Да, верно - у каждого класса, каждой студенческой группы – свой характер. И… свой талант, В моём 11-ом – сплошь и рядом артисты.. На сцене – как дома.

  Особенно выделялся Янис. Элегантный. Амбициозный. Большой любитель покрасоваться.  С целым набором улыбок - от чарующих до  уничижительных.

Душа всех КВН и непревзойдённый мастер розыгрышей. Пародии – на кого угодно.  Весело, изобретательно, без занудства и подсказок руководил школьным комсомолом..

Признанный лидер…

С этим 11- ым я и задумал поставить  «шутку» Чехова  «Юбилей», Исполнителя на роль главного героя искать не пришлось. – роль сама его отыскала.

   Янис  так и фантанировал  замашками  записного  враля и пустобреха, «светскими» ужимками, пафосом с надрывом, изображая  бедолагу  Шипучина, При этом как бы нечаянно копировал одного районного начальника, обожающего  произносить юбилейные и прочие речи.

 Зал покатывался от хохота..

 Все они – и Лилита ( Мерчуткина), и  Марис( Хирин) –являли неудержимый гротеск. Сильно переигрывали, но я не мешал. Сам идиотизм изображённой Чеховым ситуации оправдывал  любой раздрай и бедлам на сцене. Детки резвились, как могли.  И  бухгалтер банка Хирин в его валенках, окрещённый Мерчуткиной – СКВАЖИНОЙ, и она сама, получившая в ответ «старую кикимору», раздували  до изнеможения скандал в банке - за  считанные минуты до появления юбилейной депутации.

Совершенно озверевший  Хирин гонялся в ярости  за женой Шипучина, приняв её за бедовую вымогательницу Мерчуткиу.

- Вон! Искалечу! Исковеркаю! Ловите! Бейте! Лупите Режьте её!

 А в финале – великолепный Янис - Шипучин, глава банка, с обвисшей  на его руках Мерчуткиной.

 И  невозмутимые «поздравители».

 Пропуская мимо ушей дифирамбы  в свою честь, он игриво и ласково верещит…

- Депутация… репутация… оккупация…

Шли два приятеля вечернею порой…

И вдруг пафосно взрывается – пронзает обалдевшую «старую кикимору» огненным, умоляющим взором…

 - Не говори, что молодость сгубила, что ревностью истерзана моей!

Сейчас бы сказали: - Крыша поехала.

  Мы играли этот спектакль  в школах,  клубах,   колхозах. Добрались и до районного смотра, после чего со мной  вкрадчиво заговорила  наша директор: - Есть мнение, - осторожно сказала она, что вы несколько заигрались…

Я всё понял. Хотя  и заигрался не я, а Янка, который  прилежно и упорно наращивал своё актёрское мастерство в пародировании районного начальника.

Детские коляски прошлого прошлого века

Весь материал о дворце здесь

Samuel Vaughan (active 1751-72) Sedan chair 1763

 Всего три вещи...

   -   Разговаривать с  теми, кого учишь, общаться с ними. Но  это невозможно, если нет уверенности в правде, искренности твоего слова, желания поделиться тем, что глубоко волнует тебя самого - и школьники, и студенты безошибочно улавливают  любую фальш и не прощают её.

   -  Видеть и чувствовать свою аудиторию – всех вместе и каждого  в отдельности, замечать и прогнозировать реакцию учеников на то, чем пытаешься их  заинтересовать.

  - Превращать любое занятие  в ДИАЛОГ, пробу своей правоты или неправоты. – только так можно осмыслить свои педагогические способности и возможности.

  Всё это я  пронёс через долгие годы  работы в школе и  вузе…

И научился никогда не забывать: ШКОЛА – это не только то место, где  учишь ты, но и  место, где учишься сам, в том числе и у своих учеников.  Когда стараешься создать СВОЮ ШКОЛУ.

