ПРАВИЛА ЖИЗНИ В КАРТИНКАХ (БЕРИ В ЦИТАТНИК)

 

 

ПОНРАВИЛОСЬ? СОХРАНИ В ЦИТАТНИКЕ!
YES_Stars (www.liveinternet.ru/users/yes_stars)

Бег

 Все начинается с Бега... С безумного стремительного бега в Жизнь, подобного истинному полету... Бега  в никуда и одновременно навстречу всему. Что-то внутри зовет вперед, и зов этот слишком силен на первых этапах, чтобы противиться ему. У начала Пути толкуться целые толпы: все стремятся вперед, нарочно и случайно подставляя другим подножки, падают, подымаются вновь, обгоняют одних и, схватив за руки, тянут за собой других... Кто-то бежит быстрее, обгоняя всех и вдруг, выдыхаясь, бессильно падает вниз, кто-то отчаянно пытается сберечь силы... Но удастся ли?..  Ведь здесь не действуют законы физики, и дальнейшее движение вперед зависит лишь от внутренних сил. Можно бежать бесконечно и не упасть, можно идти и быть раздавленным теми, кто спешит следом, или просто устать...
 Здесь главное воля, желание и готовность бежать вперед. И скорее всего - вопреки всему... Но это есть не у всех, и не все готовы наступать на горло себе и другим ради продвижения в неизвестность. И с каждым последующим шагом бегущих становится все меньше: кто-то переходит на шаг, кто-то останавливается, в сомнении оглядываясь назад, вглядываясь в лики Прошлого, кто-то падает и уже не встает, постепенно обращаясь в пыль под чужими ногами, а кто-то... поворачивает назад. И даже странно, что идти назад, фактически навстречу остальным, оказывается проще, чем двигаться вперед... Но здесь же не действуют привычные материальному миру законы... Многие отстают, отстают безнадежно... И даже те, кого ты вел за собой, раздражено выдергивают руку и просят оставить их, дать передохнуть. А ты один не хочешь останавливаться...  Задыхаясь, чувствуя привкус крови во рту, закусывая губы и сжимая кулаки, глуша боль в разбитых ногах, несешься вперед, навстречу неизвестному... Навстречу себе?.. Не хочешь остановиться... А может, боишься? Или уже просто не можешь?.. Бег будто стал еще одной стороной твоей сущности, и ты не можешь даже помыслить себя в ином существовании. Приходит миг, когда оборачиваясь по сторонам, ты замечаешь, что вокруг не осталось никого. Что ты один... Никто не догоняет тебя, и впереди не мелькнет ничей размытый силуэт. Даже ты сам не оставляешь следов в пыли, которой, возможно, стали твои предшественники. И тогда ориентиром тебе становишься ты сам. Но как же сложно оценивать себя таким образом, ведь даже единственный спутник - твоя Тень то несется впереди тебя, то вдруг поворачивает вспять, а то и вовсе исчезает, и ты продолжаешь свой Путь в полном одиночестве... Может показаться, что ты бежишь на месте или вовсе сбился с Пути, но мы ведь сами создаем свой собственный неповторимый Путь и лишь нам решать, где он сольется с другим, где оборвется и оборвется ли... 
 Но нельзя забывать, что Путь принадлежит странному многомерному пространству, и продвигаясь одновременно в миллирдах системах отсчета, в миллиард первой ты стоишь на месте...

папуасы XXI века...

"Человечество - удивительный вид. Оно умудрилось организовать само себя в пищевую цепочку и узаконить такой порядок вещей. Поглощение особи особью сопровождается ритуальными фразами «ничего личного», «это бизнес», «ты знал, на что идешь» и т.п. Причем поглощение может быть не только физическим. Точнее, чисто физическое поглощение - это варварство и моветон, так никто уже не делает, кроме папуасов в самых заброшенных уголках мира. Так что поедание в основном приобретает мучительные метафизические формы, приносящие гораздо больше прибыли и удовлетворения поедателю, нежели простое употребление индивидуума в пищу. Ментальное и экономическое пожирание - вот под какими знаменами пройдет этот век. За всей высокотехнологичной мишурой никто не разглядит пищевой пирамиды.

Знаете, папуасы-канибалы почестнее будут."

