Краев чужих неопытный любитель
И своего всегдашний обвинитель,,
Я говорил: в отечестве моем
Где верный ум, где гений мы найдем?
Где гражданин с душою благородной,
Возвышенной и пламенно свободной?
Где женщина - не с хладной красотой,
Но с пламенной, пленительной, живой?
Где разговор найду непринужденный,
Блистательный, веселый, просвещенный?
С кем можно быть не хладным, не пустым?
Отечество почти я ненавидел -
Но я вчера Голицыну увидел
И примирен с отечеством моим.
А. С. Пушкин


Евдокией Ивановной Голицыной, прозванной в Петербурге Princesse Nocturne (Ночной княгиней), Пушкин познакомился по выходе из Лицея. Прозвище свое Евдокия Ивановна получила потому, что какая-то гадалка предсказала ей смерть в ночные часы, после чего княгиня превратила ночь в день и принимала своих гостей после полуночи.



К моменту знакомства с ней Пушкина Евдокия Ивановна была уже не очень молода, но обретенное ею в петербургском свете влияние, вся необычность, даже некоторая эксцентричность ее облика и жизненных привычек, быть может, даже придавали ей в глазах поэта особое очарование.
П. Вяземский, знакомый с княгиней Голицыной смолоду, так как она вместе со своей сестрой Ириной еще в 1790-е годы стала постоянно посещать блистательный салон его отца, князя А. И. Вяземского, так описывал ночную княгиню: "Она была очень красива, и в красоте ее выражалась своя особенность. Она долго пользовалась этим преимуществом. Не знаю, какова была она в первой своей молодости; но и вторая и третья молодость ее пленяли какою-то свежестью и целомудрием девственности. Черные, выразительные глаза, густые темные волосы, падающие на плеча извивистыми локонами, южный матовый колорит лица, улыбка добродушная и грациозная: придайте к тому голос, произношения необыкновенно мягкие и благозвучные - и вы составите себе приблизительное понятие о внешности ее. Вообще красота ее отзывалась чем-то пластическим, напоминавшим древнее греческое изваяние. В ней ничто не обнаруживало обдуманной озабоченности, житейской женской изворотливости и суетливости. Напротив, в ней было что-то ясное, спокойное, скорее ленивое, бесстрастное" .
Евдокия Ивановна происходила по отцу из древнего рода Измайловых, а по матери была племянницей князя Н. Б. Юсупова, одного из самых богатых и влиятельных русских вельмож. Ее судьбу решило краткое царствие императора Павла I, по воле которого она была выдана замуж за человека нелюбимого и весьма заурядного - князя С. М. Голицына. Поэтому, как только пришло известие о смерти императора, Евдокия Ивановна тут же покинула своего ненавистного мужа и стала жить отдельным домом. Поскольку этот разрыв так не завершился разводом, которому неизменно препятствовал муж, положение ночной княгини могло бы стать сомнительным, если бы не присущий ей светский такт и сдержанность. П. Вяземский отмечал, что, нарушив "устав светского благочиния", княгиня удивительным образом сумела сохранить свое положение в свете: "Но эта независимость, это светское отщепенство держались в строгих границах чистейшей нравственности и существенного благоприличия. Никогда ни малейшая тень подозрения, даже злословия, не отемняли чистой и светлой свободы ее". Была в жизни Евдокии Ивановны и любовь, завершившаяся трагически. После разрыва с мужем она познакомилась с Михаилом Петровичем Долгоруким, человеком ей во всех отношениях близким. Он был молод, красив, на европейский лад образован, так что его любезно принимали в самых изысканных парижских салонах. Но когда Евдокия Ивановна обратилась к мужу с просьбой о разводе, то получила отказ. А в 1808 году М. П. Долгорукий был убит во время военных действий в Швеции в возрасте 28 лет.
