Имя Бобура Исмоилова давно известно как в Узбекистане, так и за его пределами: картины можно найти в нашем Музее искусств, Музее Ван Гога во Франции, галерее International Art Ltd в Штатах и в частных коллекциях по всему миру. Бобур работает в живописи, кино, мультипликации, книжной графике, занимается видео-артом. Он иллюстрировал книги «Питер Пэн», «Озорник», «Суфийский декамерон», декорировал ресторан-галерею Caravan, был художником международного фестиваля «Шарк тароналари», ставил мультфильм «Алпомиш», сотрудничает с театром «Ильхом».




Сегодня Бобур Исмоилов рассказывает о том, что пора менять сознание людей, пересмотреть систему образования, отходить от прошлого и экспериментировать.

— В одном из своих интервью вы сказали: «Настало время снимать ковры со стен». Понятно, что фраза абстрактная, но все же к чему это? На что предлагаете их заменить?

— Речь шла о том, что пора менять сознание людей. Мир развивается, время идет, и каждый из нас должен понимать, что нужно идти параллельно с действительностью. Пора ломать догмы, прекращать держаться за прошлое, иначе застрянем в последнем вагоне этого поезда. Если мы не начнем заниматься саморазвитием, то боюсь, нам вообще не достанется билет в это путешествие.

Для того чтобы двинуться сейчас, у нас есть все опорные точки. Все потому, что у нас хорошее содержательное наполнение — история. Каждое поколение несет в себе генетический код, передаваемый по наследству. И если мы читаем этот код, понимаем, принимаем — это замечательно, а если не видим его — то все останется неизменным.

Возьмем, к примеру, опыт многих известных народов, которые, сохраняя свою идентичность, продолжают двигаться за прогрессом с колоссальной скоростью. Они сумели создать яркие, самобытные произведения в изобразительном, современном и виртуальном искусстве. Показательна в этом плане Япония — крохотная страна с великой историей, которая очень громко заявила о себе. Да, у них нет полезных ископаемых, и они решили искать другие возможности: главным своим ресурсом выбрали человека, народ. Это и есть их главное богатство. У нее огромная история, она не отвернулась от прошлого и все прекрасно сохранила, но при этом вырвалась вперед, делая что-то новое. Когда мы думаем о Японии, то на ум приходят две вещи: сегодняшний день — передовые технологии японской электронной промышленности и архаичная древняя Япония. Потому что им удалось сохранить и продвинуться. Об этом я и говорю. Мы живем сегодняшним днем, так давайте же жить им.



— Вас называют представителем современного искусства. Например, Лола Тилляева в одном из своих постов сказала, что Бобур Исмоилов — художник, который внес в искусство страны свою глубокую философию. Что для вас современное искусство, каким вы его видите?

— Трактовка современного искусства двусмысленная: с одной стороны, меня можно назвать таким художником, потому что я — человек сегодняшнего дня. А с другой — представитель современного искусства — это художник, который занимается актуальным искусством.

А вот отношусь ли я к чему-либо — это другой вопрос. Художественная среда очень разноуровневая — есть живописцы, портретисты и другие «исты». Есть художники, которые занимаются актуальным искусством, есть коммерческие, что пишут для салонов. Я бы не причислял себя ни к кому.


Я художник вне рамок, свободный. И каждый художник мог бы сказать, что он вне рамок, потому что искусство не может ограничиваться одной сферой применения. Я, например, есть в кинематографе, театре, книжной графике, пробовал себя в дизайне — я разноплановый. Единственное, могу назвать себя представителем современного искусства, потому что существую здесь и сейчас. У меня есть правило — я люблю то, что делаю. Любая форма самовыражения должна стать удовлетворением в первую очередь для меня самого. И неважно, к какому направлению я отношусь.


— Так что же в итоге для вас современное искусство?


Сегодня искусство перестало быть инструментом, что несет эстетику в этот мир. Художник стал поднимать проблемы социального и политического плана, стал зеркалом дня. Он не может просто спрятаться в комнатушке, задвинуть шторы, изолироваться от мира и писать натюрморты, в то время как за окнами идут войны. Он передает действительность, интерпретирует, конечно, в своем понимании, но передает. Он проводит эти параллели через себя, сознательно или нет, и его работа должна передавать дух времени.



— А что такое современное искусство Узбекистана?

— Изобразительное искусство Узбекистана всегда было богатым сильной школой. Есть много легендарных художников, в том числе и современников, которые сейчас среди нас. Но что касается молодого поколения, вспоминаю всего несколько имен, и это беда для 30-миллионного населения. Нужно думать о том, что будет завтра.