Критерии. Любовь/влюбленность. Вечная тема



Что-то все чаще с разными людьми общаюсь на тему не столько самой любви, сколько ее критериев. Почему-то когда я описываю свои ощущения и эмоции во время любви: тот восторг, ту сказку, то возвышение - все твердят, что это лишь влюбленность. "Это не может продолжаться долго, что не долго, - не есть любовь". Тем не менее, когда я начинаю перечислять критерии любви, со мной все сразу соглашаются.
Мои критерии просты. Я понимаю, что люблю человека, если готова прожить с ним всю жизнь, если хочу иметь от него ребенка и - да - готова простить ему абсолютно все. Но это не мешает мне каждый раз трепетать в его присутствии как на первом свидании. Таять в руках, стремиться понравиться ему снова и снова, заинтересовать чем-то новым возможно - чувствовать, когда у него рождается потребность в этом чем-то новом! Чувство уюта, чувство дома - да! ДА! Желание пойти на край света за ним. Ну, в общем, классические симтомы влююленности во всем остальном кроме первых.
А вот чувство безопасности и надежности само по себе для меня мертво и не имеет к любви никакого отношения. Значит, резюмирую: любовь - это такая влюбленность, когда человек вростает в тебя корнями, и ты уже не можешь отделить себя от него без вреда хотя бы для себя. А вообще-то - для обоих.

...грамматика.. грамматика..




-Что там происходит?- спросил демиург Шамбамбукли, прислушиваясь к постороннему шуму.
-Философы спорят,- небрежно откликнулся демиург Мазукта.
-Так громко?- удивился Шамбамбукли.- Что-то принципиальное?
-Нет-нет,- замахал руками Мазукта,- по основным положениям у них разногласий нет. Они не сошлись по поводу грамматики.
-Как так?
-Да вот так. Все согласились, что "бытие определяет сознание". Теперь выясняют, что здесь подлежащее, а что дополнение.

Источник

Монолог патрона



Я – Последний. Я зажат меж Предпоследним и пружиной. Я подпираю 14 маленьких смертей. Про таких, как я, обычно шутят – «Оставлю для себя»....

мульт оч понравился..

Сэр Макс



Макс Фрай:

Люди занялись искусством, когда перестали заниматься магией. Когда шаман бьет в бубен, но при этом не уходит в Нижний мир ловить духов, он становится музыкантом. Когда шаман читает заклинание, и оно не исцеляет слушателей, он становится литератором. Когда шаман рисует быка, пронзенного стрелой, и это не приводит к гибели настоящего животного, он становится художником.

22 сентября, год 2008. Коан)



Совершенное создание

"Я для тебя останусь - светом"

