иллюзий и мышления на уровне пожеланий. Вряд ли многие в 2006 году могли предвидеть экономический кризис 2008 года и вторжение России в Грузию, а тем более то, что тогда еще даже не начатая США «перезагрузка» отношений с Москвой закончится войной Владимира Путина против Запада за восстановление империи. Латвия взахлеб наслаждалась плодами благосостояния докризисных лет, а в повестке дня совещания лидеров стран-членов НАТО в Риге фактически был только один вопрос — Афганистан. (Германия осталась сдержанной по отношению к призывам партнеров принять участие в боевых операциях самой важной на тот момент миссии альянса).

В ходе нынешнего визита Меркель в Ригу внимание СМИ было обращено на «базы НАТО», которых вроде бы не будет, и на российское эмбарго на произведенные в Европейском союзе продовольственные продукты, возникшие из-за которого убытки нужно как-то компенсировать.

Однако самым важным сигналом этого визита был сам визит, к тому же, он состоялся за две недели до поездки президента США Барака Обамы в Таллин, запланированной перед саммитом НАТО в Уэллсе в начале сентября, главным вопросом которого будет новая стратегия НАТО против угрозы со стороны России для послевоенного расклада в сфере безопасности в Европе. Лидеры сильнейшего в военном смысле государства-члена НАТО — США — и самого влиятельного в экономическом смысле государства ЕС — Германии — недвусмысленно дают понять, что не допустят в Балтии повторения украинского сценария.

Это правда, что Германия сразу после начала агрессии России на Украине пыталась не допустить «милитаризации внешней политики», как высказался в апреле министр иностранных дел Франк-Вальтер Штайнмайер. И Меркель настаивала на том, что кризисы в Европе нужно урегулировать только дипломатическими средствами, и она по-прежнему регулярно созванивается с Путиным. Без результатов, но все же продолжаются переговоры глав МИДов Германии, Франции и Украины с министром иностранных дел России.

Однако именно позиция Германии позволила ЕС в конце июля ввести намного более жесткие санкции против России, которые, к тому же, были согласованы с новым этапом санкций со стороны США. Правительству Меркель удалось убедить очень влиятельное лобби крупных компаний своей страны, что такие санкции необходимы. А в Риге канцлер сказала, что 5-й параграф Североатлантического договора — о том, что нападение на одну страну-член альянса считается нападением на всех, — не только «на бумаге», и «мы сделаем все необходимое для обеспечения гарантий того, чтобы НАТО в случае возникновения сложностей в Латвии могло немедленно прийти на помощь».
С 20 августа немецкие боевые самолеты патрулируют воздушное пространство Балтии, и Меркель в Рите подчеркнула, что НАТО должно создать силы быстрого реагирования, которые смогут вмешаться, если Россия попытается повторить в Балтии украинский сценарий.

Сказанное Меркель о том, что НАТО не планирует размещать в Балтии на постоянной основе войска союзников, не является мнением только Германии, и в этом нет ничего нового. США также хотят придерживаться соглашения между НАТО и Россией от 1997 года о неразмещении на постоянной основе в новых странах-членах альянса значительного количества боевых подразделений. То, что Россия нарушила как условия этого соглашения об уважении послевоенных границ в Европе (нарушила еще в 2008 году вторжением в Грузию), так и ряд других соглашений, нельзя считать причиной для того, чтобы и Запад выбросил в мусорник всю систему международных договоров.

Постоянное размещение больших сил НАТО в непосредственной зоне досягаемости российских ракет «земля-земля» и в радиусе действия ракет «земля-воздух» нежелательно также с военно-тактической точки зрения. Зато командующий силами НАТО в Европе генерал Филипп Бридлав объявил о планах существенно укрепить военную базу в Щецине (Польша), а в Балтии и в других странах региона разместить запасы военных резервов, которые в случае кризиса смогут использовать дополнительные силы. В свою очередь, постоянное присутствие подразделений союзников в Балтии будет обеспечено проведением военных учений в порядке ротации.

Базы НАТО в Латвии уже есть — это все объекты Национальных вооруженных сил. Тем не менее, и Бридлав, и генеральный секретарь НАТО Андерс Фог Расмуссен, и представители правительства США постоянно подчеркивают то, что Меркель повторила в Риге: государства Балтии должны создать инфраструктуру, которая позволит быстро принять значительные силы союзников.

Расходы Латвии на собственную безопасность сейчас не достигают 1% ВВП. Вместо того, чтобы жаловаться по поводу «баз НАТО» и гадать, почему Обама едет не в Латвию, а в Эстонию, которая выделяет на оборону установленные НАТО 2% ВВП, следовало бы взяться за отложенную в сторону домашнюю работу в сфере безопасности.

Меркель в начале марта во время телефонного разговора с Обамой произнесла ставшую теперь легендарной фразу о том, что Путин утратил связь с реальностью. Западным политикам нелегко признать, что они ошиблись в оценке фундаментальных рисков. Однако агрессивный империализм Кремля — это реальность, которую нельзя игнорировать. Визит в Латвию канцлера Германии подтвердил, что она эту реальность хорошо осознает.

Перевод: Лариса Дереча.

Источник

В этой статье говорится о мировом хаосе, запланированном мировыми олигархами, который с некоторыми отличиями касается многих стран, особенно постсоветских. Пережить этот хаос и преодолеть его последствия в одиночку не сможет ни одна страна, даже Россия. Скоро потребуется определенная консолидация патриотических сил в разных странах для противостояния геноцидальным планам. Поэтому я эту статью адресую всем патриотическим силам в различных странах.

Что произошло в 1990-х

Мало кто понял, что на самом деле произошло в 1990-х. А произошло следующее. Советский Союз проиграл «холодную» войну и, как обычно бывает после войны, произошел передел мира: Союз развалился на ряд стран, а социалистические страны восточной Европы получили новый статус. Победителем в этой холодной войне были не США, как принято думать, а мировая олигархия. Именно мировой олигархии достались все основные трофеи войны: богатства России, стран бывшего СССР и соцлагеря потекли широкой рекой в карманы мировых олигархов и их ставленников, таких, как Ельцин, Березовский, Гусинский и т.д. Народам всех этих стран (без спроса) была навязана криминально грабительская система, в эти страны были внедрены руководители «антигосудаственники» (для которых государство –это пирог, а их функция — раздать этот пирог наивыгодным для себя образом), а также, что опаснее, были внедрены «перевертыши». В результате деятельности антигосударственников и перевертышей эти народы оказались разграбленными, обнищавшими и неспособными к какому-либо сопротивлению. Фактически, все отмеченные страны оказались колониями мировых олигархов (включая, в первую очередь, Россию), и в этих странах осуществлялся геноцид: остановлены производства, на минимуме сельское хозяйство, разрушены наука и образование, сильно возросла смертность и т.д..

Но самым главным достижением мировой олигархии в ее планах мирового господства было то, что во всех отмеченных странах появилась местная армия мировой олигархии в лице все тех же «руководителей» и перевертышей.

Что произошло далее

До поры до времени конвейер мировых олигархов работал исправно, выкачивая интенсивно богатства порабощенных стран. Ситуация дала сбой, когда Путин произвел некоторое перераспределение собственности (не затрагивая при этом интересы мировых олигархов, продолжавших свой грабеж). Путинская Россия (хоть и будучи сама колонией) захотела сама быть «вторым центром», который может контролировать некоторые из стран. Это удалось: существенная часть богатств в таких странах стала собственностью российских олигархов (с помощью российской политики). Это еще мировые олигархи могли как-то терпеть. Но затем вдобавок Путин заговорил о национальной идее: это было самое крамольное (согласно Бжезинскому) и противоречащее планам мировой олигархии.

В планах мировой олигархии «русские» должны были стать безмолвными рабами. Тогда начался уже второй этап «холодной войны» (которую опять же мало кто заметил на фоне улыбок и договоров Путин-Обама). Именно мировая олигархия подожгла костер на Украине, который она долгое время заготавливала. Сейчас этот второй этап «холодной войны» близится к развязке и, скорее всего, закончится поражением Путина. Это значит, что скоро наступит новый передел мира и собственности (по крайней мере, на Украине и окрестностях).

Теперь нас ждет мировой хаос

Недавно Рокфеллер (один из лидеров мировой олигархии) объявил: «Все уже готово для нашего мирового господства. Остается создать подходящий мировой хаос, и народы мира примут наш правопорядок (т.е. наше господство)». Рокфеллер фактически заявляет (признает, что «все уже готово»), что во всех странах, подлежащих хаосу, власти этих стран уже подконтрольны мировой олигархии, то есть, либо они непосредственно куплены мировой олигархией, либо на них уже имеется компромат, так что, они будут делать то, что им прикажет мировая олигархия. С другой стороны, это означает, что во все эти страны внедрены «перевертыши», которые поставили финансовую систему этих стран в зависимость от мировой олигархии. После этого можно делать все, что угодно с этими странами. Для мировых олигархов это уже как задача для первоклассника!

Теперь мы уже своими глазами видим, что мировой хаос начался. Многие политологи утверждают даже, что началась Третья мировая война. (Не будьте наивны и не ожидайте, что война — это обязательно бомбовые удары и танковые сражения. Манипуляции финансами могут поразить страны намного эффективнее.)

Самое ужасное в планах олигархии — это запланированное сокращение населения в условиях хаоса. Многие политологи пишут о трети или даже двух третях населения в странах типа Армении, которое должно исчезнуть в последующие 20 лет. (С некоторыми отклонениями это верно также для бывших соцстран Восточной Европы. Около 30 миллионов граждан этих стран, самого активного детородного возраста, работают на рабских условиях в развитых странах и не могут позволить себе иметь детей. В результате 3-4 пары имеют лишь 1-2 ребенка. То есть, лет через 40 потомство составит где-то около 5-6 миллионов. Если учесть, что дети и внуки этих людей также будут проблемными в экономическом смысле, то можно ожидать, что через 80 лет потомство составит лишь пару миллионов. Сравните 30 и 2. Добавьте сюда сокращение населения внутри (причины те же, что в Армении, и пропорции сокращения похожи), и вы получите сокращение много большее, чем треть населения. Вот вам сокращение населения, вот вам хаос в действии!).

Но это еще не самое худшее. В условиях запланированного хаоса (запланированные локальные войны и конфликты, блокада, разруха сельского хозяйства, криминально-олигархические власти) начнется повсеместный голод. Страны типа Армении, экономики которых под каблуком олигархическо-финансовой системы, не смогут наладить организацию сельского хозяйства — им просто не позволят сделать это.

Это приведет к гражданской войне или противостоянию во всех постсоветских странах. Значит, будет еще большее падение деторождаемости и сокращение населения в христианских странах. В отдельные страны (как Армения) потечет «помощь» в виде модифицированных продуктов и, как благотворительность, будут практиковаться повальные принудительные инъекции (после которых сильно повысится смертность и прекратится деторождаемость).

Недаром же мировые олигархи разрушили науку повсеместно и насадили (как известно, во многих странах) свои органы, контролирующие качество продукции и медикаментов. Потом и это прекратится. Наступит момент, когда всякие демократические и человеколюбивые заявления или акции прекратятся. Более крупные страны (Россия, Украина, которым невозможно помочь продуктами, поскольку население очень большое) будут вынуждены существенно и срочно пересмотреть свою сельскохозяйственную политику и таможенно-пошлинную торговлю в отношении сельхозпродукции. Весьма вероятны революции по переделу собственности и установлению социально справедливого общества и планового хозяйства.

В таких условиях ситуация Армении будет наихудшая. Это почти очевидно. Достаточно перечислить некоторые из негативных сторон: несправедливое общественное устройство; криминальные власти; сильная армия перевертышей (возможно, в процентном отношении, даже более сильная, чем в России); блокада; военное противостояние; небольшой биопотенциал для жизнеобеспечения и, вдобавок ко всему, резкое сокращение финансовых переводов армян (на которых держится сегодня бюджет Армении), которое неминуемо наступит в условиях общего хаоса.

Казалось бы, в настоящих условиях самое разумное — совершить революцию и создать действительно народное правительство. Но вспомним, что это именно то, за что бьют сегодня Россию. Повторим, по планам мировой олигархии, ни одна страна не должна иметь правильное правительство, не подчиненное мировым олигархам. Так что, мировые олигархи сделают все, чтобы подобную революцию утопить в крови. Это также не устроит Путина, который (по крайней мере, до недавнего времени) имел власти Армении как «мелочь в кармане».

Так что же, ложиться и помирать? Нет, шанс еще есть. И даже, возможно, Армения выйдет из этой ситуации значительно окрепшей, если народ сделает то, что предлагается ниже.

Не нужно объяснять, что криминально-олигархическое сообщество — это преступники, притом преступники, совершившие фактически геноцид народа, уничтожившие все хорошее и продолжающие уничтожать. Со времени «свободы» единственная грандиозная «трудовая активность» заключалась в том, что первый президент дал сварочные аппараты в руки народа и велел распилить все инженерные сооружения Армении, чтобы продать металл, который стоил в тысячи (может быть, в десятки тысяч) раз меньше, чем эти сооружения. Тогда это приписывалось неопытности и непониманию размера наносимого вреда. Но теперь-то мы знаем, что за всем этим стояли планы мировой олигархии.

Затем пошла вопиющая безнравственная приватизация. В течение одного дня весь народ обнищал, а кто-то стал богатеем. Тогда это комментировали так: обманули нашего аспирантика Багратяна (экс-премьер-министр Армении Грант Багратян, — прим. ред.) эти московские акулы Чубайс и Гайдар (приватизаторы России), но теперь-то мы знаем, что за ними стояли мировые олигархи с их геноцидальными планами.

Затем вдруг оказалось, что все недра Армении оказались собственностью каких-то лиц, зарегистрированных в каких-то офшорах. Более того, оказалось, что правительство Армении подписало какие-то документы, и теперь Армения не имеет право даже спросить, а сколько стоит на самом деле то, что вывозится из страны. И еще подписали другие документы, согласно которым эти собственники не будут платить даже за экологический ущерб и отравление народонаселения.

Далее распределили доходные дела между собой и оставили народ без всякого дохода. Остановили все производства и распродали (на самом деле, раздарили, кому хотели, корпуса и территории), раздали землю, оставив при этом крестьян без механизации. Президента Академии наук, гениального ученого Виктора Амбарцумяна заменил на этом посту бывший премьер-министр Фаддей Саркисян, который ни минуты в своей жизни не занимался наукой. И все время говорили, что это правильно, что так надо, потому что у нас, наконец, столь желанный капитализм.

Итог олигархических игр. Армянский народ потерял трудовые навыки, производства и сельское хозяйство в убогом состоянии, наука и образование расстреливаются в упор, медицина недоступна народу, высшее образование недоступно народу, повсеместно засилье выскочек, народ голосует за 10 долларов, более миллиона армян покинуло родину и не менее полумиллиона умерло значительно раньше отпущенного ему Создателем времени. Последнее можно приравнять к убийству нескольких сотен тысяч людей. Это геноцид. На каждого олигарха при таком пересчете приходится десятки тысяч убитых. По любым законам (божественным и человеческим) народ имеет право сейчас судить такие власти и таких олигархов.

Но можно также пойти другим путем и сказать: братья, бес попутал, или времена были такие! Можно попытаться понять, что вся эта дьявольская каша была заварена другими и с другими целями. Можно понять, что были те, кто просто воры (ну, трудно не красть, когда все крадут), а были те, кто прекрасно знал, что он делает и как он убивает народ. А между ними огромная разница: просто воры — это святые по сравнению с ворами-перевертышами.

(Продолжение следует).

Источник

«Локомотив» ЕС — Германия, чтобы избежать дальнейших финансовых потерь для экономики своей страны и Евросоюза в целом из-за продолжающейся агрессии России на Востоке Украины, организовала экстренное тушение пожара на Донбассе. Пожарным инструментом выступит беспрецедентное дипломатическое давление на Киев. Сначала убеждать украинское руководство прекратить боевые действия на Донбассе в столицу Украины 23 августа прибудет лично канцлер Меркель.

Через три дня после этой встречи, президент Порошенко будет общаться на эту же тему с Путиным на минской встрече в формате Украина-Европейский Союз — Таможенный союз. Наконец, 30 августа Петр Порошенко осуществит рабочий визит в Брюссель, где проведет ряд встреч с лидерами стран Евросоюза с обсуждением путей скорейшего прекращения конфликта на Донбассе.

Подобно тому, как в июне, на встречах Трехсторонней группы по урегулированию ситуации на Украине, где кроме официального Киева фактически были представлены Кремль и боевики из «ДНР» и «ЛНР», официальному Киеву придется выдержать настоящий натиск «миротворцев из ЕС». Правда, тогда канцлеру Меркель приходилось дистанционно убеждать президента Порошенко обязательно пользоваться услугами кума и протеже Путина Виктора Медведчука для урегулирования кризиса на Донбассе.

Этот путь для европейцев и тогда, и сейчас заключается в скорейшем прекращении огня. На словах — всеми сторонами. На практике — прежде всего, украинской стороной. Введя санкции против России, сделав это хоть и после США, но раньше самой Украины, европейцы посчитали свой арсенал давления на Россию исчерпанным. Сейчас для них ключевым является размер возможных потерь из-за продолжающегося противостояния Украины и России.

В частности, немецкие должностные лица серьезно опасаются разрастания масштабов конфликта. И увеличения вследствие этого размера потерь немецкой экономики. Поскольку это потребует дополнительных затрат на вооружение. Чего Германия, в отличие от той же Польши, до сих пор благополучно избегала.

Маяк геополитики по-российски погас

С другой стороны линии конфликта находится Россия, которая переживает все усугубляющиеся экономические сложности. Они растут и вследствие санкций против нее, и из-за катастрофического падения цен на нефть.

Цена российской нефти марки urals уже упала ниже 100 долларов за баррель — при том, что бюджет РФ сверстан из расчета 114 долларов. Между тем, есть четкая закономерность: геополитические амбиции этого сырьевого супергиганта имеют четко выраженную природу маяка. И пока цена за баррель превышает 100 долларов — Россия может позволить себе роскошь строить масштабные геополитические схемы и изыскивать средства для их реализации.

Но лишь цена падает меньше сотни за баррель — «геополитический маяк» made in Russia тут же перестает светиться. Поскольку на первый план выходит необходимость обеспечить критически важные статьи расходов существования российского государства и его населения. Эта уже многократно проверенная закономерность сработала и на этот раз. Причем сейчас лаг времени между начатым Москвой мега-прожектом по ликвидации послевоенного мироустройства и переходом к режиму консолидации всех внутренних ресурсов исключительно для самовыживания получился очень коротким. И наглядным — из-за пристального внимания всего мира к действиям России на Украине.

Таким образом, в данный момент времени realpolitik по-немецки и по-российски ситуативно совпали. Поэтому президенту Порошенко предстоит крайне непростая задача: отстоять национальные интересы и перед московским противником, и перед европейскими союзниками. Ведь Украина многократно заявляла: прекращение огня любой ценой, как настаивает ЕС, а тем более с признанием террористов из «ДНР» и «ЛНР» равноправной стороной переговоров, как того постоянно требует Кремль, для нее неприемлемо. То есть остается третий путь — четко зафиксировать взаимоприемлемые правила и получить от Москвы не очередную порцию отвлеченных обещаний, а конкретные действия по выполнению этих правил.

К примеру, Киев категорически настаивает на прекращении транзита боевиков и вооружения через российскую границу. Значит, условием для начала режима прекращения огня могут стать отвод российских войск от границы с Украиной и установление эффективного контроля украинских пограничников и международного сообщества над всей границей. Лишь после этого возможно прекращение огня и обсуждение деталей выполнения следующей задачи — возвращения всей территории Донбасса под контроль Украины. А затем нужно добиваться включения в повестку дня переговоров темы возращения остающегося под российской оккупацией Крыма.