Фотограф Alexey Asoskov



Читать далее

Серия сообщений "фотоальбомы.":

Часть 1 - - новая серия фотографий в фотоальбоме
Часть 2 - мои внучки.
...
Часть 34 - Работы надежды Шубиной.
Часть 35 - Я на даче в своем селе.
Часть 36 - Фотограф Alexey Asoskov

Если выкинуть телевизор…

Не давать оглушать и ослеплять себя визгливыми воплями   о кознях врагов,  истериками и «драчками» политических маньяков на воскресных «соловьёвских вечерах», «оральнями»  «Большинства»…

Не содрогаться от  ежесуточных «остросюжетных сериалов» с их закатываниями в асфальт, разрезаниями на ремни, утоплениями в ванне, отравлениями, терактами,, заказухами, сжиганиями заживо,   выбиваниями долгов и признаний, пыточнми  экзекуциями, воплями истязаемых умыканиями детей…

 Не видеть, как честный сыщик через час, в другом фильме, предстаёт кровожадно изощрённым  бандитом, А другой «образцовый мент»– оборотнем в погонах

 И никогда не пялиться в монитор, где тебя  держат за дебила , не достойного  ни высокого искусства, ни духовности, ни подлинной культуры – одной лишь пошлости и дешёвых звёздных сплетен.

Не сатанеть от всех этих  «Говорим и показываем»,  «русских сенсаций», «королев скандалов»  и прочих «полей чудес».

Никогда не слышать ведущих «Анатомии дня» с их противными, ехидно- уличающими врагов голосами…

Кажется, так просто – взять молоток и расколотить вдребезги этот гнусный ящик- хранилище зла, насилия,  бахвальства, самовосхваления и ненависти к «чужим»…

Так что же!

Вот он – молоток!

Но что же ты не  хватаешься за него?!

Слабо?

То-то, же…

 Последняя папироса, Дерзкий взгляд на расстрельную команду. Восхищённые возгласы палачей о мужестве поэта. Его призывы к другим приговорённым сохранить до последней минуты достоинство и стойкость.
Мифы, мифы, мифы…
Для чего было придумывать все эти театральные подробности  казни Гумилёва!? Что это!?  – «нас возвышающий обман»? Скорее унижающий. Оскорбляющий память о поэте.
Ведь до сих пор точно не известно не только место, но и дата казни.   
     Но всё же, всё же…
Сохранилось предание, в которое до конца дней верила Анна Андреевна Ахматова.  Она и первый биограф поэта П. Н. Лукницкий уверенно называли местом казни и захоронения всех расстрелянных в августе 1921 года по делу «Петроградской боевой организации» (ПБО), — окраину Ржевского полигона.
— Я про Колю знаю, — рассказывала Ахматова Лидии Чуковской в 1962 году. — Их расстреляли близ Бернгардовки, по Ириновской дороге. У одних знакомых была прачка, а у той дочь — следователь. Она, то есть прачка, им рассказала и даже место указала со слов дочери. Туда пошли сразу, и была видна земля, утоптанная сапогами. А я узнала через 9 лет и туда поехала. Поляна; кривая маленькая сосна; рядом другая, мощная, но с вывороченными корнями. Это и была стенка. Земля запала, понизилась, потому что там не насыпали могил. Ямы. Две братские ямы на 60 человек. Когда я туда приехала, всюду росли высокие белые цветы. Я рвала их и думала: «Другие приносят на могилу цветы, а я их с могилы срываю»...

 Смертный приговор...

Чем могло отозваться на него сердце, полное творческих замыслов, кипящее вдохновением, жаждой жизни, как бы бравурно он ни играл с нею?
  И теплилась, теплилась надежда, вера в чудо, робкая покорность милости Божьей – слишком уж  немилосердно ударила по нему судьба, которой он столько раз бросал вызов, ничего не страшась, ни о чём не сожалея, ни в чём не раскаиваясь…
     Вот судьба и подтолкнула его к стенке – возмездие!
    А не была ли гумилёвская игра со смертью такой же бравадой, что и безрассудное желание покрасоваться под пулями или театральные выходки на тему «Безумству храбрых поём мы песню»?!
А то и образными поэтическими фигурами стихотворца-романтика…
     Можно, конечно, предположить, что встреча со смертью виделась ему   избавлением от постоянных жизненных неурядиц и срывов. Роковые для него любовные истории - крах за крахом!
Африканские эпопеи, кроме Музея этнографии, почти никто не оценил. Показушная  храбрость на фронте зачастую служила поводом для насмешек за спиной.
Великим поэтом России так и  не признали. Арест на самом взлёте. Трагическая гибель могла стать последним шансом победить в полудетской игре в «сверхчеловека».
     Но перевешивало всё-таки другое. Всегда и постоянно. Неимоверная жизнеспособность, кипучая деятельность, особенно в дни перед арестом,  небывалый подъём сил,  ощущение собственной «Болдинской осени»! Такое обновление, столь небывалый, творческий взлёт и… камера в тюрьме на Шпалерной!
И навряд ли возможно разгадать, что творилось в душе Гумилёва перед расстрелом. И хотел ли он столь трагического завершения своей жизни..
Нет, не смертного приговора, а свободы жаждала его душа. И едва ли сам он верил в такой исход, томясь на Шпалерной.
Когда  из камеры писал жене :
«Чувствую себя хорошо, пишу стихи и играю со следователем в шахматы, веду с ним дискуссии о поэзии.»
Не хотел верить. Не мог! Не покидала его надежда, вплоть до той минуты, когда  был зачитан приговор...                                                       