Его звали Альфред, ему было около шестидесяти, и он был художник. Он писал вдохновенно, с упоением, его кисть была словно продолжением его руки… Нет, его сердца, его души! Он был гениальным художником, и он писал бури.
Альфред жил один, в каменной башне, а вокруг простиралась ледяная пустыня, холодная, угрюмая и – седая, как волосы старого художника. А над бесконечными просторами беспрестанно гулял дикий северный ветер. Он поднимал снег и кружил его в вихрях, бросал на стены и окна башни, ревел в трубах, врывался с холодной пылью в помещения, когда изредка Альфред открывал дверь, чтобы покинуть свой уединенный дом.
На верхнем этаже, там, где художник устроил свою мастерскую, были огромные окна. И солнечными днями, когда лучи бледного негреющего светила мерцали сквозь призрачную дымку снега, художник писал свои шедевры. Его глаза страстно сияли, кисть летала над холстом, и, сплетаясь из безупречных мазков, на свет рождалась новая Картина. С потрясающей живостью и выразительностью передавала она стремительный танец снега в объятиях грозного аквилона, или око луны, что холодно горит в ночном небе, проглядывая через рваные грозовые тучи, или ослепительный миг, когда вспышка молнии отражается в каждой снежинке…
А потом, ослабевший, усталый, но торжествующий, он спускался из мастерской в жилые комнаты, проходя многочисленные галереи, где висели другие его картины. Каждую из них он мог назвать каким-то именем, соотнести с каким-то временем своей жизни – каждая из них была уникальна, индивидуальна, неповторима и совершенна. Не нашел бы и самый пытливый наблюдатель в них ни одной повторяющейся формы, фигуры, образа, как не могло быть за всю историю мира двух одинаковых мгновений и двух одинаковых бурь.
Эти бури, и этот мир, эти вечные вальсы ветра и снега, были для Альфреда горем и радостью, ночью и днем, холодным полом тюремной камеры и уютным креслом перед камином. Они были всей его жизнью. Днем с любовью и мастерством он запечатлевал их в масле, а ночью и непогожими днями, если не смотрел в окно на неустанно движущийся снежным мир, задумчиво бродил, сжимая в руках кружку горячего глинтвейна, часами по галереям, то любуясь своими творениями, то боясь поднять на них взгляд. А иногда он садился в кресло, подвигался ближе к камину, и долго, не отводя взгляда, смотрел в огонь, размышляя о чем-то. Тогда его глаза делались тусклыми и печальными, уголки губ опускались и замирали, и неподвижное, сухое лицо, обрамленное растрепанными, серо-седыми волосами, казалось странной, гротескной песчаной скульптурой.
Может быть, он вспоминал о тех временах, когда в мире не было снега и ветра, когда он не был художником, а был простым пареньком, юным, наивным и светловолосым. Тогда он любил гулять после захода солнца, смотреть на звезды, вдыхать неповторимый аромат ночных цветов, слушать далекий шум леса и задумчивые трели соловьев. Иногда он бродил так до утра, и встречал рассвет в поле, восторженно наблюдая, как поднимается над горизонтом алый шар солнца, подсвечивая легкий утренний туман. Альфред больше всего любил именно эти мгновения.
И она тоже любила.
Они смотрели на рассвет вместе. У нее было другое имя, то, которое дал ей этот мир, но Альфред звал ее по-особенному - Кассиопея. В ней, в ее красоте, в ее голосе было что-то небесное, космическое. Они гуляли бессчетными, но такими до ужаса короткими ночами, и, глядя в ее огромные лучезарные глаза, отражающие сияющее звездами ночное небо, Альфред был по-настоящему счастлив.
Он тогда решил стать художником, чтобы запечатлеть в красках ангела, с которым свела его жизнь. Он быстро учился, и быстро стал искусным художником. Но божественна красота его возлюбленной, как и высота неба, как и глубина космоса – была непередаваема. Дни напролет он писал ее, с поразительной точностью, по памяти, – и каждый раз сжигал холсты, снова и снова. Каждый раз в его картинах недоставало чего-то неуловимого. Может быть, оттого, что безупречная прелесть Кассиопеи была не в ее внешней красоте, а чем-то совершенно ином.
Они смотрели на рассвет вместе, держась за руки, и на закат – каждый по-своему. Альфред – устало, через широкие окна своей мастерской, в которых, преломляясь, вспыхивали кровавые лучи заходящего солнца, а Кассиопея – бездонным задумчивым взглядом, стоя на балконе замка, на головокружительной высоте над грозными серыми утесами, зелеными благоухающими садами и алеющими водами залива.
Они смотрели на рассвет вместе. Она прикоснулась к его руке; ее пальцы были холодными. Она сказала тихо: «Ты знаешь, мы не будем вместе. Ты знаешь, почему». Он кивнул, не стараясь скрыть слезы. Все замерло, все рухнуло. Он кивнул еще раз. Может быть, это было смирение, а может быть – что-то большее. Так бывает.
А потом пришла зима. Тень печали и голода повисла над миром – покрылись инеем скалы, погибли поля и сады, замерзли заливы и реки. Ее синим глазам не было места в этом бесцветно-сером мире. Больше Альфред не видел ее тонкой фигуры на холме, в лучах восходящего солнца, в сияющем ареоле утреннего тумана. Да и не было больше никакого утреннего тумана, никакого восхода, никакого заката, никаких звезд; были только вечно сумрачные, серые плоскости льдистых полей, и кое-где, черными шипами – голые неживые леса.
