Доклад на Российско-германской психоаналитической конференции «Травма прошлого в России и Германии: психологические последствия и возможности психотерапии».

Все стоим, ревмя ревем —

И вохровцы, и зэки.

А. Галич

Когда я узнала о том, что будет проводиться эта конференция в Москве, я сразу решила, что хочу в ней участвовать. При этом у меня было два отчетливых мотива. Во-первых, влияние тоталитарного режима, войны, революции, 70 лет жизни без морали, попрания всех человеческих ценностей, современные продажность и циничность властей (в скобках замечу вслед за Бродским: «Но ворюга мне милей, чем кровопийца») на состояние и особенно на формирование психики, взаимопроникновение путем проекций и интроекций реальностей психической и, так сказать, реальной, всегда было темой моего научного интереса и особого внимания при клинической работе. И второй, более сильный мотив – это мой долг участвовать в работе этой конференции. Это то немногое, что я, являясь человеком совершенно не публичным, могу сделать для памяти людей, которые погибли или были физически и психически истерзаны в сталинских лагерях. Если не было и не будет аналога Нюрнбергскому процессу в нашей стране, если на празднование Дня Победы 9 мая этого года в Москве «по просьбе ветеранов» было решено повесить портреты Сталина (насколько я понимаю, решение было отменено из страха реакции на него мировой общественности), если имя Сталина лидировало в телефонном голосовании «Имя России» в прошлом году, то, если я (цитируя Галича) «не иду на площадь», то должна хотя бы в своей области деятельности, хотя бы тихо говорить о последствиях совершенных чудовищных преступлений для нас для всех – для общества и для отдельного человека. Человека, живущего в современной России и, может быть, даже и не помышляющего ни о каком сталинском режиме, но несущего его последствия внутри себя.

Может быть, я заблуждаюсь и коллеги со мной не согласятся, но мне кажется, что в недавно возродившемся российском психоанализе существует тенденция быть очень «чистыми» психоаналитиками. (В 1995 году проводилось международное исследование, результаты которого подтверждают мою точку зрения. Правда, это был еще «доисторический» период нашего психоанализа: в России тогда не было ни одного психоаналитика. Но, думаю, сегодня результаты были бы примерно такими же.) Темы, подобные теме данной конференции, непопулярны, психоаналитические статьи и доклады этой направленности можно пересчитать по пальцам. Нередко в публичных ситуациях представления клинического материала, в котором, казалось бы, безусловно, одной из важнейших составляющих была травма прошлого – на несколько поколений назад – дискуссия складывалась таким образом, как будто задачей участвовавших в ней было показать, что не требуется привлечение прошлого, не относящегося к детству пациента, для понимания его психопатологии и работы с ним.

Хорст Кехеле в своем докладе (опубликованном на русском языке) о лечении пациентки – дочери офицера СС, военного преступника из Дахау, сделанном в Израиле (!), пишет: «Представлять этот случай в Израиле оказалось волнующим и мучительным испытанием и для докладчика, и для аудитории. Делая этот доклад, я осознал, в какой мере была поставлена на карту история моей собственной жизни, потому что я разделял с пациенткой общую опасность так никогда и не узнать, что же в точности происходило. Поэтому этот анализ велся “поверх” нейтральности в общей для нас тени нацистского прошлого. Я ощущаю это как часть моей собственной внутренней работы». Хорст Кехеле очень много сделал для развития психоанализа в России, был одним из наших первых и постоянных учителей. Боюсь, что в смысле приведенного отрывка мы оказываемся плохими учениками и избегаем говорить об «общей для нас тени» сталинского прошлого.

Но потом встал вопрос: а что же я хочу сказать? Что я могу сказать такого моим гораздо более опытным коллегам из Германии, которые на протяжении полувека работают над данной темой? Или присутствующему здесь автору концепции тоталитарного объекта?

Последние годы существует огромное количество литературы, посвященной механизмам передачи травмы от поколения к поколению. Могу ли я добавить что-то новое? Я знаю, что нет. Более того, я по-прежнему замираю в удивлении, когда в очередной раз слышу, как близко и настойчиво, буквально как собственная, звучит эта травма в материале моих теперешних пациентов. Они являются, в основном, третьим и четвертым поколением людей, пострадавших от сталинского режима, гораздо реже – вторым. (Ну и нужно, конечно, говорить не о сталинском, а о коммунистическом режиме, потому что репрессии и расстрелы прекраснейшем образом были и при Ленине. Не в этой аудитории напоминать об этом.)

И я подумала: то, что я могу рассказать интересного, – это свидетельства очевидца. Мои пациенты и я родились и выросли в этой стране, у нас одна Родина – мы из одной семьи, мы несем в себе одни и те же родительские объекты. (Эквивалентность для бессознательного понятий семьи и родины содержится в языке: по-чешски слово rodina прямо и означает «семья».) Как сказал Высоцкий: «Эх, Гиська, мы одна семья, вы тоже пострадавшие. Вы тоже пострадавшие, а значит, обрусевшие. Мои – без вести павшие, твои – безвинно севшие». Я постараюсь показать вам галерею образов, своего рода «семейный альбом». И «фотографии» для него я буду отбирать самые типичные, повторяющиеся, при этом еще нажимая на «национальный колорит».

* * *

Начну с недавно сделанных снимков: расскажу о реакции моих пациентов на теракты в московском метро, которые были два месяца назад.

После землетрясения в Армении у многих армянских детей наблюдался «страх турков» и идеи, что землетрясение устроено ими.

Первая спонтанная реакция на эти взрывы у большинства моих пациентов была схожей. Наряду со страхом и острым чувством беззащитности, высказывалась уверенность в том, что взрывы были организованы правительством и/или органами безопасности.

Вот слова пациентки К, дочери военного:

«Я, конечно, понимаю, с чем связаны эти теракты. Это Путин начинает предвыборную кампанию. К тому же некоторое время назад было объявлено о сокращении численности МВД. Вот вам и сокращение! Теперь понятно уже, что никакого сокращения не будет. Вы просто не знаете, как это делается. Разводят вас, как лохов. Не поймите меня неправильно: я не в том смысле, что сотрудники МВД сами подкладывали бомбы. Физически осуществили всё эти самые женщины. Они и не знают, кто это заказал. Может быть, не только они не знают, но и те, кто их непосредственно готовил, не знают. Поэтому такие дела не могут раскрыться. А вы думаете что? Да вы посмотрите: почему во всем мире взрывают торговые центры и правительственные учреждения, а у нас жилые дома в самых бедных районах? Почему взрывы в метро рано утром, когда только работяги на работу едут? Это же понятно – чтобы никто из своих не пострадал».

