Достаточно интересная статья из журнала «Вокруг света», дающая совершенно иную, чем привычная большиснву, трактовку событий, предшествовавших последней и роковой дуэли Пушкина. Хотя, как лично мне кажется, ряд выводов авторов статей несколько натянут.

Водевиль Идалии, или Полемика вокруг Полетики

Что остается от богини? Мифы. Идалия Полетика в этом смысле оказалась классической. Кроме мифов от нее не осталось ничего, разве что несколько писем да шкатулка с гербом. Символичное наследие! Непризнанная графиня, она словно подбросила свою геральдику тем, кто будет говорить о ней и сто, и двести лет спустя. Внебрачная дочь — это навсегда. И неважно, что впоследствии ее дражайшие родители будут жить в счастливом, безмятежном супружестве. Тот, кто рожден от страсти, остается изгоем всю жизнь, как белый лебедь среди прочих крылатых. И это — не единственная коллизия ее бренного века.
Пушкинисты, настоящие строки не для вас. Не потому, что они посягают на Гения. Это было бы странным занятием. Как можно погасить звезду, которая горит сама по себе? Просто случилось так, что в потоке многочисленных и подчас таких запутанных версий о гибели Пушкина вдруг — сложилась другая. Не про великую интриганку Идалию, подстроившую преддуэльное свидание Наталии Гончаровой с Дантесом. Не про роковую авторессу анонимок о принятии Пушкина в орден рогоносцев. И не про ярую ненавистницу поэта, чья злоба якобы основана на том, что однажды Пушкин, ехавший в карете с Наталией и Идалией, «схватил» последнюю за ногу. Есть и другое объяснение ненависти: будто в жизни поэт «не внимал сердечным излияниям невзрачной Идалии Григорьевны и однажды, едучи с нею в карете, чем-то оскорбил ее»… Наверное, все тем же «хватанием за ногу». Любопытная история. Остается только понять, а была ли вообще карета? Если нет, то получается, что и повода для ненависти не существовало?
Существовал, конечно. Но, скорее всего, не настолько скудоумный. Идалия слыла женщиной обаятельной, выделяющейся «умом и живостью характера», и вряд ли, зная поэта, будучи вхожей в его дом (она доводилась троюродной сестрой Наталии), возненавидела бы его за такую невинную для Пушкина шалость.
Так рождаются мифы. Но оставим спор о «ногах» и посмотрим лучше на то, что очевидно — портрет «невзрачной Идалии Григорьевны». И в этой главке поставим точку.



Портрет И. Г. Полетики работы П.Ф. Соколова (1820-е гг)

Мы любим слушать иногда страстей чужих язык мятежный...
«Евгений Онегин» II, XVIII

Ненависть. Отчего возникла она у одной из самых красивых женщин XIX века? Что возмутило эту богиню с глазами цвета лазури, с умом, исполненным от природы, и таким говорящим именем? (Идалия — один из эпитетов Афродиты.) Тайна эта хранится так далеко, что литературно-критический подход здесь не поможет. Скорее, ключи от сердца, которые тоже нелегко подобрать.
В 1888 году, за два года до смерти Полетики, в Одессу, где она доживала свой век, приезжал первый биограф Пушкина П.И. Бартенев. От встречи с ним Полетика отказалась. Она знала, что он собирает воспоминания о поэте. Знала и отчего-то не преминула сообщить, что желает поехать и плюнуть на воздвигаемый в городе памятник Пушкину. Удивленный Бартенев оставил об этом запись в дневнике. И строчки оказалось достаточно, чтобы впоследствии во всех версиях и гипотезах о гибели поэта рядом с именами Дантеса и Геккерна навсегда вписалось ее имя. Вот уж, правда, эпохальное завершение ее перипетиям…

