«И (даже) в Аркадии я (есть)». Такой перевод этой латинской фразы дает «Словарь сюжетов и символов в искусстве» Джеймса Холла.
«И я тоже жил в Аркадии». Такое толкование дает словарь «Русская мысль и речь. Свое и чужое» М. И. Михельсона.
Сразу внесем ясность: правильным должен быть признан первый вариант перевода.
Это латинское выражение не встречается ни у одного античного автора. Его появление зафиксировано в Италии в XVII столетии: если быть точным, то впервые оно появилось на картине итальянского художника, которая так и называется - «Et in Arcadia Ego» Гверчино (не Бартоломео Скидоне, как указывают словари цитат, в том числе и Словарь латинских крылатых слов под ред. Я. М. Боровского), датируемой ок. 1621 – 1623. Есть основания полагать, что автором этого изречения был Джулио Роспильози (папа Климент IX). Вскоре эта фаза стала крылатой в Италии.



Гверчино. «Et in Arcadia Ego». 1621 – 1623. Рим. Галерея Корсини

На этой картине мы видим, как два аркадских пастуха неожиданно наталкиваются на череп. Он лежит на небольшом постаменте, на котором написана наша латинская фраза. Несомненно, здесь она должна пониматься как указание на то, что и в Аркадии есть смерть. Таким образом, картина Гверчино иллюстрирует тот смысл этой фразы, которые выявляет в своем Словаре Дж. Холл. У Гверчино эти мифические пастухи обескуражены увиденным: до этого по своей наивности они не задумывались над тем, что же есть смерть. Череп навел их на мысли об этом.
Если картина Гверчино первое живописное воплощение идеи, сформулированной в этом латинском выражении, то луврская картина Никола Пуссена «Аркадские пастухи» или иначе тоже именуемая по самой этой фразе - самая известная ее живописная иллюстрация.



Пуссен. Аркадские пастухи (Et in Arcadia Ego). Ок. 1650 - 1655 (по другим сведениям – ок. 1638). Париж. Лувр.

У Пуссена есть еще одна, более ранняя, картина на этот же сюжет.



Пуссен. Аркадские пастухи. (1629 - 1630). Четсворт. Собрание герцога Девонширского.

На обеих картинах Пуссена изображены псевдоантичные пастухи, в полях Аркадии натолкнувшиеся на древнее надгробие с высеченной на нем эпитафией Et in Arcadia Ego. Они удивлены увиденным и силятся прочитать ее. И понять… Что же открывается им, а с ними и нам?

Живописный сюжет «Et in Arcadia Ego» породил одну из самых долгих дискуссий в искусствоведении. Важным моментом в ней оказалась биография… Рейнолдса, хотя бы уже потому, что в дискуссию оказался вовлечен король. Написанная Ч. Лесли и Т. Тэйлором, биография этого английского художника была издана в Лондоне в 1865. В ней есть такой эпизод:
В 1769 году Рейнолдс показал своему другу д-ру Джонсону только что законченную картину. На ней изображены две леди, сидящие перед надгробием и изучающие надпись на нем. Эта надпись – наша латинская фраза. «”Что бы это могло значить? – восклицает д-р Джонсон. – Совершеннейшая бессмыслица: Я – в Аркадии!” - “Полагаю, король мог бы объяснить вам, - возразил Рейнолдс. – Едва увидев вчера картину, он сразу же сказал: “Ах, там, в глубине – надгробие. Увы, увы, смерть есть даже в Аркадии”».



