Начало:  https://www.liveinternet.ru/users/markusan/post452196828/

– Георгий Захарович, а чувство опасности за годы работы в разведке вам было знакомо?
– Доводилось такое испытывать, да. В августе 1962 года мы с моим другом Юлием Квицинским на машине возвращались из Западного Берлина со встречи с молодыми местными социал-демократами. И вдруг видим у пункта пропуска Чекпойнт Чарли огромную толпу – это была демонстрация против ГДР, вызванная гибелью в районе этого КПП студента Петера Фехтера, пытавшегося перелезть через стену, чтобы бежать в Западный Берлин. Мы попытались проехать, но толпа окружила нашу машину с советскими дипломатическими номерами. И началось! Люди с перекошенными от злобы лицами пытались открыть двери, но мы успели их заблокировать. Начали со всех сторон стучать по машине. Мы потом уже увидели, что было помято все – капот, бамперы, крыша. Только я приспускаю стекло, чтобы потребовать дорогу, как тут же получаю снаружи кучу плевков. Как нам шины не прокололи – непонятно, ножи-то в толпе мелькали. И ни единого булыжника под ногами беснующихся. Немецкий порядок!
В какой-то момент толпа попыталась перевернуть машину, но народу вокруг было так много, что они только мешали друг другу. Спасло нас появление американской военной полиции. Квицинский вышел из машины и заявил протест. Офицер в ответ ухмыльнулся и говорит: "А мы ничего не видели". "Вот когда с вами произойдет такое же в Восточном Берлине, мы тоже не увидим", – резко парировал Квицинский.

– Юлий Квицинский был очень яркой личностью в мире дипломатии.
– Я о нем тоже могу говорить очень долго. У нас с ним была душевная связь, самые близкие отношения вплоть до его смерти в 2010 году. Потрясающая, если можно так сказать – вселенская личность. Патриот, выдающийся дипломат и мыслитель. Он обладал располагающей к себе внешностью, волей, уверенностью. Знал несколько языков. Был прекрасным переговорщиком. И никогда не изменял своим принципам.
Помню, на переговорах по Западному Берлину от США был советник госдепартамента, некто Дин. Мощный противник. Но симпатичный.

– Ну настоящие противники и должны быть внешне симпатичными. Что дипломаты, что разведчики.
– Конечно! И вот однажды этот советник принес на переговоры Библию и начал цитировать ее в подтверждение своих тезисов. Так в следующий раз уже Квицинский появился с Библией в руках и по ней опроверг все, что до этого говорил американец. Кстати, все годы учебы в МГИМО Квицинский сидел за одной партой с Алексеем Козловым, нашим выдающимся нелегалом.

– Героем России, раскрывшим секреты ядерной программы ЮАР и перенесшим потом пытки в южноафриканской тюрьме…
– Да. Так вот Козлов считал настоящим героизмом то, как Квицинский в свое время отстаивал свои взгляды на то, какой должна быть наша внешняя политика.
Если возвращаться к тому происшествию у КПП, то вот это было действительно ощущение опасности. Была еще пара случаев, когда я испытывал тревогу, но это в итоге оказалась ложная тревога, а сами эпизоды – забавными.

– Расскажите, пожалуйста.
– Первый случай такой. Как-то раз в конце пятидесятых годов, еще до Берлинской стены, я на электричке возвращался из Западного Берлина в Восточный со встречи с одним человеком. Как говорится, был усталым, но довольным – информация, которую я получил от него, представляла интерес. Я начал дремать, изредка приоткрывая глаза. И вдруг чувствую на себе посторонний взгляд! Передо мной напротив сидел какой-то человек, читавший газету, причем он развернул ее так, что лица не было видно. И вижу – в газете проделана небольшая дырка, в которую на меня уставился глаз! Холодок пробежал по коже. Я под наблюдением, значит, меня "ведут".

– Сонливость наверняка в момент исчезла.
– Да уж. Стало очень не по себе. Начал анализировать, где промахнулся. Перед тем, как идти на встречу, я тщательно проверился и был полностью уверен, что "хвоста" нет. Но даже если меня и "вели", то ничего компрометирующего при мне не имелось. А может быть, мой знакомый уже под подозрением контрразведки и привел наружку за собой?
Делаю вид, что смотрю по сторонам, а сам вижу, что глаз все таращится на меня. "Ах ты гад", – думаю про себя, – "надеешься, что я тебя не заметил? Еще как заметил!" Электричка подъезжает к моей станции. Я, стараясь ничем не выдать волнение, встаю первым, выхожу на перрон. Наблюдатель, чувствую, пристроился следом. Слегка поворачиваю голову и... вижу, что сзади стоит и улыбается один из моих добрых коллег по службе, блестящий мастер розыгрышей и очень остроумный человек.

