В 2010 году в Красноярске вышел роман Владимира Шанина «Суриков, или Трилогия страданий». Три тома, 1670 страниц. Для современного читателя книга такого объёма вызывает психологическое отторжение. Скорописание отучает людей от неспешного, вдумчивого чтения, от бытия наедине с книгой. Рыночный слоган «время — деньги» детерминирует и литературное «производство», девальвируя качество в угоду «массовой культуре».

Писатель В. Шанин работал над романом, как он сам уведомляет нас, более двадцати лет. изучил всё написанное о художнике до сих пор, и в первую очередь, конечно, архивы, местные и центральные, а в архивах — архивные документы, свидетельствующие о Василии Ивановиче Сурикове, его родителях и родственниках — всех, кто находился в пространстве его рождения, становления и творческого бытия. Одним словом, писателя интересовала эпоха второй половины XIX века и первых шестнадцати лет века XX-го. Какое множество лиц! Можно сказать, литературная империя.
 
Тут перед писателем особенная ответственность. При изображении конкретных исторических лиц художественное воображение ограничено, а убедительность изображения при этом не отменяется. Очевидно, документальная основа и громадная фактология помогли писателю удержать историческую правду и в то же время не опустить её до уровня архивной справки. Писатель создал художественное произведение на документальной основе, сам, по сути, став историком, краеведом и в какой-то степени — этнографом и фольклористом. При этом он назвал его «романом-исследованием».
 
Исследуя жизнь и творчество В. И. Сурикова, он вычленил очень важный период его «страданий» при создании трёх картин: «Утро стрелецкой казни», «Меншиков в Берёзове» и «Боярыня Морозова». Но, как нам кажется, роман является и краеведческим исследованием. Особенно первый том, «Деревья живут корнями». В контексте самого названия слышится голос земли, а в содержании тома раскрывается жизнь сибирских казаков в Красноярском остроге-городе и его широких окрестностях: от губернского центра до Туруханска, Минусинска, Хакасии, вплоть до границ с Монголией и Китаем (не случайно этот том очень насыщен топонимикой и тщательным описанием быта казаков, крестьян, «инородцев»).
 
Если вычленить в романе все этнографические детали, речевые обороты, сказки, детские игры, «дразнилки», то получится, наверное, объёмистый краеведческий фольклорный материал, достойный отдельного внимания и изучения. Филологическое образование писателя, видимо, заставляло его обращать внимание на «вкус и цвет» народной жизни на берегах Енисея.

Русская классическая литература, если рассматривать её в географическом ракурсе, осваивала в основном центральные земли Российской империи, а её восточная часть пребывала в небрежении — как колония, недостойная отдельного изображения. И литературные герои имели лицо и характер срединной России. Даже в XX веке, во времена размаха «ударных строек» и освоения целинных земель в Сибири и на Дальнем Востоке, появился в литературе герой, который, опять же, пел песню: «Мой адрес — не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз». Однако большая сибирская литература в ХХ веке всё же возникла; тому доказательство — хотя бы книжные серии «Писатели на берегах Енисея», «Современная сибирская повесть». Но, кроме имён В. Астафьева и В. Распутина, она была недооценена как самобытная часть общего художественного наследства и современного творчества в России.
 
Мы повторяем, что историко-краеведческое содержание романа «Суриков, или Трилогия страданий» необычайно глубоко и панорамно, с охватом всей народной жизни, от несущих государственную службу казаков и чиновников — до духовенства, политических ссыльных (декабристов и поляков) и уголовников.
 
И добровольно освоенная, и ссыльно-поселенческая Сибирь представлены в романе без романтической идеализации, но с любовью писателя, в ней рождённого. Его кровная любовь к изображаемым лицам и природе взошла на генетическом уровне и не нуждается в презентации. Подлинная любовь всегда скромна и стесняется аффектов.
 