У Идалии Обертей все пойдет не так с самого рождения. Казалось бы, дочери влиятельнейшего графа Григория Александровича Строганова, обер-шенка двора, фаворита и покровителя императрицы, изначально уготована особая роль: жить в сообществе с избранными, принимать знаки внимания от императора, получать еженедельные приглашения в Аничков дворец, в Белую гостиную — в узкий круг, где бывает не более ста персон. Блистать на «маленьких вечерах» у императрицы, кружиться в вихре придворных балов — все это кажется таким само собой разумеющимся. Но! На этот бесконечный праздник жизни тебя приглашают одну из последних, твое имя всегда в хвосте списка гостей.
Таковы нравы. Внебрачных здесь особо не привечают, даже если ты дочь самого Строганова.
О романе ее отца Европа говорила двадцать лет. Начиная с 1805 года, когда блестящий дипломат стал творцом истории в Испании, Швеции, Турции... С неизменным успехом он творил ее на официальных приемах и приватных встречах, во дворцах и в гостиных. О нем слагали не легенды — эпосы. Байрон увековечил его в «Дон Жуане». Вспомним, как донна Юлия восклицает: «Граф Строганов к любви моей взывал!» Современники всякий раз считали за новость поговорить о нем, они узнавали графа и в образе самого Дон Жуана. Но самая главная его история началась не в жаркой Испании и не в экзотической Турции, а в стране трубадуров — во Франции, куда великий сердцеед прибыл в отпуск и... исчез. Наверное, так и должно было случиться с романтиком. Плененный красотой графини Жюли Д’Эга, граф не вернулся на службу к положенному сроку и, будучи дипломатом, не стал долго думать о том, что графиня — супруга камергера королевы Марии I. К черту подробности!
Как же скупы бывают портреты! За статикой черт едва проглядывается огненный темперамент португалки, разбившей не одно сердце...
Жюли Д’Эга — именитая особа, образованнейшая женщина Старого Света. Ее мать — известная поэтесса, сочинения которой были неотъемлемой частью библиотек просвещенных людей Европы.
Поговаривали, что Жюли — женщина с прошлым, что она любовница французского генерала Жюно. И, возможно, его шпионка.
Но опять же, дипломату Григорию Строганову нет до этого никакого дела! Как, собственно, и графини до его «историй». И вот — путь в Россию. Будто не было во Франции мужа, будто нет в России жены.
Отныне они вместе, правда, обвенчаются лишь в 1826 году после смерти супруги Строганова. Дочь Идалия, урожденная Обертей, родилась задолго до этого брака.

Ужели не простите ей вы легкомыслия страстей?
«Е.О.» III, XXV

Она увидит Россию в 13 лет. Или в 16. Теперь уже никто не узнает, когда она появилась на свет. Это событие затерялось между 1807 и 1810 годами. Через несколько лет после ее смерти сводный брат, в доме которого Идалия жила в Одессе, бывший министр внутренних дел Александр Григорьевич Строганов, прикажет утопить в море их семейный архив.
Как жила внебрачная дочь, кто воспитывал девочку — неизвестно.
Маркиза Д’Альмейда, бабушка-поэтесса, уйдет из жизни только в 1839 году. Вполне возможно, что взросление внучки происходило и с ее участием.
В 1826 году, когда семья наконец «воссоединится», никаких особых изменений в жизни Идалии не произойдет: ее положение в родном доме прежнее — воспитанница. Иначе нельзя. И вместо теплых «papa» и «maman » она все так же называет родителей «господин граф» и «мадам». Ее права узаконит только собственный брак. И вот с 1829 года она — жена Александра Михайловича Полетики, будущего кавалергардского полковника. Не слишком богатого и не слишком блестящего. Но очень удобного. Утром — он в казармах. Вечером — за столом под зеленым сукном. И даже подчиненные благодаря острому язычку супруги называют своего командира «божья коровка». А насмешливый свет наречет его образцом глупости и покорности.
Но, по-видимому, он искренне любил свою эксцентричную, неистовую Идалию. А Идалия любила... кавалергардов. Предметы ее бурных страстей меняются постоянно. Здесь ей равных нет. Но даже при таком спокойном супруге чувствует она себя далеко не спокойно — пребывает в вечном страхе за свою репутацию. И это понятно. При малейшем скандале влиятельное семейство может изменить отношение к ней. Исчезнет дочь могущественного графа. Останется жена полковника...
Начало 1830-х ее супруг проведет в Польском походе. Для него это будет очень нелегкий период. В России свирепствует холера. Имение разорено. Дойдет до того, что А.М. Полетика станет «живиться за счет Шереметева» и променяет свою походную кровать на постоянные завтраки. В 1833-м болезнь унесет их первенца, трехлетнюю Юленьку. В 1835-м родится Александр. Маленькой Лизе в том же 1835-м исполнится три...
А Идалия, пережив печальные события, вновь увлечена: на очереди Ланской. Тот самый, который потом женится на вдове Пушкина, сменит, как шутили в обществе, «политику на поэзию».
Между тем к мужу Полетики, в блистательный Кавалергардский полк Ее Величества, уже зачислен Жорж Дантес. И не заметить молодого француза невозможно…