– Какими же эпитетами вы аттестовали его номер?
– Никакими, мы оба рассмеялись. "Чувствовал, что ты обнаружил наблюдение, но виду не подал, вел себя, как ни в чем не бывало. Молодец!", – сказал он. Но я честно признался, как пришлось поволноваться.
Второй случай произошел через несколько лет. Окраина Западного Берлина. Уютное кафе, в котором у меня была назначена встреча. Мы с моим собеседником сидим в укромном углу, увлеченные беседой. Народу вокруг немного. Вдруг с улицы входят две девушки и бросают на нас быстрый взгляд. Садятся за свой столик и через какое-то время опять окидывают взором меня и моего собеседника. Тут уже есть от чего напрячься. Проходит еще несколько минут, и в кафе появляется довольно пожилая пара, которая тоже удостаивает нас взглядами. Ну все, сомнений никаких – это наружка. Рассуждаю так: девицы, наверное, по неопытности упустили нас на подходе к кафе, и вызвали подкрепление в лице этих "мужа и жены".
Наша беседа в тот момент уже подходила к концу. Я, не выдавая своих чувств, чтобы не потревожить визави, расплатился с официантом. Встаем и идем на выход. И тут я вижу, как одна из тех девиц вновь смотрит по направлению к нашему столику, но не на нас, а куда-то вглубь зала. Как бы невзначай поворачиваю голову в ту же сторону. О-па! А там сидит знаменитый чемпион Германии и Европы по боксу Буби Шольц. Но с молодой дамой – не с супругой. Очевидно, что Шольц выбрал это небольшое кафе вдалеке от центра большого города, чтобы провести время со своей пассией при минимуме посторонних глаз. Ну а мы случайно оказались рядом. В общем, обошлось.

– Какие-нибудь знаменитости из числа немцев еще вот так невольно вмешивались в оперативную работу?
– Нет, больше никто. А вообще насчет знаменитостей… Могу рассказать про то, как я однажды посещал в тюрьме Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера по партии, "наци номер два". Кстати, это было самое первое появление советских дипломатов в камере Гесса.

– Очень любопытно.
– Гесс после Нюрнбергского процесса содержался в берлинской тюрьме Шпандау. И было правило, по которому тех осужденных поочередно охраняли караулы союзников по антигитлеровской коалиции – СССР, США, Великобритании, Франции, сменяя друг друга каждый месяц. На тот момент Гесс остался единственным осужденным в Нюрнберге, отбывавшим наказание в Шпандау. И наши военные пригласили нас на смену нашего караула американским. Приходим в камеру Гесса. Вижу – на кровати с закрытыми глазами лежит худющий старик. Так я не удержался и дотронулся до большого пальца его ноги.

– Чем вас так заинтересовала конечность Гесса?
– Я не мог удержаться, чтобы не притронуться к плоти этого дьявольского существа. А вдруг у него копытца? Шутка! Но правда, что для меня Гесс был дьявольским олицетворением нацизма. Впрочем, его реакция была нулевая – Гесс так и не открыл свои глаза с глубоко впавшими глазницами, известными по многочисленным фотографиям.
Что интересно, в отдельной комнате хранились вещи Гесса, начиная от летного комбинезона и кончая предметами личной гигиены, которые у него изъяли при задержании, когда он в мае 1941 года прилетел из Германии в Великобританию. Все вещи должны были вернуть Гессу при освобождении, хотя он был осужден пожизненно. Но они, тем не менее, хранились – таков порядок.

– Как вы думаете, Гесс действительно в 1941-м в одиночку, как гласит официальная версия, подготовил и осуществил тот перелет?
– Моя точка зрения – это была специальная санкционированная операция. Ну как можно было одному, без чьей-то помощи, спокойно преодолеть противовоздушную оборону Германии? Кроме того, заметьте, находясь в Англии, Гесс беспрепятственно переписывался со своей семьей, оставшейся дома, которая не подверглась каким-либо репрессиям.
Так же я не верю и в официальную версию кончины Гесса. В 80-х годах на Западе все чаще стали раздаваться голоса, что этого немощного старика надо выпустить. Возможно, информация об этом приободрила Гесса, и он в какой-то момент заявил, что если окажется на свободе, то скажет нечто такое, от чего все содрогнутся. Но вскоре взял и, как нам говорят, покончил с собой, оказавшись на какое-то время без присмотра во время прогулки. Повесился на электрическом шнуре в садовом домике. И как это опытные англичане пропустили, а это произошло именно в их смену. Какое совпадение, не правда ли? И без присмотра оказался, и подходящий шнур под рукой нашелся, и главное – нашлись силы из жесткого шнура смастерить удавку! Я полагаю, что Гессу кто-то помог, опасаясь его возможного заявления. И по странному совпадению садовый домик сгорел на следующий день. Ох уж эти англичане!