В понимании и изображении народной жизни через раскрытие семейных корней В. И. Сурикова писатель выделил её главное основание — нравственные ценности, как христианские, так и установленные самими казаками и крестьянами. В романе наглядно представлены формы нравственного поведения «героев» того времени. Например, обращение с животными, отношение к лошадям. Казак не может бить своего коня. На подворье Суриковых конь Каурка уважался и ценился как надёжный друг-работник. Или такой факт: крестьяне отказались ремонтировать эшафот для казни преступников, заявив, что не будут «срамить топоры».
 
Характерно осуждение красноярцами такого явления, как представленная на выставке в Париже гильотина, которая может отрубать по восемь голов сразу. Об этом рассказывал побывавший на выставке авторитетный в Красноярске купец П. И. Кузнецов, меценат юного художника Сурикова. А в Красноярске были трудности с подбором палачей для совершения публичной казни: никто не хотел идти на эту «службу» — население сочувствовало казнимым поселенцам.
 
В романе много примеров живой, а не рассудочной нравственности. До сих пор, например, актуальна затронутая в романе проблема спаивания народа; это ведь давно укоренившаяся государственная политика. Приведём отрывок из романа на эту тему:
 
«... — А водка в кабаках отвратительная — обычный «сивалдай», господа, зато продаётся «под орлом».
 
— Надо пожить в деревне, чтобы понять всё значение этой отвратительной торговли... Надо посмотреть на деревню в престольные праздники, чтобы убедиться, какое гибельное влияние имеет этот главный источник наших государственных доходов,— с волнением в голосе высказался фельд­шер Иванов.
 
Его поддержал отставник Иван Суриков, напомнив слова покойного родственника Ивана Васильевича Сурикова, служившего винным приставом в Сухом Бузиме: „Деревня спивается, и это только начало. Конец может быть непредсказуемым“...»
 
Заметим, что и отец В. И. Сурикова не пил, и мать, Прасковья Фёдоровна, была весьма строга к выпивавшим, даже гостям.
 
Реконструируя исторические факты, писатель отнюдь не подстраивает их под нашу современность. Он показывает, как неизбывна нравственная пропасть между государством, властью и народом, когда источником богатства и «прогресса» в стране стал кабак. Кабаки преобладали числом над церквями и над единичными учебными заведениями — приходскими школами. Да в этом отношении и сама церковь — не святая: и церковные иерархи, и местные священники не прочь угощаться зельем по разным поводам, от губернаторских балов до обычных крестин и поминок.
 
Триада «государство (самодержавие), церковь, народ» в романе выстроена концептуально, и чаще — в несводимых противоречиях, чем в освящённом официальной политикой единстве. Вот смотритель Красноярского уездного училища, коллежский асессор и кавалер А. К. Мошков, в кабинете губернатора спросил священника о. Иоанна Рачковского, протоиерея Воскресенского кафедрального собора: «Готовы ли вы, святой отец, помочь нам и взять на себя заботу о попечении образования народа?» — и отец Иоанн в ответ привёл высказывание из Соборного послания святого Иакова: «Не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога? Итак, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу». И тут же язвительно добавил, что «жалованье для законоучителя — унизительное! Всего-то сто рубликов. А мирскому учителю — сто двадцать, и при готовой квартире!»
 
Препирательства между властью и церковью в «заботе о попечении образованию» задержали его развитие, в сравнении с Европой, на несколько столетий, что привело к огромному разрыву между образованной элитой и остальным народом. Это и одна из причин революционного терроризма в империи, начиная с бунта декабристов и кончая 1917 годом.
 
В романе В. Шанина приводятся имена немцев и ссыльных поляков, находившихся на чиновничьей службе в Енисейской губернии по простой причине: они были образованными. Нелюбовь к немцам, полякам и евреям среди красноярского населения была заметной: иностранцы «слишком нахально забирают власть», «издеваются над русскими» и обжуливают их в торговле и кабаках. Правда, издевались над простым людом и свои, русские «начальники», но когда — «свои», то это вроде как легче.
 