Серое, белое, черное. Этих красок теперь было достаточно, чтобы изобразить весь мир. Альфред смотрел в окна и писал то, что видел. Он писал бури. Он забыл золотые рассветы и синие глаза Кассиопеи, приказал себе забыть. А потом – потом он подумал как-то, что, может быть, ничего это и не было, что это был сон, или видение, или фантазия. Не было больше таких понятий – «синие», «золотые»…
Прошло много лет. Как песок в часах, бежали и рассыпались дни старого художника – конечно, он не сразу стал старым, но, наверное, сразу перестал быть молодым. Когда Альфред впервые изобразил бурю, почти вся жизнь была у него впереди, но из неведомых ему самому глубин его души что-то уже шептало: «это закат».
И в какой-то из дней, по-своему уникальных, но таких неотличимых, Альфред стоял в своей мастерской и смотрел в широкие окна - на простершуюся бесконечно во всех направлениях белую плоскость его мира. В этот день не было ни снега, ни ветра, и бледное, холодное, какое-то фальшивое солнце мерцало на мертво-голубом, медицински чистом небе. Вдруг взгляд старого художника скользнул немного вверх и наткнулся на старую, ужасно запыленную шкатулку, стоящую на полке над окном. И еще Альфред не вспомнил, не осознал, что внутри этой шкатулки, но его сердце уже замерло: «Пришло время собирать камни».
Дрожащими руками он снял шкатулку с полки и долго не решался открыть. А когда открыл, то не мог смотреть, что там внутри. Не имеет значения, он все равно это знал. Старик бессильно опустился на холодный каменный пол, а по его щекам текли горячие слезы.
Пришла ранняя зимняя ночь. Он закрыл шкатулку, так и не заглянув в нее, не прикоснувшись руками к ее заветному содержимому, и пошел в свои галереи. Он долго стоял и смотрел на свои творения, прижимая к груди старую шкатулку. Он не видел больше картин, только сложную паутину мазков, какой-то неясный, призрачный узор. Нет, здесь не было ничего настоящего…
Он вдруг побежал в мастерскую, занавесил окна, зажег все свечи в огромной старой люстре, и вновь поднял крышку шкатулки. Там были какие-то безделушки Кассиопеи, несколько ее фотографий, незаконченные карандашные наброски Альфреда, изображающие, конечно, ее, потертая бессмысленная книжка, в которой лежал, засушенный, но странным образом за много лет все еще не потерявший тонкого весеннего аромата, цветок вишни...
Неподвижный, художник смотрел на все это несколько мгновений, не смея даже вздохнуть.
А потом стремительными движениями разложил мольберт, достал кисти, краски, палитру. И стал писать. Он снова писал Кассиопею. Прошло много лет с тех пор, как он видел ее в последний раз, но у него были ее фотографии. Которые тоже оказались не нужны. Он помнил и так.
…его картина – изображала Кассиопею с фотографической точностью, и – в ней был необъяснимый внутренний свет, и на художника с холста смотрели не пятна краски, а живые сияющие глаза ангела.
Картина была еще не завершена, но Альфред не мог больше писать. Он стоял, держа в руке кисть, и тихо плакал.
Где-то в башне били часы.
Близилось утро. За окном поднялся ветер, загудел снегом; ударила в небесный гонг гроза, сверкнула молнией узкая полоска между тяжелыми темными шторами.
Альфред замер и положил кисть, подошел к окну и распахнул шторы. Он смотрел на беснующиеся молнии, с треском рассекающие бушующую мглу. Странно, но художнику, всю жизнь писавшему бури, подумалось, что он никогда не видел грозу так близко. Это было сияние силы и красоты. Но только он не чувствовал больше этой жизни. Взгляд Альфреда полнился молчаливой грустью, и, хотя в его глазах отражались сполохи молний, он смотрел совершенно не на них, а куда-то несоизмеримо дальше.
Буря замерла, все словно оборвалось и затихло.
Он снял с мольберта незавершенный портрет Кассиопеи, свернул его, спустился вниз и бросил в камин. И не смотрел, как жадное пламя пожирало его творение. Он долго ходил по полупустым комнатам, наполненным призрачным утренним светом, брал в руки какие-то вещи, подолгу смотрел на них, поднялся ненадолго в мастерскую, прошел по галереям.
А потом взял заплечный мешок, надел сапоги и старый тулуп. На улице было морозно и свежо, солнце уже взошло и поблескивало в гранях снежинок, иногда поднимался ветер, но он больше не был отчего-то по-зимнему колючим и яростным, он теперь стал другим. После полумрака башни было больно поднять взгляд. Но Альфред бодро вдохнул холодный воздух и пошел куда-то, навстречу солнцу. Теперь он почему-то знал наверняка, что именно там, там его заповедное место, которого нет…
Так он ушел навсегда, не оглянувшись, даже не закрыв дверь. Мороз легко проник в твердыню, которую безуспешно штурмовал много лет, и обрамил рамкой из инея последнюю картину Альфреда. В ней не было хрустальной точности его прежних творений, только мягкие беспорядочные импрессионистские мазки. На небольшом холсте был изображен полузаброшенный садик, которого никто никогда не видел, окутанный предрассветной дымкой – заросшая травой гранитная дорожка, спящие незабудки, ромашки, герберы, нераскрывшаяся белая роза и простое надгробие со словами: «Его звали Альфред, и он был художник».