– Что еще вам вспоминается интересного о "сильных мира сего" с немецкой стороны?
– Хотите послушать, как мы парили Вилли Брандта? Тоже была яркая история.

– С удовольствием.
– Брандт в свое время был бургомистром Западного Берлина, потом министром иностранных дел, затем, как известно, и канцлером ФРГ. В 60-х годах он занимался реализацией "новой восточной политики". Обаятельный, здравомыслящий человек. И Советский Союз старался углублять контакты с ним. Однажды у нашего посла Петра Абрасимова возникла идея пригласить Брандта в посольскую баню, доставить ему удовольствие, попарив по-русски, с вениками, и там продолжить совместные беседы с целью "наведения мостов". Брандт тогда еще был бургомистром.
А у нас банщиком был очень разносторонний и особо доверенный человек – его звали Василий. Он приехал в Берлин в качестве механика по лифтам, но при этом выполнял самую разную работу – и киномеханика, и массажиста, и бармена. Причем за барной стойкой он пребывал исключительно в приличествующем этому посту одеянии: черные брюки, белоснежная сорочка и непременный галстук-бабочка. Василий также отвечал за находившийся в специальном подвальном помещении стратегический запас наших советских деликатесов из числа выпивки и закуски – элитной водки, марочных коньяков и вин, осетрины, семги, селедки, красной и черной икры, и прочее, и прочее.

– С таким набором полномочий ответственность не меньше, чем у посла.
– О да. Так вот, сидим мы всей нашей западноберлинской группой у Абрасимова, обсуждаем, как устроить этот высокий банный день, и вдруг понимаем, что Васю-то в парилку к Брандту пускать нельзя.

– А что такое?
– Дело в том, что Вася был ярким примером, скажем так, нательного искусства, то есть татуировок. И каких! На левой стороне груди синели лица Ленина и Сталина. На правой стороне – Маркс и Энгельс.

– Почти по Высоцкому в его песне на банную тему: "А на левой груди профиль Сталина, а на правой – Маринка анфас".
– И "Маринка" там тоже была! Только под теоретиками коммунизма и вождями. Внизу васиной груди, переходя на живот, и захватив почти все свободное место, парил горный орел, державший в когтях безжизненное тело обнаженной девушки.

– Шедевральное панно.
– Но и это еще не все! Обе руки Василия были покрыты изображениями первых наших реактивных бомбардировщиков Ил-28 – он на них летал стрелком, когда проходил службу в армии. Ну и в довершение на ногах выше колен тоже были какие-то сцены. И все это подчеркивалось рельефностью мышц. Бесподобно! Только в таком виде перед Брандтом появляться было никак нельзя, и Абрасимов это сразу понял. В самом деле, что подумал бы Брандт? Что мы специально показываем ему такие вещи с прямым намеком на нацистов, которые в концлагерях делали абажуры из кожи с красивыми татуировками? Циничный выпад, внешнеполитическая акция!
Мы еле-еле уговорили посла все же не отвергать кандидатуру Василия, но принять меры по маскировке. Одели того в белую поварскую куртку, поварские брюки, и порядок. Прием Брандта в посольстве удался. И особенно ему понравилась баня и мастерство владения вениками ее хозяина.

– Может быть, то мероприятие тоже поспособствовало потеплению отношений между Западной Германией и СССР.
– Не будем такого исключать. Позже, в 1971 году, было подписано четырехстороннее соглашение по Западному Берлину. Тогда ситуация вокруг этого города значительно улучшилась.
Правда, вскоре после того подписания меня в Берлине уже не было. Срок моей командировки кончился, и я вернулся в Москву, стал работать в центральном аппарате разведки. Он тогда как раз переезжал с Лубянки в комплекс новых зданий за кольцевой дорогой в Ясенево.

– Скучать не пришлось?
– Ни в коем случае. Тем более что довольно быстро я получил задание по шахматной линии – был командирован в столицу Исландии Рейкьявик. Предстояло обеспечить успешную игру Бориса Спасского в матче на первенство мира против Бобби Фишера.

– Вот это cюжет! Дело-то было не столько спортивное, сколько политическое.
– Еще какое политическое! Я помню, как без преувеличения вся наша страна следила за ходом матча.

– Но почему выбор пал именно на вас?
– Трудно сказать. Вообще-то я особой страсти к шахматам не испытывал, хотя играл довольно прилично.

– Судя по тому, что вы помните, как за матчем следили у нас в стране, вы не с самого его начала поехали в Рейкьявик?
– Нет, матч уже шел. И в Москву из нашего посольства в Рейкьявике поступала информация, что американцы организовали в отношении Спасского очень сильный психологический прессинг. Это давление началось еще до матча, когда Фишер в нескольких интервью безапелляционно заявил о своей предстоящей победе. При этом он использовал выражения, скажем так, далекие от спорта. Наши при этом молчали. И по ходу матча американцы любыми средствами старались вывести Спасского из равновесия. Сам Фишер постоянно что-то выдумывал, оказывал психологическое давление на Спасского.