Что немцу хорошо, то украинцу — не пойдет

И тут — в теме возвращения Крыма — опять могут проявиться кардинальные расхождения сторон. Визит Меркель в Киев и последующая встреча 26 августа Порошенко с Путиным станут проверочным тестом для подтверждения неофициальной — пока — информации британского издания Independent об уже подготовленном тайном плане Германии и России по урегулированию украинского кризиса.

Составные части этого плана:

— «вынесение за скобки» примирения на Донбассе крымского вопроса. Программа-максимум Кремля — добиться признания международным сообществом принадлежности Крыма России;
— экономическая поддержка Евросоюзом Украины;
— отказ России от финансовой и военной поддержки различных сепаратистских групп, действующих на востоке Украины;
— предоставление Донбассу определенной автономии;
— отказ Украины от вступления в НАТО с одновременным прекращением попыток Кремля затормозить сближение нашей страны с ЕС;
— новый долгосрочный контракт Украины с «Газпромом»;
— 1 миллиард долларов компенсации Киеву за аренду базы ВМФ в Севастополе, которую Москва перестала платить после того, как в марте жители Крыма проголосовали на референдуме о независимости.

Как минимум отдельные составляющие этого плана уже реализовываются Россией и Германией. И если ключевые его пункты в ближайшие будут предложены Киеву и Берлином, и Москвой, независимо друг от друга, это подтвердит существование принципиальной договоренности между Германией и Россией о пути разрешения украинского кризиса. Вероятность того, что некое общее видение этого пути в Берлина и Москвы есть, является очень высокой.

Германия, будучи ведущей экономикой Евросоюза, чрезвычайно заинтересована в скорейшем урегулировании отношений с РФ. Ведь Россия является третьим партнером ЕС с оборотом в 460 миллиардов долларов. Сама Россия с каждым днем испытывает все большие сложности вследствие действия санкций против нее.

По отдельным пунктам из вышеназванного списка — вне зависимости от возможных договоренностей Меркель с Путиным — Украина и так работает. К примеру, Киев настаивает на новом контракте с «Газпромом» со справедливой рыночной ценой газа для Украины. Или же помощь от ЕС: просили не только экономического содействия, но и военной помощи. Однако для Украины категорически неприемлемо соглашаться — даже на время, даже в качестве символического жеста, — с утратой Крыма. Возвращение этой оккупированной Россией территории в состав Украины и так будет очень непростым и небыстрым процессом. Лишь неизменно настаивая на незаконности крымской оккупации и используя все возможные рычаги для возвращения себе захваченной части территории, Украина сможет добиться здесь успеха.

К слову, после того, как Германия в 19 столетии оккупировала Эльзас и Лотарингию, Франции понадобилось 48 лет для возвращения своих захваченных немцами территорий. У Украины же есть реальные шансы вернуть себе Крым гораздо быстрее и нужно их использовать. Если снова согласиться с синхронными призывами Москвы и Берлина «сначала прекратить огонь, а затем начать согласовывать позиции Украины и России с тем, чтобы перейти к выработке общей повестки дня проведения переговоров» — повторится то же самое, что было в конце июня. Боевики, получив передышку, смогут перегруппироваться, укрепиться, принять подкрепления через по-прежнему открытую границу с Россией и нанести серию ударов по украинским войскам.

Скорее наоборот, Киеву необходимо, заручившись поддержкой США, «дожимать» стремительно теряющую свои позиции Россию. Санкции, упавшие цены на нефть, успешное проведение АТО на Донбассе — вот ключевые факторы, которые дают Украине уникальный шанс отстаивать выгодный ей план урегулирования ситуации на Донбассе. Если Киев сможет им воспользоваться — до наступления холодов боевые действия на Востоке будут успешно завершены и страна, наконец, войдет в русло мирной жизни. По украинскому плану. А не по теневым договоренностям, достигнутым сильными игроками за ее спиной.

Источник

Современная цивилизация означает свободное общество христианско-иудейской культурной среды. Ислам же, по всей видимости, функционирует как реакционная машина времени.

Как звучала фраза византийского императора Мануила II Палеолога, которую процитировал Папа Римский Бенедикт XVI в своем роковом выступлении в сентябре 2006 года в Регенсбурге? «Покажите мне, что нового принес Мухаммед, и вы найдете злые и бесчеловечные вещи, такие как призывы, мечом нести веру, которую он проповедовал».

Для римского понтифика то выступление стало настоящей PR-катастрофой. А как сегодня обстоят дела со старой цитатой, которой уже 600 лет? Не оправдывает ли она себя ежедневно? Ислам бушует практически по всех мусульманских регионах: раздор среди мусульман, террор против инакомыслящих, похищение девушек, подавление женщин, уничтожение культурного наследия, порабощение работников. Этот список можно продолжать до бесконечности. Ислам все больше и больше овладевает новостным фоном.

Ислам? Представители «левых», «зеленых» и левых либералов полагают, что все те ужасы, о которых каждый день приходят вести с земель Аллаха, не имеют ничего общего с исламом, речь идет об исламизме, даже о джихадизме, который — и нужно это признать — является злом, в отличие от миролюбивого и благодетельного ислама. Потому что сама эта религия — хорошая. Ошибка понтифика состояла в том, что он в Регенсбурге не использовал эту трактовку. Ошибка мусульман, критиков ислама Неклы Келек (Necla Kelek) и Хамеда Абдель-Самада (Hamed Abdel-Samad), как, в общем-то, и ошибка всех, была в том, что они увидели в высказывании «чрево», из которого начали извергаться все чудовищные вещи.

Действительно ли все на самом деле так, как кажется? «Запоздавшая» религия пытается найти себе место в настоящем времени и повернуть историю, по крайней мере, на 300 лет назад, во время до начала эпохи Просвещения? Неужели ислам функционирует как реакционная машина?

Закутанные женщины символизируют подчинение как акт веры

Весь комплекс Корана, который охватывает и шариат, и проповеди, подразумевает притязания на власть, как над обществом, так и над верующими. То есть речь идет о тотальной власти над человеческой жизнью, такого нет ни в одной другой светской деспотии или диктатуре. Но так теперь функционирует любая религия, претендующая на политическое господство. Она накрепко, герметично закрывает двери общественной тюрьмы, вплоть до глубин человеческой души, так что человек начинает понимать подчинение как акт веры. Закутанные с ног до головы женщины, утверждающие, что они добровольно надевают бурку, чадор или хиджаб — это свидетельствует об именно таком понимании веры.

Современная цивилизация, напротив, означает ничто другое как свободное общество иудейско-христианского культурной среды. Что означает процветание таких сфер как наука и литература, философия и искусство и, в целом, стремление к изменениям и развитию. Результат всего этого — то, что известный представитель политической философии Карл Поппер назвал «открытым обществом». Поппер имел в виду общество, функционирующее по принципу попытки и заблуждения. Один лишь данный принцип в глазах исламских верующих является греховным.

Но именно этот принцип, последовательно применяющийся с раннего периода Просвещения, пробившийся вопреки воли католической церкви, доказывает крупный успех западного мира, а также дистанцию по отношению к исламской культуре. Хотя представители арабских деспотий предпочитают общаться друг с другом по iPhone, их собственная культура не способна на сопоставимый технический прогресс. Хотя они по всему миру позиционируют себя как инвесторы, но у себя дома используют рабочую силу из круга неверующих. Их фонды, наполняемые за счет прибыли в энергетической сфере, сотрудничают с иностранными компаниями, при этом своим женщинам они запрещают садиться за руль автомобиля.

В то время как на оборудованных компьютерными системами биржах финансовые процессы глобального уровня проходят в наносекунды, здесь и сейчас, ислам живет в сознании, где историческое время отстает от сегодняшнего на сотни лет. Для представителей этой культурной среды это означает падение на самое дно колодца прошлого — подавление интеллектуальных способностей, любопытства, тщеславия, чувства ответственности, самой жизни! И не только в отношении женщин, которым платок резко осложняет любую резкую смену взгляда.

Все догмы действуют и сегодня

Нет, и мужчины скованны в своем развитии из-за преобладания чувства уверенности в себе, которому учит Коран — «Достаточно того, что я мужчина!». Последствием этой самоидентификации, ощущением себя мачо, является подавление женщины — мужское право на воспитание. В суре 4,34 Корана закреплено право на телесные наказания. Все эти догмы действуют и по сей день и действуют так, что, когда арабские партнеры западных компаний возвращаются со встреч из Цюриха, Франкфурта или Лондона, то они финансируют джихадистов. Саудовская Аравия и Катар на протяжении многих лет считаются спонсорами врагов демократии и верховенства закона с оружием в руках.

Но если это не имеет ничего общего с настоящим исламом, что до нас пытаются донести толерантные представители немецкой общественности, тогда где-то должны проходить протесты против злоупотребления их верой — движения тысяч и сотен тысяч, миллионов верующих, которые не хотят более терпеть «мясорубку» и террор и стремятся выразить свой протест. Где они?

Когда в западных демократиях происходит нарушение правовых норм, на улицы обрушивается поток граждан, который вселяет страх в элиты — будь то в Вашингтоне, Берлине или Тель-Авиве. Сопоставимые массовые манифестации мусульман против мусульманской власти — они означали бы переход ислама в 21 век. Бывший президент ФРГ Кристиан Вульф (Christian Wulf) в ходе своего недолгого срока полномочий сказал однажды: «Ислам является частью Германии». Это был ответ на неправильный вопрос. Правильный вопрос звучит следующим образом — «Является ли ислам частью нашего времени?».

Источник

25 лет назад, 23 августа 1989 года латыши, выстроившись в «Балтийский путь» протяженностью в сотни километров, недвусмысленно заявили всему миру, чего хочет наш народ. Тогдашний президент США Джордж Буш-старший, канцлер ФРГ Гельмут Коль, президент Франции Франсуа Миттеран могли что угодно говорить советскому лидеру Михаилу Горбачеву о территориальной целостности СССР и ее неприкосновенности, это уже не имело никакого значения. Латышский народ сказал свое слово. Слово, которое нельзя было игнорировать. Тогда за нами было решающее слово. По-настоящему.

Те, кто разглагольствует, что судьба государственной независимости Латвии (а также Литвы и Эстонии) была решена во время встречи Рейгана и Горбачева в Рейкьявике или когда-то еще, просто игнорируют факты. Хотя США и некоторые другие государства формально не признавали инкорпорацию Латвии в состав СССР, лидеры западных стран больше всего боялись, что после развала коммунистической системы может произойти развал СССР. У этого страха была ясная и рациональная основа. Территориальные изменения любого государства общество воспринимает очень обостренно, и дезинтеграция государства может привести к крайне неприятным последствиям. В особенности, если это тоталитарное государство с более чем 10 000 ядерных боеголовок. Возможность развала СССР мировые аналитики видели в очень мрачных и даже кровавых тонах, поэтому Запад обещал Горбачеву всяческую поддержку в сохранении территориальной целостности страны.

Но 23 августа 1989 года заставило мировых лидеров понять, что время, когда они могли решать судьбы малых народов, прошло. Какой бы мир ни конструировали некоторые «большие», им надо считаться с желанием малых народов. У латышей было свое желание. Желание иметь свое государство. Это желание мы продемонстрировали 14 июня 1987 года у Памятника свободы, 7 октября 1988 года на Большой эстраде Межапарка, 23 августа 1989 года во время «Балтийского пути», в январе 1991 года на баррикадах в Риге, и результатом этого желания стал закон от 21 августа 1991 года о восстановлении государственной независимости. Энергетика этих событий по-прежнему позволяет поддерживать идею о латвийском государстве, несмотря на то, что численность населения сокращается, и живая сила народа утекает. Как долго этот заряд времен Пробуждения будет обеспечивать энергетический потенциал нашего государства и народа, никто не может сказать. К сожалению, мощность этого заряда иссякает.

Что это означает? Простой пример. Сейчас из-за агрессивной политики соседней страны угроза независимости нашего государства больше, чем когда-либо за последние 20 лет. Главным в политике является словесный сигнал. Недавно Латвию (так же, как и в 2010 году — перед выборами) с кратким визитом поселила канцлер Германии Ангела Меркель. Это был ясный сигнал: я, Ангела Меркель, поддерживаю правящие в Латвии силы. Правящие это так и восприняли и старались не задавать Меркель затруднительных вопросов. Но какой сигнал получила Меркель от латышского народа? Дали ли Меркель на какой-либо демонстрации понять, что латышский народ чувствует угрозу и будет благодарен, если Германия протянет руку помощи для укрепления нашей безопасности? Выступили ли политические силы Латвии с единым призывом к Меркель и другим лидерам НАТО? Ничего подобного не было. Было стандартное предвыборное мероприятие. И несколько острых вопросов о присутствии НАТО задали Меркель немецкие журналисты. Меркель ответила на эти вопросы в соответствии с теми сигналами, которые она получила от латышского народа. А именно: мы (латыши) очень довольны всем, что вы, дорогая госпожа Меркель, делаете для нас, и спасибо вам за это. В старинные времена еще бы и руку поцеловали.

В том случае, если бы народы Балтии в 1989 встретили 50-ю годовщину пакта-Молотова Риббентропа с такой же активностью, как сейчас они встретили Меркель (и в скором времени встретят в Таллине Обаму), то наши народы никогда не обрели бы то, что обрели, — независимость. Тогда в Вашингтоне, Бонне и Москве все были бы уверены, что балтийцам много не надо. Больше колбасы в магазине и ежевечерний сериал по телевизору. Это нам бы и дали. Под каким флагом — неважно. Однако тогда латыши, взявшись за руки, стали нацией, которая не просит, а требует. То, на что мы были способны тогда, во время «Балтийского пути», вселяет уверенность, что латышский народ может собраться с духом и сможет собраться с духом. Хочется верить.

Перевод: Лариса Дереча.

Источник

Несмотря на прогнозы Кристины Киршнер, за последнее время Аргентина превратилась в шахматную фигуру в мировой геополитическое игре вследствие жесткого противостояния между Россией и США.

16 июня прошлого года, в обстановке споров вокруг меморандума, заключенного между Ираном и Аргентиной, президент Аргентины написала в своем «Твиттере»: «Как президент (40 миллионов аргентинцев) я сказала им, что не позволю, чтобы наша Аргентина стала шахматной фигурой в геополитической игре великих держав».

Через год и два месяца после этой фразы, реальная политическая жизнь продемонстрировала нечто совершенно противоположное: преднамеренно или нет, но Аргентина оказалась в ловушке раздоров между Москвой и Вашингтоном.

События последних дней показывают, что «геополитическая шахматная игра великих держав», если использовать терминологию президента Аргентины, поставила страну в непростое положение в связи с санкционной политикой.

На прошлой неделе президент РФ Владимир Путин распорядился ввести годичный запрет на импорт продовольственной продукции из США, ЕС, Канады, Австралии и Норвегии. Это были ответные меры Москвы на санкции Запада в связи с конфликтом на Украине.

Прямым следствием этого обмена санкциями между великими державами стало обращение РФ к Аргентине, Уругваю и Бразилии с просьбой об увеличении поставок продовольственной продукции в РФ, чтобы таким образом компенсировать отказ от закупок на Западе. Согласно расчетам, что Россия откажется от закупок продовольствия в США и ЕС на сумму приблизительно 18 миллиардов долларов, рассчитывая приобрести его Аргентине и других южноамериканских странах.

Во вторник представительная делегация высокопоставленных аргентинских лиц во главе с Деборой Джиорджи (Débora Giorgi) и министром сельского хозяйства Карлосом Касамикелой (Carlos Casamiquela) приступила в Москве к переговорам о заключении новых торговых соглашений.

В правительстве считают, что Аргентина увеличит на 20-30% поставки в России мясомолочной и иной сельскохозяйственной продукции. Речь идет о том, чтобы воплотить в жизнь то, что заявил российский президент, когда месяц назад посетил Буэнос-Айрес: Кристина Киршнер является «самым важным стратегическим партнером в Латинской Америке».

Таким образом, Буэнос-Айрес оказался непосредственно вовлеченным в хитросплетения геополитической игры, главными участниками которой выступают Москва, Вашингтон и Брюссель. Но российско-аргентинские отношения охватывают гораздо более широкий круг вопросов, чем поставки продовольствия: это и сотрудничество в области атомной энергетики и строительство гидроэлектростанций в аргентинской Патагонии с участием российского капитала.

В своем противостоянии с США и другими мировыми державами Россия готовится к очередному пакету санкций в ответ на эмбарго на импорт продовольствия. Один известный российский дипломат заявил газете La Nación, что в Москве ожидают американских санкций на поставку товаров военного назначения и замораживания банковских счетов состоятельных российских бизнесменов. Сможет ли Аргентина заменить поставки товаров военного назначения? «Мы пока об этом не думали», — сказал дипломат, но тут же напомнил о тесных связях между министерствами обороны Аргентины и России. Аргентина подписала соглашение о покупке российского арктического судна и намерена при проведении арктических исследований активно взаимодействовать с российскими службами обеспечения.

В этой атмосфере возврата к временам холодной войны особое значение приобретает судебная тяжба аргентинского правительства с американскими хедж-фондами, или фондами-стервятниками, как их принято называть в Аргентине.

Во вторник Киршнер сделала еще один шаг в своей тяжбе с Вашингтоном. Она не только призвала США решить вопрос о погашении задолженности хедж-фондам в Международном суде в Гааге, но и выдвинула законопроект, предусматривающий возобновление обмена долговых обязательств и переместить юрисдикцию рассмотрения вопроса об оплате долга из Нью-Йорка в Буэнос-Айрес. Это решение может вызвать острую дискуссию в связи с возможным нарушением международного права. В США выражают надежду, что до крайности дело не дойдет, и сотрудничество между двумя странами в борьбе против терроризма и наркоторговли будет продолжено.

Нравится это Кристине Киршнер или нет, но Аргентина оказалась вовлеченной в мировую геополитическую игру. И непонятно, какой фигурой она является. Возможно, пешкой. Максимум — ладьей. В любом случае ясно одно: нынешний внешнеполитический курс правительства привел к тому, что страна превратилась в еще одну разменную фигуру в противостоянии великих держав.

Источник

2014 год оказался бурным. На первый план в мире вновь вышло геополитическое соперничество. В сферу международных отношений вернулись старомодные силовые игры. Российские войска захватили Крым. Китай агрессивно претендует на акватории. Япония в ответ также ведет себя все жестче. Иран пытается использовать свой союз с Сирией и «Хезболлой», чтобы добиться господства на Ближнем Востоке.

Соединенные Штаты и Евросоюз такие тенденции тревожат. И американцы, и европейцы предпочли бы оставить геополитические вопросы, связанные с территориями и военной мощью, в прошлом и сфокусироваться на проблемах мирового порядка и глобального управления – на либерализации торговли, ядерном нераспространении, правах человека, законности, глобальном потепления и так далее. Действительно, с тех пор, как закончилась холодная война, главной задачей внешней политики США и ЕС было переориентировать международные отношения с вопросов, предполагающих игру с нулевой суммой, на вопросы, решение которых взаимовыгодно. Традиционное соперничество вроде того, которое можно увидеть сейчас на Украине, не только требует времени и энергии, которые можно было бы потратить на более важные вещи, но и меняет характер международной политики. По мере того, как атмосфера мрачнеет, укреплять и поддерживать миропорядок становится все сложнее.

Однако на самом деле Западу просто не следовало провозглашать смерть старомодной геополитики. Он это сделал только из-за того, что категорически неправильно понял распад Советского Союза. Между тем, это был всего лишь триумф либеральной капиталистической демократии над коммунизмом, а не конец «жесткой силы». Китай, Иран и Россия никогда не признавали геополитический расклад, сложившийся после холодной войны, и сейчас старательно пытаются его изменить. Этот процесс не будет мирным. Независимо от того, сумеют ли ревизионисты добиться своего, их действия уже успели изменить баланс сил и динамику международной политики.

Ложное чувство безопасности

Когда закончилась холодная война, многие американцы и европейцы сочли, что основные геополитические вопросы уже решены. Конечно, оставался ряд сравнительно малозначительных проблем – таких, как судьба бывшей Югославии или израильско-палестинский конфликт, – однако в целом границы, военные базы, национальное самоопределение и сферы влияние должны были перестать считаться главными темами мировой политики.