Меня удивляет, неужели новое поколение художников не устало писать этюды, горы, Самарканд/Бухару, цветочки, идущих по ташкентским аллеям людей. Им это не надоело? Неужели они считают, что это здорово? Есть свобода самовыражения, но у свободы никогда не бывает границ, так же, как и у воображения художника.

Если об актуальном искусстве — почему оно плохо приживается? Потому что цветочки, горы — это ремесло, а современное искусство требует концентрации, сознания. Твой зритель должен понять, что ты хочешь ему сказать, в этом и есть проблема. Я думаю, что появятся такие молодые люди, и пусть их будет немного, но пусть они будут громкими и талантливыми. Пусть они искренне верят в то, что делают.

Есть хороший стартовый потенциал, который мы не используем. Художник должен жить на 10 лет вперед, он не может быть ровесником современности, он должен прогнозировать. Созданное должно остаться в истории, и оно не может быть актуальным только сегодня, нужно, чтобы это было на все времена.

Поднять изобразительное искусство на хороший уровень можно, если начать с образования, методики преподавания. Умудряются же другие страны успевать и в медицине, и в экономике, и в живописи. Искусство всегда связано с общим состоянием страны. Для того чтобы все нормализовалось, нужно, чтобы каждый снял «ковры» в своем сознании. Чтобы изменить сознание, нужно менять сознание педагогов. Студент всегда ровняется на своего педагога. Мы через это проходили: хотели быть похожими на своих наставников, восторгались ими, мечтали быть на одном уровне. Я считаю, что педагог не должен быть только теоретиком: ночью отработал в мастерской — утром тебе есть что сказать студентам.



— Если говорить о современном искусстве Узбекистана, то есть еще такие художники, как Мурад Карабаев, Тахир Каримов, Санжар Джаббаров, Акмаль Нур. Возможно, подборка имен получилась субъективной, но чьи имена вы добавили бы в этот список? Что эти люди делают, к чему идут?

— Добавлю еще много-много имен: это Баходир Джалалов, Джавлон Умарбеков, Джалол Усманов, Леким Ибрагимов, Алишер Мирзаев, Яниса Салпинкиди и многие другие. Все они достойны называться художниками, каждый из них самобытен, оставил свой след в изобразительном искусстве Узбекистана. Их также нельзя относить к «измам» — они вне границ. Они титаны в нашем искусстве. Это художники старшего поколения, сильные колористы, у каждого свое видение, чутье — мне это нравится. Все выходцы той самой школы, которая впитала в себя все, что могла. Они сумели ассимилировать в нашу историю пласт европейских тенденций, и получился вот такой сумаляк, в котором порой попадаются даже камни.



Фото: Арлан Байходжаев
Эти люди получили образование в других странах, и молодые ребята должны учиться так же. Их нужно отправлять хотя бы на фестивали, они должны видеть мир, чтобы изобразить его через свою призму на холсте.

Парадокс в том, что у нас много замечательных художников, но арт-рынка нет, работы не покупают, а должны. Я удивляюсь, когда вижу в багетных мастерских работы каких-то итальянских, греческих художников среднего уровня. Меня это злит, ведь наши намного выше рангом по уровню и качеству.


— Актуальное искусство, как вы его называете, иногда допускает странные концептуальные формы самовыражения. Это могут быть композиции из чучел животных, рисование на грязных машинах, использование жидкостей организма в качестве красок. Есть еще, например, такая форма современного искусства, как акционизм, когда, допустим, актер собирается четыре года стоять на одном и том же месте и ждать ухода Дональда Трампа с президентского поста. Как вы к этому относитесь? И готов ли Узбекистан принимать современное искусство без границ?

-- Протестный потенциал в современном искусстве — это мощный инструмент. Такие акции и перфомансы имеют право быть.

По поводу нашей страны, думаю, что для сознания наших людей это все еще шок. Но это можно очень быстро изменить. Когда я впервые приехал в Пекин, то увидел Китай на велосипедах и в военных мундирах с фуражками. Спустя пять лет после Олимпийских игр в Пекине я поехал туда снова и понял, что они полностью изменились: начали говорить на английском, стали цветными, носят рваные джинсы, ездят на хороших автомобилях. Пяти лет людям хватило, чтобы сознательно или командным методом изменить свое сознание. Я увидел другой Пекин и тогда понял, что все возможно изменить, люди могут обучаться.

