Дожди забренчали сонаты
По клавишам мокнущих дней, 
И труб водосточных стаккато
Органных тонов не бедней.
Я вот уже многие годы
От каждого ноября
Жду этой дождливой погоды.
Все жду я, все жду я, а зря...

Хоть я не наивен, как прежде,
Твержу я - дождей подожди!
Живу я в невнятной надежде, 
А  годы идут, как дожди.
Последнему будет работа...
Мой голубоглазый палач -
Мой тысячный дождь для кого-то
Всего только первый плач.

Ненасытным ничем не понравишься,
Угодить им напрасно стараешься,
Ведь от их аппетита безмерного
Балл за труд твой всегда ниже среднего.

Надо что-то одно – ты подстроишься,
Тяжело напрягаешься, борешься.
Миг довольны! И тут же весомое
Вырастает желание новое.

Я не спешу принять одну из сторон,
И не полезу во всемирную драку.
Я не  способна умереть за добро.
За счастье мира и абстрактное благо.

Смотрю на мир, по ходу вечной войны.
Звереют светлые, на темных кидаясь.
Порой гляжу - они ведь тоже темны.
Коль ЭТО свет, тогда я темной считаюсь.

Мы живем, умереть не готовясь,
Забываем поэтому стыд,
Но Мадонной невидимой совесть
На любых перекрестках стоит.

И бредут ее дети и внуки
При бродяжьей клюке и суме —
Муки совести — странные муки
На бессовестной к стольким земле.

От калитки опять до калитки,
От порога опять на порог
Они странствуют, словно калики,
У которых за пазухой — бог.

Не они ли с укором бессмертным
Тусклым ногтем стучали тайком
В слюдяные окошечки смердов,
А в хоромы царей — кулаком?

-- Смотри, как дышит эта ночь.
Звезда, уставшая светлеть,
упала, обожгла плечо...
-- Чо?
-- Смотри, как вкрадчивый туман
прижался к молодой воде...
-- Где?
-- Он полночью поклялся ей,
он взял в свидетели луну!..
-- Ну?!
-- Они сейчас уйдут в песок,
туда, где не видать ни зги...
-- Гы!..

Зловещи и просты
Ожоги на судьбе.
В ком был уверен ты?
 -- В себе...

Гармошка и хорал.
Преступник и судья.
Кого ты презирал?..
-- Себя...

И плакал и дурил,
От курева хрипя.
Кого благодарил?
-- Себя...

В крутящемся дыму
На узенькой тропе
Не доверял кому?
-- Себе...

Горящему - гореть
Работа - как запой.
Кем хочешь умереть?
     -- Собой!

Перебродилось и перемечталось...
Мы жили, ненавидя и любя,
неистово по жизни мы метались.
Чего искали мы? Самих себя.

А детство, детство глупое, босое
за нами шло с поникшей головой,
манило нас дождями и росою,
манило земляникой и травой.

Детство пахнет пенкой от варенья,
Пирогом с картошкой во дворе
Дачно-огородного селенья
И шубейкой мокрой в декабре.

Детство пахнет сваренной сгущенкой,
И котятами соседскими в лукошке,
Кашей с луком, жареной печенкой,
И, впервые пойманной рыбешкой.

Я вызвала его на разговор,
Беседа наконец-то состоялась.
И как ему молчать до этих пор
На мой поток претензий удавалось?!

Но видно наступил предел всему
Коль в свете приключилось это диво,
Когда в ответ упрёку моему
Вдруг Новое со мной заговорило.

Сказала я: «Ведь я тебя звала!
О встрече нашей жалобно молила,
Просила, чтобы в дом мой иногда
Покупкой дорогою заходило».

А Новое спокойно мне в ответ
(Хоть я и говорила в тоне наглом):
«Вошло бы я в твой дом, да места нет –
Он переполнен всяким старым хламом».

От слов родных удар всегда больней,
Он может принести немало горя,
Ведь без родных ты словно без корней,
Ты погибаешь в каждой с ними ссоре.

Чужие что? Ударили – ушли,
Но ты, ища защиты, мчишься к дому.
А если больно бьют тебя свои?
Уйти возможно только в гнев и злобу.

Мы — волки,
И нас
По сравненью с собаками
Мало.
Под грохот двустволки
Год от году нас
Убывало.

Мы, как на расстреле,
На землю ложились без стона.
Но мы уцелели,
Хотя и живем вне закона.

Мы — волки, нас мало,
Нас можно сказать — единицы.
Мы те же собаки,
Но мы не хотели смириться.

Вам блюдо похлебки,
Нам проголодь в поле морозном,
Звериные тропки,
Сугробы в молчании звездном.

Вас в избы пускают
В январские лютые стужи,
А нас окружают
Флажки роковые все туже.

Вы смотрите в щелки,
Мы рыщем в лесу на свободе.
Вы, в сущности,— волки,
Но вы изменили породе.