чужими словами...

Самое трудное,знаешь что?Когда ты считаешь,что надо делать одно,а тебе говорят:делай другое.И говорят хором,говорят самые справедливые слова,и ты сам уже начинаешь думать:а ведь,наверное,они правы.Может случиться,что правы.Но если будет в тебе хоть капелька сомнения,если в самой-самой глубине души осталась крошка уверенности,что прав ты,а не они,делай по-своему.Не оправдывай себя чужими правильными словами.

Heidi Taillefer

>>>

Этапы эмоций человечества

Видите ли - в чем все дело. Надо жить ярыми эмоциями. Что это за эмоции?
1. Человек желает яро любить свое материальное тело. И он получает здоровье.
2. Человек желает яро любить чужую материю. И он получает достаток.
3. Далее - собственные чувства, ощущения! И человек получает наслаждения, счастье (сладость).
4. Далее - чужие чувства, признание. И человек получает ... успех!

Не замечаете циклической закономерности? Сможете продолжить третий цикл из следующих двух эмоций? Ну, да ладно. Напишу и третий цикл из следующих будущих эмоций.

5. Человек полюбит свою личность. Эгоизм, возразят нам? Но как может человек любить других и мир, если он ненавидит себя. Ведь, среднего нет. Если человек не любит себя ("меня не уважают; угроза сиона; ах, надо было не так ответить..."), то с необходимостью он ненавидит себя. Человек еще не любит себя? Да. Это - пока в процессе. Но в ненасильственном.
6. Человек полюбит другие личности. Но не ранее, чем полюбит себя! А это - будущее человечества. Когда все проснутся и вознесутся. Сейчас "любовь к другим" означает только лишь навязчивую и обязывающую тяжелую привязанность.
7. Появится любовь к любви и познанию единого мира, как своего внешнего отражения... Другими словами, любовь к Истине, что ли.

~Сертификат на Мечту~

...Сим удостоверяется, что я наделена правом делать то, к чему у меня лежит душа. Я осведомлена, что мне ни у кого не требуется спрашивать разрешения на успех, счастье, и вообще на что-либо, что я захочу.

Я имею неотъемлемое право хотеть абсолютно всё, что угодно.

Я имею полное право иметь всё, что я хочу, и никто и ничто не может помешать мне иметь это. Единственной помехой могу быть только я сама, когда начинаю верить в противоположное и заблуждаюсь относительно своих прав и возможностей в жизни.

Во Вселенной всё естественно и всё правильно. А т.к. я - дитя Вселенной, то и все мои желания абсолютно естественны и правильны. Никто не имеет права осуждать их или обвинять меня в том, что я имею такие желания.

Я смело следую своим желаниям, не потакая своим страхам, чужим предрассудкам, общественным стереотипам и уговорам <<у тебя не получится (ты не сможешь, да куда ты лезешь, выше себя не прыгнешь, и чего тебе на месте не сидится и т.п.)>>, потому что знаю, что желания - это подсказки жизни, ведущие меня к мечтам.

Ведь мечты - это то, чего я хочу, а не то, чего боюсь или избегаю.

Я осознаю, что абсолютное бездействие приводит к абсолютному отсутствию результатов. Поэтому если я хочу и могу что-то сделать, то делаю. Ведь только так и воплощаются в жизнь желания и мечты, и только так я могу получить от жизни всё в полной мере.

