Миссис Хэнсон была привлекательной, хотя и несколько поблекшей женщиной лет сорока. Она работала коммивояжером в местности вокруг Чикаго, продавая корсеты и пояса. Много лет подряд её территория пролегала через Толидо, Лайму, Спрингфилд, Колумбус, Индианаполис и Форт Уэйн, и её перевод в район Айовы-Канзаса-Миссури был продвижением по службе, потому что её фирма имела более сильные позиции на западе от Огайо.

На востоке она была на дружеской ноге со своими клиентами и ей часто предлагали выпить или выкурить сигарету в конторе покупателя после завершения сделки. Но она вскоре обнаружила, что в её новом районе всё было по-другому. Её не только никогда не спрашивали, не хочет ли она закурить, но несколько раз на её вопрос, не будет ли кто-нибудь возражать, если она закурит, она получала полуизвинительный отказ: «Не то, чтобы я был против, но это дурной пример для работников».

«О, конечно, я понимаю».

Курение много значило для неё иногда. Она тяжело работала и сигарета давала ей возможность отдохнуть и душевно расслабиться. Она была вдовой и у неё не было близких родственников, чтобы писать им письма по вечерам, и её глаза уставали, если она смотрела больше одной кинокартины в неделю, поэтому курение стало важным знаком препинания в длинной фразе — долгом дне в дороге.

Последняя неделя её первой поездки по новому маршруту привела её в Канзас-Сити. Была середина августа и она чувствовала себя одиноко среди новых клиентов, поэтому она была рада увидеть за столом приемной в одной из фирм женщину, которую она знала в Чикаго. Она села подождать перед тем, как объявят о её приходе, и во время разговора немного разузнать о человеке, с которым она должна была встретиться.

«Он не будет возражать, если я закурю?»

«Что? О боже, ещё как будет!» — сказала её подруга. «Он жертвует деньги, чтобы поддержать закон против курения».

«О! Ну что ж, я благодарна за совет — более, чем благодарна!».

«Ты уж поосторожнее с этим в наших краях», — сказала её подруга. «Особенно с мужчинами старше пятидесяти. С теми, кто не был на войне. Один человек сказал мне, что тот, кто был на войне, никогда не возразил бы против того, что кто-то курит».

Но во время следующей остановки миссис Хэнсон встретила исключение из правила. Он казался приятным молодым человеком, но его глаза так напряженно следили за сигаретой, которую она постукивала ногтем, что сигарету пришлось спрятать. Миссис Хэнсон была вознаграждена, когда он пригласил её на ланч, и в течение часа она получила значительный заказ.

После этого он настоял на том, чтобы подвезти её к месту следующей встречи, хотя она намеревалась найти где-нибудь в окрестностях гостиницу и сделать несколько затяжек сигаретой в дамской комнате.

Это был один из тех дней, когда приходилось подолгу ждать — каждый был занят, опаздывал, а когда клиенты появлялись, казалось, что все они были похожи друг на друга: мужчины с вытянутыми лицами, из тех, что не одобряют людей, потакающих своим слабостям; или же женщины, вольно или невольно преданные идеям таких мужчин.

Она не курила с завтрака и внезапно осознала, что именно поэтому она чувствовала смутное недовольство в конце каждого визита, вне зависимости от того, насколько успешным он был.

Она произносила: «Наша фирма работает не так, как другие. Это, конечно, всё те же резинки и полотно, но мы соединяем их вместе по-другому. Тридцатипроцентный рост национальной рекламы за один год говорит сам за себя».

А про себя она думала: «Если бы только я могла сделать три затяжки, я продала бы даже старинный корсет из китового уса!»

Ей нужно было посетить ещё один магазин, но встреча там была ещё через полчаса. Было как раз достаточно времени, чтобы вернуться в гостиницу, но так как в поле зрения не было ни одного такси, она побрела по улице, размышляя: «Наверно, мне надо отказаться от сигарет. Я становлюсь наркоманкой!»

Прямо перед собой она увидела католический собор. Он казался очень высоким и внезапно ей пришло в голову: если так много дыма от благовоний поднимается ввысь к Богу, то небольшой дымок в притворе никому не помешает! Бог ведь не обидится, если усталая женщина немного покурит в притворе?

Всё же, хотя она и не была католичкой, эта мысль её покоробила. Так ли это важно, что она сможет выкурить сигарету, когда это может оскорбить множество других людей?

Ну, а всё-таки… Он бы не возражал, — продолжала она думать. В Его время ещё даже не открыли существования табака!…

Она вошла в церковь; притвор был погружен в темноту и она пошарила в сумке, чтобы найти спичку, но в сумке спичек не было.

«Я пойду и зажгу огонь от одной из их свечей», — подумала она.

Темнота нефа разбивалась только всплеском света в одном углу. Она пошла по проходу по направлению к пятну света и обнаружила, что свет шёл не от свечей и, в любом случае, должен был вот-вот погаснуть — старик как раз собирался затушить последнюю лампаду.