Не в первый раз он тут явил души прямое превосходство
«Е.О.» IV, XVIII

В разборчивом петербургском обществе редкие вечера обходятся без Жоржа Дантеса! Молодые военные хохочут над его мужскими шутками. Признанные красавицы польщены изысканными комплиментами. Матроны и тетушки рады обсудить с ним светские новости. А с важными сановниками он уважителен и серьезен. Но настоящая его стихия — танцы! Из партнерш в полонезах и котильонах — длинная вереница. Он неистово кружит в своих объятиях и почтенную жену героя войны, и юную скромницу, и светскую львицу, покидая танцевальную залу только с последними аккордами. Прекрасное время! Уже и забылось, что совсем недавно в жизни Дантеса все было по-другому. Во время Июльской революции во Франции в 1830 году он защищал Карла X. И, отказавшись служить новому королю Луи-Филиппу, по собственному желанию покинул элитную военную школу Сен-Сир, куда поступил всего лишь год назад, четвертым учеником из 180.
В Россию он отправился за славой, за «ловлей счастья и чинов», имея на руках хороший бонус — рекомендательное письмо от Вильгельма Прусского, брата императрицы Александры Федоровны. Но по дороге доблестный малый чуть не умер от воспаления легких в одном из немецких трактиров. На его счастье, в той же гостинице остановился голландский дипломат Луи Борхард де Геккерн, который, не отличаясь душевной теплотой, вдруг помог юноше выжить.
Не успел Дантес осенью 1833 года сойти с корабля «Николай I», как сразу был замечен императрицей. И пока Геккерн продолжал присматриваться к французу, Ее Величество щедро финансировала потомка обедневших эльзасских баронов из «собственной шкатулки». А далее — и вовсе как в сказке. В январе 1834-го он — корнет. Практически без экзаменов. А через два года — поручик «вне очереди». Теперь его друзья-однополчане — сыновья самых богатых вельмож. Да и сам он выходец из родовитой, большой и дружной семьи.
Дни кавалергардов проносятся в кураже и веселье. «В нашем полку новое приключение, — пишет Дантес Геккерну. Барон в это время в Европе, занимается усыновлением Жоржа. — На днях Сергей Трубецкой с двумя моими товарищами принялись разбивать фасады домов... А во время представления в Александрийском театре из ложи, где были офицеры нашего полка, бросили в актрису набитый бумажками кондом... Эти бедняги разрушают свою карьеру, и все из-за шуток, которые ни смешны, ни умны, да и сама игра не стоит свеч».
У Дантеса своя игра — карьера, благо, есть помощники в этом деле. Единственное — молодому человеку не совсем понятна причина внезапной отцовской любви 43-летнего барона. «В наше время, — осторожно недоумевает Жорж, — трудно найти чужестранца, который готов отдать свое имя, свое состояние, а взамен просит лишь дружбу...» Целей Геккерна не понимает никто ни в России, ни в Голландии, ни во Франции. И не поймут никогда. Популярная версия однополой любви сомнительна и практически ничего не объясняет.