Да, предрекал…                                                                                    



                                    И умру я не на постели,                                                                     При нотариусе и враче,
                                          А  в какой-нибудь дикой щели,                                                                             Утонувшей в густом плюще.

                             И ЭТО…

       Не спасёшься от доли кровавой,
       Что земным предназначила твердь
       Но молчи: несравненное право –
       Самому выбирать свою смерть.

Увы – такого права у него уже не было. Бросил последний вызов судьбе, и судьба его переиграла.
     Всегда стремился быть победителем, а оказался… побеждённым?
Чего же хотел – жить или осознанно погибнуть героем?
     Ответить мешает явное противоречие, скрытое в характере и душе этого  странного человека. Сегодня – бурный  оптимизм, бодрость, жизнелюбие при встрече с Ходасевичем, а завтра, в тюрьме,  ни малейшей попытки облегчить свою участь на следствии, «защититься» от обвинений -
такая возможность была!!!
Шаг за шагом навстречу роковому приговору…

(эпилог следует)

                 
     Читая материалы дела, трудно понять, за что расстреляли Гумилёва. Версий множество, включая совсем уж фантастические. Самым правдоподобным кажется объяснение профессора А. П. Судоплатова: за приговором Гумилёву стоял председатель Петроградского Совета Г. Е. Зиновьев.
Эта секретнейшая информация могла просочиться от отца профессора – Павла Судоплатова,   легендарного разведчика и диверсанта, «терминатора» Сталина, организатора ликвидации Льва Троцкого…
Странно и другое: на следствии Гумилёв не боролся за себя, не пытался облегчить свою участь.
Впечатление  такое, что поэт намеренно оговаривает себя – не просто подтверждает обвинения, но и подкидывает следователю новые и новые губительные подробности  – умышленно выстраивает себе расстрельную статью.

 Продолжает  «игру в cache-cache со смертью хмурой»?!  И если вспомнить его постоянные уверенья «ничто так не возвеличивает поэта, как красивая смерть»,- невольно начинаешь думать: Николай Степанович стал заложником собственного мифа, своей жизненной философии, игры в «сверхчеловека». Друзья в этом не сомневались.
     Осип Мандельштам: – Лучшей смерти для Гумилёва  и придумать нельзя было. Он хотел стать героем и стал им. Хотел славы и, конечно, получит её.
     Георгий Иванов: – В сущности, для биографии Гумилёва, такой биографии, какой он сам для себя желал, – трудно представить конец более блестящий.
     Конечно, можно в чём-то согласиться и с Мандельштамом, и с Георгием Ивановым, и со многими другими, кто цитировал высказывания Гумилёва на тему – «Зову я смерть…». Сам, мол, накликал. Сам хотел. И даже провоцировал
. Сам вынес себе приговор! ?                                 
     Но, зная Гумилёва, трудно поручиться за правду всех этих «хотел», «звал», «провоцировал», «сам»…
      Душа полна противоречий, и в самых её глубинах сокрыта совсем другая правда, не ведомая никому. Правда, в которой не хочешь или не можешь признаться даже себе самому. Она тешит твоё тщеславие, возвеличивает тебя  в собственных глазах как героя. И бывает, ты изрекаешь во всеуслышание своё возвышенное кредо, гордо и не без позы декларируешь его, забывая вот эти мудрые слова – «мысль изречённая есть ложь»…