Наш народ патриархально-мещанский. К сожалению, все сводится к одной цели — построить дом, женить сына, быстрее и хорошо отдать свою дочь замуж, отдохнуть на курорте, и все это должно сопровождаться аплодисментами окружающих. Я уверен, что скоро все изменится в сторону самообразования и совершенствования. Да, все это хорошо, но еще должны быть ценности моральные, а не только этот материальный быт, не этим измеряется сознание людей. Когда все это изменится, народ будет готов к восприятию современного искусства «по-полной». Нужно давать людям понять, что такое современное искусство, его нужно привозить и показывать, что, кроме наших замечательных Чимганских гор, тюльпановых полей и натюрмортов с разрезанными дынями, есть огромное количество более интересного и глубокого.



— Помните историю с фотовыставкой Джока Стреджеса «Без смущения», у которого была серия снимков с обнаженными девочками. На выставке в России его запретили и даже испортили несколько работ. Что вы думаете об этом? Это же тоже современное искусство. Как у нас оценили бы такую выставку?

— Слышал эту историю, его, насколько я знаю, еще обвинили в педофилии и извращении. И да, это современное искусство. Я думаю, можно провести эксперимент — привезти такое к нам и посмотреть, что из этого получится. Хотя… О чем вы говорите? О каких обнаженных детях, если наша певица Наргиз Закирова будучи артисткой выходит на сцену так, как она считает нужным, и на нее обваливается шквал критики от наших соотечественников.



— Вы подняли вопрос об артистах и их внешнем облике. «Узбекнаво» лишил лицензии певицу Лолу Юлдашеву за откровенные наряды и селфи. У художников есть подобный орган, который может отобрать лицензию? И вообще, есть ли цензура в изобразительном искусстве?

— В плане артистов, мне кажется, странно отнимать у них лицензию из-за нарядов. Они публичные люди и сами знают, как себя подавать. В пределах разумного, конечно. В случае с изобразительным искусством такого органа нет, есть только Академия художеств, но это совсем другое, к вопросу не относится.



— У современного искусства есть своя планка? Кто ее задает, чем она измеряется? Любовью зрителей, критикой, внутренним удовлетворением художника или есть что-то другое?

— Нет никакой планки, это безграничный поток возможностей, у творчества же нет потолка. Насчет того, кто задает ритм, здесь не кто, здесь больше что. Тенденции происходят естественным путем, идут параллельно с эволюционным процессом. Но и люди должны развиваться вместе с ними. Если человек занимается самообразованием: смотрит, изучает, анализирует мир, формирует — этот человек не выдаст плохой продукт.


Фото: Арлан Байходжаев
Работы мастеров, находящихся в Музее искусств Узбекистана, нужно оставить в покое. Они — отражение прошлого. Молодежь идет в музей, смотрит на картины, потом быстро бежит в мастерскую и пытается повторить. Нужно оставить этих художников в покое, да, они — шедевр своего времени, но прогресс — это здесь и сейчас, и даже немного впереди. Молодых художников лучше учить не делать ремейки, а создавать собственное — новое. Если ты художник, то элементарно быть индивидуальным. Самое главное — это сформулировать свою идею, а какой техникой ее подать, уже не имеет значения. Хоть из соломы собирай или вообще сожги.

В плане измерения искусства для меня важнее всего — сама работа, то, как я ее создаю. На этом этапе тоже много проблем: первая — есть мысль, но не получается ее выразить, вторая — не всегда есть возможность работать, времени совсем не хватает. Третья — когда очень хочется сделать, и идея есть, и время, а вот джины не посещают. А признание — это конечный, но, безусловно, приятный момент. Если твою идею кто-то принял, значит, у тебя есть единомышленники.



— А насколько для вас имеет значение участие в международных проектах. И могут ли наши художники, которых вы перечислили, покорить человечество на глобальном уровне?

— Это важно и нужно. У художника не бывает границ как в голове, так и на холсте. В какой бы стране он ни был, он может работать в любых условиях, на разных уровнях, это не имеет значения. Разве что вдохновение может пропасть, но творческий человек всегда найдет выход из положения.

Я принимаю участие в различных международных проектах, но живу в Узбекистане.



— Как к современным художникам из Узбекистана относятся за рубежом?

— Арт-рынок и все, что с ним связано, — это большая индустрия. Страны, в которых хорошо развита школа изобразительного искусства, на тебя не обратят внимания без тщательного исследования твоего имени. Им важно в перв��ю очередь имя: кто ты, сколько у тебя продаж, в каких известных международных проектах участвовал. Им важно твое CV. Если имени нет, то пробиться не так просто.