А вот молодой журналист – не пациент – так говорит на ту тему: «Мы с ребятами эти теракты обсудили и решили, что сейчас – это не правительство. Потому что сейчас это не нужно. Сейчас популярность Путина и Медведева очень высока. Зачем что-то устраивать? Другое дело – в 1999 году! Тогда нужно было начинать вторую войну в Чечне, а то как бы Путина выбрали, когда его никто не знал?»

Хочу подчеркнуть, что для нашего рассмотрения неважна истинная причина взрывов. Ведь на самом деле не турки устроили землетрясение в Армении. Нас здесь интересует только психическая реальность. Казалось бы, с самого начала было объявлено, что взрывы произведены террористками-смертницами, средства массовой информации называли их имена и показывали отрезанные головы, лица на которых замечательным образом соответствовали «образу врага». Так почему же, как и после терактов в 1999 году, в сознании моих пациентов к организации взрывов причастно собственное государство? Наверное, наблюдаемая реакция – ярчайшее свидетельство того, что большинство людей (или, по крайней мере, очень многие) в нашей стране привыкли воспринимать именно свое государство как основной источник опасности. И в момент паники и ужаса даже традиционная нелюбовь к «черным» и антисемитизм отступили на второй план, обнажив основной страх – перед собственным государством, перед собственной убивающей Родиной-Матерью.

Реакции на взрывы – экстремальное проявление образа этой семьи в экстремальной ситуации. Но в мягкой форме мы это видим повсеместно – в поведении людей (пациентов и не пациентов), их мыслях, убеждениях, снах и фантазиях. И все это мы будем использовать в качестве наших «семейных фотографий».

Пример из повседневной жизни:

Пациентка Н., в целом не склонная к параноидальным реакциям, убеждена, что врачи не ставят ее маленькому сыну диагноз «коклюш» и, соответственно, не назначают правильного лечения по причине того, что не хотят разглашать наступление эпидемии или закрывать его детский сад на карантин.

Или вот, например, удивительный для большинства иностранцев факт – многие русские люди болеют против своей или не за свою команду на спортивных соревнованиях типа Олимпиады или Чемпионата мира по футболу. Кстати, часто я бывала в ситуации, когда меня никак не могли понять, когда я рассказывала об этом. Моим слушателям-иностранцам все время казалось, что это ошибка перевода. Похожая вещь была, когда коллега, докладывая случай пациентки, сказала, что ее мать сделала 16 абортов. Ее переспрашивают: шесть? Она отвечает: нет, 16. Ее опять переспрашивают и думают, что это ошибка перевода. Нет сомнения в том, что тема абортов возникает в этой связи неслучайно, и мы к ней еще вернемся.

Следующая фотография. Пациентка Н., весьма благополучная и успешная женщина 36 лет. Находилась в терапии шесть лет два раза в неделю. В начале изредка, а под конец терапии все чаще она рассказывала об особом диссоциативном состоянии. Она описывает это состояние (обычно начиная при этом плакать) как что-то похожее на ностальгию, на «тоску по несбывшемуся», по тому, чего никогда не было, не могло быть и не будет, горечь и жалость. Это состояние «включается, как нажатие кнопки» от некоторых ключевых слов и образов. Например, от слова «Колыма», не зависимо от контекста, у нее наворачиваются на глаза слезы. В частности, в студенческой компании, когда пели развеселую геологическую песню с рефреном «Яна, Индигирка, Колыма», она чувствовала себя полнейшей идиоткой, начиная плакать. На сессиях она вспоминает о чем-то прочитанном или услышанном о сталинских лагерях или описывает многосерийный мультфильм, который показывали по телевизору, – про Мышкевичей – мышей, которые уехали от погромов в Америку, где, говорят, совсем нет котов, – и плачет, и говорит: «Ну скажите, почему я плачу?» Когда она оказалась в музее на Эллис Айленде в Нью-Йорке, она начала плакать, как только увидела выставленные в центре чемоданы и тюки, с которыми приезжали эмигранты, и не останавливалась до ухода из музея. Мы говорили с ней о ее еврейских родственниках, о репрессированных родных, но это ничего не меняло. У меня не было ответа на ее вопрос. Хотя я очень хорошо могу представить себе это ее состояние. Терапия, в целом довольно успешная, никак не изменила этот аспект.

…«Мучительно искать обречена своей судьбы начала и истоки» – написала в одном из своих юношеских стихотворений другая моя пациентка З., которая обратилась ко мне в связи с тем, что не могла зачать ребенка.

Ее любимый дедушка, который тоже очень ее любил и много занимался ею, когда она была маленькой, отбыл свой срок в лагерях в Казахстане, остался там на вольном поселении, познакомился с ее бабушкой и там же женился на ней. Ее отец помнит, как они жили в бараке: с одной стороны – бывшие вохровцы, с другой – бывшие заключенные. Дети играли все вместе, при ссорах дети вохровцев кричали: «Все равно вас всех скоро снова посадят, а мы будем жить в ваших комнатах». А дедушка говорил папе: «Ты дальше делай, что хочешь, Женечка, но медицинское образование получить надо: в лагере выживают только врачи».

З. эмпатична, способна к установлению близких теплых отношений, каковыми, например, являются ее отношения с мужем и двумя подругами.

