Афоня был стар. Провисшая спина и потухший взор. Шерсть, за которой он старался тщательно ухаживать, уже не лежала волосок к волоску, а выглядела клочковато и неряшливо. Зубы были все, но часть из них уже шаталась в воспаленных дёснах и очень часто от некоторой найденной еды приходилось отказываться – уж очень она была тверда. Улица была совсем недружелюбна к немолодому коту, и он не вызывал умилительных улыбок на лицах прохожих, как какой-нибудь милый котёнок.

Но так было не всегда… Афоня жил когда-то в древнем двухэтажном домике, в большой квартире на две семьи и был весьма уважаемым жильцом, ловил часто забредавших туда мышей и даже тараканов. Хозяйка любила вычёсывать его и добавлять его шерсть в носки – почему-то они считались лечебными и хорошо снимали усталость. Ей даже удавалось продавать их и Афоня гордился – он не был бесполезным нахлебником.
А как он любил ласку! Забравшись к хозяину на колени, он утыкался ему в живот своей большой головой и тарахтел, заглушая телевизор. Мужчина гладил его, почёсывал за ушком, щекотал живот и подушечки на лапках. Афоня был самым счастливым котом и думал, что так будет всегда, но дом готовили к сносу, и его семья получила новую квартиру.

Началась подготовка к переезду.
Кот был обеспокоен и одновременно обрадован: он проверил все коробки, проконтролировал грузчиков, а потом уселся возле переноски – чтоб наверняка, чтоб не забыли. Но всё же почувствовал неладное – весь его нехитрый скарб почему-то остался в квартире.

Старенькая лежанка, самодельная когтеточка, лоток и две мисочки сиротливо остались на старом деревянном полу, вместе с ними оставалась только старая продавленная софа.
— Прости Фонька, но ты остаёшься, – виновато сказал хозяин, а хозяйка молчала, пряча глаза от отчаянно-вопросительного взгляда Афони.

Дом опустел, кот остался единственным жильцом. Корм, щедро насыпанный в миску, закончился быстро, но дом густо населили мыши, и Афоня не голодал. Ночами он запрыгивал на старую софу, ещё слабо пахнущую хозяевами, и дремал, вздрагивая от каждого шороха.

Через три месяца дом снесли и кот оказался на улице. Он сразу сдал – всю жизнь домашний, он не был приспособлен вести бродячий образ жизни. Котик всё чаще поглядывал в сторону леса, и ждал только сигнала – когда… Он всем своим существом чувствовал, что это время придёт, холод вечности уже рядом.

Афоня запрыгнул на бетонную площадку и ловил последние лучи заходящего солнца, подставив бок уходящему теплу. Закрыв глаза, он отключился от действительности и вздрогнул, когда на его голову опустилась чья-то ладонь.
— Греешься, приятель?
Пожилой мужчина участливо смотрел на него. Кот, сам того не ожидая, плавно перетёк к нему на колени и привычно уткнулся в район живота, замурчал...
Он уже забыл, что умеет это, поэтому сам захлебнулся в своём мурчании. Этот звук больше походил на рыдание, которое так долго сидело внутри и вот наконец, вырвалось наружу.

— Милок, да что это ты… — мужчина был растерян и растроган. Он достал из кармана, завёрнутый в салфетку бутерброд, и положил перед Афоней кусочек ветчины, но больные дёсны не удержали деликатес и ветчина упала на землю.

Борис Иванович не знал, что и думать. Кота было жалко. Мужчина, всю жизнь проработавший фельдшером на «скорой» и видевший в своей жизни немало, почувствовал, что глаза становятся мокрыми. Он смотрел на кота, который был явно голоден, но не бросился за едой, а так и продолжал сидеть на его коленях, прижимаясь всё сильнее.
Борису Ивановичу уже надо было уходить, дома ждала жена. Он вздохнул и поднялся. Медленно прошёл несколько метров, но не выдержал и вернулся.
— Пенсионерам надо держаться вместе, – произнёс он и подхватил на руки удивлённого Афоню.

Через полгода кота было не узнать. Блестящая шерсть, яркие глаза, гордо поднятый хвост – кот просто помолодел. Только вот зубы пришлось частично оставить у ветеринара. Но это ему нисколько не мешало – его новая хозяйка, ласково ворча, перемалывала ему мясо в блендере, решив, что производственные корма не пойдут ему на пользу.

И снова каждый вечер Афоня тарахтел, заглушая звук телевизора. Вечность отступила и больше не морозила его сердце, наоборот, кот делился своим теплом с новыми хозяевами. Его с лихвой хватало на троих.
(=^‥^=)

за прошлый год было слишком много попыток yдержать что-то важное, слишком много первых шагов и ненyжных слов, брошенных вдогонкy. ты можешь сто раз ошибиться и вновь простить себе это, но порой достаточно один раз обжечься, чтобы сказать себе: “никогда больше”.

обещания, данные самомy себе, не должны быть напрасными. оглянись вокрyг и скажи, многое ли из того, что когда-то было важнее всего, волнyет тебя сегодня? много ли людей, которые придyт к тебе в любой момент, а особенно — когда ты нyждаешься в их присyтствии? неyжели с тобой именно те, кто ещё несколько лет назад обещал, что всегда бyдет рядом?

я ненавижy слово “навсегда”. я считала его чyвством, но оно оказалось всего лишь словом. оно не имеет ничего общего с вечностью, в которyю мы зачастyю так преданно верим.
человек, который клялся тебе в вечной любви и верности, говорит то же самое yже дрyгомy. дрyг, который был тебе ближе всех остальных, проходит мимо тебя, междy вами всего лишь три шага, но yже — размером в пропасть.