Людей нельзя винить в том, что они на это надеялись. Подход Запада к сложившимся после холодной войны реалиям имел определенный смысл. Трудно представить себе, как можно достигнуть международного мира, если не заменить геополитическое соперничество строительством либерального мирового порядка. Однако на Западе забыли, что этот проект покоится на вполне конкретном геополитическом основании, заложенном в начале 1990-х годов.
В Европе установленный после окончания холодной войны порядок подразумевал объединение Германии, расчленение Советского Союза и интеграцию в НАТО и ЕС Прибалтики и бывших стран Варшавского договора. На Ближнем Востоке он опирался на господство союзных Соединенным Штатам суннитских держав (Саудовской Аравии, ее союзников из Персидского залива, Египта и Турции) и на обоюдное сдерживание Ирана и Ирака. В Азии он означал бесспорное преобладание Соединенных Штатов, завязанное на тесные отношения в сфере безопасности с Японией, Южной Кореей, Австралией, Индонезией и другими союзниками.

Такое положение дел отражало реалии того времени, и его стабильность зависела от прочности отношений, на которых оно держалось. К сожалению, многие аналитики смешали воедино эти временные геополитические условия и итог идеологической борьбы между советским коммунизмом и либеральной демократией – который намного больше похож на нечто окончательное. Знаменитая формулировка политолога Френсиса Фукуямы (Francis Fukuyama), согласно которой конец холодной войны означал «конец истории», касалась только идеологии. Однако для многих распад Советского Союза стал означать не только конец идеологических конфликтов, но и конец геополитики.

На первый взгляд, этот вывод выглядит расширением, а не искажением идей Фукуямы. В сущности, идея конца истории была связана с геополитическими последствиями идеологической борьбы с тех самых пор, как германский философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель впервые высказал ее в начале XIX века. Для Гегеля занавес над войной идей опустила битва при Иене 1806 года. С его точки зрения, полная победа Наполеона Бонапарта над прусской армией в ходе короткой кампании означала триумф Французской революции над лучшей армией дореволюционной Европы. Это предрекало конец истории, полагал Гегель, так как в будущем выживать и успешно соперничать с соседями смогут лишь страны, перенявшие принципы и техники революционной Франции.

В условиях мира после холодной войны по этой логике стало принято считать, что странам необходимо будет, чтобы не отставать от других, принимать принципы либерального капитализма. Закрытые коммунистические общества – такие, как Советский Союз, – оказались недостаточно гибкими и продуктивными, чтобы конкурировать с либеральными государствами в военной и экономической сфере. Кроме того их политические режимы выглядели неустойчивыми. Предполагалось, что в современном обществе лишь либеральная демократия способна обеспечивать достаточный для стабильности уровень свободы и достоинства.

Таким образом, чтобы успешно сражаться с Западом, нужно стать подобным Западу. А это, в свою очередь, делает общество нерешительным, склонным к пацифизму и категорически неготовым сражаться за что бы то ни было. В таком мире единственная угроза может исходить только от стран-изгоев вроде Северной Кореи. А даже если такие страны и будут хотеть бросить вызов Западу, их устаревшие политические и социальные структуры не позволят им стать чем-то большим, чем досадная помеха (если, конечно, у них не будет ядерного оружия). Что касается бывших коммунистических стран вроде России, им придется выбирать. Они могут либо модернизироваться и стать либеральными, открытыми и миролюбивыми, либо продолжать отчаянно цепляться за свое оружие и свою культуру, пока жизнь проходит мимо.

Сперва казалось, что эта схема работает. История закончилась, место геополитики заняли экономическое развитие и нераспространение ядерного оружия, а дипломаты занялись вопросами торговли и борьбы с изменением климата. Особенно соблазнительно идея совмещения конца геополитики и конца истории выглядела для Соединенных Штатов. Это позволило бы им меньше вкладывать в международную систему и больше от нее получать.

Они могли бы сократить расходы на оборону и на госдепартамент, снизить свое присутствие в горячих точках за границей – а мир при этом продолжал бы становиться еще более свободным и процветающим.

Такой подход чрезвычайно нравился и либералам, и консерваторам. Скажем, администрация президента Билла Клинтона сократила бюджет и министерства обороны, и госдепартамента и с трудом убедила Конгресс, что США нужно продолжать уплачивать взносы в бюджет ООН. При этом политики утверждали, что международная система, во-первых, становится прочнее и шире, а во-вторых, продолжает действовать в соответствии с интересами США. Неоизоляционисты-республиканцы вроде бывшего конгрессмена от Техаса Рона Пола (Ron Paul) полагали, что с учетом отсутствия серьезных геополитических вызовов Соединенные Штаты могут резко сократить и военные расходы, и помощь иностранным государствам, продолжая одновременно с этим пользоваться преимуществами глобальной экономической системы.

После 11 сентября президент Джордж Буш, конечно, формировал свою внешнюю политику, исходя из представлений о ближневосточных террористах как об исключительно опасном противнике, с которым придется воевать долго. В каком-то смысле могло показаться, что история вернулась. Однако вера администрации Буша в то, что демократию можно будет быстро пересадить на Ближний Восток, начиная с Ирака, наглядно демонстрировала: Америка продолжает верить, что общий ход событий играет ей на руку.

Внешняя политика Барака Обамы изначально основывалась на идее о том, что «война с террором» излишне раздута, что история на самом деле все же закончена и что – как и во времена Клинтона – главным приоритетом США вместо игр в классическую геополитику должно стать укрепление либерального миропорядка. Именно этим администрация и принялась крайне активно заниматься. Она препятствовала Ирану получить ядерное оружие, пыталась справиться с израильско-палестинским конфликтом, вела переговоры по соглашению о противодействии изменению климата, расширяла тихоокеанскую и атлантическую торговлю, подписывала с Россией договоры о контроле над вооружениями, налаживала отношения с исламским миром, боролась за права геев, добивалась доверия европейских союзников и завершала войну в Афганистане. В то же время Обама планировал резко сократить оборонные расходы и присутствие США в некоторых ключевых мировых регионах – например, в Европе и на Ближнем Востоке.

Ось термитов?

Сейчас все эти прекрасные идеи придется пересмотреть. Спустя 25 лет после падения Берлинской стены мир с каждым днем выглядит все менее постисторическим. ЕС и Россия соперничают за Украину, и это соперничество подтолкнуло Москву захватить Крым. Китай и Япония противостоят друг другу в Восточной Азии. На Ближнем Востоке межконфессиональные конфликты перерастают в международные столкновения и в гражданские войны. Китай, Иран и Россия оспаривают политические результаты холодной войны, хотя каждая из стран делает это по-своему и преследует собственные цели.
Стоит заметить, что отношения между этими тремя государствами-ревизионистами выглядят крайне непростыми. В долгосрочной перспективе Москва опасается усиления Китая. Мировоззрение Тегерана имеет мало общего как с мировоззрением Пекина, так и с мировоззрением Москвы. Иран и Россия экспортируют нефть и хотят, чтобы цены на нее были высокими. Китай – потребитель нефти и нуждается в низких ценах. Политическая нестабильность на Ближнем Востоке выгодна России и Ирану, но несет большие риски для Китая. Таким образом, о стратегическом альянсе между ними говорить не следует. Более того, со временем трения между ними, скорее, будут увеличиваться, чем уменьшаться – особенно, если у них получится подорвать влияние США в Евразии.
Тем не менее, эти страны объединяет общее стремление пересмотреть текущее положение дел. Россия хочет собрать столько бывших советских земель, сколько сможет. Китай не намерен довольствоваться второстепенной ролью в мировых делах и мириться ни с нынешним уровнем влияния США в Азии, ни с территориальным статус-кво в регионе. Иран хочет добиться преобладания на Ближнем Востоке, оттеснив Саудовскую Аравию и прочие суннитские арабские страны.

Лидеры всех трех стран также согласны в том, что США – это главное препятствие, мешающее им добиться своего. Их враждебность к Вашингтону выглядит одновременно наступательной и оборонительной: они надеются, что если Америка ослабеет, им будет проще преобразовать свои регионы, но также боятся, что Вашингтон может их ниспровергнуть, воспользовавшись разладом внутри их границ. В целом они стараются избегать прямой конфронтации с Соединенными Штатами – за исключением тех редких случаях, когда преимущество явно на их стороне (как, например, было в случае с вторжением России в Грузию в 2008 году или с недавней оккупацией и аннексией Крыма). Вместо того, чтобы откровенно бросать вызов миропорядку, они, как термиты, подтачивают нормы и отношения, на которых он держится.

При Обаме каждая из этих держав руководствуется специфической стратегией, учитывающей ее сильные и слабые стороны. Китай – самый сильный из трех – как ни странно, добился наименьших успехов. Его попытки укрепить свои позиции в регионе только укрепили связи между Соединенными Штатами и их азиатскими союзниками и усилили национализм в Японии. По мере того, как будут расти возможности Пекина, будет расти и его недовольство ситуацией. Параллельно укреплению мощи Китая будет укрепляться и решимость Японии. Напряженность в Азии, вероятно, будет сказываться и на глобальной экономике и политике.

Иран – по многим параметрам самый слабый из трех – пока наиболее удачлив. Благодаря вторжению Америки в Ирак, а также ее преждевременному уходу из этой страны Тегеран сумел установить прочные связи с важными центрами силы за иракской границей. Это меняет и религиозный, и политический баланс в регионе. В Сирии Иран с помощью своей давней союзницы «Хезболлы» смог переломить ход войны и помочь правительству Башара Асада, несмотря на противодействие США. Этот триумф реальной политики заметно прибавил Ирану влияния и престижа. К тому же Арабская весна ослабила суннитские режимы по всему региону, что тоже изменило равновесие в пользу Ирана. Этому также способствовали разногласия между суннитскими правительствами по вопросу о том, что делать с «Братьями-мусульманами», а также с их ответвлениями и сторонниками.

Россия занимает среди ревизионистов промежуточное положение: она сильнее Ирана, но слабее Китая и добилась большего, чем Китай, но меньшего, чем Иран. Она с умеренным успехом вбивает клинья между Германией и Соединенными Штатами, а стремление президента Владимира Путина восстановить Советский Союз резко ограничивается масштабом экономической мощи его страны. Чтобы создать полноценный евразийский блок, о котором мечтает Путин, Москве пришлось бы оплачивать счета бывших советских республик. Она явно не может это себе позволить.

Впрочем, Путин, несмотря на то, что карты ему выпали слабые, вполне успешно срывает западные проекты на бывшей советской территории. Он сумел застопорить расширение НАТО. Он расчленил Грузию, втянул в российскую орбиту Армению, упрочил свой контроль над Крымом, и преподнес Западу крайне неприятный и унизительный сюрприз своей украинской авантюрой. С западной точки зрения, Путин приговаривает свою страну к мрачному будущему, нищете и маргинализации. Однако Путин не считает, что история закончилась. На его взгляд, он лишь укрепил свою власть внутри страны и напомнил враждебным иностранным державам, что когти у русского медведя по-прежнему острые.

Сильные мира сего

Цели и возможности стран-ревизионистов сильно различаются, и ни одна из них не способна, как это делал Советский Союз, систематически выступать глобальным оппонентом Америки. В результате американцам трудно заметить, что эти страны успели подорвать геополитический порядок в Евразии и помешать усилиям США и Европы по созданию постисторического мира, основанного на принципе взаимной выгоды.

При этом последствия этой ревизионистской деятельности можно увидеть в самых разных местах. В Восточной Азии китайская напористость пока не привела к конкретными геополитическим результатам, однако уже изменила политическую динамику. Между тем это регион с самыми быстрорастущими экономиками в мире. Сейчас азиатская политика вращается вокруг соперничества между странами, территориальных претензий, наращивания ВМС и прочих исторических вопросов. Возрождение национализма в Японии в ответ на действия Китая запустило процесс, в рамках которого рост национализма в одной стране способствует его росту в другой. Китай и Япония продолжают ужесточать свою риторику, увеличивать военные бюджеты, доводить отношения до кризисов и фокусироваться на конкуренции с нулевой суммой.

Если ЕС живет в постисторическом мире, то не входящие в Евросоюз республики бывшего СССР существуют совсем в другой эпохе. В последние годы надежды на то, что бывший Советский Союз превратится в постисторический регион, развеиваются. Российская оккупация украинских земель – лишь очередной этап превращения Восточной Европы в зону острого геополитического конфликта, делающего стабильное и эффективное демократическое управление невозможным за пределами Прибалтики и Польши.

На Ближнем Востоке ситуация еще острее. Мечты о скором переходе арабского мира к демократии, на которых основывалась политика США при Буше, а затем и при Обаме, забыты. Вместо того, чтобы устанавливать в регионе либеральный порядок, американцы вынуждены бороться с распадом системы государств, восходящей в Соглашению Сайкса-Пико 1916 года о разделе ближневосточных провинций Османской Империи. Государственная власть в Ираке, Сирии и Ливане рушится. Обама отчаянно старается отделить геополитический вопрос о росте регионального влияния Ирана от вопроса о соблюдении этой страной Договора о нераспространении ядерного оружия, однако страх Израиля и Саудовской Аравии перед иранскими региональными амбициями сильно осложняет эту задачу. Кроме того достичь соглашения с Ираном мешает Россия, использующая свой голос в Совете безопасности ООН и свои связи с Асадом, чтобы препятствовать планам Америки в Сирии.

Для России влияние на Ближнем Востоке – важный инструмент соперничества с Соединенными Штатами. Это не означает, что Россия выступает против США по любым вопросам, однако любимые американцами взаимовыгодные решения иногда оказываются в заложниках у российских геополитических интересов. Например, решая насколько сильно давить на Россию из-за Украины, Белый дом вынужден принимать во внимание то, как может измениться позиция России по войне в Сирии или по иранской ядерной программе. Россия не может сделать себя ни богаче, ни намного больше, однако она смогла сделать себя более значимым фактором в стратегических расчетах США и теперь может использовать это как рычаг, чтобы добиваться уступок по важным для нее вопросам.

Если страны-ревизионисты делают успехи, то позиции стран статус-кво слабеют. Особенно сильно пострадала Европа, где катастрофа с общей валютой расколола общественное мнение, заставив Евросоюз сконцентрироваться на внутренних проблемах. Худших из возможных последствий кризиса евро ЕС удалось избежать, но и его воля, и его способность эффективно действовать за границей были серьезно подорваны.

Таких сильных экономических трудностей, как у большей части Европы, у США не было, однако американцам пришлось иметь дело с внешнеполитическим похмельем от начатых при Буше войн, все более назойливой государственной слежкой, медленными темпами восстановления экономики и непопулярной реформой здравоохранения. На этом фоне настроения в обществе ухудшаются. И правые, и левые в Америке начинают сомневаться в современном мировом порядке и в компетентности его архитекторов. Вдобавок общество разделяет консенсус элиты, согласно которому после холодной войны Америке следует вкладывать в мировую систему меньше и получать от нее больше. В том, что добиться этого не получается, люди винят своих лидеров. И в любом случае избирателей совершенно не тянет к новым большим инициативам, как внутри страны, так и вовне. Публика настроена цинично и отворачивается от вашингтонской партийной борьбы со смесью скуки и презрения.

Придя к власти, Обама планировал сократить военные расходы, снизить значение внешней политики в обществе и укрепить либеральный миропорядок. Сейчас, когда прошло чуть более половины срока его пребывания на президентском посту, он все сильнее увязает в тех самых геополитических конфликтах, без которых он надеялся обойтись. Реваншизм Китая, Ирана и России пока не разрушил установившийся в Евразии после холодной войны порядок, однако уже превратил бесспорный статус-кво в оспариваемый. У президентов США больше не развязаны руки – вместо расширения либерального миропорядка, они все чаще вынуждены укреплять его геополитические основания.

Сумерки истории

22 года назад Фукуяма опубликовал свою работу «Конец истории и последний человек» («The End of History and the Last Man»). Может показаться, что возвращение геополитики полностью опровергает его тезисы. На деле, все несколько сложнее. Конец истории, как напоминал читателям Фукуяма, был идеей Гегеля, по мнению которого, хотя революционное государство навеки восторжествовало над старыми типами режимов, это не отменяет конкуренции и конфликтов. Он предсказывал, что на периферии будут продолжаться потрясения, в то время как сердце Европы вступит в постисторическуое время. Если учесть, что в гегелевское понятие периферии входят Китай, Индия, Япония и Россия, неудивительно, что потрясения продолжаются и спустя два столетия. Мы живем при сумерках истории, а не после ее конца.

Если смотреть на исторический процесс с гегелевской точки зрения, окажется, что с начала XIX века мало что изменилось. Чтобы быть сильными, государства должны вырабатывать идеи и институты, позволяющие им задействовать титанические силы промышленного и информационного капитализма. Альтернативы не существует: общества, которые не могут или не хотят это делать, оказываются не творцами истории, а ее игрушками.

Однако дорога к состоянию постмодерна остается трудной. Скажем, Китаю, чтобы стать сильнее, явно придется проходить через процесс экономического и политического развития и справиться с проблемами, с которыми современные западные общества сталкивались в прошлом. При этом нельзя гарантировать, что его путь к стабильности и либерализму будет менее бурным, чем у той же Германии. Сумерки истории – не самое спокойное время.

Вторая часть книги Фукуямы получила меньше внимания – возможно, потому, что она менее лестна для Запада. Задумавшись о том, как будет выглядеть постисторическое общество, Фукуяма пришел к пугающему выводу. В мире, где великие вопросы разрешены, а геополитика подчиняется экономике, человечество будет сильно напоминать нигилистически настроенного «последнего человека», о котором писал философ Фридрих Ницше – то есть самовлюбленного потребителя, все устремления которого ограничиваются очередным походом в торговый центр.

Другими словами, эти люди будут очень похожи на современных европейских бюрократов и вашингтонских лоббистов. Они вполне способны справляться со своими обязанностями среди постисторических людей, однако им не по силам понимать мотивы приверженцев старомодной силовой политики и противостоять их стратегическим замыслам. В отличие от своих менее продуктивных и стабильных соперников, постисторические люди не готовы идти на жертвы, фокусируются на краткосрочной перспективе, легко отвлекаются и лишены смелости.

Реалии личной и политической жизни в постисторических обществах сильно отличаются от реалий жизни в таких странах, как Китай, Иран и Россия, над которыми еще сияет солнце истории. Дело не только в том, что на передний план в них выходят другие люди и другие ценности, но и в том, что в них по-другому работают общественные институты, и в основе их обществ лежат другие идеи.

Общества, населенные ницшевскими последними людьми, склонны не понимать и недооценивать своих якобы примитивных противников из якобы отсталых обществ. Из-за этого слепого пятна постисторические страны иногда оказываются не в силах использовать свои преимущества в других сферах. Возможно, наш мир неотвратимо движется в направлении либеральной капиталистической демократии, а солнце истории опускается за холмы. Однако, несмотря на то, что тени удлиняются и на небе проглядывают первые звезды, такие фигуры, как Путин, продолжают маячить на мировой сцене. Они ни в коем случае не собираются «уходить безропотно во тьму», и будут отчаянно стараться «не дать погаснуть свету своему».

Источник

На первый взгляд состояние дел на Украине вполне понятно. Мирные демонстрации за сближение с ЕС на киевском Майдане были жестоко подавлены, что привело к свержению президента Виктора Януковича. После этого Россия аннексировала Крым, затем последовали всплески насилия в нескольких городах — в частности, в Одессе. Сейчас поддерживаемые Россией сепаратисты продолжают вести жестокие бои в самопровозглашенных Донецкой и Луганской Народных Республиках.

Когда это кровопролитие кончится, новое правительство Украины во главе с президентом Петром Порошенко получит временную передышку. Однако если присмотреться к ситуации внимательнее, становится понятно, что одного этого не хватит, чтобы страна свернула на новый путь. Украине необходимо преодолеть ряд сугубо внутренних проблем, главная из которых — повсеместно свирепствующая коррупция.