С самого начала нашей работы З. удивляла и пугала меня психотическими эпизодами с продуктивной симптоматикой, которые сочетались с совершенно сохранной личностью. Помимо этих эпизодов, она переживала особые состояния, в которых она воспринимала свою жизнь как ненастоящую, как будто она притворяется, что у нее «все, как у людей», что у нее может быть любящий муж, квартира, работа, красивая одежда, что все это в один момент слетит и все увидят ее такой, какая она на самом деле есть – в рваных джинсах, абсолютно одинокая, чужая всем, чувствующая себя изгоем. Ей было непонятно, откуда и про что это у нее – единственного и желанного ребенка вроде бы «достаточно хороших» родителей. Возможно, частичный ответ на этот вопрос дает нам ее сновидение про паспорт:

«Я потеряла паспорт. Недавно вышел закон, по которому людей, не имеющих паспорта на такое-то число, будут расстреливать. И вот меня должны расстрелять. Но до конца месяца я еще живу на воле. И все вокруг меня очень жалеют – мама, папа, Миша (ее муж). Но всем понятно, что меня должны расстрелять, и ничего с этим не поделаешь. Никто, включая меня, ничего не предпринимает. Мама говорит: “Ничего, может быть, не расстреляют, а только попугают расстрелом и отправят в лагерь на десять лет”. Так и происходит. Я еду в товарном поезде по тундре и как будто бы вижу давно знакомый пейзаж. У меня такое чувство, что вот теперь все по-настоящему, так и должно было быть, а благополучная семья, муж, добрые родители, квартира в центре Москвы – это бутафория, театр, и я всегда это знала».

Интересно, что с тех пор, как мне был рассказан этот сон, я встретилась еще с одним сновидением, почти в точности совпадающим с этим и с несколькими аналогичными! Можно сказать, архетипический сон советского человека!

Выделим две характерные черты этих сновидений:

А) Государство спокойно убивает своих граждан – не потому, что оно плохое, а просто потому, что таков порядок.

Б) Роль «хороших» родителей пассивна: они не могут и даже не пытаются защитить ребенка, хотя и «жалеют» его. Иначе говоря, с одной стороны, родители ведут себя, как государство, солидаризируясь с ним и соглашаясь с его нечеловеческим законом, а с другой – они, как и их ребенок, беззащитны и абсолютно беспомощны перед этим государством.

Наверное, можно говорить о расщеплении образа родителей. «Плохие» родители представлены «ими» – теми, кто издает закон и будет, согласно ему, расстреливать людей без паспорта.

Картина, вырисовывающаяся из предложенного материала, во многом совпадает с описанием «злокачественной трансформации» объектных отношений О. Кернберга («Тяжелые личностные расстройства»). Он выделяет следующие признаки этой трансформации: «…(1) восприятие внешних объектов как всемогущих и жестоких; (2) ощущение, что хорошие, любящие, удовлетворяющие и ту и другую сторону объектные отношения хрупки, легко разрушаются и, что еще хуже, являются мишенью для нападения со стороны всемогущего и жестокого объекта; (3) ощущение, что можно выжить лишь при условии подчинения жестокому объекту, ради чего, следовательно, необходимо пожертвовать всеми связями с хорошим и слабым объектом; (4) при идентификации с жестоким всемогущим объектом появляется чувство неимоверной силы, наслаждения, свободы от страха, страдания и ужаса…»

Кернберг перечисляет эти факторы, отвечая на вопрос: «Какие реальные или фантастические переживания и защиты от них создают злокачественную трансформацию мира объектных отношений, при которой хорошие интернализированные объектные отношения садистически порабощаются Я – целостным, но жестоким, всемогущим и “безумным”?» При этом речь идет о явлении, которое он называет злокачественным нарциссизмом.

Существует довольно широкий семантический ряд, который в разных вариациях возникает, когда речь идет о подобных психических структурах. Он включает такие образы и понятия, как мафиозный, тоталитарный или архаический садистический объект, анальное разрушение, нарциссизм, перверсии, стирание границ между полами и поколениями, амальгамное мышление и др. (Розенфельд, Кернберг, Шебек, Шосге-Смиржель, Илини Коган, Вуко и др.). Кроме того, при описании злокачественных нарциссических расстройств часто возникают образы концентрационных лагерей и тоталитарного кошмара «1984» Оруэлла. Что это – художественный способ описания или причинно-следственная связь? И, если верно последнее, в чем она заключается? Скажем, следует ли буквально ожидать большего количества нарциссических расстройств в тоталитарных и посттоталитарных обществах?

По-видимому, в обществах, подобных нашему, мы имеем дело с ситуацией, когда внутренние тоталитарные объекты (нарциссические или «архаические садистические») сливаются с действительностью – и драма разыгрывается не только во внутреннем мире субъекта, не в фантазиях, а в реальности: объекты реального мира оказываются не менее кошмарными, чем их объект-репрезентации. Реальные отношения, реальные законы мира, реальные действующие лица, окружающие людей в тоталитарном обществе, совпадают с репрезентациями таковых во внутреннем мире нарциссической личности. Человек в подлинном смысле живет в окружении тоталитарных объектов.

О тоталитарных объектах предложивший этот термин Михаэл Шебек пишет: это «примитивные догенетальные объекты, чья общая власть склонна к вторжению и предполагает полное повиновение и полную идентификацию». …Такой объект «не допускает какого-либо неконтролируемого пространства, особенно психического пространства; – он убивает спонтанность и творчество истинного Я; – он стремится блокировать нормальное развитие в направлении эдипова комплекса и половой дифференциации; – он не дает узнать правду, вместо этого он несет статичную идеологию, в которой вся правда уже открыта; – он создает пространство для отражения и повиновения, но не для других, более развитых, межличностных отношений; – ему не нравятся различия, он пытается установить единообразие – очень часто это единообразие представляется в виде разрушенного фекального мира».

Теперь вернемся снова к нашим пациентам, к сожалению, предлагающим богатый материал на эту тему.

«Программное» детское сновидение, которое 35-летний художник Г. принес в самом начале почти десятилетнего анализа и к которому мы постоянно возвращались.

Кошмар про Снежную бабу:

«Мебельная машина – такси приехала за нами, чтобы всех везти выкидывать. Люди страшного вида забирают весь дом, повезут нас в эту яму. [Имеется в виду реальная выгребная яма, которую Г. видел незадолго до того, как ему приснилось это сновидение, и которая произвела на него очень сильное впечатление.] Родители ничего не могут поделать, сидят жалкие и пассивные. А у входа в подъезде стоит Снежная баба: три шара, соединенные металлическими шарнирами и пружинками. Она позвякивает своими железками и злорадно смеется. Похоже, это она все это организовала.

После этого сна я несколько лет боялся проходить мимо того места в подъезде, где она стояла».

Не представляется возможным привести все ассоциации Г. к этому сновидению и все темы, обсуждавшиеся в связи с ним.