Предмет и мыслей, и пера, и слез, и рифм et cetera
«Е.О.» III, II

Петербургский мир взорвется в 1836-м! В январе этого года барон Геккерн получит от своего приемного сына письмо: «Я влюблен, как безумный... имени ее тебе не называю, потому что письмо может не дойти, но припомни самое очаровательное создание в Петербурге, и ты сразу поймешь, кто это. А всего ужаснее в моем положении, что она тоже меня любит, видеться же нам до сих пор невозможно, ибо ее муж безобразно ревнив...»
Спустя век это письмо, появившись в печати, приговорит Наталию Николаевну. Все, о чем раньше исследователи только догадывались, — подтвердилось. Жена Пушкина любила другого человека... Убийцу своего мужа!
Но на придворных балах в том январе блистало множество «очаровательных созданий». Не менее привлекательных, чем беременная Наталия Николаевна, у которой в конце мая 1836 года родится дочь. Беременность эта была тяжелой. На дворцовых приемах, по записям камер-фурьерского журнала, с ноября 1835 по июнь 1836-го «камер-юнкер Пушкин с супругой, урожденной Гончаровой» присутствуют только два раза, в ноябре и в декабре.
«Послезавтра у нас большая карусель, — пишет в декабре Александрина Гончарова брату. — Молодые люди самые модные и молодые особы, самые красивые и очаровательные. Хочешь знать, кто?.. Прежде всего твои две прекрасные сестрицы, потому что третья... кое-как ковыляет». Третья — это Наталия Николаевна на «водянка беременных», сопровождаемая отеком ног. Сейчас с подобными симптомами лежат в стационаре в отделении патологии.
Именно тогда, по мнению многих исследователей, и начинается «роман века», которому приписываются эти строки «... Я влюблен, как безумный... она тоже меня любит...»
Спустя несколько месяцев Дантес будет якобы «афишировать» свою страсть, «балагурить», «разыгрывать спектакль». Но в начале 1836-го он старательно оберегает репутацию своей избранницы. И тщательно зашифровывает в письме к барону-попечителю ее имя.
«...Не беспокойся, тайна эта известна только мне и ей (у нее та же фамилия, что у той дамы, которая писала тебе по поводу меня, что ей очень жаль, но мор и голод разорили ее деревни); теперь ты понимаешь, что от такой женщины можно потерять голову».
Уточнений не понадобилось, Геккерн сразу понял, что речь идет о даме, с которой он знаком настолько близко, что просил займа. А она отказала, потому что холера разорила ее имения. Понял и испугался. Потому что Дантес был влюблен не в беременную жену камер-юнкера Пушкина, а в другую женщину! Гораздо более влиятельную и светскую и не менее красивую. Правда, свидетельств ее красоты до обидного мало. Как-то вскользь замечают очевидцы, что она не уступала прелести Наталии Николаевны. И если одна сестра была «от неба», то другая, скорее всего, от «огня».
Только в 1966 году в Париже нашелся ее портрет кисти известного П.Ф. Соколова. Как первым и последующим биографам Пушкина и впоследствии обличителям Н.Н. Гончаровой было догадаться, что Дантес мог «потерять голову» от другой женщины?
Подобного чувства 24-летний Жорж еще не испытывал. У него были подруги. Об одной из них он писал Геккерну. Называл «супругой». Предполагают, что за этим названием скрывалась княгиня Бобринская, ближайшая подруга императрицы. Но это, по всей видимости, была не та страсть, от которой стынет сердце.
Сейчас даже вожделенная карьера отошла на задний план. «Я только что произведен в поручики...» — это всего лишь вторая часть письма.
Первая — «...я люблю ее больше, чем две недели назад! Право, мой дорогой, это ide’ e fixe, она со мной во сне и наяву... Я достиг того, что могу бывать в ее доме, но видеться наедине почти невозможно...»
В феврале роман переходит в другую стадию. «В последний раз у нас состоялось объяснение... невозможно вести себя с большим тактом, изяществом и умом, чем она при этом разговоре... А как сказала: «Я люблю вас, как никогда не любила, но не просите большего, чем мое сердце, все остальное мне не принадлежит, а я могу быть счастлива, только исполняя свои обязанности. Пощадите же меня и любите всегда так, как теперь, моя любовь будет вам наградой», — и с этого дня моя любовь к ней стала еще сильнее».
Но у «дорогого друга», барона Геккерна, свое мнение. На недавние отношения «сына» с «супругой» он никак не реагировал. Новое же увлечение Дантеса барону совсем не понравилось. Эта внезапная страсть — безрассудство. И три месяца барон старается вразумить Жоржа. Не знает голландский дипломат, как отнесется к безумной любви его «сына» ближайшая к престолу фигура, «блюститель» кодекса дворянской чести — отец избранницы. Положение его незаконнорожденной дочери и без того затруднительно...
Страдает Дантес. Пытается пожертвовать этой женщиной ради «отца», барона Геккерна... И тут, словно в подтверждение всем предсказаниям посла, скандал. Слух о нем долетел аж до Москвы. Там в мае 1836-го Пушкин работает над вторым томом «Современника» и часто пишет жене. «Что Москва говорит о Петербурге, так это умора. Например, есть у вас некто Савельев, кавалергард, молодой человек, влюблен в Идалию Полетику, и дал за нее пощечину Грюнвальду. Савельев на днях будет расстрелян. Вообрази, как жалка Идалия!»
На самом деле все было хуже.
Поручик П.Я. Савельев накинул на шею командира Кавалергардского полка «снурок от пистолета». И затянул. Неосторожная шутка о Полетике чуть не стоила генерал-майору Р.Е. Грюнвальду жизни. Савельева переведут в армию и сошлют на Кавказ. Но для Идалии второй подобный инцидент мог бы стать роковым.