Джошуа Рейнольдс. Автопортрет

Здесь отчетливо определились два разных - можно сказать, противоположных по смыслу – понимания этой фразы.
Этот эпизод из жизни Рейнолдса, напрямую касающийся Пуссена, стал одним из сюжетов в романе Ивлина Во «Возвращение в Брайдсхед» (1945), причем первая книга романа своим заглавием имеет именно эту латинскую фразу. Примечательно, что знаменитый английский писатель со всей очевидностью опирается на блестящее исследование Эрвина Панофского, посвященное этому сюжету («Et in Arcadia Ego: Пуссен и элегическая традиция» [1936]), которое начинается с изложения именно этой истории из биографии Рейнолдса.
Итак, кто же это «Я» в Аркадии?
Но прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо сказать, что есть Аркадия в представлении людей европейской культуры?
Аркадия географическая это вполне конкретное место - горная область в центральной части Пелопоннеса. В античности обитатели Аркадии жили довольно изолированно, занимались скотоводством и в большинстве своем были пастухами. Для древнегреческих и римских поэтов эта область ассоциировалась с безмятежной жизнью пастухов («аркадские пастухи»). Так о ней говорят Феокрит и Вергилий. С тех пор Аркадия стала символом жизни в согласии с природой, спокойной и умиротворенной, одним словом, земного рая. У человека зрелого воспоминания о юности, о родных местах, если он их когда-то покинул, часто ассоциируются с «жизнью в Аркадии», то есть, вызывает ностальгические переживания.

Во времена Пуссена идея воссоздания утраченного земного рая была популярной. В Риме, где Пуссен, в конце концов, обосновался, и где он был похоронен (надгробие ему установил Франсуа-Рене де Шатобриан; на нем он воспроизвел «Аркадских пастухов» вместе со знаменитой надписью), в аристократических кругах культивировались аркадские пасторальные идеи и даже образ жизни, а позже была учреждена академия Аркадия (ее члены, главным образом, аристократы, именовали себя «пастухами», а свои дворцы, в которых они вели дискуссии и разыгрывали пасторальные представления, «хижинами»).



Н. Пуссен. Автопортрет

При этом культивировался образ Аркадии – как античного рая, тот образ, который дошел до нас в опоэтизированном виде у Вергилия, и только – настаивает крупнейший историк искусства Э. Панофский – у него. Овидий описал Аркадию и ее обитателей совсем по-другому:

Жили они как зверье, и работать еще не умели:
Грубым был этот люд и неискусным еще.
(Овидий. «Фасты», II, 2291 – 292. Пер. Ф. Петровского)

Фраза “Et in Arcadia Ego” обычно переводится с латинского: «И я в Аркадии» или «Я даже в Аркадии». При этом, предполагается, это «Я» - есть Смерть, И это означает именно то, что ощутил король Георг III - смерть есть даже в Аркадии. В силу такого понимания смысла этой фразы она всегда ассоциируется с надгробием, часто также с черепом.
Известные изображения этого сюжета можно разделить на две группы:

1) в которой Ego – персонаж (пусть уже и умерший), от лица которого произносится эта фраза (при этом происходит насилие над смыслом латинского выражения, а со временем идея смерти совсем растворяется, уступая место лишь чувству ностальгии)

2) в которой Ego - сама Смерть.

Толкования первой группы близки известному в живописи сюжету «Встреча трех живых тремя умершими», часто сопровождаемому также латинским выражением: «Sum quod eris, quo des olim fui» («Кто вы есть – мы были, кто мы есть - вы будете»).
Вторая группа сродни сюжетам на тему «Memento mori» («Помни о смерти») с черепом как непременным атрибутом таких размышлений (ср. с рассуждениями шекспировского Гамлета над черепом Йорика: «Увы, бедный Йорик!...»; «Гамлет», V, 1).

Пуссену не довелось лично встретиться с Гверчино: французский художник приехал в Рим в 1624 или 1625 году, а Гверчино примерно за год до этого Рим покинул. Но картину Гверчино Пуссен, вероятно, знал. Задумав свою картину на эту тему, он довольно значительно измени акценты. Череп уже не играет столь важную роль, как у Гверчини, хотя еще и присутствует (на крышке саркофага). Стало больше персонажей. Пуссен внес в картину любовные «обертоны» - изящная фигура пастушки, смело обнажившая ноги и грудь. Стоит задуматься, какое значение имеет фигура у основания скалы, сидящая спиной к зрителю, и кажется, не участвующая в происходящем? Мы должны сами это установить, поскольку художник не оставил пояснений. Он не дал точных указаний, но дал нам своеобразный ключ к разгадке. И ключ этот в другой, кстати, парной нашей, картине - «Мидас, купающийся в водах Пактола». Она и написана примерно в то же время - в 1627 году.