Образ родителей в этом сновидении вновь оказывается расщепленным. Хорошие, но беспомощные папа и мама безропотно ждут, когда их вместе со всеми повезут на помойку. Снежная баба обладает выраженными материнскими и отцовскими чертами. Ее красный морковный нос ассоциируется с мамиными красными остроносыми туфлями-шпильками, которые выглядели «хищно» и которых Г. в детстве боялся. Отец Г. был инженером-конструктором, изобретателем, «имел дело с железками», дарил сыну конструкторы, учил его обращаться с ними. Он любил все объяснять, складывалось впечатление, «как будто он и сам жил по законам ньютоновской механики». Похоже, эти черты отца превратились в сновидении в металлические на шарнирах руки и ноги Снежной бабы и соединения между шарами. Можно думать, что она является сгущением образов обоих родителей или же представляет собирательный образ отца и матери. Я думаю, что это скорее не результат работы сновидения, а указание на наличие такого образа в бессознательном пациента. Этот чудовищный образ отцо-матери, своего рода Уроборуса, как обозначила его Урсула Фольц, смеющегося, когда его детей отправляют на погибель, лично у меня вызывает в памяти известные каждому советскому человеку строки (уж простите за банальность): «Мы говорим Ленин – подразумеваем партия, мы говорим партия – подразумеваем Ленин». Такие вот родители. Такая семья – родина. И именно через семью детям передается пугающее знание об их родине.

Подобно тому, как образ родителей оказывается расщепленным на слабых-хороших и всемогущих-ужасных, это знание передается двумя способами. Слабые родители, которые сами боятся этого государства, передают страх своим детям вместе с ощущением, что они не могут защитить их в этой жизни. Второй – родители ведут себя в семье так, как государство ведет себя по отношению к ним, тем самым воссоздавая тоталитарное государство в «одной отдельно взятой» семье (другими словами, строят малую семью по образу и подобию большой). А большинство родителей делают и то, и другое, о чем свидетельствуют приводимые примеры.

Еще два сновидения.

Отступлю от своего плана и приведу еще сон Терезы из «Невыносимой легкости бытия» М. Кундеры (вспомним, что все герои романа в конце умирают: пространства для жизни и мысли становится все меньше и меньше и, наконец, не остается совсем):

«Она маршировала вокруг бассейна голая вместе с множеством других голых женщин.

…Сон был ужасен с самого начала. Маршировать в строю голой – для Терезы основной образ ужаса. Когда они жили дома, мать запрещала ей запираться в ванной. Этим она как бы хотела сказать ей: твое тело такое же, как и остальные тела; у тебя нет никакого права на стыд; у тебя нет никакого права прятать то, что существует в миллиардах одинаковых экземпляров. В материнском мире все тела одинаковы, и они маршировали друг за дружкой в строю. Нагота для Терезы была с детства признаком непреложного единообразия концентрационного лагеря…

…Мать требует к себе справедливости и хочет, чтобы виновный был наказан. Поэтому она настаивает на том, чтобы дочь осталась с ней в мире бесстыдства, где молодость и красота ничего не стоят, где весь мир не что иное, как один огромный концентрационный лагерь тел, похожих одно на другое, а души их неразличимы».

И сон К. – детский, самый ранний. Тоже особенный и «программный»: пациентка говорит, что это первый сон, который она помнит, и одно из самых отчетливых ранних детских воспоминаний. И к этому сновидению мы также обращались на протяжении всей нашей работы.

Сон про Людоеда:

«Мы с братьями убегаем. За нами гонится что-то вроде быка. Кладбище, забор огорода. Женщина нас спасает, берет меня на руки, ведет нас в дом. Мы заходим, там много детей. Все сидят за столом в очереди. Мы тоже садимся. Тут я понимаю, что в доме живет Людоед, который жрет детей, поэтому мы все и сидим в очереди. Женщина говорит мне: “Не бойся, видишь, все дети не плачут – и ты не плачь”».

К. со слезами говорит о том, что «эта женщина только кажется хорошей, а на самом деле ведет нас к Людоеду». Появляется идея, что она сама и есть Людоед.

Между появлением на свет старших братьев и самой пациентки ее мать сделала пять абортов, «потому что хотела девочку», а думала, что в предыдущих случаях была беременна мальчиками. «Когда она была беременна мною, тоже все думали, что мальчик, и уговаривали ее сделать аборт». Число детей в очереди к Людоеду в точности совпадает с их количеством в семье: К. + 5.

Теперь, после кошмарных сновидений, разрешите обратиться к реальности и процитировать газетную статью:

«Мертворожденных младенцев и младенцев, родившихся живыми, но умерших в родильном доме, не отдавали родителям, которые хотели их хоронить, потому что для этого пришлось бы выдавать свидетельство о смерти, и каждая смерть прибавлялась бы к статистике детской смертности… В родильном доме, где мне приходилось бывать, на чердаке стоял бак, куда складывали мертвых детей; когда он наполнялся, его увозили» (Н. Кигай, 1996).

Разве этот бак из настоящего родильного дома не похож на кастрюлю, в которой Людоед из сна К. намерен варить сидящих рядком и ожидающих своей участи деток? Это и есть тот самый бак! Но с тем же успехом в нем можно усмотреть фамильное сходство с выгребной ямой из сна Г., «куда всех везут», с бассейном, где маршируют голые обезличенные женщины, из романа М. Кундеры. Неродившиеся и умершие младенцы, съеденные дети, убитые Тереза, Томаш и собака Каренин, а вдобавок к ним и еще десяток миллионов…

Вомик Волкан – психоаналитик, много занимающийся социальными и политическими процессами, как-то описывал этнос как шатер. На стенки шатра нанесены узоры и письмена, которые в принципе может увидеть каждый находящийся в шатре = член этноса. А шест посередине шатра, на котором он держится, – это вождь или идея этого этноса. Можно подумать, что в нашем этносе на месте этого шеста находится выгребная яма = воронка, засасывающая человеческие жизни.

Кстати, я глубоко убеждена, что имеется прямая связь между тем, как легко относятся наши граждане к смерти миллионов безвинных людей, и числом абортов, которые делают миллионы советских женщин.

Хочу отметить, что пациенты принесли мне эти сновидения в самом начале терапии или анализа, как бы давая мне своего рода ключи к пониманию мучительных аспектов мира их объектных отношений.

Напоследок приведу историю семьи пациентки Р. (рассказано коллегой, комментарий мой).