В той же России ведут системный рейтинг художников СНГ. Про Европу скажу, что туда нужно пробиваться, и это тоже возможно — многое зависит от имени. Первое, что делают иностранцы, — оценивают работу. Если она им понравилась, ищут художника в интернете. Самый первый вопрос: «Узбекистан? А где это?», но как скажешь про Самарканд и Бухару — сразу узнают. Конечно, это все в силу нашей молодости, мы еще очень молодые, но в последнее время этот вопрос с локацией Узбекистана задается все реже.

— На международных выставках вы общаетесь с художниками из разных стран. Как это общение влияет на вас, ваше творчество?

— Нет художника, который достиг совершенства. Каким бы он ни был «циклопом» в той же живописи, он не должен переставать познавать мир. То же самое с выставками, они — моя творческая подпитка. Нет в истории человека, который формировался в замкнутом пространстве. У него были либо наставники, которые давали ему советы, либо примеры, которыми он восхищался. С выставками то же самое, там можно встретить профессиональных художников и вдохновиться.

Никогда нельзя останавливаться, и если все-таки перестаешь учиться — перед тобой закрываются двери. Проекты и сотрудничество нам нужны для того, чтобы не останавливаться на достигнутом. Важно показать, на что ты потратил время: нельзя просто организовать выставку, показать последние 50 картин за два года и все. Важно достучаться до людей и сказать им: «Обратите на это внимание, это проблема. Вы все знаете о ней, но молчите, не обращаете внимания и пытаетесь сделать так, будто этого не происходит». Так изменилась задача художника за последнее столетие — быть отражением действительности.



— Почему современные художники Узбекистана все равно стараются использовать в своих работах что-то восточное — мотивы, персонажей, элементы орнаментов, какие-то цвета? Разве современное искусство не должно быть выше чего-то национального? Зачем они пытаются сохранять это национальное? Ценится ли это?

— Мы оседлый народ, у которого есть колоссальные традиции прикладного искусства, причем в очень многих сферах. Безусловно, все это имеет огромное влияние на художника, но повторять все — бессознательно, это уже высказано другими в свое время, зачем делать то же самое.

Другое дело — интерпретация. Переосознать мотив, пропустить через свое сознание и подать совершенно иным способом. Обратите внимание, в арабских странах появилось очень много новых архитектурных проектов, которые невероятно современны. В них использованы необычные и авангардные ломающие сознание формы, но в них очень легко увидеть Восток. То есть они интерпретировали эти мотивы, сумели это сделать, и это не выглядит плагиатом. Архитектор увидел Восток и сумел трактовать его через призму сегодняшнего дня, перемолол через себя и выдал потрясающий результат. Нужно создавать, а не делать ремейки.



— Растут молодые художники, чьи имена пока еще в тени. Что им нужно делать, чтобы заявить о себе? Какие ошибки не нужно совершать?

— Главное — не разочароваться в том, во имя чего ты учился. Свято верить в то, что ты делаешь, и никогда не изменять себе. Усто-мумин говорил, что не нужно довольствоваться малым — это удел нищих духом. Еще говорил, что запретный плод сладок, и его нужно смело рвать, тогда он будет твоим. Это проявление должно выражаться не в характере, не в агрессивной форме, а на уровне профессионализма. Идти всегда и двигаться дальше, создавать, верить в свои амбиции и быть волшебником. Самое главное — думать и уметь изобразить, а форма и подача не так важны: стой обнаженным в центре города, снимай ролик, вид — это самое последнее дело. Это не просто странное желание, во главе должна стоять свобода.



— Вы преподавали в институте. Чему учили? Чего такого универсального советовали, чтобы ваши слова пригодились каждому?

— Я преподавал восемь лет. Универсального ничего не говорил, только пытался раскрыть суть. Я выпускал ребят, многие из них стали художниками: работают в кино, на ТВ, радует, что практикующие тоже есть. Их мало, но они есть. Я счастлив, что они в профессии, неважно, в каком направлении работают. Рад, что каждый нашел свой путь.



— Бобур, можете описать свою конечную точку? Вы когда-нибудь представляли ее, ту высоту, которую мечтаете даже немного превзойти?

— Для творческого человека не может быть границ. У художника не должно быть конкретной цели, карьеры, конкуренции, поэтому конечной точки не существует. Что будет дальше, я не знаю, не задумывался никогда. Все, что делаю, пропитываю любовью. Восхищаюсь людьми, которые уважительно относятся к работам художников, ценят их как хрупкую мантию. У мастеров каждая картина — маленькое внутреннее явление, которое зритель может не понять и не признать.

Что дальше? Наверное, будущее, только так.



Фото: Арлан Байходжаев