Глубины коррупции

Когда проезжаешь через Киев и Одессу трудно поверить, что всего в 500 милях к востоку бушует война. Однако на Майдане еще стоят несколько палаток, а горожане собирают деньги для добровольческих подразделений, созданных, чтобы помогать плохо вооруженной украинской армии. Администраторы за стойкой киевской гостиницы «Украина» начинают нервничать, когда их просят рассказать о том, как гостиничный вестибюль был превращен в импровизированный госпиталь для раненых демонстрантов. Мемориалы окружают одесский Дом профсоюзов, чудовищный пожар в котором унес жизни 48 человек. Киевляне и одесситы хотят, чтобы невидимая война, наконец, закончилась.

Помимо этого, преобладают две темы. Во-первых, люди чувствуют себя разочарованными и даже преданными из-за того, что Европа слишком слабо поддерживает Украину. Народу, свергнувшему своего президента и проливающему свою кровь ради европейского идеала, трудно понять неготовность европейских лидеров подтвердить свои жесткие высказывания и угрозы в адрес Кремля серьезными санкциями. Во-вторых, от нового президента ждут, что он вплотную займется вопросом о коррупции. По данным опроса, проведенного в конце 2013 года Международным фондом избирательных систем, 47% украинских граждан считают коррупцию важной проблемой.

Наглядным воплощением украинской коррупции и взяточничества можно считать бывшую резиденцию Януковича «Межигорье», с ее канделябрами, наборным паркетом, огромными телеэкранами, спа-комплексом как в пятизвездочном отеле, зоопарком и коллекцией ретро-автомобилей. Так как речь идет не о предпринимателе, а о профессиональном постсоветском политике с зарплатой 100 тысяч долларов в год, такой особняк выглядит фактическим признанием в коррупции.

Если бы проблема заключалась только в коррумпированном лидере, достаточно было бы его свергнуть и избрать нового главу государства. Однако этого оказалось мало. Transparency International в своем Индексе восприятия коррупции за 2013 год поместила Украину на 144-е место из 177 стран — наравне с Нигерией и Центральноафриканской Республикой и на 16 ступеней ниже России. Эта глубоко укоренившаяся коррупция порождается целым рядом фактором. В их числе - чрезмерно близкие отношения между бизнесом и политикой, сложная и непрозрачная налоговая система, низкие зарплаты госслужащих и плохое управление ресурсодобывающим сектором.

Чтобы справиться с этой проблемой, Украине нужно будет полностью перестроить политическую, правовую и правоохранительную системы, а также деловую среду. Порошенко придется принимать трудные и без сомнения непопулярные решения. Ему предстоит вычищать из политического класса — и, когда необходимо, преследовать по суду — влиятельных личностей с деловыми интересами, резко сокращать чиновничество, злоупотребляющее полномочиями, вводить политику нулевой терпимости по отношению к коррупции на государственной службе и, особенно, в полиции и требовать финансовой прозрачности от всех высших выборных и назначенных чиновников, включая себя.

По крайней мере, первый шаг Украина сделала. В марте специалист по журналистским расследованиям Татьяна Черновол была назначена главой Национального антикоррупционного комитета. Сейчас за деятельностью нового правительства внимательно следят иностранные и местные антикоррупционные НПО — такие, как Transparency International и Центр противодействия коррупции. Однако работы впереди еще много. Скажем, в апреле журналист, активист и лидер политической партии «Воля» Егор Соболев возглавил Люстрационный комитет, в задачи которого входит отслеживать деятельность и активы избранных и назначенных чиновников. Однако, несмотря на популярность этой инициативы, она, судя по всему, провалилась. Сам Соболев называет себя начальником «комитета, которого не существует».

Мысли о Грузии

Надежда у Украины есть. Многих в стране вдохновляет пример Грузии. В 2005 году она занимала 130-е место из 158 в Индексе восприятия коррупции Transparency International. Однако благодаря своевременным кардинальным реформам, потребовавшим политики нулевой терпимости в делах государственной службы, сильной политической воли, новых кадров, новых технологий и — что стало самым известным шагом — роспуска и нового найма всей полиции целиком, порочный круг удалось разорвать. Теперь в рейтинге Transparency International Грузия поднялась до 55-го места, обогнав ряд стран ЕС, в том числе Италию, Румынию и Грецию.

Бесспорно, Грузия не идеальна, и проблемы с демократией и качеством управления у нее по-прежнему есть. Деятельность влиятельных высокопоставленных чиновников по-прежнему слабо регулируется и контролируется. Тем не менее, серьезная борьба с коррупцией многое дала стране. Страна, занимавшая в 2005 году 112-е место в Индексе легкости ведения бизнеса, который составляется Всемирным банком, теперь занимает в нем восьмое место. Иностранные инвестиции потоком текут в Грузию, и ее экономика в последние 10 лет в среднем растет на 6% в год. В свою очередь, хотя Украина поднялась в последние годы в рейтинге Всемирного банка, она сейчас занимает в нем всего лишь 112-е место. Это связано, в том числе, с неразвитостью ее торгового законодательства и неудобством среды для ведения бизнеса, — но главную роль играет коррупция.

С этим ей могло бы помочь международное сообщество. В ходе переговоров о вступлении в ЕС таких стран, как Болгария, Румыния и Хорватия, Евросоюз научился использовать перспективу членства как стимул, чтобы убеждать страны-кандидаты обуздывать коррупцию. В частности, он может напрямую увязывать интеграцию и предоставление льгот с продвижением антикоррупционных инициатив, а также обеспечить этим инициативам поддержку в областях мониторинга и исследований.

Кроме того, в соответствии с Конвенцией ООН против коррупции, международное сообщество должно «самым широким образом» помогать Украине в деле возвращения активов, украденных у государства прежним клептократическим режимом. Такие финансовые центры, как Лондон, также должны гарантировать, что они не будут использоваться, чтобы укрывать приобретенное нечестным путем имущество и доходы от незаконного бизнеса.

История повторяется

По данным исследования Transparency International «Барометр мировой коррупции», в 2013 году 36% украинцев были готовы выйти на улицы ради борьбы против коррупции. Последнюю украинскую революцию вызвал отказ Януковича подписать соглашение об ассоциации с ЕС в ноябре 2013 года. Однако, если новые власти не обуздают глубоко укоренившуюся коррупцию, украинский народ может быстро разувериться в том, что революция и подписанное соглашение с Евросоюзом обещают ему достойное будущее. Как заметила глава Национального антикоррупционного комитета Черновол, революция Майдана «многое изменила… в общественном мнении, уничтожив широко распространенную ранее терпимость к коррупции». Соответственно, крайне важно, чтобы украинские власти снова убедили народ Украины в честности правительства. Украинцы уже выходили на улицы и умирали за перемены. Будет трагедией, если окажется, что им снова придется это делать.

Источник

В прошлом июне на саммите в Калифорнии президент США Барак Обама и президент Китая Си Цзиньпин пообещали укреплять доверие между двумя странами. С тех пор, в дополнение к уже существующим форумам — таким, как Стратегический и экономический диалог, в котором участвуют высокопоставленные дипломаты и чиновники из экономических министерств, были созданы новые официальные площадки для взаимодействия (в частности, министерства обороны двух стран недавно объявили о начале диалога в военной сфере). Однако, несмотря на эти усилия, взаимного доверия в обеих столицах — и в странах в целом — по-прежнему нет, а вероятность случайного или даже намеренного конфликта между Соединенными Штатами и Китаем, судя по всему, лишь растет. С учетом того, как дорого может стоить такой конфликт обеим сторонам, его предотвращение — одна из самых важных внешнеполитических задач на ближайшие годы и десятилетия.

Факторы, подрывающие взаимное доверие, вполне очевидны. Впечатляющий экономический рост, который Китай переживал в последние десятилетия, привел к мощным сдвигам, кардинально изменившим ситуацию в Восточной Азии в областях экономики и безопасности. Китайское экономическое чудо позволяет Пекину увеличивать свой военный потенциал и политическую роль в регионе и за его пределами. Китайские лидеры и влиятельные эксперты упорно настаивают, что подъем Китая будет мирным и не представляет угрозы ни соседям, ни существующему международному политическому и экономическому порядку. Однако многие члены мирового сообщества по-прежнему встревожены и скептически относятся к этим заявлениям. Они отмечают, что история и теория международных отношений изобилуют примерами конфликтов, выросших из столкновений между господствующей и усиливающейся державой.

Последние действия Китая — от агрессивных флотских операций в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях до одностороннего провозглашения зоны идентификации ПВО вокруг островов Дяоюйдао (которые в Японии называют островами Сенкаку) в Восточно-Китайском море — только укрепляют этот скептицизм. Вдобавок американских военных аналитиков все сильнее беспокоят модернизация китайских вооруженных сил и доктрина «прекращения доступа/блокирования зоны» (A2/AD), которую они считают плохо завуалированной попыткой сделать так, чтобы Соединенные Штаты не могли эффективно отстаивать свои интересы и поддерживать союзников в западной части Тихого океана.

В то же время команда Обамы активно продвигает собственный проект стратегической переориентации — «азиатский поворот». Администрация уверяет, что таким образом она хочет лишь укрепить региональную стабильность ради общего блага и не намерена сдерживать Китай или угрожать ему. Однако в Китае ей мало кто верит — особенно в кругах военных чинов и специалистов по национальной безопасности. Китайцы тоже знакомы с историей и теорией международных отношений и делают вывод о том, что Соединенные Штаты, как и большинство господствующих держав ранее, намерены поддерживать свою гегемонию и будут стараться препятствовать подъему Китая и искать у соперника уязвимые места. Доказывая злонамеренность Америки, они ссылаются на рост американского оборонного потенциала — в частности, на развитие региональной ПРО и на расширение баз в Австралии, на Гуаме и в Сингапуре, — а также на недавние военные учения и рекогносцировку вблизи от китайской территории. Вдобавок Китай беспокоит сохранение альянсов в сфере безопасности, созданных во времена холодной войны, а новую американскую концепцию «воздушно-морских боевых действий», по мнению китайских военных, можно объяснить только стремлением сдерживать Китай угрозой превентивного обезглавливающего удара.

На фоне неопределенности, окружающей будущую ситуацию с безопасностью в Азии, действия каждой из сторон можно понять и оправдать как предохранительные меры на случай будущей враждебности или агрессии другой стороны. Однако подобное мышление, вполне рациональное в краткосрочной перспективе, способно в конечном итоге лишь усилить взаимное недоверие и сделать будущий конфликт неизбежным. Именно поэтому для обеих сторон так важно максимально быстро решить эту классическую для сферы безопасности дилемму.

Чтобы предотвратить ненужные конфликты, в первую очередь необходимо уменьшить вредоносное влияние заблуждений. Особенно опасны две противоположные ошибки. Первая из них предполагает, что одна из сторон видит угрозу там, где ее нет. Вторая ошибка, напротив, предполагает неверие в то, что другая сторона готова отстаивать свои интересы. Это означает, что и перед Вашингтоном, и перед Пекином стоит практическая задача: развеивать ложные страхи, одновременно сохраняя фактор сдерживания (что требует убедительных угроз в тех случаях, когда сторона готова их осуществлять). История и теория учат нас, что в таких случаях полезными бывают четыре инструмента: сдержанность, обоюдность, прозрачность и хладнокровие.

Сдержанность помогает не предпринимать действий, которые могли бы способствовать укреплению безопасности, но выглядят угрожающими для соседей. Обоюдность предполагает адекватную реакцию на действия другой стороны — в данном случае сигнал о том, что проявленная сдержанность не была воспринята как слабость и что она будет встречена аналогичными шагами, а не попытками ей воспользоваться. Прозрачность помогает избавляться от опасений и убеждаться, что за миролюбивыми жестами другой стороны не скрываются враждебные намерения. А хладнокровие помогает предотвращать эскалацию кризисов и способствует переходу к сдержанности, обоюдности и прозрачности. К счастью для обеих сторон, существует ряд практических мер в области национальной безопасности, которые Вашингтон и Пекин могут предпринять, чтобы задействовать эти инструменты для укрепления доверия и снижения риска конфликта.

Обычные вооружения

С точки зрения Вашингтона, опасения вызывают быстрый и устойчивый рост китайских военных расходов и сопровождающее его развитие современных неядерных вооружений, способных состязаться с американскими. Однако бесспорно то, что даже по самым высоким оценкам китайские военные расходы сейчас составляют не более 200 миллиардов долларов в год или примерно 2% от ВВП, что в три раза меньше, чем военные расходы США (600 миллиардов долларов в год или 3,4% от ВВП). При нынешних темпах роста военный бюджет Пекина сможет догнать американский не раньше 2030 года, и даже тогда Соединенные Штаты будут сохранять преимущество — у них останутся огромные запасы современного оружия, многолетний боевой опыт, а также союзники и партнеры, тратящие в настоящее время на оборону около 400 миллиардов долларов в год.

Тем не менее если Китай хочет развеять тревогу международного сообщества и дать понять, что он стремится лишь к законной самообороне и не намерен угрожать соседям и играть мускулами, он может предпринять ряд конструктивных шагов. Так как мощь США не фокусируется на одной Азии и распределена по всему миру, можно с уверенностью сказать, что Китай сумеет обеспечить себе необходимые возможности для самообороны, выйдя на уровень расходов, который будет вдвое ниже, чем у Соединенных Штатов. Таким образом, снизив в ближайшие годы темпы роста военного бюджета, Китай доказал бы, что его цель — не полный паритет, а только самооборона. Он также может ограничить поставки в войска таких видов вооружений, как противокорабельные баллистические ракеты большой дальности, массовые закупки которых заставляют усомниться в заявлениях Китая о том, что он приветствует военное присутствие США в западной части Тихого океана. Помимо этого Китай мог бы повысить прозрачность своего военного бюджета и подробнее прояснить цели своей доктрины «A2/AD».

Соединенные Штаты, в свою очередь, могли бы продемонстрировать Китаю, что модернизация американских вооруженных сил не угрожает законным интересам Пекина в сфере безопасности. Разумеется, на это указывает сам факт сокращения военного бюджета США. Однако Вашингтону не следует этим ограничиваться. В частности он мог бы прояснить цели своей концепции воздушно-морских боевых действий, сменив ее название на «концепцию воздушно-морских операций», перестав фокусироваться в Азии на флоте и авиации и убрав наиболее агрессивные черты доктрины, напрямую угрожающие превентивным ударом по китайским командным центрам и стратегическим силам в случае начала конфликта. Чтобы данные изменения в доктрине вызывали больше доверия, Соединенным Штатам следует ограничить закупки высокоточных стратегических ракет большой дальности и стратегических бомбардировщиков — то есть вооружений, которые в больших количествах способны стать серьезной угрозой для Китая. Развертывая неядерные силы, не нацеленные на превентивный удар (для этого, в частности, имеет смысл дополнительно укреплять базы и снижать уязвимость частей в случае возможной атаки), Вашингтон мог бы затормозить гонку вооружений между США и Китаем и снизить риск перерастания кризисов в конфликты.

От космоса к киберпространству

Самой известной мерой по укреплению доверия во времена холодной войны были соглашения по контролю над стратегическими вооружениями, которые — несмотря на ряд связанных с ними проблем — в конечном счете помогали Москве и Вашингтону стабилизировать ситуацию и сдерживать гонку оборонительных и наступательных вооружений. Однако по ряду причин официальные договоренности такого типа не слишком подходят для современных американо-китайских отношений, а в некоторых случаях могут оказаться так и просто контрпродуктивными. Тем не менее стороны могли бы предпринять в сфере особых вооружений ряд шагов, способных смягчить взаимные подозрения и снизить вероятность случайной или поспешной эскалации конфликта.

Возьмем, например, космос. Так как Соединенные Штаты серьезно зависят от спутников и в гражданских, и в военных делах, в Китае определенно думают над тем, как нейтрализовать те преимущества, которыми американские военные пользуются благодаря превосходству в космосе. При этом если Соединенные Штаты сочтут, что их спутникам что-то угрожает, зависимость от космоса вынудит их действовать максимально быстро и грубо. Для проверки фактов и попыток разрешить кризис дипломатическим путем у них просто не будет времени. Соответственно крайне необходимы меры, способные повысить безопасность космических активов Вашингтона. Если со временем Пекин нарастит свой космический потенциал, ему это тоже понадобится. Абсолютную безопасность в космосе, конечно, гарантировать невозможно, так как любой управляемый гражданский спутник по определению способен уничтожить другой спутник. Однако если стороны смогут договориться, скажем, о «запретных зонах» вокруг спутников, можно будет сформулировать нормы поведения, оправдывающие применение силы для самозащиты и позволяющие подобным действиям не выглядеть провокацией. Тут опять-таки важно хладнокровие, так как Соединенным Штатам придется компенсировать неминуемую уязвимость космических и воздушных систем их числом.

Кроме того, Соединенные Штаты и Китай могут заключить договор, в идеале распространяющийся и на другие страны, который будет запрещать столкновения и взрывы, вызывающие появление космического мусора на высоте более 1 000 миль — в зоне, где обычно находятся спутники, выведенные на низкую околоземную орбиту. На этой орбите уже сейчас слишком много обломков, что может сильно осложнить деятельность в космосе в будущем. Так как испытания систем противоракетной обороны обычно проходят на меньшей высоте, подобное соглашение принесет много пользы и практически не будет создавать сторонам неудобств. Стороны также могут договориться не разрабатывать или не испытывать специальные противоспутниковые средства и оружие класса «космос-земля». Разумеется, если подобные системы нельзя будет испытывать, это не предотвратит их появление, однако и Китай, и Америка будут меньше на них рассчитывать и с меньшей охотой вкладывать в них деньги, так как их эффективность будет неясной, а дестабилизирующие последствия от разработки — очевидными.

В том, что касается ядерных вооружений, особенно важна сдержанность. В частности, именно сдержанное поведение Китая убеждает Америку в оборонительной направленности его ядерной доктрины. Точно таким же образом сдержанная политика Вашингтона в вопросе о развертывании больших количеств перехватчиков баллистических ракет, способных лишить Китай возможности нанести ответный удар, убеждает в оборонительных намерениях США уже Пекин. Даже без формальных договоренностей подобная сдержанность способна укрепить доверие, которое станет еще крепче, если обе стороны ратифицируют Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний и подчинятся предусматриваемому им режиму верификации.

Данные меры могут быть дополнены соглашениями о прозрачности, такими, как режим «открытого неба», укрепляющий взаимное доверие к той сдержанности, которую проявляют стороны. Этот режим может быть основан на соглашении о взаимном праве совершать перелеты над территориями друг друга, заключенном в начале 1990-х годов Соединенными Штатами и Россией, а также прочими странами НАТО и бывшего Варшавского договора. Оно затрагивает примерно сотню полетов в год. Государства неплохо умеют защищать свои наиболее ценные тайны от таких перелетов, поэтому о реальных угрозах для национальной безопасности речь не идет. Подобный договор мог бы снизить недовольство Пекина регулярными разведывательными полетами американской авиации у китайских берегов. Более того, количество подобных полетов можно даже несколько сократить, как уже предлагал бывший советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский (Zbigniew Brzezinski). Эту идею необходимо всерьез рассмотреть, особенно если Китай выразит готовность пойти на ответные шаги и также повысить прозрачность.

Кроме того, много проблем связано с киберпространством. Как и в случае с космосом высокий уровень зависимости Соединенных Штатов от киберинфраструктуры делает их уязвимыми и подталкивает Вашингтон к тому, чтобы быстро реагировать на любую атаку — возможно даже в тех случаях, когда ее источник трудно установить со всей достоверностью. К тому же США сейчас много говорят об «активной защите» этой инфраструктуры, что может подразумевать готовность Вашингтона к агрессивным действиям, направленным на нейтрализацию возникающих угроз. С этим в свою очередь связана опасность ответных действий другой стороны и эскалации конфликта.