Но этой страсти и случайно еще никто не открывал
«Е.О.» V, XVII

О тайном романе не знает никто. Соблюдены все приличия большого света. Идалия принимает Дантеса у себя дома среди привычного круга друзей. И у троюродных сестер, в доме Пушкина. Блестящий кавалергард там — на правах жениха для засидевшихся в девицах Екатерины и Александрины Гончаровых. Но ни они, ни Наталия Николаевна — не соперницы Идалии. Она часто ездит в их дом. Сестры любят Полетику. Светскую львицу, образец для подражания. Александр Сергеевич тоже симпатизирует остроумной рыжеволосой красавице. «Идалии скажи, — шутит он, — что за ее поцалуем приеду лично, а что-де на почте не принимают». Сценарий же влюбленных прост и банален: водевиль. Обычная для того времени светская история. «Опасные связи» де Лакло недавно прочитаны и очень популярны. Лермонтов пишет «Княгиню Лиговскую»...
О водевиле догадаются позже, и очень немногие. Например, А.О. Смирнова-Россет. «Дантес никогда не был влюблен в Натали; он находил ее глупой и скучной; он был влюблен в Идалию, и встречались они у Натали...»
Этот спектакль разыгрывался с августа по октябрь. Выбор героини-ширмы был безупречен. Безопаснее алиби, чем пушкинская Наталия, и придумать невозможно. «Ее лучезарная красота рядом с этим магическим именем всем кружила головы, — признавался современник, — не было ни одного юноши в Петербурге, который бы тайно не вздыхал по Пушкиной».
И о «романе» «интересного Дантеса» с «прекрасной Психеей» уже вовсю поговаривают в свете…
Искрятся, как янтарное вино в хрустальном бокале, звуки мазурки. Кружатся пары. Мелькает белокурая голова Дантеса рядом с темными локонами Натали. Смеются оба. Какими счастливыми кажутся они! Но... едва заметный поворот головы. И... улыбка навстречу. Пролетела в объятиях своего партнера рыжеволосая красавица... Случайное прикосновение, ожидающий взгляд, мимолетная фраза — вестница свидания...
Так могло продолжаться долгие годы. Или закончиться в любой момент, не вмешайся в сюжет, придуманный Идалией, Гений.
Пушкин не был злым ревнивцем. И над поклонниками жены обычно подсмеивался. Дантес, хоть и ухаживал за ней в числе многих, приличий не нарушал. Да и Наталия Николаевна, по сути своей, была полной противоположностью темпераментной Идалии и любила мужа.
И Полетика любила... О чем она не раз напишет в письмах к Дантесу. Любила и, как могла, скрывала свою любовь, делала это, как многие другие. Несмотря на внешнюю строгость николаевского двора, нравы тогда были отнюдь не пуританские.

