Дмитрий Быков


Европа пыжится, зараза,
нам продавать мешая газ.
Но у Европы нету газа —
он сконцентрирован у нас!
Он вызревает в зыбкой топи,
где свет потух, а люд протух:
его не может быть в Европе,
поскольку это русский дух.
Он вроде местного спецназа,
и вы задумайтесь сперва:
когда у вас не будет газа,
вы перейдете на дрова.
Тогда вам станет очевидна
несправедливость ваших слов,
вам станет больно и обидно,
к тому ж у вас ведь нет и дров!
Вы все там дружите домами,
бабла полно, но дров-то нет,
— а мы их столько наломали,
что можно греться двести лет.
Об этом вам не ради фразы
сказал правительства глава:
у вас там дух — у нас тут газы,
у вас права — у нас дрова.
Мы, может, звери перед вами и
все живем не по уму,
но до сих пор топить правами
не удавалось никому.

Дрожи, голодный и раздетый
Европы Западной жилец.
Раз нету дров — топи газетой…
Но нет и прессы, наконец,
за чечевичную похлебку
твердящей наглое вранье,
такой, чтоб захотелось в топку
швырнуть немедленно ее.
Приятно русскую газету
швырнуть в печной уютный ад.
У вас подобной прессы нету —
и разве ваши так горят?!
А наши так наглы и робки,
в них так цветет белиберда,
что иногда без всякой топки
они сгорают со стыда.
И хоть ума у вас палата,
он не поможет в этот раз —
похоже, топливо, ребята,
вам брать опять-таки у нас.

Нам не обидно,
мы привыкли,
что нет почтения ни в ком…
Но если нет газет —то фиг ли:
иные топят кизяком.
Простите, что такая проза
нам служит пищей для ума:
кизяк — особый вид навоза,
кирпич сушеного дерьма.
По воле праведного Бога,
что нас хранит на этот раз,
у нас его настолько много,
что отдыхает даже газ.
Оно растет, оно не тает,
оно буквально застит свет —
у вас самих его хватает,
но столько не было и нет.
Универсальная приправа,
национальная черта —
оно налево и направо,
на всякий вкус, на все сорта,
и в нашем рвении холопьем,
под стоны местных Диотим,
мы всех натопим, всех затопим в два счета,
если захотим.

Что ж, недалек конец рассказа.
Распорядился ход планет,
что там, в Европе, нету газа,
и нету дров, и прессы нет —
такой, которая бы в топку
просилась русским языком, —
и наконец ее, холопку,
Господь обидел кизяком.
Ей-ей, пора бежать оттуда.
Ее, с мошной ее пустой,
спасла бы только диктатура —
но ведь, похоже, нет и той.
Она дивила всю планету, но,
проиграв, пошла на дно:
ее в Европе больше нету,
зато у нас ее полно.
Сегодня, в двадцать первом веке,
мечте фантастов голубой, —
у нас диктатор в каждом ЖЭКе
и в поликлинике любой;
накачан бешеным откатом,
безмерной властью облечен,
— у нас в любом сидит диктатор,
не понимающий ни в чем,
и каждый дурень — спору нету,
все дурни грамотны уже, —
готов немедля сжить со свету
другого дурня из ЖЖ.
Народ у нас довольно хмурый,
ему ли злобу побороть?
Мы все набиты диктатурой,
она буквально наша плоть;
наш опыт ничему не учит,
а если учит, то не нас;
нас диктатура так же пучит,
как нашу землю пучит газ;
она корежит наши лица и
отравляет мирный труд, и
мы готовы поделиться —
но почему-то не берут.

Когда б пришла такая фаза, что мир и вправду был готов забрать у нас избыток газа, а вслед за ним избыток дров, и государственную прессу, что понимает все сама, и вслед за ней, для интересу, избыток местного дерьма, и диктатуру, что под старость преобразилась в рококо, — не знаю, с чем бы мы остались.

Но как вздохнули бы легко!