Литературные анекдоты интересны тем, что дополняют христоматийные образы писателей и поэтов житейскими историями, в которых гораздо больше проявляются их характеры и человеческие качества. Кроме того, они смешны и поучительны.

Не надо поддакивать

Князь Владимир Андреевич Оболенский в зрелые годы числился видным публицистом и общественным деятелем и, кроме того, добрейшим, скромным, обаятельным человеком. Однако в юности он был небогат, давал уроки и постоянно искал работу.

Салтыкову-Щедрину, в те годы уже старому и больному, нужен был секретарь, и знакомые рекомендовали ему Оболенского. Тот, разумеется, был в восторге: помимо заработка, ему льстило сотрудничество со знаменитым писателем.

Поначалу все пошло хорошо: они условились о плате, о времени работы. На следующий день Оболенский явился точно в назначенный час. «Ну вот, молодой человек, - сказал Салтыков-Щедрин, - садитесь и просмотрите вот эти гранки. А я еще должен кое-что тут дописать».

В этот момент в кабинет неслышно вошла жена Салтыкова. 2- Михаил Евграфыч, ты забыл, что сказал доктор? Тебе нужно после завтрака отдыхать. Доктор мне три раза повторил, что…» Салтыков с раздражением отбросил рукопись и грохнул рукой по столу.

«Оставишь ты меня, наконец, в покое со своими докторами? Уходи и не мешай мне работать. Дура!» Когда писатель и секретарь остались одни, Оболенский решил почтительно выразить свою солидарность. «Совершенно правильно вы сказали».  Салтыков откинулся в кресле.

«Правильно? То есть как это – правильно? То есть, что это, собственно, значит – правильно? Вы, следовательно, хотите сказать, что моя жена – дура? Да? Вон! Сию же минуту вон! И чтоб духу вашего больше здесь не было!» На этом секретарство Оболенского и кончилось.

***

Не держите читателя за дурака

В 1872 году в книжных магазинах Петербурга появился "Капитал" Карла Маркса, вышедший в издательстве Н.П. Полякова тиражом 3000 экземпляров. Переводчиками были Герман Лопатин и Николай Даниельсон. Книга была напечатана в типографии Министерства путей сообщения.

Библия марксизма продавалась вполне легально, ибо согласно послереформенному цензурному уставу 1865 г. для отечественных книг (объемом в 10 печ. листов) и переводных (20 п. л.) предварительная цензура отменялась (а в "Капитале" было около 700 страниц, т.е. намного больше 20 п.л.).

Правда, уже после напечатания цензор с исторической фамилией Скуратов отметил ее «явно социалистическое» направление, но махнул на это рукой, потому как "книгу все равно никто читать не будет, а кто и будет читать — ничего не поймет".

Однако, как известно, бородатого классика и прочли, и поняли. По свидетельству одного из друзей Маркса — Ф. Лесснера, когда Маркс получил экземпляр "Капитала" на русском языке, это событие стало настоящим праздником для него.

***

Зад Пушкина и титька Татьяны Лариной

 

Иллюстрации к «Евгению Онегину» должен был выполнить А.В. Нотбек. Пушкин сам сделал набросок к роману, изобразив свое видение знаменитой сцены прогулки автора с Онегиным. Художник, следуя пожеланиям автора, добросовестно изобразил на рисунке, возле Кокушкина моста,

и Онегина, и самого Пушкина, и Петропавловскую крепость, но, не уяснив авторский замысел, повернул обе фигуры лицом к зрителю. (Увы, «с художниками нашими невозможно иметь дела. Они все побочные дети Аполлона: не понимают нас они...»). Иллюстрация Пушкину совершенно не понравились, и поэт сделал к ней едкую подпись:

Вот перешед чрез мост Кокушкин,
Опершись <жопой> о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мосьё Онегиным стоит.
Не удостоивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости стал гордо задом:
Не плюй в колодец, милый мой.

Еще более желчную реакцию у Пушкина вызвала нотбековская Татьяна:

Пупок чернеет сквозь рубашку,
Наружу <титька> — милый вид!
Татьяна мнет в руке бумажку,
Зане живот у ней болит:
Она затем поутру встала
При бледных месяца лучах
И на <потирку> изорвала
Конечно «Невский Альманах».

***

Мери, кусавшая Пушкина 

Пушкин в 1833 году приезжал в Казань. Ходил, смотрел, встречался с жителями, обедал в трактире. Вечером, накануне отъезда, поэт был приглашён на ужин к врачу и краеведу Карлу Фуксу и его супруге – поэтессе Александре Андреевне (Апехтиной), хозяйке литературного салона.

Из её письма подруге нам известно, какие блюда подавали на стол, что в этот вечер читала хозяйка, как её хвалил поэт и т.д. В конце своего длинного на двенадцати страницах письма Александра Андреевна сделала приписку, которую обычно опускают пушкиноведы, когда в своих текстах цитируют этот документ:

«А когда, милый друг, я почти дошла до финальной сцены, то в этом самом месте Александр Сергеевич так подскочили, что даже свечи на столе подпрыгнули. Я уж было подумала, что растрогала их своим чтением. Но, увы… виновницей была блоха!»

Блоху Пушкин изловил и хотел было прищёлкнуть ногтем, но Александра Андреевна попросила не казнить несчастную и поместила её в золотой медальон с хрустальной крышкой. Даже имя дала – Мери. Это была реликвия, которую она потом всем показывала, повторяя, что в этой блошке сохранилась капля крови великого русского поэта. И теперь это уже не блоха, а чуть ли не чаша Грааля!

***

Бунин и Библия

Некий молодой писатель, из «принципиально передовых и левых», выпустил книгу рассказов, послал ее Бунину — и при встрече справился, прочел ли ее Иван Алексеевич и каково его о ней мнение.

«Да, да прочел, как же! — с живостью отозвался Бунин. — Кое-что совсем недурно. Только вот что мне не нравится: почему вы пишите слово «Бог» с маленькой буквы?» Ответ последовал гордый: «Я пишу «Бог» с маленькой буквы, потому что «человек» пишется с маленькой буквы!»

На это Бунин сказал с притворной задумчивостью: «Что ж, это, пожалуй, верно… Вот ведь и «свинья» пишется с маленькой буквы!» Библия служила для Ивана Алексеевича неиссякаемым источником поэтических образов. Однако иногда он мог отозваться о ней и так:

«Странные вещи попадаются в Библии, ей-Богу! «Не пожелай жены ближнего твоего, ни вола его, ни осла его…» Ну, жену ближнего своего я иногда желал, скрывать не стану. И даже не раз желал. Но осла или вола… нет, этого со мной не бывало!»

____________________________

Тина Гай