– Опять точно по Высоцкому, певшему на тему тех баталий: "Фишер стал на хитрости пускаться – встанет, пробежится и назад".
– Фишер выкидывал разные номера и при этом безо всяких объяснений. Мог вдруг перенести время начала партии. Или, скажем, потребовать убрать зрителей из первых рядов.
Далее. Спасскому приглянулось кресло, которое Фишер привез с собой, и в котором американец играл матч. Борис попросил купить для себя такое же, и это было сделано. Но как только Спасский попробовал играть партию в этом кресле, как у него тут же начала сильно болеть голова. В команде нашего шахматиста предположили, что американцы облучают его мозг через изголовье кресла. Были и другие неприятные моменты. Все это здорово нервировало Спасского, он стал играть неудачно, и Фишер получил перевес в матче.
Вот в этот момент Центральный комитет КПСС поручил КГБ направить в Исландию кого-то, кто мог бы, с одной стороны, помочь успокоить Бориса, а с другой стороны – выявить возможное воздействие американцев на него. Мне посулили орден в случае победы Спасского в матче.

– Удалось раскрыть козни противника?
– Дыма без огня не оказалось. Команда Спасского почему-то отказалась от проживания в защищенном от прослушивания коттедже посла, который тот был готов предоставить в ее распоряжение, и располагалась в правительственной вилле на океанском побережье.
Там, на вилле, наш гроссмейстер со своими тренерами разбирал разные варианты игры. Но уже после первых же партий Борис начал понимать, что американцам каким-то образом стали известны все домашние заготовки нашей команды. Но как это могло случиться?

– Вы выяснили, как?
– Да. Рядом с Рейкьявиком размещалась американская авиабаза. С помощью новейшей техники, которой была оснащена эта база, можно было совершенно спокойно прослушивать виллу, где находилась наша команда.

– Но вилла же правительственная.
– А когда это американцев останавливало? В общем, мы сообщили Спасскому о своих предположениях. Тот поначалу нам не поверил, будучи убежденным в порядочности Фишера. И лишь после бесед с послом Спасский согласился переехать в помещение, защищенное от прослушивания.
И, представьте, ситуация в матче тут же поменялась! Фишер начал заметно нервничать, он уже не был таким самоуверенным. Стало ясно, что нашу команду действительно прослушивали.
Получив "добро" от Спасского, мы начали в ответ использовать элементы психологической борьбы. Перед одной из партий, например, мы посоветовали Борису поставить рядом с собой термос с чаем. Так Фишер потом глаз не сводил с термоса и в итоге чуть не проиграл. В другой раз Спасский поставил рядом с собой большую трость – он перед этим подвернул ногу, играя в теннис. Эффект был тот же – Фишер отвлекался на трость и тоже едва не отдал партию. Но, конечно, такие вещи не сравнить с тем, как неэтично поступали американцы.

– А то самое кресло Спасского вы обследовали?
– Да, но там не оказалось ничего криминального.

– Чувствовалось, что Спасский может переломить ход матча в свою пользу?
– Мы надеялись, конечно, на это. Но не получилось. Я потом так и написал в отчете – Спасский проиграл матч в Москве, а не в Рейкьявике.

– Почему вы так сочли?
– По ряду причин. В том числе потому, что в его команде не было психологов. Некому было помочь Борису обеспечить психологическое равновесие. Кстати, из семи его гроссмейстеров-советников четырех он просто не воспринимал. Он сам мне об этом поведал. Также не было и семейной поддержки.
Не зря ведь психологи говорят, что после перенесенного стресса мужчине в качестве разрядки нужна женщина. А каждая партия в матче на первенство мира – это громадный стресс. В американской команде это понимали и помогали Фишеру. Тот, правда, был холостой, так они заказали ему из США дорогую проститутку – женщину в его вкусе.

– Что, поближе не нашлось никого, как говорится, с пониженной социальной ответственностью?
– А в Исландии проституция запрещена. Так вот, доставили ту даму из Штатов и держали на военной базе. Но, насколько известно, Фишер к ее услугам не прибегал. По нашей просьбе в какой-то момент в Рейкьявик из Москвы к Борису прилетела жена, но проигранных партий назад было не вернуть.
Правда, мне потом рассказали, что вроде бы именно после разборов того матча во многих советских командах по разным видам спорта стали работать психологи, плюс со спортсменами стали чаще выезжать их жены.

– Получается, вы не зря работали тогда в Рейкьявике, хотя и орден не получили.
– А я всегда работал не на ордена, а на нашу страну. И я счастлив.

Источник