Пуссен. Мидас, купающийся в водах Пактола. 1627. Нью-Йорк. Музей искусств Метрополитен

ля нас здесь важна фигура речного бога Пактола (изображен со спины). Эта фигура почти идентична фигуре на ранней аркадской картине Пуссена. Вполне логично заключить, то и на аркадской картине это - речное божество, тем более что из скалы, в которой высечен саркофаг, выливается водный поток. Если все это так, то на четсвортской картине аналогичная фигура тоже речной бог, но на сей раз аркадский – Алфей.
Итак, мы все больше «модулируем» от драматичного напоминания о смерти, существующей даже в Аркадии, в сторону истолкования этой фразы и сюжетов с нею как выражения тоски по былым временам беззаботности и блаженства. Луврская картина Пуссена – еще один шаг в этом направлении. Не возможно игнорировать блестящий анализ этой картины, сделанный Э. Панофским, и его установление литературного источника, иллюстрацией которого эта картина может являться. Речь идет о «Нагробии в Аркадии» Саннадзаро. (Приводим его прозаический перевод):
«Я прославлю твою могилу среди простых поселян. Пастухи будут приходить с холмов Тосканы и Лигурии, чтобы поклоняться этому уголку лишь потому, что ты жил здесь. И они прочтут на прекрасном прямоугольном надгробии надпись, от которой ежечасно холодеет мое сердце, которая переполняет мою грудь скорбью: “Та, которая всегда была высокомерна и жестока к Мелисео, ныне смиренно покоится здесь, под этим холодным камнем”»

В 1665 Пуссен умирает в Риме, а Людовик XIV пытается заполучить его картину "Пастухи Аркадии". Через двадцать лет ему это удается. Он приобретает картину и хранит ее недоступной для взоров даже своего окружения.



И. Риго. Портрет Людовика XIV

У истории с этими картинами Пуссена есть загадочное продолжение.
В Англии в поместье лорда Личфилда "Шагборо", установлен мраморный барельеф, представляющий собой репродукцию луврской картины Пуссена. Он выполнен по заказу семьи Энсон между 1761 и 1767. При этом наша латинская надпись на нем заменена набором букв:

О. U. О. S. V. А. V. V. D. М.

Эти загадочные буквы так и не были никогда удовлетворительным образом расшифрованы (попытку сделать это предпринял в свое время… Чарльз Дарвин). Опуская подробности этой интригующей истории, скажу, что барельеф имеет отношение к монументу рыцарей ордена тамплиеров, с которым связан так называемый «пергамент из Реймского собора» с закодированным текстом. В этом тексте ученым удалось разобрать слова: "Пуссен ... хранит ключ". И надо сказать, что хранит до сих пор.
Загадкой можно считать уже то, что изображение на барельефе дано как бы в зеркальном отражении. Скульптор, вероятно, имел перед глазами какую-то неизвестную сейчас гравюру с картины Пуссена (гравюры специально делались зеркально воспроизводящими оригинала, чтобы последующий отпечаток в свою очередь правильно воспроизводил оригинал) и не удосужился перевернуть изображение при переносе в мрамор.


Недавно стало известно, что расшифровкой этой записи занялись крупные британские дешифровальщики Оливер и Шейла Лоун, которые во время второй мировой войны занимались разгадкой нацистских кодов. Будем надеяться, что мы узнаем разгадку…

На русской почве это крылатое латинское выражение тоже было известно. У К. Батюшкова в его стихотворении «Надпись на гробе пастушки» (1810) оно подразумевается и трактуется как грустное воспоминание о счастливом прошлом.

НАДПИСЬ НА ГРОБЕ ПАСТУШКИ

Подруги милые! в беспечности игривой
Под плясовой напев вы резвитесь в лугах.
И я, как вы, жила в Аркадии счастливой,
И я, на утре дней, в сих рощах и лугах
Минутны радости вкусила:
Любовь в мечтах златых мне счастие сулила:
Но что ж досталось мне в сих радостных местах? —
Могила!

Примечательно, что слова «И я... жила в Аркадии» комментаторы связывают с луврской картиной Пуссена, трактуя надпись на ней именно так, как это делает Батюшков. Это стихотворение Батюшкова попало в либретто «Пиковой дамы» П. Чайковского – здесь это Романс Полины (действие I, картина 2).

Статья А. Майкапара