Есть множество оснований считать, что ни Вашингтон, ни Пекин не будут нацеливаться на киберинфраструктуру друг друга, если не сочтут, что находятся на грани большого конфликта. Как минимум, определенную гарантию от неожиданной атаки дает взаимная экономическая зависимость сторон. Однако другие стороны, в том числе такие негосударственные игроки, как террористы и хакеры, вполне способны симулировать подобную атаку в надежде спровоцировать кризис или войну. Таким образом, Соединенным Штатам и Китаю необходимо договориться о расследовании «анонимных» кибератак и о расширении прозрачности, — а также о надежных гарантиях того, что обе стороны будут избегать ударов по гражданской инфраструктуре. Хладнокровие особенно важно в киберпространстве, так как чем больше стороны будут снижать свою уязвимость для внезапных ударов, тем больше у них будет оставаться времени на то, чтобы понять, что произошло на самом деле, и снизить риск непреднамеренной эскалации.

Региональные конфликты

В ближайшее время наиболее вероятные перспективы прямого военного столкновения между Соединенными Штатами и Китаем по-прежнему будут связаны с растущей напряженностью в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях. У США имеются обязательства в сфере безопасности перед Японией и Филиппинами — двумя странами, у которых есть территориальные споры с Китаем. Вдобавок США активно отстаивают базовые навигационные права в регионе, что в прошлом декабре едва не привело к столкновению между американским крейсером Cowpens и кораблями китайского флота. Все это может втянуть Вашингтон в конфликт, несмотря на то, что у самой Америки нет территориальных претензий к Китаю. Эти проблемы вряд ли решатся в ближайшее время. Реальные интересы, стоящие на кону, невелики, и многие из этих конфликтов можно было бы легко разрешить при наличии соответствующей взаимной доброй воли. Однако все заинтересованные стороны, судя по всему, опасаются, что любые уступки и любые проявления сдержанности будут восприняты как слабость и лишь спровоцируют оппонентов на более агрессивное поведение. В таких условиях мы должны еще более активно искать способы, которые позволят нам предотвращать возникновение кризисов и смягчать уже возникшие противоречия.

КНР могла бы частично развеять опасения соседей относительно своих намерений, приняв предложенный Ассоциацией государств Юго-Восточной Азии кодекс поведения для Южно-Китайского моря. Если Пекин ограничит свои воинские контингенты и согласится на процедуры, снижающие опасность возникновения случайностей и ошибочных суждений, заявления Китая о мирном характере его планов будут вызывать больше доверия. Аналогичные процедуры следует обговорить в связи с островами Дяоюйдао/Сенкаку. В этой области менять политику необходимо в основном Пекину. В других областях — таких, как согласованное с Россией сокращение наступательных ядерных сил, — бремя ответственности лежит уже преимущественно на Вашингтоне.

Также необходимо создать более действенные механизмы для прямой связи между американским и китайским командованием в случае кризиса. С 1998 года политическое руководство двух стран связывает «горячая линия», однако контактов между американскими и китайскими вооруженными силами крайне мало — у Пекина они вызывают опасения. Военно-морское соглашение, также восходящее к 1998 году, говорит о взаимных консультациях и о повышении прозрачности, однако не диктует конкретных правил поведения. Вероятно, имело бы смысл создать официальную «горячую линию» между американскими и китайскими военными по образцу той, которая существовала между США и Советским Союзом. Как минимум необходимо расширить сеть контактов между военным руководством двух стран, чтобы облегчить быстрое взаимодействие в кризисных ситуациях.

Как обеим сторонам, так и другим региональным игрокам, вероятно, также стоило бы заключить соглашение о морских инцидентах, аналогичное тому, которое действовало между Вашингтоном и Москвой во времена холодной войны. Оно должно будет затрагивать не только военно-морские силы, но и береговую охрану, а также, возможно, и торговые суда. Обе стороны неминуемо — и по праву — будут продолжать свою разведывательную деятельность, однако с ней может быть связано намного меньше рисков. Это соглашение должно будет гарантировать, что корабли не будут слишком близко подходить друг к другу, что действиям авиации с авианосцев не будут чинить препятствий и что подводные лодки не будут всплывать на поверхность и предпринимать иные потенциально рискованные действия.

Если говорить о региональных проблемах, то хотя новая Корейская война выглядит маловероятной, события, которые происходят на полуострове в последние годы (развитие ракетной и ядерной программ Северной Кореи, гибель южнокорейского корвета «Чхонан» и обстрел в 2010 году острова Енпхендо), напоминают о сохраняющемся риске эскалации конфликта. Если новые провокации или коллапс Северной Кореи приведут к кризису, вполне возможно, что Соединенные Штаты и Китай будут вовлечены в конфронтацию, которая может повлечь за собой трагические последствия. Соответственно, имеет смысл принять сейчас практические меры, чтобы подготовить почву для скоординированной реакции на возможный будущий кризис.

Как минимум обе стороны могли бы заверить друг друга, что их планы на случай кризиса (в том числе планы по обеспечению безопасности северокорейских ядерных материалов и по восстановлению политического порядка) направлены на стабилизацию и не представляют угрозы. Нежелание Пекина говорить о таких вещах, связанное с боязнью оскорбить Пхеньян, можно преодолеть, начав дискуссию на неофициальном уровне — устами ученых и отставных чиновников. Пекину также следует признать, что после объединения полуострова именно Сеул будет решать, останется ли в Корее американский воинский контингент. Вашингтон, в свою очередь, должен будет гарантировать Пекину, что этот контингент (если Сеул все же решит его сохранить) будет меньше нынешнего и будет базироваться не севернее, чем сейчас. Кроме этого Сеул и Вашингтон должны быть готовы позвать Китай на помощь в случае, если возникнут любые непредвиденные обстоятельства — по крайней мере, если они возникнут в северной части Северной Кореи.

Хотя напряженность в отношениях между Китаем и Тайванем в последние годы снизилась, остров остается для Пекина и Вашингтона камнем преткновения. Отчасти это связано с тем, что КНР официально не отказалась от идеи воссоединить Тайвань с континентальным Китаем силой, а отчасти с тем, что Соединенные Штаты продолжают продавать оружие Тайбэю. Определенные трения, бесспорно, выглядят неминуемыми, так как между интересами сторон существуют фундаментальные различия. Тем не менее обоюдные опасения можно несколько уменьшить. Для этого Пекин должен продемонстрировать, что он намерен добиваться объединения мирным путем, введя определенные ограничения на модернизацию вооруженных сил и прекратив военные учения, направленные на то, чтобы воздействовать на Тайвань угрозой ракетных ударов или блокады. Между тем Вашингтон должен гарантировать, что он будет продавать Тайбэю исключительно оборонительные вооружения, и продемонстрировать готовность ограничить эти поставки, если Китай серьезно и необратимо изменит свою угрожающую политику в отношении Тайваня.

К счастью, обе стороны уже идут к этому. Тем не менее усиление Пекином своих ракетных войск и вероятные ответные действия Вашингтона, который может помочь Тайваню укрепить противоракетную оборону, способны привести к новому витку эскалации конфликта. Впрочем, есть шанс, что итогом, напротив, станут взаимные попытки развеять опасения. Китай мог бы поспособствовать этому, сократив число развернутых ракет.

Больше сигналов, меньше шума

Для того, чтобы отношения между США и Китаем стали стабильными, необходимо, чтобы обе стороны ясно обозначили, где для них в действительности проходят красные линии, а также дали понять — хотя бы приблизительно — какую цену они готовы уплатить, если потребуется отстаивать эти границы. При этом ни демонстрировать решимость, ни успокаивать нельзя только на словах. Для этого требуется проявлять волю и способность воплощать угрозы в жизнь.

Таким образом, Вашингтону следует дать Пекину понять, что Америка готова защищать не только свою территорию и свой народ, но и своих союзников, а иногда и своих друзей, с которыми у нее нет официальных договоров. Политика администрации Обамы была с самого начала отчасти направлена именно на это, однако ее необходимо развивать и продвигать вперед, не позволяя импульсу затихнуть. Безусловно, «демонстрировать решимость» не значит «давать прямой военный ответ на каждую провокацию». Иногда наилучшим выходом бывают несиловые варианты действий — санкции или пересмотр соглашений. Полезны могут быть и переговоры, направленные на поиск выходов из кризиса. Как именно в каждом конкретном случае лучше действовать, зависит от множества факторов, в том числе от того, насколько хорошо Вашингтон способен координировать свои действия с союзниками и партнерами. Тем не менее важно как можно раньше и как можно понятнее разъяснить Пекину: есть некие черты, которые он не сможет пересечь безнаказанно.

В свою очередь, Соединенным Штатам необходимо понимать и уважать готовность Китая защищать — в том числе силой, если это необходимо, — свои жизненно важные национальные интересы. В тех случаях, когда эти интересы определены должным образом, подобное поведение соответствует законному праву на самозащиту, установленному 51-й статьей Устава ООН. С учетом исторического прошлого Китая, который нередко страдал от вторжений и актов агрессии, вполне понятно, что он сейчас предпринимает ряд шагов, чтобы продемонстрировать миру свою решимость. Проблема заключается в том, что в последние годы Пекин постоянно расширяет список «ключевых» интересов и ведет себя агрессивно, превращая сравнительно мелкие и рядовые споры в источник потенциально опасных конфликтов и излишне рискованных взаимных «проверок на прочность». Пекину следует признать, что такое поведение постепенно подрывает легитимность и убедительность его более значимых претензий, посылает противоречивые сигналы и идет вразрез с его собственными долгосрочными интересами.

Отношения между США и Китаем, судя по всему, сейчас достигли переломного момента. В Америке уходит в прошлое давний межпартийный консенсус по вопросу о строительстве конструктивных отношений с Китаем. Китайцы тоже все с большим пессимизмом отзываются о перспективах отношений с Соединенными Штатами. При этом фаталистическое отношение США к подъему Китая способно привести как к безропотному принятию новых реалий, так и к яростным попыткам отстоять прежнее положение. Оба эти варианта выглядят бесперспективно и не обещают ничего хорошего. Между тем отношения, построенные на принципах стратегического диалога и решимости, могут открыть перед обеими сторонами многообещающие перспективы, не ставя под удар ни американские, ни китайские законные интересы. Фактически речь идет о том, чтобы заменить надежды на возникновение взаимного доверия подходом «доверяй, но проверяй». Он намного надежнее классических методов страховки, так как позволяет снизить вероятность возникновения непреднамеренных провокаций и обострения ситуации. Если нам повезет, этого будет достаточно, чтобы избежать полномасштабного конфликта — то есть добиться того результата, к которому следует стремиться благоразумным людям с обеих сторон.

Источник

В марте в восточно-украинском Донецке прошел шуточный онлайн-референдум, который, ссылаясь на валлийские корни промышленника Джона Юза, основавшего этот город в 19 веке, предлагал присоединить Донецк к Британии, чтобы, наконец, разрешить конфликт между Киевом и Москвой. На референдуме, озаглавленном «Боже, храни королеву», в честь британского национального гимна, проголосовали всего несколько тысяч человек, зато он привлек много внимания иностранных СМИ. Разумеется, намного более вероятным сценарием остается отход русскоговорящего города в сферу влияния Москвы.

Британский флаг вряд ли в ближайшее время взовьется над Донецком, однако некоторых журналистов всерьез тревожит перспектива появления над Лондоном российского флага — как минимум, метафорического. Богатые российские экспаты, судя по всему, имеют немалое политическое влияние на британское правительство. Особенно это касается подхода к украинскому кризису. Пример: 3 марта один из шедших на совещание министров по неосторожности продемонстрировал фоторепортерам, которые поджидали у Даунинг-стрит, 10, документ, дававший понять, что правительство Дэвида Кэмерона будет выступать против любых санкций, которые могут закрыть лондонский финансовый центр для русских денег. Сейчас российским миллиардерам принадлежат две из ведущих газет Британии, пара известных футбольных клубов и изрядная часть дорогой столичной недвижимости.

В сущности, украинский кризис выявил более широкую тенденцию британской политики: раболепное отношение правительства к лондонским богачам, многие из которых — даже не британские граждане. Сити давно имеет непропорциональное влияние на демократически избранное руководство страны. Это связано с историческим статусом столицы как центра мировой финансовой и торговой системы. Даже в 1960-1970-х годах, на пике социал-демократической политики, когда премьер-министр встречался на Даунинг-стрит, 10 с профсоюзными лидерами, а правительство контролировало ключевые отрасли промышленности, Сити имел решающее влияние на британскую политику. Финансовое сообщество успешно добивалось своего у лейбористских правительств — шла ли речь об открытии рынков евродолларов в 1960-х или об отчаянных попытках укрепить международный статус фунта, которые подорвали экономическую репутацию лейбористов в 1970-х. В 1980-х годах значение Сити не только возросло, но и фундаментальным образом изменилось, что сильно сказалось на британской политике.

Триумф Сити

«Большой взрыв» 1986 года, когда правительство Маргарет Тэтчер провело либерализацию на лондонских биржах и отменило барьеры, мешавшие иностранным финансовым институтам присутствовать на рынках Британии, финансовый сектор окончательно превратился в главный двигатель британской экономики, а Лондон — в гавань для свободного международного капитала. Международные финансовые институты хлынули в Британию, уничтожив многие из старых торговых банков Соединенного Королевства. Сити, с давних пор обладавший специфическим административным статусом (им управляет особая муниципальная администрация — Корпорация Лондона, — и электорат в нем составляют финансовые компании, а не жители района), еще сильнее отдалился от остальной части страны. Его интернационализация, вызванная приходом в него американских, японских и немецких банков, надежно изолировала его и от настроений британского общества и от британских политических драм.

Став магнитом для международного капитала, Лондон заодно стал и домом для международных капиталистов и их семей. Визовое законодательство, облегчившее въезд для богачей, упрощенный налоговый режим для временных резидентов (постоянно проживающих за рубежом или имеющих зарубежный источник дохода), низкие налоги на недвижимость, престижные школы и близость к структурам, занимающимся инвестициями, превратили Лондон в привлекательную гавань для миллиардеров. Некоторые из них, действительно, приехали из России, хотя шумиха вокруг ряда богачей советского происхождения заставляет общество переоценивать масштаб русского присутствия: согласно переписи 2011 года, русский своим основным языком назвали 26 603 лондонца, а арабский — 70 602. Впрочем, российский капитал — вполне серьезный фактор. По одной из оценок, на долю русских приходится 7% покупок лондонской недвижимости стоимостью от миллиона фунтов. Это значительная часть рынка, а в связи с нестабильностью на Украине она, вероятно, дополнительно увеличится. Многие из этих покупок делаются не для проживания, а как вид инвестиций, поэтому десятки домов в наиболее престижных кварталов Лондона пустуют и регулярно посещаются только патрулирующими охранниками.

Причины, по которым британские власти так спокойно относятся к превращению Лондона в своего рода оффшорный финансовый центр, отчасти связаны с избирательным циклом. Победившая в 2010 году на выборах консервативно-либеральная коалиция отменила меры по стимулированию экономики, принятые правительством Гордона Брауна после начала кредитного кризиса. Она надеялась справиться с британским бюджетным дефицитом к выборам 2015 года. Однако мировая рецессия и попытки освободить от долгов коммунально-бытовой сектор привели к тому, что восстановление экономики забуксовало, и дело закончилось тремя годами стагнации. В итоге правительство Кэмерона несколько смягчило бюджетную политику и подстегнуло рост цен на недвижимость, облегчив кредитование на ее покупку. Это скрытое стимулирование привлекло в страну волну капитала от иностранных инвесторов, ищущих безопасное место для своих активов, и улучшило перспективы правительства, которое в последние три года теряло популярность.

Иностранные деньги

Впрочем, приток денег в лондонскую недвижимость не случаен. Фактически он отражает глубокие структурные тенденции, которые могут иметь пугающие последствия для британской экономики и в особенности для британских домохозяйств. Кредитный кризис наступил как раз в тот момент, когда задолженности в Соединенном Королевстве достигли исторически рекордного уровня. Хотя государственный долг был сравнительно невелик, домохозяйства и — в особенности — финансовые институты были перегружены кредитами. Коллапс банковской системы катастрофически сказался на потребительском доверии, и в итоге экономика сократилась за период с середины 2008 года по конец 2009 года на 6,4%. Однако в отличие от соседней Ирландии, в которой сдерживающую роль играли консервативный центральный банк и общая валюта с непреклонной Германией, у Британии были плавающий валютный курс, что позволило фунту быстро девальвироваться более чем на 20%, и Банк Англии, готовый печатать деньги ради спасения банковской системы. Затем правительство дополнило эту политику количественным смягчением, размах которого составил почти 630 миллиардов долларов. Это помогло правительству избавить страну от долгов и довести их до намного меньшего уровня, чем у ведущих политику экономии европейских соседей. Именно эти меры значительно сильнее, чем политика экономии, способствовали шедшему с 2010 года замедлению роста отношения долга к ВВП.

Они также позволили правительству преодолеть кризис — помогли зарплатам быстро восстановить конкурентоспособность на международных рынках и одновременно ослабили эффект снижения покупательной способности доходов, которые получают домохозяйства. Однако если другие страны-должники — такие, как Ирландия, Греция и Италия, — начали восстанавливаться благодаря росту экспорта, британский экспорт продолжил падать. Хотя в 2013 году британская экономика вновь начала расти, этот рост сопровождался увеличением хронического дефицита счета текущих операций, который во второй половине прошлого года достиг рекордного среднего уровня в 5,5%. Другими словами после краткого периода сокращения долговой нагрузки рост британской экономики снова стал зависеть от внешних заимствований. В конце концов, кто-то же должен финансировать торговый дисбаланс.

Вместо того, чтобы восстановить равновесие в британской экономике, как оно обещало сделать, правительство, фактически, вернулось к докризисной модели роста, основанной на заемных деньгах. Действующий министр финансов Джордж Осборн (George Osborne) в точности, как и его предшественники, пришел, в конечном счете, к росту, обеспеченному заемным капиталом (изрядная часть которого приходит из России), очередному пузырю на рынке недвижимости, застою в инвестициях и спаду экспорта. Скорее всего, итог у него тоже будет таким же, как у предшественников: приток капитала остановится, а с ним остановится и британская экономика.

Капитал и неравенство

Все попытки избежать этого цикла «бум-спад» — от тэтчеровской политики контроля над денежной массой и сдерживания инфляции до кредитно-денежных и бюджетных норм Блэра и Брауна — в итоге проваливались. При всех трех премьер-министрах экономику продвигали вперед основанный на кредитах рост потребительских расходов и поддерживаемый правительством бум в секторе недвижимости. Иностранный капитал, на который опирается эта модель, во многом приходит в страну благодаря привлекательности ее институтов: гибкому регулированию финансовых продуктов в Сити, налоговым скидкам для богатых иностранцев, удобной для богатых правовой системе и крайне низким налогам на недвижимость. Британское правительство долгое время превращало Лондон в место, где олигархи могут вкладывать и тратить свои деньги, не сталкиваясь с лишними вопросами, и теперь боится ограничивать эти привилегии, опасаясь, что это остановит приток капиталов.

Эта исключительно неравномерная экономическая модель, благодаря которой по доле экономики, принадлежащей 1% самых богатых, Британия уступает только Соединенным Штатам, имеет серьезные политические последствия. Богатые обладают непропорциональным влиянием на внешнюю и внутреннюю политику, что наглядно демонстрирует осторожное отношение правительства к идее санкций против России. Правительство не может вечно убеждать избирателей мириться с этим дисбалансом, и в последнее время народ показывает, что действующие политики и их курс ему надоели. Явка на выборах снизилась почти на 20% по сравнению с 1980 годами. Все больше избирателей голосует за популистские партии — например, за Партию независимости Соединенного Королевства, имеющую немало шансов опередить все остальные на ближайших выборах в Европейский парламент. Фокусируясь на противостоянии иммиграции и предположительно чрезмерной власти Европейской комиссии, ПНСК напрямую бросает вызов политики открытости, благодаря которой процветает Сити и которая превратила Лондон в одну из главных мировых столиц. Впрочем, лидер ПНСК Найджел Фарадж (Nigel Farage), бывший банкир, остерегается критиковать Сити и ставить под сомнение финансовые привилегии иностранных богачей.