  Допрашивал   Гумилёва  следователь Якобсон. Этого человека никто не знал, даже имя неизвестно. Отсюда версия, что на самом деле - Яков Агранов. По слухам, следователь обаял Гумилёва своим знанием его стихов, литературной эрудицией, лестью.  Вызвал на откровенность. Гумилёв признался, но никого не выдал. Назвал только уже убитых Германа, Шведова и успевшего эмигрировать Б. Н. Башкирова-Верина.
Да, признался…
Но в чём?!
Всю нелепость «заговора»  не без иронии  подметил Дмитрий Быков…
«…Это в строгом смысле слова был не заговор, а прекраснодушное мечтание, вот мы соберёмся, вот мы мобилизуемся, вот мы дальше решим, что делать. <…> Они не шли дальше подготовительных разговоров о том, что в некий момент, по сигналу, надо будет начинать действовать».
     24 августа 1921 года вышло постановление Президиума Петроградской ГубЧК: «Гумилев Николай Степанович, 35 лет, б. дворянин, филолог, член коллегии издательства "Всемирная литература", женат, беспартийный, б. офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности. <…> Приговорить к высшей мере наказания – расстрелу».
     1 сентября постановление опубликовали с сообщением, что приговор уже приведён в исполнение.
     За Гумилёва хлопотали. В ЧК написали поручительство, подписанное  Максимом Горьким, А. Л. Волынским, М. Л. Лозинским, Б. И. Харитоном, А. И. Машировым. Пытались выручить поэта С. А. Оцуп, Н. М. Волковысский, С. Ф. Ольденбург.
     Безуспешно…
     Когда  Горький узнал о приговоре, попросил свою бывшую жену М. Ф. Андрееву связаться в Москве через А. В. Луначарского с Лениным. Мария Фёдоровна подняла наркома с постели в четыре часа утра, уговорила позвонить Ленину. По свидетельству А. Э. Колбановского, секретаря Луначарского, Ленин ответил: «Мы не можем целовать руку, поднятую против нас», и положил трубку…

                                         Какое отравное зелье
                                         Влилось в моё бытиё!
                                         Мученье моё, веселье,
                                         Святое безумье моё.      ( 1921)

       Фабула участия Гумилёва в антибольшевистском   заговоре   проста.   К поэту обратились  организаторы мятежа бывшие офицеры царской армии  В. Шведов  и Ю. Герман...
Гумилёв воспрянул – вот дело, за которое можно рискнуть всем, даже жизнью! И без особых раздумий и колебаний пообещал  в случае вооружённого восстания возглавить группу интеллигентов и бывших офицеров. Согласился помочь в составлении политических прокламаций и получил деньги «на технические нужды».
Но до выступления в Петрограде  не дошло. Кронштадтское восстание было подавлено, Германа застрелили пограничники  на финской границе.  Шведов погиб в перестрелке при аресте.
     «Петроградскую боевую организацию» (ПБО) возглавлял В. Н. Таганцев – сын академика, учёный. Такой же прекраснодушный мечтатель, фантазёр и романтик, как Николай Гумилёв. После ареста Таганцев долго ни в чём не признавался,  держался стойко. Тогда из Москвы прислали лучшего в ЧК «специалиста по интеллигенции» Я. С. Агранова. Тот убедил  дать признательные показания, пообещав  открытый  суд и сохранение жизни заговорщикам. Таганцев на это купился - назвал всех. Обещания, конечно, не выполнили...
     На его показаниях выстроили обвинение против Гумилёва.

     Одним из последних у поэта на его квартире в «Доме искусств»  побывал Владислав Ходасевич. Был вечер 3 августа 1921 года. Николай Степанович  вернулся  после только что прочитанной лекции. Был оживлён,  очень доволен.  Принимали его восторженно. Как обычно, строил планы.
     – Он выказал какую-то особую даже теплоту, ему как будто бы и вообще несвойственную, – вспоминал Ходасевич. – И  каждый раз, когда я подымался уйти, Гумилёв начинал упрашивать: «Посидите ещё».
     Они засиделись  часов до двух ночи.
     – Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Фёдоровне и великих княжнах. Потом Гумилев стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго – «по крайней мере, до девяноста лет». Он всё повторял: «Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше». До тех пор собирался написать кипу книг. Упрекал меня: «Вот мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это всё потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю  – и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скиснете».
     И он, хохоча, показывал, как через пять лет я буду, сгорбившись, волочить ноги и как он будет выступать молодцом.
     Прощаясь, я попросил разрешения принести ему на следующий день кое-какие вещи на сохранение. Когда наутро, в условленный час, я с вещами подошел к дверям Гумилёва, мне на стук никто не ответил. В столовой служитель Ефим сообщил мне, что ночью Гумилёва арестовали и увезли.