С тех пор Евдокия Ивановна подобных попыток не предпринимала, хотя многим внушала любовь, даже едва ли не поклонение. Но, как заметил Вяземский, "до какой степени сердце ее, в чистоте своей, отвечало на эти жертвоприношения, и отвечало ли оно, или только благосклонно слушало, все это остается тайною" (Там же). Быть может, волнениям сердца Евдокия Ивановна Голицына предпочла пищу ума, стремясь стать одной из самых образованных женщин, занимаясь, по примеру французских маркиз 18 века, политикой, философией и точными науками. Ее перу принадлежало несколько научных сочинений, одно из которых - "Анализ силы" - изданное в 1835 году, имелось и в библиотеке Пушкина.
Салон ночной княгини в Петербурге с начала 19-го века привлекал самые блестящие умы России. Его посещали многие французские эмигранты. Дом ее на Большой Миллионной отличался изысканным изяществом и строгостью отделки, так что в салон ее входили скорее как в храм, принимающий только избранных. И сама хозяйка скорее напоминала некую древнюю жрицу, имея пристрастие к особым нарядам свободного античного покроя, принципиально пренебрегая ухищрениями современной моды. Французская актриса Луиза Фюзиль, посетившая ее салон в 1806 году, вспоминала: "Княгиня, в знак особого ко мне расположения, спустилась несколько раньше, чем обычно. Я нашла, что портрет, который мне нарисовали, отнюдь не преувеличивал ее красоту. Прекрасные волосы, черные, как смоль, такие шелковистые и тонкие, падали локонами на приятно округлую шею; необычайно выразительное лицо было полно очарования: в фигуре и походке ее, весьма грациозной, была какая-то мягкая непринужденность; и когда она поднимала свои огромные черные глаза, у нее был тот вдохновенный вид, который придал ей Жерар в одной из своих прекрасных картин, где она была изображена. Когда я увидела ее в саду, она была одета в индийское кисейное платье, которое изящно драпировало ее фигуру. Она никогда не одевалась так, как другие женщины; при ее молодости и красоте эта простота античных статуй шла ей как нельзя более".
С 1812 года салон Голицыной принял особое направление: здесь собирались многие будущие декабристы, в частности братья Сергей и Николай Тургеневы, здесь велись острые политические дискуссии, в которых активно участвовала и сама ночная княгиня. События 1812 года вызвали в обществе особый патриотический подъем, и княгиня Голицына ознаменовала свою принадлежность "русской" партии, явившись в Москве на бал в Благородной собрании в сарафане и кокошнике, оплетенном лаврами, - этакой "возрожденной Марфой Посадницей", по выражению Вяземского. Представление о благе России у Голицыной связывалось с необходимостью введения новой конституции, которая гарантировала бы права и свободы граждан. В 1815 году она даже составила записку, в которой изложила собственные взгляды. Пушкин и А. Тургенев позже любили с некоторой иронией называть ночную княгиню "constitutionelle" (конституционной).
Пушкин познакомился с княгиней Голицыной как раз в то время, когда ее салон приобрел явно политическое направление. В первый раз он встретился с ней в доме Карамзиных осенью 1817 года и сразу же ею увлекся. В декабре 1817 года Карамзин писал Вяземскому в Варшаву: "Поэт Пушкин... у нас в доме смертельно влюбился в Пифию Голицыну и теперь уже проводит у нее вечера: лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет от любви". Но в последнем Карамзин ошибался: 30 ноября появилось стихотворение Пушкина "Краев чужих неопытный любитель", посвященное Е. И. Голицыной. Нетрудно заметить, что оно отличается от традиционного любовного послания главными смысловыми акцентами. Образ княгини Голицыной выстраивается в необычном контексте: он соединен прежде всего с гражданскими добродетелями. Юный поэт через Голицыну словно открывает для себя, после многолетнего французского воспитания, новый и неожиданный облик отечества, воспринявшего дух просвещенья, идеалы гражданской свободы. Интуитивно поэт принял в этом послании именно тот тон, который был свойственен салону Евдокии Голицыной.