Партия независимости Соединенного Королевства пользуется наибольшей поддержкой в маленьких городах и в сельской местности. Она также набирает популярность на постиндустриальном севере страны. В самой столице за нее голосуют мало, однако в Лондоне и в его окрестностях — экономическом средоточии Британии — проживает лишь одна пятая населения страны, избирающая менее 20% депутатов парламента. Большинству британцев восстановление экономики, опирающееся на цены на недвижимость в центре Лондона, почти ничего не дает. Хуже того, реакция, которую может вызвать этот бум, способна в зародыше убить восстановление в других частях страны. В сентябре Шотландия проведет референдум о своей независимости, причем успех, которого добилась Шотландская национальная партия, напрямую связан с тем, что британское правительство мало интересуется жизнью за пределами Лондона. Почтительное отношение британских политических элит к иностранным богачам — в том числе, к россиянам — может привести к новым всплескам национализма и популизма. Конечно, британская экономическая модель весьма уязвима и ее нужно беречь, но то же самое относится и к самой Британии.

Источник

В начале ноября, когда Пекин готовился к третьему пленуму коммунистической партии, который должен был принять важные политические решения на следующее десятилетие, председатель Си Цзиньпин как будто специально усилил надежды на крупные экономические реформы. Он говорил о «всестороннем» плане реформирования и вспоминал Дэн Сяопина, который изменил ход истории, проведя радикальную ревизию китайской экономики и политики на пленуме 1978 года.

Но как только пленум завершил свою работу, и партия опубликовала свое первое коммюнике, наблюдатели назвали его неудачей. Рынки приуныли. Индекс Гонконгcкой фондовой биржи Hang Seng понизился на 1,9% до самого низкого показателя за 10 недель. Индекс Shanghai Composite потерял 1,8%. Многие комментаторы начали говорить о том, что китайские лидеры, столкнувшись с первым крупным испытанием, не проявили особой предрасположенности к проведению тех всеохватывающих экономических реформ, которые обещал Си, показав чрезмерную робость.

Но затем оценки резко изменились, когда был обнародован следующий документ из 60 пунктов, представляющий собой масштабную программу экономических реформ и включавший ряд обязательств по проведению финансовой либерализации, по защите имущественных прав и по повышению роли рыночных сил. Азиатские рынки сделали резкий скачок вверх.

Такой стремительный переход от пессимизма к оптимизму объясняется несколькими факторами. Не последний среди них — это непостоянное сочетание больших надежд на Китай как на вторую экономику мира и глубоких сомнений по поводу намерений китайского руководства и наличия у него политической воли для преодоления давления тех влиятельных деловых кругов, которые противодействуют реформам. Многие ждут от Китая отказа от его модели развития, которая основана на инвестициях, и перехода на другую модель, в основе которой лежат потребление и инновации. Поэтому многие будут и дальше видеть в программе реформ пленума то, что они хотят видеть — как его обещания, так и его недостатки.

Но настроенность пленума на реформы важно сопоставлять с реалиями китайской политэкономии, а также с целями китайского правительства. В этом плане пленум придал новые силы процессу реформ, которые со временем сделают китайскую экономику более жизнеспособной, гибкой, динамичной и устойчивой.

К рынку

Прошел месяц, и теперь можно поразмышлять об этом пленуме — что он сделал, и чего не достиг.

Принципиальный понятийный вклад пленума состоит в том, что в документе из 60 пунктов под названием «Решение по главным вопросам всестороннего углубления реформ» при описании роли рынка в распределении ресурсов слово «основная» заменено на «решающая». После такой замены становится ясно, что китайское государство решило проводить рыночные реформы, как мы и прогнозировали прошлой весной в журнале Foreign Affairs. С точки зрения Пекина, это интеллектуальный прорыв, ибо он означает, что китайские руководители готовы повысить роль рынка в тех секторах экономики, где до настоящего времени действовало государство. Одним из примеров является распределение капитала, который концентрируется в пользующихся государственной поддержкой банках или в каких-то неформальных схемах кредитования. Пленум решил повысить формальную роль частного капитала.

Но хотя это является значительным достижением, было бы ошибкой полагать, что эти действия безусловные и окончательные. Чтобы рынок стал решающей силой, государство должно отступить. Вот почему вопрос о роли государства будет определять те вызовы реформирования, которые ждут Китай впереди. Китайский премьер Ли Кэцян объявил войну мощным и влиятельным деловым и политическим кругам, выступающим против рыночных реформ. Но самым крупным представителем таких кругов в китайской экономике является само государство.

Поэтому Пекин должен изменить отношение государства не только к экономике, но также к китайскому обществу и к своим гражданам. Если говорить просто, государство должно от «администрирования» перейти к «регулированию», став в большей степени арбитром между соперничающими деловыми кругами, нежели активным участником в экономике, который сам себя судит.

Сделать это будет непросто. Даже после 35 лет экономических реформ идеологи в стране остались. Они инстинктивно не доверяют рыночным силам и по-прежнему предпочитают, чтобы рынком управляло и манипулировало государство. Результаты работы пленума говорят о том, что государство должно отказаться от таких функций, чтобы реформы укоренились и начали действовать.

Возьмем в качестве примера цены, являющиеся основным рыночным сигналом о взаимоотношениях между спросом и предложением. В Китае есть три важные цены, которые контролируются государством и подвергаются частому вмешательству китайских чиновников. Это обменный курс (цена китайского юаня по отношению к другим валютам), цены на энергию и ресурсы (цены производственного фактора).

Чтобы снизить дорогостоящие субсидии экспортным отраслям и дать толчок внутреннему потреблению, курс китайской валюты начали повышать еще до пленума. Постепенный переход к рыночному обменному курсу кажется сегодня почти несомненной реальностью. Но также ожидается либерализация и других цен — учетных ставок и цен на энергоресурсы.

Во-первых, Китай уже провел либерализацию ставок ссудного процента. Но похоже, что ограничения будут со временем сняты и со ставок по депозитам. Китайский центробанк обозначил целую серию мер, включая проведение эксперимента по новой политике на базе недавно созданной шанхайской зоны свободной торговли и страхование вкладов, что в течение нескольких лет должно привести к появлению рыночных ставок.

Во-вторых, за последнее десятилетие или около того Китай выборочно снимал ограничения на цены по ряду товаров и услуг. Во многих случаях это порождало сложности и ценовые перекосы. Например, Китай импортирует сырую нефть по мировым рыночным ценам, а цены на заправках контролируются центральным правительством в целях защиты потребителей от инфляции. Такая политика приводит к регулярному созданию дополнительных запасов бензина перед ожидаемым повышением цен и к жалобам со стороны нефтяной промышленности на инвестиционные убытки. Но на последнем пленуме Китай пообещал снять ценовые ограничения с сырья и тех дефицитных ресурсов, на которые прежде существовали субсидии. Среди них нефть, газ, а со временем это может распространиться и на воду.

Если распространить на эти цены рыночную дисциплину, повысится состязательность, а банки смогут в большей мере работать как коммерческие предприятия, создавая для энергоемких производств стимулы становиться более эффективными и осуществлять капиталовложения, основываясь на факторах затрат. Рыночное ценообразование станет для государства и компаний мощным инструментом, позволяющим рационально и эффективно распределять ресурсы и управлять их безудержным потреблением. Но чтобы добиться этого, китайскому государству придется отказаться от давних основ своей власти, уменьшив контроль над ценами, а также согласиться на более высокий уровень инфляции.

Общественный договор

Миллионы китайцев когда-то полагались на подробно разработанный и четкий общественный договор с Пекином. На протяжении всей современной истории государство в полной мере предоставляло гарантии занятости, социального, а также пенсионного обеспечения. Обычно оно делегировало эти полномочия государственным предприятиям и прочим производственным единицам. В 1990-е годы ситуация изменилась, когда госпредприятия, столкнувшись с необходимостью реформирования в целях выживания, были вынуждены радикально пересмотреть свои функции. Они стали больше ориентироваться на коммерческий результат, и в процессе этих изменений отказались от многих социальных обязательств.

Но Пекин так и не сумел вместо старой системы создать новую такого же качества и размаха. Местные власти, соблазненные приманкой развития на основе инвестиций, щедро тратили средства на инфраструктуру, жилье и прочие неликвидные активы, забывая о социальном обеспечении и пенсионных услугах. В некоторых случаях местные политики переводили ресурсы из сферы социального обеспечения в высокодоходные проекты, такие как недвижимость. Одного из членов Политбюро по имени Чэнь Лянъюй (Chen Liangyu) даже осудили за кражу из фондов социального обеспечения Шанхая 4,8 миллиардов долларов, который ушли в карманы местных застройщиков.

Пленум недвусмысленно указал на необходимость восстановления китайской системы социального обеспечения. Отчасти это будет делаться за счет перераспределения бюджетных средств, что позволит центральным властям увеличить государственные расходы на здравоохранение и пенсии. Это также позволит частному сектору играть более значимую роль в предоставлении таких услуг, особенно в связи с тем, что стареющему китайскому обществу требуется больше льгот. Как это ни парадоксально, государственным предприятиям скорее всего придется вернуться к своей работе по финансированию социальных услуг. Те средства из прибылей, которые они выплачивают Пекину на эти цели, к 2020 году будут увеличены в 2-3 раза, составив до 30%. И эти дополнительные деньги пойдут на нужды социального обеспечения.

Но чтобы удовлетворить растущие потребности и ожидания общества, государство не может просто перераспределять ресурсы и возрождать общественный договор. Ему нужно также решать вопросы имущественных прав и мобильности населения. Пленум своими решениями начал уделять внимание этим вопросам, дав гражданам, и особенно сельскому населению, больше имущественных прав. Хотя номинально вся земля в Китае принадлежит государству, живущим в городах китайским гражданам разрешено покупать и продавать недвижимость, и в стране имеется ипотечный рынок, помогающий им осуществлять такие сделки. Но у сельских жителей практически отсутствуют права на продажу, передачу и застройку своей земли. Пленум решил (правда, не указав никаких сроков) дать разрешение на продажу, аренду и наем земли в сельской местности, причем с «равными правами» и по таким же ценам, как и земля, принадлежащая государству. За этим должно последовать решение позволить крестьянам использовать землю как обеспечение кредита. Это, в свою очередь, даст сельскому населению Китая дополнительные стимулы для переезда в города и поступления на работу в более производительные отрасли.

Согласно логике, следующим шагом должно стать сокращение, а со временем и полное снятие ограничений на мобильность трудовых ресурсов. Это будет означать отказ от так называемой системы «хукоу», которая лишает миллионы китайцев равного доступа к социальным услугам, поскольку зачастую миграция в города считается «незаконной». Такая политика, узаконенная в прежнюю эпоху для предотвращения наплыва людей в города, сегодня является бессмысленной. Китай сегодня — это в основном городская страна, и те легионы мигрантов, что намереваются жить и работать в городах, не уедут оттуда лишь потому, что государство отказывает им в равноправии. Есть намеки на то, что система «хукоу» будет отменена в поселках и небольших городах. Но быстро и просто сделать это не удастся.

Состояние и перспективы

В конечном итоге, Китаю понадобится реорганизовать основные функции государства, что касается рынка, общественного договора и граждан страны. Но Пекин должен также перестроить само государство, чтобы у него появились новые возможности для государственного управления, позволяющие рынку работать в полную силу. А это значит, что государство должно стать в большей степени арбитром, нежели назойливым и саморегулирующимся участником экономики.

Либерализация цен это шаг в правильном направлении, поскольку он ослабит чиновничий аппарат, нынешние полномочия которого позволяют ему использовать меры ценового контроля для создания помех рынку. Следующий шаг — это меры, облегчающие вхождение на рынок частных фирм, которые часто сталкиваются с высокими административными барьерами, возводимыми местными властями. Центральное правительство уже приняло ряд скромных мер по реформированию, сократив волокиту и оптимизировав на местном уровне процесс утверждения проектов. Китай не испытывает нехватки в регулирующих правилах и нормах, но там нет системы сдержек и противовесов в отношении государства. Пекин может обратиться к основам, укрепив регулятивные органы и усилив потенциал правоприменения.

Но у многих наверняка возникает вопрос: как государство сможет перестроиться, если государственные предприятия по-прежнему преобладают и господствуют в экономике? В решениях пленума не прослеживается намерений уменьшить размеры самых важных государственных корпораций или приватизировать их. Но надеяться на это было нереально с самого начала. Факт остается фактом: крупномасштабная приватизация в повестке дня не стоит.

Тем не менее, Пекин может укрепить дисциплину государственных предприятий, создав между ними активную конкуренцию. Если те отрасли, в которых они сегодня доминируют, будут доступны для частных фирм и иностранных участников рынка, то государственные корпорации станут более открытыми. В документе пленума упоминается об этом, но главные проблемы могут возникнуть в ходе переговорного процесса по торговле и инвестициям. Зарубежные конкуренты будут настаивать на том, чтобы Пекин открыл больше секторов для честной и равноправной конкуренции, и в конечном итоге, это пойдет на пользу и китайским фирмам тоже. Если государственные предприятия не смогут конкурировать и выживать, государству придется смириться с тем, что некоторые из них обанкротятся. Такое уже было в Китае в 1990-х годах, пусть многое тогда делалось просто для видимости.

Конкуренция — это важнейшая составляющая хорошо работающего рынка, и она определяет характер действий фирм, как государственных, так и частных. Норвежская компания Statoil принадлежит государству, а ведет она себя как частная фирма, применяющая у себя лучшую международную практику. В отличие от нее, китайский телекоммуникационный гигант Huawei номинально является частной компанией, но работает в большей степени как государственная национальная корпорация, часто получая помощь от государства под самыми разными предлогами. Поэтому даже без приватизации китайские государственные предприятия могут укрепить у себя дисциплину, если в стране будет больше конкуренции, как внутренней, так и зарубежной.

Непросто будет провести реструктуризацию экономики объемом 9 триллионов долларов, где финансовые, трудовые и промышленные реформы сегодня тесно взаимосвязаны. Чтобы добиться в этом деле успеха, Китаю нужно не просто расширить рынок, но и преобразовать государство, даже если крупный государственный сектор останется. В конечном счете, это в большей степени политический вопрос, чем экономический, и решить его одним махом не удастся. Поэтому неудивительно, что Пекин дал себе срок до 2020 года, когда Си Цзиньпин достигнет половины пути на посту китайского руководителя, и к нему в Постоянном комитете из семи человек присоединятся пять новых коллег. Это будет полная смена поколений, позволяющая реализовать ряд весьма непростых реформ. Это даст китайскому руководству и китайской экономике определенный запас времени, чтобы страна должным образом подготовилась к такой масштабной перестройке.

В последние десять лет очень многие делают ставку на китайский рост, полагая, что Пекин будет и дальше демонстрировать удивительную способность адаптироваться к обстоятельствам. Та амбициозная программа экономических реформ, которая появилась после третьего пленума, говорит о том, что в целом их прогнозы верны. Даже на фоне пессимистических настроений последних лет стоит снова сделать ставку на реформы в следующем десятилетии.

Источник

После крушения Советского Союза модно было утверждать, что единственный фактор, откладывающий неизбежный крах Коммунистической партии Китая – стремительный экономический рост страны. Коммунистическая идеология уже дискредитирована, говорили сторонники этой идеи, однако пока экономический пирог продолжает увеличиваться в размерах, жители страны будут закрывать глаза на глобальные проблемы системы и просто брать свой кусок. Но что если рост будет прерван, скажем, глобальным финансовым кризисом, крушением системы международной торговли и массовыми увольнениями на китайских фабриках? Музыка тут же остановится, бал-маскарад подойдет к концу, и Дженнифер Коннелли наконец вырвется из лабиринта, выстроенного для нее Дэвидом Боуи. Образно говоря.

Только вот ничего этого не произошло. В последние месяцы 2008 года китайской экономике пришлось пережить именно такую катастрофу. Падение уровня доверия и слом всей мировой финансовой системы привели к массовым отменам заказов. Учитывая хрупкость внутренней экономики, уже ослабленной несколькими месяцами попыток правительства КНР охладить перегретый рынок недвижимости и остановить рост уровня инфляции, это был тяжелый удар для китайской промышленности. В конце января 2009 года, когда вся страна готовилась к китайскому Новому году, были уволены десятки миллионов китайских рабочих-мигрантов. Они вернулись в провинцию, провели праздник с семьей и стали ждать времени, когда худшее останется позади.

Тем временем воротилы из высшего руководства КНР начали волноваться. Такого масштабного кризиса в мировой экономике не было с 30-х годов прошлого столетия. Китай поспешно ответил обширным комплексом мер по стимулированию экономики: этот подход повысил уверенность китайцев в своих силах, но его оказалось недостаточно, чтобы создать рабочие места для уволенных рабочих, а также для миллионов выпускников университетов и молодых гастарбайтеров, обеспечивавших приток рабочей силы на городские рынки труда в течение уже несколько десятилетий. В начале 2009 года китайское руководство уже открыто волновалось о проблеме сохранения социальной стабильности в китайской глубинке.

По китайским стандартам (пусть по сравнению с остальным миром все было еще неплохо) экономика КНР действительно переживала в 2009 году не лучшие времена. Реальный рост ВВП страны замедлился, составив меньше 10% – самый низкий показатель почти за десять лет. В связи с этим китайские «медведи» вышли из спячки, заполонив собой СМИ и экраны телевизоров и предсказывая крушение китайского рынка рабочей силы, а также экономический и политический кризис.

Вместо этого произошел взрывной рост рынка рабочей силы.

В течение следующих двух лет руководство Китая обрушило на страну бесконечный поток банковских кредитов, предоставив деньги для строительства несметного числа новых муниципальных жилых комплексов, реализации смелых идей по модернизации инфраструктуры, а также, по ходу дела, воплощения в жизнь совершенно фантастических и нелепых проектов. Рабочие-мигранты стали стекаться к миллионам новых рабочих мест, созданных на стройках, или возвращаться на фабрики, где спрос, последовавший за инвестициями, вновь заполнил книги заказов. В первые месяцы 2010 года рабочих мест стало больше чем людей, ищущих работу – ситуация, впервые сложившаяся с начала века, когда Китай вступил в этап бурного экономического роста, завязанного на активное потребление ресурсов. Мы называем это явление панда-бумом (поскольку у этого милого существа есть привычка ежедневно съедать бамбука примерно на 10-15% своей массы). Внезапно в 2010 году развитие китайской промышленности стала сдерживать не нехватка заказов, а нехватка рабочих рук.

В горячке момента тяжело было разобраться, что же именно уберегло страну от катастрофы. Может быть, это обширный комплекс мер по стимулированию экономики вытянул страну из положения на грани крушения? Или же кризис каким-то неожиданным и фундаментальным образом трансформировал китайский рынок рабочей силы? Сегодня, благодаря возможности взглянуть на те годы с некоторой дистанции, мы видим, что трансформация рынка труда начался задолго до кризиса.

Потерянный рай (социалистических работодателей)

Структура китайского рынка труда изменилась – и продолжает изменяться – куда быстрее, чем того ожидал Пекин.

В ходе экономического бума начала века все основные факторы, определяющие жизнь рынка рабочей силы в Китае, играли на руку работодателям. Во-первых, демография: в стране произошел прирост рождаемости, в конце XX века увеличивший число людей, вышедших на рынок рабочей силы в поисках работы – отголосок демографического взрыва, произошедшего в Китае в сравнительной стабильности и мире первого десятилетия после объединения страны в 1949 году. Во-вторых, урбанизация: после ранних, ориентированных на рынок реформ 1980-х годов, освободивших огромное число работников аграрного сектора благодаря резкому увеличению производительности труда в сельском хозяйстве, в 1990-х и 2000-х произошел массовый приток рабочих рук на фабрики прибрежных районов. Третьим фактором стали массовые увольнения, произошедшие на предприятиях государственного сектора в конце 90-х годов, благодаря которым и поддерживался высокий уровень реальной безработицы в городах Китая (в противовес тому, о чем говорила бессмысленная официальная статистика). Добавь сюда миллионы молодых людей, каждый год дорастающих до рабочего возраста, и получишь настоящий рай для работодателей, в котором людям работа нужна куда сильнее, нежели нанимателям – рабочие руки.