Дед Р. после революции был прокурором в губернском городе (можно представить себе, сколько крови на его руках). Позже он был арестован и попал в лагерь. Через некоторое время были посажены и члены его семьи. Доподлинно неизвестно, но из приводимых сведений возникает предположение, что у матери Р. был роман с офицером НКВД («Ночной портье»?), от этого «предательского» союза Р. и появилась на свет. Мать совершила предательство, присоединилась к палачам, но она же, возможно, и является жертвой в семье, где все слушаются авторитарного и властного деда. Профессия матери – акушер-гинеколог (!). В Советском Союзе это автоматически означало, что она сделала несчетное число абортов. Она же уговорила и Р. сделать несколько абортов.

Отягощенная подобной предысторией, кем приходит Р. на эту землю? Где ее место? Этого места у нее просто нет – у Р. и клаустрофобические, и агорофобические приступы паники: никакое место ей не подходит.

* * *

«Время – это ядро истории, а психоанализ (посредством переноса) – это история, воплощенная в настоящем и спроецированная на личность аналитика» (Г. Годсмит).

Все мы – «тоже пострадавшие». Не в том смысле, что все мы (или наши родители и деды) были непосредственными жертвами тоталитарного государства, а тем, что несем в себе эти тоталитарные объекты и попеременно отыгрываем обе их стороны. Это происходит обоюдно в трансферентных отношениях с нашими пациентами. Мы происходим из одной семьи и храним одни и те же скелеты в шкафах.

Одна из функций культуры – это переработка травмы. Этот процесс, казалось бы начавшийся в нашей стране в конце 80-х – начале 90-х годов, оборвался. Хочу еще раз не согласиться с тезисом, что мы еще только приступаем к работе над этой травмой. Нет, не приступаем! Сейчас в обществе явно преобладают защитные механизмы.

В поле религиозного сознания эти страшные годы породили сонм Новомучеников и Исповедников Российских. Никогда со времен первых христиан не было такого количества мучеников за веру Христову. Это прекрасные «хорошие объекты», многие из которых молились за своих мучителей, как Великомученица Княгиня Елизавета. С ними можно жить дальше, и чудовищное человеконенавистническое прошлое обретает смысл и очищение кровью праведников.

В поле нерелигиозного сознания лично я не вижу в нашей стране ничего, что может быть противопоставлено дурной бесконечности проекций-интроекций тоталитарных объектов.

www.gefter.ru

Холостяки счастливее семей

Последние исследования ученых в области семейной психологии и социологии

Нам запрещали кричать в родах и лечили зубы старой бормашиной. Мы должны были стоять смирно на линейке и обязательно ходить в садик. О жизни в «скафандре», защищающем от чувств и эмоций, и о том, что теперь с этим делать, мы беседуем с психологом Людмилой Петрановской.

Рождённые в СССР

Уличные кафе и отдых на море, жалобы на долгие стыковки рейсов и открытый вайфай, круглосуточные супермаркеты и экспресс-доставка – казалось бы, ничего в нашей жизни не осталось от советского быта.  Давно ли мы знали наизусть часы работы и, особенно, обеденные перерывы во всех ближайших «продуктовых» и «промтоварных»? А стоять в очереди там надо было дважды – сначала в кассу, а потом – в отдел, чтобы получить товар по чеку. И как описать нынешним детям степень неприятности, сокрытой в окрике продавщицы: «Ряженку и вологодское масло не пробивать!»

Мир вокруг нас продолжает стремительно меняться. Однако люди меняются не так быстро. Усвоив внешне новые навыки, мы тащим за собой багаж старых представлений. В результате возникает особый феномен – человека старой закалки, выброшенного жизнью в совершенно новую, непривычную для него обстановку.

О феномене советского человека в постсоветскую эпоху – мы и хотели бы в ближайшее время поговорить, проследить, как изменялась наша жизнь в самых разных областях – от понимания истории до строительства и дизайна квартир, от психологии до манеры одеваться, от школьного образования – до странностей современной рекламы. Мы постараемся особенно выделить и осветить те особенности мышления и поведения современных людей, в которых сказался их прошлый советский опыт.

Страна «героев»

– Людмила Владимировна, в СССР обращаться к психологам было не принято. Многие вообще не знали, что это за специалист и чем он занимается. Какие последствия такой ситуации мы сейчас наблюдаем?

Все психологические проблемы вроде: «мне грустно, мне плохо, боюсь в лифте ездить, накатывают приступы тревоги», – вызывали реакцию вроде: «Ты чего, возьми себя в руки!» У человека не было права иметь такие проблемы.– Здесь более глубокий вопрос, чем просто отсутствие доступных психологов. В СССР отрицалось право человека иметь проблемы нематериального свойства. По советским стандартам, даже если ты болеешь, то должен стиснуть зубы, улыбнуться, сказать: «Товарищи, всё со мной в порядке», – и идти к станку. Но это ещё полбеды.

Естественно, когда у тебя нет права иметь проблему, тебе не приходит в голову и то, как её надо решать, куда пойти с этим. На самом деле у нас были и психологи, и психотерапевты, иногда даже в поликлиниках, в шаговой доступности. В конце концов, со многими психологическими проблемами – вроде тревожных расстройств или светозависимых депрессий – прекрасно мог бы справиться невропатолог. Но к этим специалистам просто не шли, разве что с радикулитом. Даже сейчас люди иногда на совет обратиться к врачу реагируют: «Как это я пойду к невропатологу и скажу, что боюсь неизвестно чего по ночам?»

При этом надо понимать, что выносливость человека ограничена. Поэтому далеко не все удерживаются в героических рамках. Начиналась народная психотерапия типа бутылки водки или скрыто-суицидального поведения вроде быстрой езды.

По большому счёту романтика 60-70-х – все эти альпинисты, байдарочники – это тоже история про то, как снять бытовую депрессию, обычную тревогу или даже экзистенциальный кризис. Причём снять просто адреналиновыми выбросами, как бы подлинным существованием.

– Какими проблемами грозит человеку «героический» стереотип поведения?

– Возникает своеобразный «запрет на уязвимость». «У меня всё в порядке» означает «я неуязвим, со мной ничего не будет, не может быть», «вы меня никак не заденете, не сделаете мне больно». Это как бы искусственно надетый психологический скафандр.