Но всех в гостиной занимает такой бессвязный, пошлый вздор
«Е.О.» VI, XLII

10 января 1837 года в Исаакиевском соборе состоялось венчание барона Георга Карла Геккерна и фрейлины Ее Императорского Величества, девицы, Екатерины Гончаровой (сестры Наталии).
«Престранным» и «невероятным» назовут этот брак. И в первую очередь потому, что всеобщий любимец, блестящий красавец-кавалергард Жорж Дантес «женится на старшей Гончаровой, некрасивой... и бедной сестре... поэтической красавицы, жены Пушкина». Недоумевают и те, кто почти ежедневно принимал будущих супругов в своем доме. «Кто же станет смотреть на посредственную живопись, когда рядом мадонна Рафаэля, а вот нашелся, оказывается, охотник до подобной живописи — может быть, потому, что ее дешевле приобрести». Догадкам нет числа.
Блестят «всевидящие лорнеты». Сплетни метелью несутся по заснеженному Петербургу. Голоса не умолкают даже в вихрях мазурки. Зимний сезон в разгаре. Дворянское собрание, вечера у Вяземских и Люцероде, большой бал у Фикельмон, у Воронцовых-Дашковых и снова Вяземские. Иногда появляются Их Величества...
Императрице около сорока. «И при свечах на бале, танцуя, она еще затмевает первых красавиц».
Александра Федоровна ведет беседы о Шиллере и Гете, но запоем читает французские романы. Ей нравится строгость придворных балов, и она без ума от маскарадов. На одном из них проказник Дантес шепнул ей: «Bonjour ma gentille» — «Здравствуй, моя прелестница».
Да, каждый по-своему справляется со скукой — императрица постоянно влюблена. Елагинский остров, салазки, игра в снежки, это здесь — «мои казаки вносят меня на гору». Обеды, танцы, вальсируя, она даже теряет подвязку...
Дневник императрицы пестрит именами: Бетанкур, Куракин, Скарятин, Дантес. Ее кавалергарды. Ее полк. Ее веселая банда.
Все мысли Александры Федоровны заняты романами, своими и чужими. И ничто так не занимает императрицу этой зимой, как ухаживания Дантеса за «мадам Поэтшей» и его загадочная свадьба. И никто не знает больше, чем ближайшая подруга новобрачных и семей Пушкиных и Геккернов!
Идалия Полетика везде: в доме невесты, на церемонии венчания, на свадебном завтраке в голландском посольстве, на праздничном обеде у Строгановых. Она — желанный гость на любом балу. Никогда раньше свет не интересовался ею так самозабвенно. Как доверительна она в своих беседах!
И развернулось перед замершими от любопытства зрителями очередное действо водевиля.
«Если можно было бы соединить госпожу Пушкину с Дантесом, какая прелестная вышла бы пара», — уже перешептываются в свете. Их имена почти неотделимы. Остальное додумается. И Пушкин прослывет ревнивым, как дьявол, — Quel monster! И возможный адюльтер. И романтический ореол вокруг «интересного Дантеса», пожертвовавшего собой ради спасения «возлюбленной»: женился на ее сестре.
Образованное общество зачитывается романами Стендаля и Бальзака...