В ходе демографического взрыва первостепенной задачей китайского руководства стало поддержание уровня занятости. Безопасность на производстве, право на коллективные переговоры между работодателями и работниками и прочие элементы охраны труда оказались куда менее важными и в общем и целом игнорировались. Такое положение стало понемногу меняться в принятием нового закона «О трудовых договорах» в 2009 году. Этот закон был ключевым документом среди целого ряда мер, увеличивших меру защищенности работников от увольнений, обязавших работодателей обговаривать уровни зарплат и внеденежные формы оплаты труда с находящимися под контролем партии профсоюзами, и открывших для работников новые возможности по защите их прав в ходе судебных процессов против нанимателей. При полном воплощении в жизнь эти меры должны были увеличить стоимость китайской рабочей силы на 10-20%, однако во время принятия закона никто не придал этому особого значения. В конце концов, у работодателей все еще было почти 200 миллионов рабочих-мигрантов в одних только городах – и многие миллионы китайцев, еще готовящихся покинуть родную глубинку. Пока подобное изобилие сохранялось, рай нанимателей продолжал существовать.

Но к 2010 году система начала давать сбой. В наибольшей степени это проявилось в потоке стихийных забастовок на фабриках, принадлежащих иностранным компаниям. Как китайские фабрики, так и предприятия со смешанным капиталом урезали своим работникам зарплаты во время кризиса 2008-2009 года и не торопились поднимать их несмотря на нормализацию объемов производства – даже после резкого падения уровня инфляции.

Это был двойной удар для иностранных нанимателей. Во-первых, они были обескуражены тем, что у работников хватило смелости прекращать работу, ведь с момента, когда многие производители оказались на грани банкротства, прошло совсем немного времени. Управляющие еще продолжали морщиться каждый раз, когда вспоминали 2008 год: тогда с деньгами было так плохо, что многие из шэньчжэньских владельцев заводов перелезали через заводские стены под покровом ночи, оставляя своих работников без зарплат. Во-вторых, сам факт того, что забастовки имели место, противоречил всему, что они знали: по идее в Китае вообще не должно было быть забастовок.

Двузначные прибавления к заработной плате в конце концов положили протестам конец, однако они не вернули прежнего рынка рабочей силы. Владельцы фабрик, слишком медленно приводившие уровень заработной платы в соответствии с рыночной нормой, вскоре начали терять работников. На некоторых фабриках за год менялось больше половины всего персонала. После десятилетия, когда рост уровня заработных плат отставал от роста ВВП, в 2011 и 2012 году средний уровень зарплаты уже обгонял его. И все это на фоне общего замедления темпов развития экономики.

Рабочие-мигранты пришли, увидели и ушли

Текущая ситуация с нехваткой рабочей силы показала нам, насколько несовершенным было привычное представление о том, как работает китайский рынок труда производственных рабочих. Объем излишка рабочей силы оказался куда меньше, чем ожидалось. В частности, ошибочным было представление о динамике развития огромных трудовых ресурсов китайской деревни, чьи работники могли бы стать частью трудового населения страны в качестве рабочих-мигрантов. Существовало убеждение, что китайцы будут покидать свои фермы, приезжать в города, где производительность их труда будет резко возрастать, ВВП будет расти быстрыми темпами, а бесконечное число частично безработных работников, сидящих на своих фермах, будет удерживать уровень зарплат на прежнем уровне.

Однако такое представление игнорирует неприглядную правду о том, как работает китайский рынок рабочей силы — или, по крайней мере, о том, как он работал до недавнего времени.

Многие иностранцы не смогли понять, например, что объем китайского рынка труда в значительной степени ограничен китайскими предрассудками. Если смотреть на Китай с точки зрения западных стандартов, то это довольно расистское место, с широко распространенной возрастной дискриминацией. Недопущение любых форм неравноправия – совершенно чуждая для китайских нанимателей юридическая концепция. В течение всего десятилетия бурного роста многие фабрики нанимали только молодых коренных китаянок, возрастом до 25 лет, потому что считалось, что ими легче управлять, чем мужчинами, и что у них больше энергии и сил, нежели у работников старших поколений. Рабочим-мигрантам старше сорока найти работу было в разы тяжелее, чем молодым мигрантам (а иногда и вовсе невозможно). Если бы нам хотелось представить реальные объемы притока рабочей силы, с оглядкой на предпочтения работодателей, то нам пришлось бы исключить из этого объема многих потенциальных работников, достигших 40 или 50 лет.

Оценивая количество потенциальных «синих воротничков», аналитики сделали еще один важный промах. Это правда, что в ходе последнего десятилетия китайские школы выпустили миллионы молодых людей, которые могли бы встать к станку сразу после получения сертификатов. Но многие из них предпочли фабрикам и стройкам университеты. В период с 2000 по 2010 год число молодых выпускников, делающих выбор в пользу получения высшего образования, увеличилось в три раза, от 2.2 до 6.6 миллионов. Когда все эти молодые люди стали грызть гранит науки, на входах фабрик, где обычно царила давка, стало куда просторней.

Управляющие китайских заводов так или иначе приспособились к этой новой реальности, кто по своему желанию, кто нет. Работодатели, конечно, повышают сейчас зарплаты, выводя их на уровень, достаточный, чтобы удерживать рабочих у станка. Производители также перемещают свои фабрики вглубь страны, подальше от крупных китайских городов, где затраты на ведение бизнеса (и уровень зарплат) самые высокие в стране. В глубинке также можно найти более сговорчивых мигрантов – тех, кто предпочтет работать в шести часах езды от родной деревни, нежели в 26 часах езды где-нибудь в Гуандуне.

Работа неподалеку от дома интересна не только рабочим-мигрантам старших поколений, которые расценивают это как практичную возможность отдавать равное количество времени работе и семье, она также, пусть и совсем по другой причине, отвечает интересам гастарбайтеров, родившихся в поздние 80-е и 90-е. Более молодые рабочие-мигранты гораздо серьезнее относятся к вопросу образа жизни и подходят к работе с совсем иными ожиданиями и иным отношением, нежели предыдущие поколения.

Почти с самого начала периода реформ, начавшегося в 1978 году, рабочие-мигранты стали покидать своих родителей и братьев или сестер (политика ограничения рождаемости соблюдалась в деревне не так строго, как в городах) ради жизни в заводском городке или в большом городе. Конечно, на фабриках их ждала изнуряющая и отупляющая работа, однако это все равно было лучше тягот сельской жизни.

Новое поколение мигрантов, наоборот, либо вообще не работало с землей, либо совсем мало, зачастую и их родители тоже не выходили в поле. Недавние исследования, проведенные в китайских научно-исследовательских центрах, показали, что финансовые возможности интересуют новое поколение работников меньше, нежели карьерные перспективы и соблюдение личных интересов. Более того, во главу угла они ставят социальную справедливость и справедливое отношение к работникам. Подобное отношение к жизни создает ситуацию, в которой возможность жить ближе к дому, семье, друзьям и привычным диалекту и культуре (которые отличаются в Китае примерно в той же степени, в которой между собой различаются романские языки современной Европы) оказывается не менее важным фактором при подборе работы, нежели высокая зарплата, а в некоторых случаях и более важным.

Школа жизни

Изнанкой нехватки «синих воротничков» стал излишек недавних выпускников университетов, которым едва хватает квалификации, чтобы найти себе место на высококонкурентном китайском рынке труда. В 1980-х, на заре эпохи рыночной экономики, менее трех процентов молодых китайцев получали четырехлетнее высшее образование. Перед этой «могучей кучкой» представителей образованной элиты открывалось блестящее будущее, и жили они в соответствии с этим высоким статусом.

Но это было тогда. Сегодня выпускники университетов вступают в мир, совершенно не похожий на тот, в котором жило предыдущее поколение, имевшее преимущество первого хода. Тройное увеличение объема образовательной системы в рамках одного десятилетия означало быстрое появление множества новых образовательных учреждений, большинство из которых предоставляло своим выпускникам уровень образования и карьерные перспективы, совершенно не сравнимые с тем, что предлагали ВУЗы первого эшелона. Массовые протесты 2006 года стали хорошим примером того, насколько отличаются возможности выпускников элитных университетов и выпускников новых ВУЗов: некоторые студенты, получившие образование в филиале одного университета в центральном Китае, пришли в бешенство, когда обнаружили, что им выдадут дипломы филиала вместо обещанных дипломов материнского университета.

Такая ситуация может показаться знакомой многим американцам: выпускникам новых или малоизвестных ВУЗов приходится туго при поиске хорошей работы начального уровня. Они живут в маленьких, переполненных людьми общих квартирах на краю крупных городов, еле-еле зарабатывая на оплату аренды. Теплые местечки вроде предприятий госсектора, подразделений правительственного аппарата или же офисов пафосных международных компаний для этих людей настолько же недостижимы, как и для гастарбайтеров того же возраста. И выпускники университетов не идут работать на завод, возможно, в ущерб себе: средний уровень стартовых зарплат выпускников ВУЗов в 2011 году в действительности оказался ниже, чем средний уровень зарплат рабочих-мигрантов. Без надежного работодателя, способного обезопасить их жизнь в городском Китае, эти молодые люди не просто вынуждены мириться с экономическими трудностями; во-многом они могут выпадать из экономической и социальной жизни города точно так же, как и рабочие-гастарбайтеры.

Что теперь?

Вовсе не все последствия трансформации китайского рынка труда носят отрицательный характер. На самом деле эти превращения упростят задачу управления китайской экономикой сразу на нескольких важных уровнях. Избыток выпускников университетов, соседствующий с недостатком рабочих, сузит разрыв, существующий между китайцами с разным уровнем образования, а также между городом и деревней. Для китайского правительства должен быть большим облегчением тот факт, что одно изменение в демографии сокращает неравенство так, как это не удалось сделать всем правительственным программам. Однако давление, вызванное быстро меняющимся составом населения, также приводит к новым и незнакомым трудностям. Темпы роста экономики замедляются: у Китая уже не хватает рабочих рук, чтобы поддерживать своего эскпортного «джаггернаута» и сохранять столь известный во всем мире уровень «китайских цен».

Все эти изменения очень ярко проявляются в последних статистических данных по китайской экономике. Номинально в период с 2011 по 2012 год ВВП Китая вырос на 9.8%, однако благодаря напряженной ситуации на рынке труда, в этот раз основную выгоду от этого получили работники, а не держатели капитала. Средний уровень наличного дохода вырос в городах на 15%. Корпоративные доходы компаний, напротив, увеличились лишь на 5%. Быстро растущий уровень заработной платы подстегнул переход страны от экономики, ориентированной на экспорт, к экономике, в которой упор сделан на внутренний рынок. Застой экономических систем США, Европы и Японии положения Китая тоже не облегчил.

Да, в каком-то смысле китайское демографическое «похмелье» и переход к экономике, основанной на потреблении, это действительно хорошие новости. Слишком большой упор на инвестиции и экспорт – мягко говоря, не самая устойчивая модель развития. Однако у этого процесса трансформации будут свои победители и проигравшие. Перекалибровка экономики означает, что семьи, живущие на зарплату, получат больший кусок экономического пирога. Бизнесмены, «красные капиталисты», компании со смешанным капиталом и сборщики налогов скорее всего в равной степени понесут определенные потери.

Тем временем управление экономикой и стимуляция экономического развития станут куда более сложной задачей. Куда легче управлять экономической системой, когда за спиной правительства чувствуется мощный демографический напор, толкающий экономику вперед даже в том случае, если решения правительства далеко не идеальны. Теперь, когда наступило затишье, отдельные законы и экономические решения станут играть куда более важную роль. Теперь Китаю придется проявлять куда большую оригинальность и ум при прокладывании правительственного курса.

Темпы роста производительности труда (то есть увеличение количества продукции, выпускаемой каждым работником), по всей вероятности, заметно снизятся. Частично это объясняется тем, что происходит перенос упора на менее удобные с точки зрения повышения продуктивности виды экономической деятельности. Увеличение спроса в сфере услуг означает, что доля этого сектора в ВВП страны станет больше. В этой сфере экономики удвоить уровень производительности труда куда сложнее, чем в промышленной отрасли. Более медленные темпы роста ослабят некоторые из наиболее эффективных средств, с помощью которых правительство страны контролирует комбинированную рыночную экономику Китая. У Пекина очень хорошо получалось перерастать экономические проблемы. Возьмем, к примеру, безнадежные кредиты, парализовавшие банковскую сферу в ранних нулевых, на заре эпохи стремительного роста. Они так и не были выплачены до конца – просто финансовый сектор вырос настолько, что постепенно эти ссуды перестали быть системным риском для экономики страны. Китаю еще предстоит разобраться с последствиями кредитного бума 2009-2010 года, который неизбежно породит целую массу новых безнадежных кредитов. И в эре, когда темпы роста китайского ВВП уже не исчисляются двузначными цифрами, старая стратегия может оказаться куда менее эффективной.

С определенными трудностями столкнутся и работающие на рынке Китая компании, как китайские, так и иностранные. Приспосабливаясь к новому распределению власти по линии наниматель – рабочий-мигрант, работодатели уже переносят производство глубже на материк и повышают уровень заработной платы. В силу необходимости многие компании также начнут использовать новые методы ведения бизнеса, подходящие для работы с более зрелыми трудовыми коллективами, схожие с теми, что используются сейчас в США или Европе.

В более широком смысле китайскому бизнесу придется привыкнуть к концу эпохи дешевой рабочей силы. Сильнее всего эта трансформация ударяет по транснациональным предприятиям, которым приходится распределять денежные, научно-исследовательские и управленческие ресурсы между разными рынками мира. Некоторые американские компании стали обдумывать возвращение своих подразделений в США, Мексику – или перенос во Вьетнам. Однако более медленные темпы роста и более дорогой Китай отпугнут далеко не всех. Многие останутся ради того, чтобы быть ближе к самому крупному быстрорастущему рынку мира, ежегодно обеспечивающего наиболее крупную долю мирового совокупного спроса. Однако те, кто решит остаться, скорее всего, сделают выбор в пользу большей автоматизации производства. На фоне подорожания рабочей силы машинный труд оказывается сравнительно дешевым и более привлекательным с точки зрения оптимизации труда вариантом.

В довершение всего китайское демографическое «похмелье» может заставить Китай прийти к правильному пониманию того, что он может сделать для транснационального бизнеса. В свете происходящих событий есть вероятность, что управляющие компаний перестанут столь охотно мириться с «китайской спецификой», то есть смесью из противоречиво написанных норм, систематического несоблюдения права на интеллектуальную собственность – и постоянного риска быть вовлеченным в коррупционные скандалы, которых в Китае избежать куда сложнее, чем на рынках развитых стран. Иными словами, подобные изменения могут побудить правительство пересмотреть свою экономическую и организационную политику ради привлечения иностранных инвестиций.

Демографическое «похмелье» Китая – уже факт, и наступило оно так же неожиданно и неприятно, как и утро после празднования своего тридцатилетия. Если вспомнить легкость, с которой правительство страны справлялось с тяжелыми экономическими проблемами переходных периодов в течение последних 20 лет – когда, например, нужно было выдавить военных с рынка в 1990-х или запустить «панда-бум» в конце того же десятилетия – то с экономической стороны предстоящий труд выглядит пугающим, но не более, чем другие проблемы, с которыми КПК уже справлялась в прошлом. По-настоящему сложной ситуация может стать в социальном и политическом плане.

Ясно, что шанс – пусть и небольшой – на появление независимого рабочего движения может запустить целую волну революционных изменений. Есть ощущение, что по сравнению с началом века китайские рабочие, исторически почти не представленные в китайской политике, сегодня куда лучше осознают свои интересы и готовы говорить о них. Если китайские лидеры хотят, чтобы бал продолжался, появление новой группы интересов может заставить их пересмотреть большую сделку – рост в обмен на стабильность – которую они заключили с китайским народом.

Источник

Сейчас Европейский Союз переживает одновременно и худшее, и лучшее для себя время. Поддержка европейской интеграции достигла исторически минимального уровня. Темпы восстановления экономики можно назвать в лучшем случае медленными. В Южной Европе целое поколение испугано молодежной безработицей, достигающей в разных странах от 30% до 50%. Во Франции, в Греции, в Венгрии, в Нидерландах и в Британии ультраправые и выступающие против ЕС партии получают поддержку беспрецедентного количества избирателей. Кроме того, на международной арене ЕС оказался неспособен предотвратить российскую агрессию на Украине, а на своей территории – столь же неспособен спасти Венгрию от сползания к автократии или пресечь дискуссию о возможном выходе Британии из своего состава. Короче говоря, Евросоюз практически никогда не выглядел таким слабым и непопулярным.

Однако в то же время ЕС сумел преодолеть кризис еврозоны – величайшее испытание за шесть десятилетий своей истории – сохранив единую валюту и стабилизировав европейский финансовый сектор. Кризис не только не разрушил Евросоюз, как многие ожидали, но и усилил контроль Брюсселя над национальными экономиками до уровня, который еще пять лет назад невозможно было себе представить. Более того, Брюссель сейчас ведет переговоры с Соединенными Штатами о масштабном торговом соглашении. В свою очередь, демонстранты киевского Евромайдана напомнили миру о том, что членство в Евросоюзе продолжает быть привлекательным. Наконец, хотя общество, действительно, стало меньше симпатизировать ЕС, последний опрос Eurobarometer, показывает, что большинство – 53% – европейских граждан по-прежнему уверены в будущем союза.

На первый взгляд, эти тенденции противоречат друг другу. На деле речь идет о двух сторонах одной монеты. Эта «повесть о двух Европах» наглядно демонстрирует нам, что по мере роста мощи увеличиваются и ожидания. В последние годы страны ЕС перекладывают на общеевропейские структуры все больше ответственности в самых разных сферах – от контроля над валютой до контроля над бюджетом, от обеспечения стабильности на границах до защиты фундаментальных прав европейских граждан. Соответственно, европейцы начинают ожидать от Евросоюза большего – и намного чаще считать, что он отвечает за результаты политического курса. Вдобавок так уж вышло, что многим в Европе не нравятся некоторые аспекты европейской политики по противодействию кризису: политика экономии категорически непопулярна на юге Европы, а программы экономической помощи – на севере.

25 мая конфликтующие представления о Европе столкнутся на избирательных участках, на которых европейцы будут голосовать за новый Европарламент. На выборах ожидаются низкая явка и большие успехи экстремистских партий, настроенных против Европейского Союза. При этом европейские политики обещают, что эти выборы положат начало новой светлой эпохе панъевропейской политики, и в дальнейшем кто станет председателем Европейской комиссии – то есть главой исполнительной власти ЕС - наконец-то будет определять парламентское голосование вместо тайных переговоров.

Пока непонятно, какая из двух Европ победит 25 мая и восторжествует в обозримом будущем. Многое будет зависеть от того, смогут ли депутаты Европейского парламента подчинить себе национальные правительства, скептически относящиеся к их амбициям. В дальнейшем Евросоюзу предстоит серьезное столкновение Европейского парламента с канцлером Германии Ангелой Меркель и ее коллегами их других европейских столиц. Победитель право формировать политическую систему ЕС на дальнейшие годы.

Кризис, восстановление, ответственность

Европейский экономический кризис, худший за много лет, продемонстрировал несовершенство структур, которые должны были управлять общеевропейской валютой. Регулирование банковской и финансовой сферы было слишком рыхлым, возможность организации программ экономической помощи или бюджетных трансфертов была с самого начала закрыта, финансовый контроль был неэффективным. Между тем, европейские власти ничего не делали, чтобы справиться с нараставшим структурным дисбалансом между странами Евросоюза, дестабилизировавшим ситуацию. Когда кризис набрал обороты, правительства ЕС столкнулись с выбором: отказаться от валютного союза, чтобы уменьшить убытки – или, напротив, продолжить укреплять интеграцию. Они выбрали последнее.