Ну, а скафандр – он скафандр и есть. Если его надеть, ты совершенно точно не поцарапаешься и тебя не укусит комар. Но при этом ты не чувствуешь дуновение ветра на коже, запах цветов, не можешь идти с кем-то, взявшись за руку, и так далее. Это онемение чувств и утрата полного контакта с миром.

Поэтому в 90-е годы у нас начался повальный интерес к йогам, ци-гун, всяким восточным практикам, включая сексуальные. Для людей это был способ почувствовать себя живым, пробить скафандр и прийти в соприкосновение с миром. Просто почувствовать: «я есть! я живой, тёплый!». Потому что когда ты всё время сидишь в скафандре, то начинаешь в этом сомневаться.

Сам факт, что человек живой и чувствует, был неочевиден в нашей культуре. Даже наша медицина строилась на запрете чувствования – когда, например, детям в школе насильно лечили зубы старой бормашиной или женщинам в родах запрещали кричать. Подобные установки на самом деле можно кратко перевести: «Не чувствуй!»

«Почему у вас ребёнок живой?»

– Советский человек передавал эту установку дальше в общении?

– Естественно, передавал. Если среди нечувствующих заводился вдруг кто-то чувствующий, то он воспринимался окружающими как вызов, как страшное напоминание о том, чего они все лишены. И его мгновенно начинали травить, чтобы он не смел быть живым.

Например, пресловутая любимая претензия учителей начальных классов: «Почему у вас ребёнок не ходил в детский сад?» – она на самом деле именно про это: «Почему у вас ребёнок не притравленный, не примороженный, без скафандра? Почему плачет, когда расстраивается, смеётся, когда ему весело, спрашивает, когда интересно?»

Дело даже не в том, что реагировать можно только по команде. Просто учителя в нашей школе сами переносят столько унизительного и так научаются отрезать чувства, что живой ребёнок их бесит.

Это как человеку в футляре, у которого футляр уже прирос к коже, показать тёплого и голого – это же безобразие! Такой ребёнок просто ходит перед учителем и напоминает ему обо всём, чего тот сам лишён. По сути, это ненависть неправильно умерщвлённого к живому. Это напоминание об огромной боли, которую человек вытеснил и не хочет о ней думать.

В общении это чувство проявляется в виде непереносимости чьей-либо уязвимости, в виде ненависти к любой инаковости. Массовое убеждение таково: ты должен либо изображать эмоции ритуальным образом, либо вообще их не иметь. 

О чем говорить с соседями в лифте

– То есть в понимании советского человека эмоции должны быть ритуальны?

– В этом явлении самом по себе ничего плохого нет – это сильно экономит психическую энергию. Взять к примеру англичан, их эмоции очень ритуализированы: ты должен улыбнуться, поговорить про прекрасную погоду… Мы обычно смеёмся над подобными ситуациями как насильно навязанными. Но на самом деле, если у тебя есть готовая модель, как реагировать, то в этот момент не надо включать голову, внутренне ты свободен для каких-то других мыслей, например.

Кстати, это тоже один из феноменов СССР. Существовавшая до этого структура общения была разрушена, советская власть перемешала все социальные страты и отменила ритуалы. Пытались придумать какие-то советские способы выражения эмоций, когда нужно было по каждому поводу сказать, что «мы сплотимся», что «нельзя подводить коллектив», – то есть, по сути, снова озвучить все метафоры «надевания скафандра». Но несколько десятилетий советской власти для сложения ритуалов – это слишком короткий срок, ничто. Да и чувствовалось, что эти сценарии… неэкологичные, что ли. Способы психологической мобилизации работают в стрессовых ситуациях – например, во время войны. Ну, пять лет можно так продержаться, но долго невозможно – психика должна как-то сбрасывать напряжение.

А когда ритуалов нет, то очень много психической энергии тратится на стандартные ситуации. Например, когда вы узнаёте, что у какого-то друга умер родственник, вы испытываете замешательство, потому что нет готовых форм: что делать. Помимо нормального сочувствия, должны быть какие-то действия – позвонить или написать? Сразу или на следующий день? Что сказать и какими словами? Предлагать деньги – не предлагать? Или помощь? В каких ситуациях идти на похороны, в каких – на поминки? У нас в обществе это всё не прописано и людям приходится каждый раз думать о подобных вещах заново.

Да даже проще – о чём говорить с соседом в лифте – на эту тему и то нет готовых культурных матриц, которые ты воспроизводишь, не включая голову. И в результате обмен знаками «мы хорошо друг к другу относимся, общение безопасно» не происходит так, чтобы ты эмоционально не выложился. Так и получается: когда мы встречаемся с соседом в лифте, то отводим глаза, начинаем доставать телефон, смотреть на часы… Потому что время этой встречи надо как-то пережить.

– То есть неприветливость и закрытость, которую многие отмечают как характерную особенность наших людей, – это просто следствие отсутствия стереотипов?

– Ну да. Летом я была в Болгарии. Там, если входишь в магазин и не здороваешься с продавцом, он сразу переходит на русский.

Конечно, у всего есть и плюсы, и минусы. С одной стороны, дежурный обмен фразами про погоду и взаимные улыбки с людьми, которые тебе безразличны, раздражает, но, с другой, – это экономия усилий и структурирование социальных актов. Мы в этом смысле здорово потерялись.

Современные тенденции: от пафоса к цинизму

– Какие психологические проявления возникли в последние двадцать лет, после распада СССР?

– Демонстрация героических чувств стала неприличной. Сейчас гораздо популярнее сваливаться в другую крайность вроде цинизма. Теперь любой, кто говорит какие-то пафосные вещи, воспринимается идиотом или лжецом. На самом деле, это тоже нехорошо, потому что пафос – нормальная часть жизни, часть эмоционального спектра. Но после отравления им в советские годы в нашем общественном сознании он табуирован полностью.

У нас испытывать душевный подъём от поднятия российского флага прилично только болельщику в сильно изменённом состоянии сознания и тремя литрами пива в анамнезе. А, например, американцы считают нормальным так реагировать с утречка и на свежую голову.

– Что происходит в последние годы в психологической практике?

– Исследовательская психологическая школа, особенно в части того, что касается возрастных проблем, сформировалась. А вот психотерапией называются очень разные вещи, и иногда, натолкнувшись на непрофессионализм в этой области, люди получают дополнительные проблемы.