Так нас природа сотворила к противоречию склонна
«Е.О.» V, VII

Распахнуты двери дома на Мойке. Каждую минуту заходят люди... Им нет числа... Одним из первых приходит граф Строганов с женой.
Вчера до полуночи граф был в другом доме, у Геккернов. Сочувствовал барону, жалел Дантеса. Днем раньше Геккерн показал ему письмо от Пушкина. Оскорбительное. Мнение Строганова — мнение света. Его вердикт — дуэль. И прогремел выстрел... Дни напролет дежурит около умирающего Пушкина мать Идалии, графиня Строганова. Ничто не укрывается от ее глаз. Вот Жуковский выносит какие-то бумаги. Что это? Донос?! И Василию Андреевичу приходится оправдываться. ...Нет, Жуковский выносит с разрешения Наталии Николаевны ее личные письма к Пушкину.
Влиятельное семейство Строгановых волнуется. Слишком близко оказалось оно к трагедии. «Я больна от страха», — пишет Дантесу Полетика. И мечется по Петербургу обер-шенк двора. Собирает слухи. Автор пресловутых анонимных писем так и не найден. Не шутка ли это его дочери? Не ее ли кавалергарды приложили к пасквилю руку?
В ее доме было свидание Наталии Николаевны с Дантесом. Наедине! Не это ли повод или причина дуэли?
В те дни о свидании молчат. Хотя многие знают: Пушкины, Геккерны, Строгановы, Вяземские... Но нет такой версии у очевидцев, не связывают они эти звенья.
О тайной встрече станет известно лишь к концу века по двум источникам. Один сомнительный — воспоминания дочери Наталии Николаевны и Ланского. Другой — тоже не слишком понятен — свидетельство княгини В.Ф. Вяземской, записанное Бартеневым. «Дантес был частым гостем Полетики, и однажды виделся там с Наталией Николаевной, которая приехала оттуда вся впопыхах и с негодованием рассказала, как ей удалось избегнуть настойчивого преследования Дантеса».
Удивительно, но даже через десятилетия Вяземская тоже не связала свидание с дуэлью.
Других явных доказательств преследования Наталии Николаевны Дантесом нет. «Поведение вашего сына... не выходило из границ светских приличий», — читаем в первом варианте письма Пушкина к Геккерну. Весь компромат на молодого барона написан уже после дуэли. Общество словно прозревает. Вспоминают пылкие взгляды, частые танцы, тосты, неудачные шутки... «... на одном балу он так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами... что все ужаснулись...»
Все претензии Пушкина, высказанные в письме, были адресованы не Дантесу, а голландскому послу. Об этом в трагические дни тайно переписываются Николай I и Вильгельм II, будущий король Голландии. «Дело Геккерна» — так называют монархи события последних дней.
Что же до той «роковой» встречи в доме Идалии, то случайной она была, похоже, только для одного человека — Наталии Николаевны. Это было не ее свидание. А той, у кого она застала Дантеса. Последний же, испугавшись за репутацию своей возлюбленной, стал разыгрывать спектакль. Дантес не компрометировал жену Пушкина. Он спасал Полетику.
…Долгие годы в семье Строгановых хранится старинный бокал. Подарок барона Геккерна верному другу. А в семейном архиве Дантесов — письмо: «...когда Ваш сын Жорж узнает, что этот бокал находится у меня, скажите ему, что дядя его, Строганов, сбережет его как память о благородном и лояльном поведении, которым отмечены последние месяцы его пребывания в России».