     В  тот же день арестовали  Н. Пунина. В тюрьме они случайно столкнулись, и Пунин передал  Вере Аренс записку: «Встретясь здесь с Николаем Степановичем, мы стояли друг перед другом как шалые, в руках у него была “Илиада”, которую от бедняги тут же отобрали»…

                                
В нём всегда  боролись два  человека. Один –  "конквистадор в панцире железном",  всесильный Наставник   "Цеха поэтов", поставивший «ремесло подножием  искусству", неутомимый изобретатель формул и правил созидания шедевров. Другой  – ПОЭТ, открывший для себя новое, неведомое многим  ШЕСТОЕ ЧУВСТВО, мелькнувшее внезапным озарением – ничто из человеческих радостей не сопоставимо с  ПРЕКРАСНЫМ – в искусстве и в жизни. Не сравнимо со счастьем быть ПОЭТОМ, видеть вокруг людей, одержимых красотой, которую дарят человеку стихи, музыка, живопись, природа, высокая духовность. И не просто видеть, но и своей поэзией – ваять, творить, создавать, растить таких людей.

  Отсюда – живительная сила его лучших стихов

     Гумилёв убеждён -талант наслаждения прекрасным влияет на развитие не только пяти основных чувств человека, делает его поэтом, но и наделяет  даром предвидения –   ШЕСТЫМ ЧУВСТВОМ. Разве вдохновение, ощущение нахлынувшей темы, неожиданной метафоры, рифмы – не шестое чувство?! Не предвидение? 
     Он верит и твёрдо знает: шестое чувство имеет божественное происхождение. Поэт сравнивает его с крылами ангела. Крылья эти – антитеза бескрылого, зацикленного  на земных радостях практицизма. Это те крылья, что могли бы всякую «тварь дрожащую»  вознести к вершинам прекрасного, позволили бы ощутить в себе душевный трепет. И чем чище человек духовно, тем легче ему увидеть то, что скрыто самой судьбой. Для этого и даровано шестое чувство, помогающее предвидеть вершины собственной души. И вот уже в новом свете предстаёт его юношеская идея жертвенности. Вплоть до гибели во имя прекрасного. Ради прикосновения крыльев ангела.
Вы чувствуете, как идёт этот нескончаемый спор – Гумилёва с Гумилёвым, - воителя, капитана в разгар бунта,  и покорённого красотой мира нежного романтика.
     В муках рождается «орган для шестого чувства». Того чувства, которое  подскажет
       …что нам делать с розовой зарёй
       Над холодеющими небесами,
       Где тишина и неземной покой,
       Что делать нам с бессмертными стихами?
Когда стихи эти
       Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
       Мгновение бежит неудержимо,
       И мы ломаем руки, но опять
       Осуждены идти всё мимо, мимо.
       Как мальчик, игры позабыв свои,
       Следит порой за девичьим купаньем
       И, ничего не зная о любви,
       Всё ж мучится таинственным желаньем;
       Как некогда в разросшихся хвощах
       Ревела от сознания бессилья
       Тварь скользкая, почуя на плечах
       Ещё не появившиеся крылья;
       Так век за веком — скоро ли, Господь? –
       Под скальпелем природы и искусства
       Кричит наш дух, изнемогает плоть,
       Рождая орган для шестого чувства.

…     А ШЕСТОЕ – не наука, не ремесло, оно - ЧУВСТВО, обучить которому невозможно. Развить, укрепить – да, но не более. Ведь чувствам не учат. Нет таких правил! Шестое чувство – от Бога и даётся избранным.  И ни в каком "Цехе поэтов "его не смастерить! Даже если им  «командует» сам Гумилёв…