В итоге ЕС расширил свои полномочия. Европейская комиссия получила дополнительные возможности контролировать национальные бюджеты, а новый Европейский бюджетный пакт обеспечил странам ЕС бюджетную дисциплину. Брюссель теперь участвует в управлении общим фондом экономической помощи на сумму в 500 миллиардов евро. ЕС также предпринял серьезные шаги в сторону установления банковского союза - с общей структурой по надзору за банками, общим механизмом роспуска несостоятельных банков и общими минимальными правилами по страховке вкладов. Когда президент Европейского центрального банка Марио Драги (Mario Draghi) пообещал в июле 2012 года «сделать все возможное», чтобы спасти евро, – вплоть до скупки ЕЦБ облигаций переживающих трудности стран, он тем самым подчеркнул готовность Евросоюза защищать свои страны-члены от банкротства.

Расширение полномочий Евросоюза поставило на повестку дня новые вопросы о характере его институтов. Создатели ЕС планировали, что эти институты будут независимыми и технократическими, но отчетливо не демократическими. Идея заключалась в том, чтобы технократические общеевропейские структуры дополняли демократическое устройство европейских государств. Эта модель работала, пока решения, принимаемые в Брюсселе, в основном ограничились малопрозрачными аспектами регулирования рынков. Однако сейчас подобные проблемы с демократической ответственностью выглядят неуместно. С тех пор, как ЕС начал всерьез влиять на национальные бюджеты и на формирование политики, напрямую сказывающейся на жизни простых граждан, у него не осталось выбора: теперь он будет вынужден укреплять связи с обществом.

На сей раз все будет по-другому?

Традиционно выборы в европейский парламент проходили скучно. Избиратели – и вполне справедливо – никогда не воспринимали их как возможность призвать чиновников Евросоюза к ответу за принятые решения или проголосовать за смену политического курса. Итоги голосования никак не сказывались на составе Европейской комиссии, а партийные расклады в Европейском парламенте не оказывали ощутимого (для избирателей) влияния на политику ЕС.

Сейчас Европейский парламент решил изменить ситуацию, превратив выборы в борьбу за пост председателя Европейской комиссии. Исторически ее главу избирали в ходе закулисных переговоров между правительствами. Однако, чтобы заинтересовать общество и укрепить демократию в структурах Евросоюза, парламент решил по-новому интерпретировать двусмысленную формулировку Лиссабонского договора, согласно которой Европейский совет, определяя, кто станет президентом Комиссии, должен «принимать во внимание» результаты европейских парламентских выборов. В связи с этим парламентские партии выдвинули кандидатов в президенты, договорившись между собой о поддержке кандидата от победившей на выборах партии. Фактически, они решили превратить президента комиссии в нечто вроде премьер-министра, выполняющего волю парламентского большинства.

В результате сейчас в Европе проходят первые общеконтинентальные выборы – с избирательными штабами, агитационными автобусами и Твиттер-трансляциями с мероприятий. Основные кандидаты – среди которых германский социал-демократ Мартин Шульц (Martin Schulz) и выходец из Люксембурга Жан-Клод Юнкер (Jean Claude Juncker) из правоцентристской Европейской народной партии – недавно провели первые в истории ЕС президентские дебаты. Многие считают, что Европа сейчас вступает в новую эпоху полноценной панъевропейской демократической политики, способной заинтересовать избирателей и привлечь их к себе.

Тем не менее, что бы ни утверждали оптимисты, все попытки парламента придать выборам президента Комиссии соревновательный характер выглядят сомнительно. По стандартам национальных выборов, кампания производит впечатление крайне вялой. Если конкурс песни «Евровидение» транслировали ведущие каналы континента, то дебаты между кандидатами на пост главы Европейской комиссии показывали только по мелким каналам или не показывали вообще. Кандидаты не смогли ни завоевать серьезного внимания, ни вызвать серьезного энтузиазма.

Тем избирателям, которые все же следят за выборами, может ошибочно показаться, что они выбирают лидера, который будет способен повлиять на политическую ориентацию исполнительной власти ЕС. Между тем, так как 27 европейских комиссаров, состоящих в Комиссии помимо председателя, по-прежнему будут назначаться отдельными странами, Комиссия останется многопартийной структурой, основанной на принципах широкого консенсуса и не подчиняющейся парламентскому большинству, каким бы оно ни было – правым или левым. С учетом этого, даже если у парламента получится несколько политизировать Комиссию, с подобным успехом будут связаны определенные риски. Она десятилетиями играла роль арбитра между странами-членами и опоры европейского права, и такая политизация поста ее председателя может заметно подорвать доверие к ней как к нейтральной структуре.

Более того, не ясно, насколько разумно лечить пресловутый «дефицит демократии» в ЕС, усиливая позиции Европейского парламента. Судя по опыту расширения его полномочий за последние три десятилетия, это не самая лучшая идея. Передача власти парламенту вместо того, чтобы укреплять демократию в Евросоюзе, только приводит к снижению явки на выборах и подталкивает избирателей, которые на них все же приходят, фокусироваться на национальных проблемах.

Грядущая битва

Тем не менее, парламент не отступает. И это подготовило почву для серьезного столкновения между ним и выступающими против его планов лидерами стран-членов ЕС. В частности, в число этих лидеров входит Меркель. Национальные правительства недовольны прецедентом кампании, которая в будущем может стать намного интенсивнее. Вдобавок победа и Шульца, и Юнкера привела бы к серьезным проблемам для некоторых правительств. Особенно это относится к Британии, где многие члены правящей (и евроскептической) Консервативной партии считают обоих кандидатов европейскими федералистами, выступающими за усиление Евросоюза.

С другой стороны, если правительства выберут главой Комиссии другого кандидата, новый парламент начнет в ответ играть мускулами. Более чем вероятно, что он откажется утвердить новый состав комиссии, и это приведет к долгому и тяжелому противостоянию между парламентариями и Европейским советом. А если избиратели увидят, что европейские политики увязли в бессмысленной межведомственной склоке, они еще сильнее разочаруются в европейской политике, увеличив дефицит демократии.

В итоге все как всегда закончится неприглядным компромиссом, который вероятно будет затрагивать не только пост председателя Комиссии, но и другие вакансии в структурах ЕС. (Впрочем, исходя из того отторжения, которое вызывают у многих правительств два ведущих кандидата, можно предположить, что Европейскую комиссию в итоге не возглавит ни один из них.) Как бы то ни было, такая перспектива может означать, что в Брюсселе начнется напряженное противостояние, способное затянуться до осени.

Не только выборы

Европейские правительства пожинают горькие плоды своей многолетней защитной стратегии. Они постоянно сваливали ответственность за непопулярные меры на Брюссель, в надежде оградить себя от общественного недовольства. Однако отношение к Брюсселю как к мальчику для битья не привело ни к чему хорошему. В итоге эта стратегия погубила репутации обоих уровней власти.

При этом каждый раз, когда передача ЕС новых полномочий вызывала вопросы о демократической ответственности, страны-члены Евросоюза в ответ дополнительно усиливали Европейский парламент. Это явно не решало проблемы с демократией, зато все увеличивало и увеличивало роль парламент. Если сейчас европейские правительства недовольны тем, как он использует свою власть, винить они могут только себя.

Лидерам Евросоюза следует осознать, что Европа сталкивается с масштабным кризисом, связанным со снижением доверия к политике. Для национальных правительств это не меньшая проблема, чем для ЕС. Опросы показывают, что уровень доверия к европейским институтам упал рекордно низко – но уровень доверия к национальным партиям, парламентам и правительствам в большинстве стран-членов Европейского Союза выглядит еще ниже.

Это отчасти объясняет беспрецедентные успехи, которых ультраправые и евроскептические партии достигли уже сейчас и еще могут достигнуть на предстоящих выборах. К счастью, полная победа популистов нам не грозит. В новом парламенте, как и в предшествовавших, будут преобладать умеренные левоцентристы и правоцентристы. Однако если лидеры Евросоюза продолжат перекладывать друг на друга ответственность, не делая союз в целом более ответственным, популистские партии, выступающие против ЕС, будут продолжать процветать.

У стран ЕС, возможно, есть серьезные причины блокировать попытки парламента взять под контроль назначение председателя Европейской комиссии, однако им следовало бы также предложить собственные идеи, способные дать избирателям чувство большего контроля над Евросоюзом. Начать лидеры европейских стран могли бы с того, чтобы подтолкнуть национальные парламенты активнее влиять на решения, принимаемые Европейским Союзом. Парламенты могли бы чаще использовать существующие нормы, которые позволяют им оспаривать европейские законопроекты. Они также могли бы внимательнее рассматривать меры, о которых правительства договариваются на регулярных саммитах. Растущая роль ЕС в деле управления национальными экономиками требует более тесной связи между политикой национального и европейского уровня. Более глубокое погружение национальных парламентариев в общеевропейскую политику может также иметь еще одно дополнительное преимущество: часть депутатов, возможно, превратится из вечно недовольных критиков ЕС в полезных участников европейского правления.

Кроме того, национальным правительствам стоило бы перестать вводить граждан своих стран в заблуждение относительно того, как работает ЕС. Им пора прекратить притворяться, что политика, исходящая из Брюсселя, порождается неким бесформенным бюрократическим монстром. Сейчас ставки слишком велики, чтобы продолжать решать помощью Евросоюза собственные политические проблемы, одновременно подрывая его репутацию постоянной критикой. Руководству европейских стран стоило бы признать, что именно они – демократически избранные национальные лидеры – играют решающую роль в процессе принятия решений в ЕС и что истинная ответственность за эти решения лежит на них самих.

Источник

В обвинениях, которые сторонники России выдвигали против революции, свергшей в этом году украинского президента Виктора Януковича, всегда было некое зерно истины. В революционном движении с самого начала присутствовал элемент агрессивного национализма. На Евромайдане рядом с флагами Европейского Союза развивались желто-голубые флаги ультраправой националистической партии «Свобода». Когда вспыхнуло насилие, ультраправые из «Свободы» и «Правого сектора» — еще одной радикальной националистической партии — встали бок о бок с либерально-демократическими активистами и принялись швырять в полицию коктейли Молотова.

Другими словами, сепаратистам с Восточной Украины было нетрудно в преддверии вчерашнего референдума о независимости запугать общество призраком яростного украинского национализма. Однако предостережения сепаратистов могут оказаться пророчеством. Если в результате референдумов восточные регионы Украины отколются и станут независимой республикой, что выглядит все более вероятным, влияние ультраправых возрастет. Таким образом, референдумы вместо того, чтобы защищать русскоговорящее население Украины, могут втянуть страну в воронку политического экстремизма.

Радикальные корни при смягчающемся имидже

Украинские сепаратисты упорно переоценивают уровень поддержки ультраправых среди населения Украины. Сторонники «Правого сектора» и «Свободы» составляли лишь малую часть участников Евромайдана. Данные опросов показывают, что обе партии по-прежнему не пользуются популярностью. На президентских выборах 25 мая за кандидата от «Свободы» Олега Тягнибока собираются голосовать лишь 2% респондентов, а за кандидата от «Правого сектора» Дмитрия Яроша — всего 0,9%.

Впрочем, это не означает, что поддержка ультраправых — особенно, «Свободы» — не может увеличиться. Электоральные результаты этой партии явно улучшаются. Скажем, на парламентских выборах 2007 года «Свобода» получила меньше 1%. На следующих выборах 2012 года за нее проголосовало более 10% избирателей, что позволило ей стать первой ультраправой партией, прошедшей в парламент, за всю постсоветскую историю Украины.

Итак, что же произошло? Дело в том, что за первые десять лет своего существования «Свобода» сильно изменилась. Она начинала как примитивно антисемитская и неофашистская Социал-национальная партия Украины (СНПУ), неудачно выступившая на парламентских выборах 1994 и 1998 годов. В 2004 году СНПУ превратилась в «Свободу» — более цивилизованную ультраправую партию с симпатичным символом (стилизованной рукой с вытянутыми тремя пальцами, которые напоминают знак победы, но символизируют украинский трезубец), привлекательным названием и новым харизматичным лидером — Олегом Тягнибоком, уроженцем процветающего западноукраинского города Львова и хирургом по профессии. По примеру таких западноевропейских популистских партий, как французский Национальный фронт и Австрийская партия свободы, Тягнибок вначале сфокусировался на национальной и культурной проблематике и принялся обвинять в экономических проблемах Украины национальные меньшинства. Его партия призывала ввести национальные квоты в органах власти в соответствии с составом населения и восстановить в паспортах графу «национальность», которая в Советском Союзе использовалась, чтобы ограничивать перемещения евреев и других национальных меньшинств.

Самый важный сдвиг произошел в 2010 году, после избрания Януковича президентом, когда лидеры «Свободы» превратились в критиков его режима. В 2010-2012 годах я брала интервью у активистов партии. Именно тогда я заметила, что типичный член «Свободы» перестал соответствовать массовому стереотипу. Многие из тех, с кем я говорила, были не скинхедами-неонацистами, а студентами — обычными, дружелюбными парнями и девушками, увлеченными политикой. Они были недовольны Януковичем — в первую очередь, характерной для его режима вездесущей коррупцией, а также притеснением украинского языка и украинской культуры (скажем, в 2010 году министр образования в правительстве Дмитрий Табачник объявил о плане совместно с Россией переписать украинские учебники истории, вычеркнув из них значимые для украинских националистов фигуры). Как заявил мне в 2011 году во Львове один из активистов, «правительство Янука не представляет нас — это оккупационный режим и российская марионетка». Отражая эти чувства, «Свобода» требовала вычистить из структур исполнительной и судебной власти всех бывших коммунистов и агентов КГБ. Позднее к этому списку прибавились и назначенные Януковичем чиновники.

«Свобода» также повышала свою популярность, выступая за развитие связей с Европой. Согласно исследованию, проводившемуся на выборах 2012 года киевским фондом «Демократические инициативы», из всех избирателей наиболее проевропейски были настроены именно сторонники «Свободы». 71% из них выступал за европейскую интеграцию, 51% считали себя европейцами. Таким образом, антиправительственные и проевропейские устремления участников Евромайдана идеально соответствовали политическим требованиям партии. На этом фоне неудивительно, что во время протестов Тягнибок вошел в тройку ключевых лидеров оппозиции вместе с Виталием Кличко и Арсением Яценюком. Он также встречался с такими западными дипломатами, как госсекретарь США Джон Керри и сенатор США Джон Маккейн.

При этом проевропейские взгляды «Свободы» никогда не мешали ее ксенофобии. Более того, ее проевропейская платформа была напрямую связана с антироссийскими чувствами. Однако, хотя подобные позиции привлекали к ней обычных избирателей, они подтолкнули отойти от нее часть радикалов, которых она некогда представляла. В мае 2014 года в Харькове один пророссийский активист заявил мне: «"Свобода" мягкотелая, по сравнению с "Правым сектором" она не опасна».

Больше лают, чем кусаются?

Основанный в ноябре 2013 года в ходе протестов Евромайдана «Правый сектор» — это зонтичная структура, которая объединяет экстремистские националистические группировки. Главную роль в нем играет полувоенная организация «Тризуб». Лидер «Правого сектора» и его кандидат в президенты Ярош участвовал в 1994 году в создании «Тризуба» и по-прежнему верен его милитаризированному духу, предпочитая военный камуфляж обычным для политика костюмам с галстуками.

Члены «Правого сектора» носят, как и Ярош, военную форму, участвуют в тренировках с оружием и используют псевдонимы. Некоторые — хотя и не все — лидеры организации отрицают, что она проповедует фашистские идеи. По их словам, цвета «крови и почвы», которые они используют в своей символике, не означают симпатий к нацизму, а просто служат символом исторической связи с вполне определенной — пусть и обладающей спорной репутацией — группой борцов за свободу, сражавшейся с советской армией во время Второй мировой войны. В феврале Ярош (возможно, чтобы это доказать) совершил жест доброй воли, встретившись с израильским послом в Киеве. Затем в апреле «Правый сектор» пообещал защитить украинских евреев в Одессе. Ярош также неоднократно говорил, что «Правый сектор» — не ксенофобы и не антисемиты. Впрочем, этого оказалось недостаточно, чтобы развеять опасения, которые организация вызывает у пророссийски настроенных украинцев и у украинского населения в целом.

Размер «Правого сектора» трудно оценить. Его пресс-секретарь Артем Скоропадский говорит, что счет членов организации идет «на тысячи», а Ярош утверждал, что «Правый сектор» через свои региональные организации способен мобилизовать 10 тысяч человек. Однако большинство экспертов говорят, что активистов, в действительности, всего от 300 до 500. Впрочем, неприкрытая агрессивность организации обеспечивает ей явно несоразмерное величине влияние. Первого мая в интернете появился видеоролик, предположительно, демонстрировавший, что «Правый сектор» напрямую вовлечен в конфликт на Восточной Украине. На видео заснята группа примерно из 50 хорошо вооруженных мужчин в черном с закрытыми балаклавами лицами. Зловещий голос провозглашает, что на каждого «зеленого человечка» (как на Украине называют вооруженных ополченцев без знаков различия, появившихся в последние недели в Крыму и в некоторых регионах Восточной Украины) найдется «бригада черных человечков». Проверить, действительно ли «черные человечки» из ролика принадлежат к «Правому сектору», затруднительно, однако ответственность за их появление взяла на себя Социал-национальная ассамблея, входящая в правый сектор. Она называет их действия доказательством того, что она твердо намерена защищать территориальную целостность Украины.

Российские власти, включая президента Владимира Путина, используют милитаристические замашки «Правого сектора» в пропагандистских целях. Они ссылаются на агрессивный национализм организации, чтобы дискредитировать временное правительство в Киеве. В какой-то момент один из российских телеканалов заявил, что 20 апреля на месте перестрелки в городе Славянске на востоке Украины, в которой погибли три человека, включая одного пророссийского активиста, была обнаружена визитка Яроша. «Правый сектор» отрицал свою причастность к случившемуся. Эту историю высмеивали многие украинцы — сама мысль о том, что Ярош будет ошиваться в окрестностях Славянска с пачкой визиток, выглядит крайне нелепо, — однако на целевую восточноукраинскую аудиторию история подействовала. Все больше людей на востоке Украины верят, что политическая независимость — это единственное, что может гарантировать им безопасность. Пророссийские сепаратисты теперь хвалебно называют всех, кто выступает против Киева, антифа («антифашистами»).

Реальная угроза

Пока «Правый сектор» и «Свобода» остаются на Украине маргинальными структурами. Их главный козырь — эксплуатация межнациональных и языковых противоречий. Хотя эти вопросы имеют значения для большинства украинцев, внимания к ним недостаточно, чтобы гарантировать партии голоса избирателей. Обычные украинцы понимают, что сейчас есть более насущные проблемы, например, стабилизация экономики.

Опросы показывают, что в целом политические взгляды жителей Западной и Восточной Украины не так уж сильно различаются. По данным проведенного в середине апреля исследования, лишь 4% избирателей на западе Украины и 0,4% на востоке готовы были поддержать на президентских выборах 25 мая кандидата от «Правого сектора» Яроша. Примерно так же выглядит поддержка кандидата от «Свободы» Тягнибока: 4% на западе и максимум 1% на востоке. В отношении парламентских выборов регионы расходятся сильнее: за «Свободу» готовы проголосовать 9% избирателей на Западной Украине и 1% на Восточной, а за «Правый сектор» — 6% и менее 1%, соответственно.

Однако, если Восточная Украина продолжит добиваться независимости, ситуация может измениться. Подобные действия способны усилить националистические чувства в остальной части страны. Столкнувшись с новой национальной травмой, более глубокой, чем другие травмы последнего времени, западные украинцы могут обратиться к ультранационалистическим партиям, охотно выступающим против внешних и внутренних врагов. В свою очередь восточные украинцы, скорее всего, начнут в ответ поддерживать пророссийски настроенных радикалов. Крайне маловероятно, что подобный цикл взаимного отчуждения закончится мирно.

Источник