Везде, везде перед тобой твой искуситель роковой
«Е.О.» III, XV

Раненый Дантес будет дожидаться суда на гауптвахте. Встречи с ним категорически запрещены. Но друзья ему пишут. Короткие записки на отдельных листах вложены в общий конверт. Одна из них — от нее... «Бедный мой друг! Ваше тюремное заключение заставляет кровоточить мое сердце. Не знаю, что бы я отдала за возможность прийти... Мне кажется, все то, что произошло, — это сон, кошмар».
Сдержанное, почти дружеское послание, не для чужих глаз. И как бы ответом на него — великолепный подарок от узника: тонкое запястье Идалии украсил драгоценный браслет работы французских мастеров. А от нее вновь летит послание-признание: «Вы по-прежнему обладаете способностью заставлять меня плакать, но на этот раз это слезы благодарности. Ваш подарок на память меня как нельзя больше растрогал и не покинет моей руки. Если я кого люблю, то люблю крепко и навсегда. До свидания, я пишу «до свидания», потому что не могу поверить, что не увижу Вас снова».
19 марта 1837 года бывший поручик Кавалергардского полка Жорж Дантес покинул Россию. По приговору военного суда он был разжалован в рядовые и выслан. В эти дни его жена Екатерина отправила вслед мужу недоуменное письмо. «Идалия приходила вчера на минуту с мужем, она в отчаянии, что не простилась с тобой... Она не могла утешиться и плакала, как безумная».
Она опоздала! На пару часов. В трагедию превратился водевиль, сюжет которого она сочиняла так вдохновенно и весело. «Прощай, мой прекрасный и бедный узник»...
Пройдет четыре года, прежде чем они встретятся вновь. Идалия приедет в Париж и потом напишет Екатерине: «Я получила такое удовольствие от вас обоих, что увидеться еще раз стало для меня навязчивой идеей. Я надеюсь, что смогу это осуществить». Но в 1843 году при родах Екатерина умрет. И Полетике уже не нужно будет писать невинные «дружеские» письма. Письма для двоих... «Я по-прежнему люблю Вас... Вашего мужа».
«Скажите от меня Вашему мужу все самые ласковые слова, которые придут Вам в голову, и даже поцелуйте его, — если у него осталось ко мне немного нежных чувств». Следы их встреч растворятся во времени... И только случайно найденная заметка современника подскажет, что в 1849-м она снова посетила Францию. «Я был поражен, найдя ее царившей среди самых элегантных женщин парижского общества. Помолодевшей и похорошевшей до такой степени, что ее трудно было узнать».
Дантес так и останется вдовцом. И их возможный эпистолярный роман история не сохранит. Как почти не сохранила и сам роман...
А в России после гибели Пушкина для Идалии все закончится. Какое-то время она еще будет ездить по салонам. Оправдывать Дантеса, обвинять Пушкина.
Наталия Николаевна не сможет простить предательства... сестры — Екатерины. Она прервет с женой Дантеса все отношения. Но с Полетикой общаться будет. «Ваших сестер, — расскажет Идалия Екатерине, — я вижу довольно часто у Строгановых... Мы очень милы друг с другом, но прошлого в наших разговорах не существует».
Вскоре А.М. Полетика в чине генерал-майора выйдет в отставку, и семья переедет в Одессу. Удары судьбы так и будут преследовать их. Сын Александр не доживет до трехлетнего возраста. Красавица Лиза умрет у нее на руках в двадцать лет. В 1854 году Идалия овдовеет и последние годы проведет в доме сводного брата. Они будут часами гулять по набережной, иногда останавливаясь и о чем-то увлеченно споря…
Со временем притупится память, сотрутся языки. Забудется и княгиня Мещерская, устроившая Идалии после всех событий бурную сцену: «Вы клеветали на Натали, кокетничали с Дантесом и сыграли по отношению к ней дурную роль!»
«Я ни о чем, ни о чем не жалею…» — признается она в письме к Екатерине.

Эпилог

Пройдет время, и водевиль Идалии Полетики станет практически официальной версией о ревнивом Поэте, его легкомысленной красавице-жене, кавалергарде-убийце и роковой даме. Но тайна гибели Пушкина так и остается тайной. Словно еще один роман из его наследия. То ли насмешка, то ли отчаяние...
Когда в 1824 году в Греции погибнет Байрон, а его мемуары по настоянию вдовы и сестры будут уничтожены издателем, возмущенный Вяземский с горечью напишет о судьбе мемуаров Пушкину. «Черт с ними! — ответит Поэт. — Мы знаем Байрона довольно. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что радуется унижению высокого, слабостям могущего. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он мал и мерзок— не так, как вы, — иначе. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением».
Идалия не стала заодно с Гением, который «по воле рока» отнял у нее гения сердца, такого ничтожного для нас. Так рождаются мифы.

Источник