«Это приношения по обету», — сказал он. «Мы гасим их на ночь. Мы думаем, что для людей, которые их пожертвовали, будет больше значить, если мы сбережем их до завтра, а не будем поддерживать в них огонь всю ночь».

«Понятно».

Он загасил последнюю лампаду. Теперь в соборе не осталось света кроме электрической люстры высоко над головой и постоянно горящей лампы перед нишей для святых даров.

«Доброй ночи!», — сказал церковный сторож.

«Доброй ночи!».

«Вы, должно быть, пришли сюда помолиться».

«Да».

Он ушел в ризницу. Миссис Хэнсон преклонила колени и стала молиться.

С тех пор, как она молилась последний раз, прошло много времени. Она не совсем знала, о чем молиться, поэтому она молилась за своего работодателя и за всех клиентов в-Де-Мойне и Канзас-Сити. Когда она закончила молиться, она приподнялась с колен. Изображение Мадонны смотрело на неё из ниши, в шести футах над её головой.

Миссис Хэнсон не могла ясно рассмотреть её. Тогда она встала с колен и устало присела на краешек скамьи. Ей показалось, что Мадонна сошла вниз, совсем как в пьесе «Чудо», и заняла её место, и продавала корсеты и пояса за неё, и устала так же, как устала она. Потом несколько минут миссис Хэнсон, должно быть, спала.

Она проснулась оттого, что-то изменилось, и мало-помалу она осознала, что в воздухе появился знакомый запах, который не был запахом ладана, и ощутила боль в пальцах. Тогда она поняла, что сигарета, которую она держала в руке, была зажжена — и горела.

Всё ещё слишком сонная для того, чтобы думать, она затянулась сигаретой, чтобы пламя не погасло. Затем она взглянула вверх на нишу Мадонны, смутно видневшуюся в полутьме.

«Спасибо за огонек!», — сказала она.

Этого показалось ей недостаточно, поэтому она опустилась на колени, а дым закручивался, поднимаясь вверх от сигареты в её пальцах.

«Большое спасибо за огонек!», — сказала она.

Три вопроса. Лев Толстой

Posted: 08 Sep 2014 10:59 PM PDT

Подумал раз царь, что если бы он всегда знал время, когда начинать всякое дело; знал бы еще, с какими людьми надо и с какими не надо заниматься, а, главное, всегда знал бы, какое из всех дел самое важное, то ни в чем бы ему не было неудачи. И подумав так, царь объявил по своему царству, что он даст великую награду тому, кто научит его, как знать настоящее время для каждого дела, как знать, какие люди самые нужные, и как не ошибаться в том, какое дело изо всех самое важное. Стали приходить к царю ученые люди и отвечали различно на его вопросы.

На первый вопрос одни отвечали, что для того, чтобы знать настоящее время для каждого дела, надо составить вперед расписание дня, месяца, года и строго держаться того, что назначено. Только тогда, говорили они, всякое дело будет делаться в свое время. Другие говорили, что нельзя вперед решить, какое дело делать в какое время, а надо не отвлекаться пустыми забавами, а всегда быть внимательным к тому, что случается, и тогда делать то, что требуется. Третьи говорили, что как ни будь внимателен к тому, что случается, одному человеку нельзя всегда верно решить, в какое время что нужно делать, а надо иметь совет мудрых людей и по этому совету решать: что в какое время делать. Четвертые говорили, что бывают такие дела, что некогда спрашивать советчиков, а надо сейчас решать: время или не время начинать делать. Для того же, чтобы знать это, надо вперед знать, что случится. А это могут знать только волхвы. И потому для того, чтобы знать настоящее время для каждого дела, надо спрашивать об этом волхвов.

На второй вопрос отвечали так же различно. Одни говорили, что самые нужные царю люди это его помощники правители, другие говорили, что самые нужны царю люди это жрецы, третьи говорили, что самые нужные люди царю это врачи, четвертые, что нужнее всех людей для царя войны.

Так же различно отвечали и на третий вопрос: какое дело самое важное? Одни говорили, что самое важное на свете дело это науки, другие говорили, что самое важное дело это военное искусство, третьи говорили, что важнее всего богопочитание. Все ответы были различны, поэтому царь не согласился ни с одним из них и никому не дал награды.

Для того же, чтобы узнать вернее ответы на свои вопросы, он решил спросить об этом у отшельника, про мудрость которого шла великая слава. Отшельник жил в лесу, никуда не выходил и принимал только простых людей. И потому царь оделся в простую одежду и, не доезжая с своими оруженосцами до жилья отшельника, слез с коня и один пошел к нему. Когда царь подошел к нему, отшельник перед своей избушкой копал гряды. Увидав царя, он поздоровался с ним и тотчас же опять принялся копать. Отшельник был худ и слаб и, втыкая лопату в землю и выворачивая небольшие комья земли, тяжело дышал.