Властью, заключающейся в моей собственной душе, я, как свидетельствует этот сертификат, наделена полномочиями осуществлять свои самые заветные мечты. Сейчас. Ведь именно для этого я и появилась на свет.

Странная игра

Странная игра. С неизвестными целями, с неизвестными правилами.
Зло многолико и многообразно. Оно тянется к нам из темных мест, прячется в щелях и тупиках, оно сияет огнем в глазах таких людей, как они, движет ими, направляет их в нечестивых делах. Ложь, лицемерие и преступление. Все это нужно лишь для того, чтобы скрыть, что на самом деле зла не существует. Зло живет в нашем страхе. Зло живет в нашей ненависти. Но на самом деле нет никакого зла.
Они спят сном, более реальным, чем сама жизнь.
И никто на самом деле не выбирает, в какую игру будет играть. У нас есть право выбирать, но нет права сделать выбор. Когда приходит время выбрать, мы знаем, что выбор уже сделан, и остается лишь понять – почему.
Такая странная игра. Переставляем фигуры, не зная правил, не зная своей роли, не зная, к чему все это ведет. Нет арбитра, и нам некому задать наши вопросы. Вопросы, имеющие ответы, но не имеющие смысла.
Мы – можем ли мы выбирать, как будем играть в нашу игру?
Вот - снова на дне черной бездны, снова в колодце уходящих в бесконечный мрак стен. Разве это настолько реально, что может стать проблемой? Разве стены имеют значение? Разве истину строят из камня? Зачем видеть то, что прячется там, во мраке высоты, или во мраке глубины, или во мраке впереди, сзади, справа и слева?
Слова, слова, слова, лабиринты слов и тонкая, дрожащая пелена чувств. Мы играем всегда по-своему, не зная, что на самом деле происходит. Бесконечные подтверждения, странные опровержения.. Это только иллюзия. Как и зло.
Сейчас, может быть, ночь, а завтра снова война, завтра снова все будет так же, как сегодня было уже. А пока ночь можно еще думать, но лучше – не надо, попытка понять приводит к конфликту. Легкому, почти неощутимому, почти беззначному. Как лишняя нота в гармоничной мелодии. Орбитали испытаний, и взгляд недреманного ока, о, ему нравится водить нас по грани, где – лишь движение, и падение неизбежно. Но разве он подарит нам такую радость – радость ощущения последней битвы?
Впрочем, если не впадать в заблуждение, что действительно знаешь правила, игра становится не только веселой, она становится интересной.. Единственная настоящая битва. Остальное – просто шахматы.
Да, это странная игра. Странное испытание. Интересное, да, интересное испытание.

ЗАПОВЕДИ КЕЦАЛЬКОАТЛЯ



...Ведь именно так
Ты станешь Тольтеком:
Учась непреклонно,
И сделав привычкой
Во всём советоваться
С собственным сердцем.

«Уеуетлатолли» - "Мудрость Старейшин", один из кодексов Тольтеков, уходящий корнями в цивилизацию Теотиуакана.




Вот первая- всем пылом своим стремитесь стать другом Того, кто повсюду всегда в каждом пребывает, ибо он – ночь и ветер, Владыка сокровенной жизни, Тот, кто делает со Вселенной то, что душа делает с телом.

Остерегайтесь, чтобы исполняя положенное, не стали Вы самонадеянны, беспокойны или малодушны – но оставайтесь смиренны в сердце, уповая лишь на Творца и решаясь следовать его наставлениям.

Вот заповедь вторая, которую должны вы помнить: живите с каждым в мире, никого не обижайте, всех уважайте. Никогда не стыдите другого, будьте тихи, пусть другие говорят о вас, что хотят. Не отвечайте, даже если нападают на вас. Так явите себя истинными мужами, выкажете благородство – каждый увидит тогда, что вы достойно представляете меня. Достигнете этого, постоянно упражняясь в миролюбии.

И третью заповедь даю вам: «Не тратьте тщетно время, которое отпустил вам Творец на этой земле. Денно и нощно творите доброе. Не пренебрегайте временем, ибо не знаете, будете ли жить опять, узнаете ли своё лицо там, где начинается жизнь после смерти. Свершите в жизни лучшее, на что способны.

Это всё. Отныне поступайте по своему разумению, орлы и ягуары. Каждый из вас станет владеть собой и покорит жизнь.