Вопрос об отношениях самодержавной власти, православной церкви и населения, отнюдь не фанатичного в православии, да ещё в переплетении с иными верами и национальной принадлежностью,— традиционный и очень непростой в истории России. В. Шанин, как нам кажется, никого не оскорбил и никого не возвеличил без заслуг, представляя на страницах романа мирских и духовных лиц, русских и инородцев, немцев и поляков. Он на стороне исторической правды, сожалея о том, что «не то худо, что худо, а то, что никуда не годится». В этой универсальной народной мудрости, приведённой писателем, заключена «загадка русской души», принимающей всех в свой широкий мир и при этом их недолюбливающей, а порой и презирающей.
 
В первом томе романа вопросы веры, нравственности и бытового, мирского деяния прописаны во всём многообразии сибирско-красноярской провинции. Её губернское становление прошло длинный и сложный путь — со сменой многих генерал-губернаторов, с временным пребыванием в Красноярске по государственным делам таких выдающихся деятелей, как М. М. Сперанский, Н. Н. Муравьёв-Амурский, Н. П. Резанов и др. А вынужденное проживание в городе всеми уважаемого декабриста В. Л. Давыдова! А блестящая плеяда местных купцов — Кузнецова, Щёголева, Сидорова, Матвеева, их просвещённых жён и образованных детей! А само казачество с укоренёнными бытовыми традициями, с высокими понятиями о чести и достоинстве, даже с непослушанием, когда достоинство оскорблялось! Одним словом, губернский город Красноярск ко времени рождения В. И. Сурикова имел все признаки деятельного общества, связанного со всей Россией, переживавшего все происходившие в её центре события, хотя и с опозданием из-за задержки, как сегодня говорим, информации. Сибирский каторжный путь и ямщицкая почта — вот основная коммуникация между Сибирью и центром России до строительства Транссибирской железнодорожной магистрали.
 
Атмосфера жизни в первом томе романа — это быт и нравы. Даже эпиграфы, выбранные автором, настраивают на такое восприятие: «Это не роман, это история нравов» (Ю. Трифонов) — и тут же: «Исторические лица интереснее вымышленных» (Г. Флобер). Главное же в том, что это и роман, и историческое повествование о быте и нравах той народной стихии, в которой рос и воспитывался будущий художник.
 
В этой многообразной стихии провинциальной жизни, при её скудной событийности, когда приезд важной персоны встряхивает сон и скуку провинции, порой пропадает главный герой романа, Василий Суриков. Он пока не очень заметен среди подобных ему детей и подростков, но мы понимаем замысел писателя: если бы уже в ребёнке Васе Сурикове он «изображал гениальность», это было бы фальшью. Для автора здесь важнее другое: казацкая и обывательская среда, отнюдь не лишённая ни воинской доблести, ни духовной ипостаси, хотя бы в лице священников и ссыльных интеллектуалов, вроде декабриста и поэта Давыдова. В то же время писатель обращает внимание читателя на то, что Вася Суриков с малолетства увлечён рисованием, что-то уже «царапает» на домашней мебели. Знак будущему подан! И первый том заканчивается выпускным экзаменом в Красноярском уездном училище в присутствии исполняющего обязанности губернатора И. Г. Родюкова. В этот торжественный момент учитель рисования Гребнёв говорит: «Иван Григорьевич, господа! Василий Суриков — самый лучший мой ученик. И я не ошибусь, если скажу — лучший во всём! Вы слышали, как он отвечал на вопрос. А как он рисует... Вы только взгляните на эту акварель, написанную с натуры!» Акварель всех восхитила и была подарена её автором Родюкову. И тот сказал: «Ты будешь художником, Суриков!»
 

Продолжение.

Окончание.

Источник «День и ночь», № 2 за 2012 г.

В. Замышляев. Колокол исторической памяти.