Царь подошел к нему и сказал:

— Я пришел к тебе, мудрый отшельник, просить тебя дать мне ответы на три вопроса: какое время надо помнить и не пропускать, чтобы потом не раскаиваться? Какие люди самые нужные, с какими, стало быть, людьми надо больше и с какими меньше заниматься? И какие дела самые важные и какое поэтому дело из всех надо делать прежде других?

Отшельник выслушал царя, но ничего не ответил, а плюнул в руку и опять стал ковырять землю.

— Ты уморился, — сказал царь, — дай мне лопату, я поработаю за тебя.

— Спасибо, — сказал отшельник и, отдав лопату, сел на землю.

Вскопав две гряды, царь остановился и повторил свой вопрос. Отшельник ничего не ответил, а встал и протянул руку к лопате:

— Теперь ты отдохни; давай я, — сказал он.

Но царь не дал лопаты и продолжал копать. Прошел час, другой; солнце стало заходить за деревья, и царь воткнул лопату в землю и сказал:

— Я пришел к тебе, мудрый человек, за ответами на мои вопросы. Если ты не можешь ответить, то так и скажи мне, я уйду домой.

— А вот кто-то бежит сюда, — сказал отшельник. — Посмотрим, кто это?

Царь оглянулся и увидал, что из леса, точно, бежал бородатый человек. Человек этот держался за живот руками; из-под рук его текла кровь. Подбежав к царю, бородатый человек упал на землю и, закатив глаза, не двигался, а только слабо стонал. Царь вместе с отшельником раскрыл одежду человека. В животе его была большая рана. Царь, как умел, обмыл ее и своим платком и полотенцем отшельника перевязал. Но кровь не унималась, и царь несколько раз снимал промокшую теплой кровью повязку и вновь обмывал и перевязывал рану. Когда кровь унялась, раненный очнулся и попросил напиться. Царь принес свежей воды и напоил раненого. Солнце между тем совсем зашло, и стало свежо. Царь с помощью отшельника перенес раненого человека в келью и положил на кровать. Лежа на кровати, раненый закрыл глаза и затих. Царь же так устал от ходьбы и работы, что, прикорнув на пороге, тоже заснул и таким крепким сном, что проспал так всю летнюю короткую ночь, и когда утром проснулся, долго не мог понять, где он и кто тот странный бородатый человек, который лежит на постели и пристально смотрит на него блестящими глазами.

— Прости меня, — сказал бородатый человек слабым голосом, когда увидал, что царь проснулся и смотрит на него.

— Я не знаю тебя и мне не в чем прощать тебя, — сказал царь.

— Ты не знаешь меня, но я знаю тебя. Я — тот враг твой, который поклялся отомстить тебе за то, что ты казнил моего брата и отнял у меня мое имущество. Я знал, что ты пошел один к отшельнику, и решил убить тебя, когда ты будешь возвращаться. Но прошел целый день, и тебя все не было. Тогда я вышел из засады, чтобы узнать, где ты, и наткнулся на твоих оруженосцев. Они узнали меня, бросились на меня и ранили. Я убежал от них. Но, истекая кровью, я помер бы, если бы ты не перевязал мою рану. Я хотел убить тебя, а ты спас мне жизнь. Теперь, если я останусь жив и ты захочешь этого, буду как самый верный раб служить тебе и то же прикажу сыновьям моим. Прости меня.

Царь был очень рад тому, что ему так легко удалось примириться с своим врагом, и не только простил его, но обещал возвратить ему его имущество и, кроме того, прислать за ним своих слуг и своего врача. Простившись с раненым, царь вышел на крыльцо, отыскивая глазами отшельника. Прежде чем уйти от него, он в последний раз хотел попросить его ответить за заданные ему вопросы. Отшельник был на дворе и, ползая на коленях подле вчера вскопанных гряд, сажал в них огородные семена.

Царь подошел к нему и сказал:

— В последний раз, мудрый человек, прошу тебя ответить мне на вопросы.

— Да ведь тебе уж отвечено, — сказал отшельник, присев на свои худые икры и снизу вверх глядя на стоявшего перед ним царя.

— Как отвечено? — сказал царь.

— А как же? — сказал отшельник.

— Если бы ты вчера не пожалел мою слабость, не вскопал за меня эти гряды, а пошел бы один назад, тот молодец напал бы на тебя, и ты бы раскаялся, что не остался со мной. Стало быть, самое настоящее время было то, когда ты копал гряды, и я был самый важный человек, и самое важное дело было мне добро сделать. А потом, когда тот прибежал, самое настоящее время было, когда ты за ним ходил, потому что, если бы ты не перевязал свою рану, он бы помер, не помирившись с тобой. Стало быть, и самый важный человек был он, а то, что ты ему сделал, и было самое важное дело. Так и помни, что самое важное время одно: сейчас, а самое важное оно потому, что в нем одном мы властны над собой; а самый нужный человек тот, с кем сейчас сошелся, потому что никто не может знать, будет ли он еще иметь дело с каким-либо другим человеком, а самое важное дело — ему добро сделать, потому что только для этого послан человек в жизнь.