Многие, обратившись к психологам, разочаровались и говорят: «Я не хожу к психологам не потому, что у меня нет проблем. Просто они все идиоты». Иногда это – защитная реакция, а кто-то действительно мог наткнуться и на неуважительное общение, и на откровенную глупость.

Но, по крайней мере, в некоторых больших городах у образованной части населения табу на признание своих психологических проблем постепенно уходит. Люди начинают обращаться к специалистам с семейными конфликтами, с личными проблемами. Хорошо бы теперь сформировать в России нормальную систему психотерапевтического образования, чтобы люди получали то, что им нужно.

   

«Самое ценное время – молодость», «В 40 лет жизнь только начинается», «Старость – не радость», «60 – это новые 30»... Какие из этих афоризмов кажутся вам верными? Некоторые звучат очень оптимистично, но как бы мы ими ни утешались, никому не хочется стареть. А так ли это плохо? И правда ли, что в возрастом у нас остается все меньше преимуществ?

Чтобы это выяснить, журналисты BBC Future обратились к науке и оказались... приятно удивлены данными медицинских исследований.

Физическая выносливость

Пиковый возраст для активности, требующей коротких и резких всплесков энергии (к примеру, стометровка, толкание ядра, метание копья), – 20-25 лет. Позже уже наблюдается быстрый спад. По той же причине недолог профессиональный век футболистов.

Но зато возраст не такая уж помеха для изнурительных длинных дистанций, например, для марафонов на 100 и даже 1000 километров. Спад начинается только где-то после 40 лет и происходит плавно. Так что если поддерживать себя в форме, то и в 70 лет можно участвовать в триатлоне (велогонка, бег и плавание)!

Мозговая активность

На первый взгляд, картина не такая радужная. После 20 лет память уже не та, что прежде. Способность запоминать большие объемы информации начинается снижаться уже после школы. Рабочая память (способность держать в уме фрагменты информации, необходимые для решения сиюминутных задач) служит нам дольше, но тоже постепенно ослабевает после 40 лет.

Пик креативности тоже приходится на 40 лет – большинство открытий, удостоенных Нобелевской премии, были сделаны учеными примерно в этом возрасте. Наконец, после 50 начинает сокращаться объем белого вещества головного мозга, которое играет важную роль в процессе обучения. В конце концов мозг в целом замедляет свою работу.

Однако, не все так плохо, если взглянуть на следующий пункт.

Знания

Пусть запоминать стало чуть труднее, зато кое-что другое с возрастом совершенствуется. К примеру, в 50 лет мы куда лучше понимаем прочитанное и производим арифметические расчеты, чем в юности. Тогда же мы можем похвастать общим уровнем накопленных знаний, который в этом возрасте достигает пика.

Также с возрастом к нам приходит умение разбираться в людях и наилучшим образом выстраивать отношения с ними. Словом, наши мыслительные способности чередуются волнами: проходит одна – наступает другая. Нет такого возраста, когда человек был бы в наилучшей форме со всех сторон. У каждой поры есть свои преимущества.

Даже когда ваша сексуальная активность идет на спад, появляется нечто более ценное...

Удовлетворенность жизнью

Вопреки стереотипу, что самые яркие сексуальные приключения мы переживаем только в ранней молодости, реальные исследования показывают, что по-настоящему качественный секс и острые чувства становятся доступны позже.

К тому же сексуальное желание, как и активность, начинают снижаться только после 50-55 лет, и то не сразу. Здоровый мужчина вполне может рассчитывать еще как минимум на 15 лет регулярной половой жизни, женщина – на 10 лет с лишним.

И самое важное. Когда ваше либидо лет в 70 стремится к нулю, то парадоксальным образом возрастает страсть к самой жизни! Может, это из-за того, что после стольких лет борьбы и суеты мы, наконец, находим идеальный баланс?

«Эликсир молодости»

Получается, каждый возраст может быть по-своему счастливым, и это радует. Но что особенно вдохновляет, так это возможность дольше сохранять свои лучшие способности. Физическая активность, например, укрепляет не только здоровье, но и слабеющую память. А также как минимум на 5 лет продлевает сексуальную жизнь. Так что в этом смысле здоровый образ жизни – настоящий эликсир молодости!

А еще обрести и сохранить свое счастье в жизни поможет ценный опыт других: узнайте, о чем жалеют люди, дожив до старости.

 

В 2013 году журнал Nature (один из самых важных для всех ученых, занимающихся естественными науками) опубликовал результаты экспериментов, поставленных учеными из Университета Эмори в Атланте. Там сначала научили самцов мышей бояться запаха вишневых косточек (на самом деле ацетофенона, который создает этот аромат), сочетая его подачу в клетку с небольшими ударами электрическим током, а потом исследовали потомков этих самцов. Обнаружилось, что мышата следующих поколений, никогда не получавшие никаких ударов током, точно так же ассоциировали запах с болью и дрожали в присутствии ацетофенона.

Исследованиями такого рода занимается эпигенетика. Греческий предлог επί — «над, выше» — показывает, что речь идет обо всем, что может надстраиваться над генетическим наследованием в традиционном понимании.

Среда, безусловно, определяет, как реализуется наш собственный геном, но передача этой информации между поколениями остается одним из открытых вопросов современной науки. Доказано, что клетки в нашем теле хранят информацию не только о том, как часто мы употребляем алкоголь или пробегаем марафон, какие вирусы атаковали нас в детстве и сколько раз мы подвергались действию солнечной радиации, — но и о том, что ели и каким стрессам подвергались наши родители. В геноме каждого из нас закодирована самая разная информация — цвет кожи и глаз, группа крови, то, что кислород в наших эритроцитах переносится гемоглобином, наличие веснушек или наследственных заболеваний. Но в процессе исследований генома ученые не раз сталкивались с тем, что многие гены не работают постоянно, а активируются и ингибируются в зависимости от внешних факторов. Именно объяснением того, как устроены механизмы регуляции активности генов, и занимается эпигенетика.