люди yходят. они должны yходить. но те, кто остался, действительно важнее прочих. ты можешь бесконечно долго носить в себе невысказанное к человекy, но однажды, yлyчив возможность, ты вдрyг поймёшь, что тебе больше нечего емy сказать. именно в этот момент всё yйдёт безвозвратно.

но, чёрт возьми, каждомy иногда хочется протянyть рyкy и yдержать.

y меня тоже есть то, что мне бы хотелось сказать. но я точно знаю: люди, yшедшие однажды, не должны возвращаться вновь. даже слова, которыми ты полон сейчас, когда-нибyдь тебя опyстошат. и ты, встретив на yлице знакомое лицо, промолчишь и продолжишь идти.

потомy что так и должно быть.

нельзя вечно носить в себе недосказанное. оно тоже имеет срок, как и чьё-то “навсегда”, слышимое повсюдy.

я по-прежнемy считаю дни до долгожданной встречи, собираю вещи и одновременно с этим танцyю под любимyю мyзыкy, открываю дверь для тех, кого всегда рада видеть. я yжинаю не в одиночестве — а этого yже достаточно, чтобы быть счастливой. кто-то снова обнимает меня за плечи, рассказывает смешные шyтки, а я смеюсь и еле стою на ногах от выпитого. мне хочется yехать, я покyпаю билет в один конец и ловлю себя на мысли, что там меня снова ждёт что-то хорошее.

только однажды вечером ко мне возвращается отголосок из прошлого. он говорит мне: “попробyй ещё раз, ты ничего не потеряешь”. и начинает казаться, что и правда полyчится. и кажется, что ничего не yшло.

я протягиваю к тебе рyкy и
опyскаю.
опyскаю и yлыбаюсь светлой грyсти, напоминая самомy себе:

никогда больше.

изменить

Кошка меня раньше не то чтобы не любила, просто игнорировала. Лет десять. Я ей отвечала взаимностью.

Так мы и жили в одной квартире, не замечая друг друга, иногда пересекаясь на кухне. Изредко я ловила на себе её равнодушный и презрительный взгляд и понимала, что в её системе ценностей меня тоже нет, или являюсь совершенно лишним звеном. Не кормлю, горшок не убираю. В ответ она не позволяла себя гладить и никогда не мурлыкала. Нет, даже не кусалась при попытке прикоснуться к ней. Просто брезгливо отклонялась и убегала.

Летом она захандрила. Перестала есть и мяукать. Забивалась в шкафы и спала. Шерсть клочьями висела на ней. Глаза помутнели. Стало понятно, что кошка собралась умирать. Повезли в ветеринарку. Рак. Всех шести сисек и ещё там чего-то.
"Хотите, можем попытаться её спасти? Гарантии никакой. Три операции и химия."
Озвучили примерный ценик. Я вздрогнула. Охренела. Посмотрела кошке в глаза... и решила, что не буду её спасать. В моей системе ценностей она являлась не настолько важным звеном.

Пришла домой. Рассказала ситуацию. Озвучила сколько стоит её спасение, без гарантии такового. Сказала что я против... Это очень дорого.

Ночью меня разбудила младшая дочь. Огромные глаза, полные слёз. "Ма, я не буду себе ничего просить, не надо мне одежду покупать, Ма. И давай мой планшет графический продадим. Ма. И на завтраки в школу мне не надо. Ма. Я свои рисунки попробую продавать, рисовать на заказ. Ма. Не надо мне подарок и отмечать день рождения. Ма. Но давай кошке сделаем операцию. Ма..."

В её системе жизненных ценностей кошка была... где то рядом со мной. Не хочу даже думать до или после меня.

"Ты понимаешь, что она может не выдержать операцию? Она в очень плохом состоянии. Но заплатить нам всё равно придётся." Дочь молчала и кивала. Слёзы по щекам.

"Мы будем её лечить, я оплачу" - сказал муж и утром отвёз кошку в клинику.

На другой день я поехала её забирать. И так повторялось четыре раза. Он отвозит, я забираю. С каждый разом мутная пелена на её глазах становилась всё меньше.

Перемотанная в бандаж, с перемазанным пузом и двумя страшными швами по всему пузу, она где-то находила силы чтобы сопротивляться когда её пихали дома в переноску.

Когда я забирала её в третий раз, она, услышав мой голос ещё в коридоре, стала орать. А когда её вынесли, то буквально бросилась мне на грудь, вцепившись когтями в пальто. Я так и не смогла её отодрать, чтобы посадить в переноску. Привязала платком к себе, так и поехали.
Ехала аккуратно за рулём, с трясущейся кошкой на груди. От которой осталась половина кошки.

И глаза. На меня смотрели её, полные любви и благодарности, глаза.

Она всё выдержала. Несмотря на все прогнозы оклемалась. Отрастила щёки и жопу в два раза больше чем были до. И внезапно полюбила меня. Нет, ластиться не стала. Но гладить позволила, а иногда я просыпалась от её тепла и тракторного мурчания рядом.

— Дурочка, я тебя лечить не хотела, — говорю ей, отпихивая, — я не достойна твоей любви точно.

— Но ты меня там не оставила, — отвечает она, смотря на меня своими жёлтыми глазищами.
(=^‥^=)

Галя Антонец

написать что-нибудь

1.


 

1.