Когда в следующем году он пошлет ей оду "Вольность" со стихотворным посвящением, то в этом не будет ничего неожиданного. "Вольность", в которой Пушкин впервые возвеличил Закон, впитала в себя те политические дискуссии, которые велись в салоне Голицыной. Это истинный гимн конституции, о введении которой в России так мечтала вольнолюбивая княгиня:

Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье;
Где всем простерт их твердый щит,
Где сжатый верными руками
Граждан над равными главами
Их меч без выбора скользит...

Княгиня Голицына не могла не обратить внимание на своего юного поклонника. В 1818 году она побывала в Москве, где ее навестил В. Л. Пушкин. Дядя завел разговор о племяннике, а потом с удовольствием сообщил Вяземскому о том, что услышал от княгини: "Племянник мой Александр бывал у нее всякий день, и она меня порадовала, сказав, что он малый предобрый и преумный". Она принимала его любовь с тем же чуть ленивым спокойствием, которое ей было свойственно. Какая-либо фамильярность в их отношениях была невозможна. " При всей своей женственности, которою была она проникнута, - писал Вяземский, - она, кажется, по натуре ли своей или по обету, никогда не прибегала к обольстительным приемам, в которые невольно вовлекается женщина, одаренная внешними и внутренними приманками. Одним словом, нельзя представить себе, чтобы княгиня, когда бы и в каких обстоятельствах то ни было, могла, если смеем сказать, промышлять обыкновенными уловками прирожденного более или менее каждой женщине так называемого кокетства".
Когда поэт был отправлен в ссылку, княгиня Голицына не осталась равнодушна к его судьбе и вместе с А. И. Тургеневым способствовала тому, что он был переведен под начало Воронцова в Одессу. Он тоже вспоминал о ней в ссылке. 7 мая 1821 году он писал А. И. Тургеневу из Кишинева, что вдали от камина княгини Голицыной можно замерзнуть и под небом Италии. А в 1824 году чрез него же передал ей привет: "Обнимаю всех, то есть весьма немногих, цалую руку К. А. Карамзиной и княгине Голицыной, constitutionelle ou anticonstitutionelle, mais toujours adorable comme la liberte" (фр.: конституционной или антиконституционной, но всегда обожаемой, как свобода" (XIII, С. 103).
Пушкин неоднократно встречался с Голицыной и после возвращения из ссылки. Последнее его посещение ее салона, о котором известно, относится к 1835 году. Но отношения их уже не могли быть прежними. После восстания декабристов, когда надежды на гражданские свободы в России, рухнули, княгиня Голицына несколько отошла от своей политической активности прошлых лет. Теперь все ее внимание поглощали науки метафизические, что современникам казалось несколько странным и даже смешным. Ей не удалось поколебать устойчивого убеждения в ограниченности женского ума, не созданного для материй высоких. По-видимому, именно ее имел в виду Пушкин, когда в "Евгении Онегине" иронизировал по поводу "академика в чепце". Вероятно, общее мнение выразил Вяземский. Он не взялся ответить на вопрос, была ли в действительности умна княгиня Голицына, ибо полагал, что свойство женского ума - это пассивность, способность скорее усваивать и принимать чужие мысли, чем производить свои собственные. Поэтому к занятиям княгини "науками головоломными" он, как, видимо, и большинство, относился с иронией: "Еще позднее и в последние годы жизни своей княгиня пустилась в высшую математику, соединенную с еще высшею метафизикою. Эти занятия признавала она каким-то наитием свыше. Она никогда к ним не готовилась и разрешала многотрудные задачи, так сказать, бессознательно и неведомо от себя". Вяземский намекает, что, издав в Париже несколько брошюр на соответствующие темы, княгиня была обязана своим успехом скорее своему титулу и состоянию, чем научным знаниям. Позабавила современников и история долгой борьбы княгини Голицыной с министром П. Д. Киселевым, который внедрял посадки картофеля в сельских общинах России. "Ей казалось, - писал тот же Вяземский, - что это нововведение есть посягательство на русскую национальность, что картофель испортит и желудки, и благочестивые нравы наших искони и богохранимых хлебо и кашеедов".
Скорее всего княгине Голицыной мешал дилентатизм, который в соединении с самоуверенностью порой ставил ее в смешное положение. Немецкий дипломат Варнгаген фон Энзе записал в своем дневнике один из таких эпизодов, когда она решила вступить в полемику с выдающимся немецким философом Шеллингом: "1843, 22 декабря. Какая-то приезжая, княгиня Гол-а, посылала за Шеллингом с требованием сделать ей "une courte exposition de son systeme"(фр.: представить краткое изложение своей системы). Когда тот приказал извиниться нездоровьем, то был призван или прислан один из его адептов. Услыхав от него какой-то кощунственный отзыв, княгиня вскричала: "Ah! Quel blaspheme(фр.: Ах! какое кощунство!) и снова послала за Шеллингом, чтобы доказать ему его заблуждение и сообщить свою собственную, более истинную систему. Студенты смеются и над княгиней, и над Шеллингом".
Но в то же время не стоит полностью доверять этой чисто мужской иронии. В какой-то мере княгиня Голицына явилась в России провозвестницей женской эмансипации, на свой лад отстаивая право слабого пола на государственную и политическую деятельность, интеллектуальный поиск, научное дерзание. В конце концов она смогла увлечь юного Пушкина не только своей красотой, но светом гения и просвещенности:

Где разговор найду непринужденный,
Блистательный, веселый, просвещенный?
С кем можно быть не хладным, не пустым?

Ее недаром сравнивали с хозяйками блестящих французских салонов - мадам де Сталь и мадам де Рекамье. Кстати, Пушкин с огромным уважением относился к мадам де Сталь, внимательно изучал ее публицистические и искусствоведческие работы. Княгине Голицыной, увы, не удалось стать русской мадам де Сталь. Ее сочинения безвозвратно забыты, ее научных идей никто всерьез не изучал. Читал ли Пушкин книгу, ею написанную, которая покоилась на полке его библиотеки? Вряд ли. В этом есть привычная историческая несправедливость: первопроходцам лавры достаются редко. Пока мы слишком мало знаем об Евдокии Ивановне Голицыной, чтобы вместе с Вяземским назвать все ее труды "опытами умозрительного сновидения".
Старость ее была одинока, и даже не осталось каких-либо свидетельств о том, как же она встретила свой смертный час - в ночной тиши, которой она всегда страшилась, или шумным солнечным днем...


Источник

P.S. К сожалению, не знаю, кем были написаны ее портреты. Могу предположить, что первый - Жераром.