 

 

 

В середине августа The Guardian опубликовали обзор нового исследования ученых из Медицинской школы Mount Sinai в Нью-Йорке, проведенного под руководством профессора психиатрии и неврологии Рейчел Йехуды: они подтвердили, что образ жизни людей и факторы среды, в которой они живут, могут оказывать влияние не только на их собственные гены, но и на гены их детей. Группа исследовала ДНК 32 еврейских мужчин и женщин, переживших Холокост, и их потомков, а потом сравнила результаты с контрольной группой — евреями, которые в годы Второй мировой войны жили за пределами Европы, и их потомками. Оказалось, что особенности метилирования ДНК в этих группах различались, причем у выживших в период Холокоста и их потомков они достоверно коррелировали.

Метилирование ДНК — это специфическая модификация молекулы ДНК без изменения самой нуклеотидной последовательности, которая является одним из способов регулировать активность генов. От характера метилирования может зависеть, в частности, как будет происходить считывание информации с гена и синтез закодированного в нем белка, как конкретный участок ДНК будет реплицироваться при делении клетки и восстанавливаться при повреждениях.

Американские специалисты исследовали ген FKBP5, кодирующий одноименный белок. В организме человека этот белок задействован в процессах иммунорегуляции и высвобождения кортизола — гормона надпочечников, участвующего в развитии стрессовых реакций. Предыдущие исследования уже подтвердилироль FKBP5 в возникновении посттравматического стрессового расстройства, депрессии и тревожных состояний. В частности, было показано, что отличия в последовательности ДНК всего в одну букву именно в этом гене могут помочь предсказать тяжесть симптомов посттравматического стрессового расстройства у взрослых, которые в детстве подверглись жестокому обращению.

Рейчел Йехуда и ее коллеги в своем исследовании пошли дальше и продемонстрировали, что тяжелый стресс — и это совсем не обязательно должны быть многолетние пытки в концентрационном лагере — не просто оставляет свой след в организме человека, но и, отпечатавшись поверх его ДНК, влияет на несколько поколений вперед. 32 человека — это совсем небольшая выборка, и результаты подобных исследований, к сожалению, не помогут рассказать, какими будут последствия пережитого стресса для ваших детей и внуков, какой интенсивности и продолжительности должен быть стресс, чтобы эти последствия проявились, и не нужно ли заранее обзаводиться семейным психотерапевтом; но они вполне уверенно демонстрируют, что эмоциональный багаж тоже передается по наследству.
По сути, эпигенетические изменения — это механизм краткосрочной адаптации к изменившимся условиям среды. Наследовать их, как и генетические мутации, может быть выгодно: если потомки адаптировавшегося родителя будут обладать такими же адаптациями, это может повысить их шанс на выживание в мире. С другой стороны, шансы могут оказаться и ниже, если условия окружающей среды опять существенно изменятся.

Одна из концепций эволюционной биологии, которая объясняет наследование таких адаптаций, называется «теория несоответствия» (Mismatch theory). Суть теории сводится к тому, что организмы обладают чертами, в том числе поведенческими, которые были переданы через поколения и сохраняются при естественном отборе из-за своей адаптивной функции в данной среде. При этом среда эволюционного периода может быть довольно отличной от текущей среды. Таким образом, черты, которые были в свое время важным способом адаптации в определенных условиях, в настоящее время им не соответствуют. Это может создать ряд проблем для организма-носителя адаптаций.

 

 

Еще один пример эпигенетической наследственности, ставший уже классическим, — обследование голландцев, чьи матери были беременны в период массового голода в 1944–1945 годах. Было показано, что дети, которые родились у этих женщин, обладали меньшей массой тела и повышенным риском развития диабета и болезней сердца, чем те, кто родился на год-два до или после этого. При этом женщины — но не мужчины, — которые находились в утробе матери в этот период, были в дальнейшем более репродуктивно успешными, чем те, матери которых не страдали от голода в период их эмбрионального развития: у них было больше потомства, рождалось больше близнецов, первая беременность случалась в более молодом возрасте (26 лет).
Другое исследование, проведенное специалистами из Университета Бристоля, показало, что регулярное курение до наступления полового созревания у мужчин связано с повышенным индексом массы тела у их сыновей (но не дочерей).

В конце концов, то, что каждый из нас антропоморфен — очевидный результат эпигенетических изменений, ведь в самом начале каждый был одной единственной клеткой с единственным набором генов внутри. Однако в процессе деления клетки эмбриона формируют абсолютно разные клеточные линии, дифференцируясь и складываясь в итоге в совершенно не похожие друг на друга ткани: нейроны, эпителий, эритроциты, мышечные клетки. Это различие достигается путем выключения и включения различных генов с помощью эпигенетических механизмов.

 

 

Раньше считалось, что все эпигенетические модификации происходят на ранних этапах развития, практически не затрагивают организм во взрослом состоянии и, уж конечно, не могут передаваться по наследству. Но, как это часто происходит в науке, со временем выяснилось, что некоторые эпигенетические маркеры, особенно метилирование материнской ДНК, все-таки могут сохраняться у потомства.

Значит ли это, что ребенок обречен этим жизненным опытом руководствоваться — тема для дальнейших исследований.

 

 

 

Для фундаментальной науки каждое новое открытие означает все больше вопросов, больше ответов, лучшее понимание тех закономерностей, которым следует окружающий нас мир и мы сами. «Генетика предполагает, а эпигенетика располагает», — сказал однажды нобелевский лауреат Питер Медавар — и оказался прав. Если расшифровка генетического кода казалась когда-то возможностью раз и навсегда описать способности и перспективы каждого конкретного человека, заранее запрограммированные в его ДНК, то эпигенетика, в свою очередь, намекает, что все не настолько однозначно. Формально это не вполне так, и от осознанного и контролируемого использования механизмов генной регуляции нас, скорее всего, отделяет еще не одно десятилетие исследований, но уже сейчас ясно, чего можно добиться, научившись бороться с диктатом собственных хромосом: ранняя диагностика и лечение болезней, адаптация к любым условиям внешней среды, потенциальное бессмертие. Неплохо для одной-единственной клетки с единственным набором генов внутри.

 

Роберт Турман — выпускник Гарварда, профессор Колумбийского университета в Нью-Йорке, близкий друг Далай-ламы и многих звезд, один из главных в мире экспертов по буддизму, в прошлом буддийский монах, автор бестселлеров, человек, в совершенстве знающий санскрит, отец актрисы Умы Турман, о будущем планеты.

О МИРЕ

Мне кажется, я знаю, как все должно быть, точнее – как мне хотелось бы, чтобы все было. При условии, конечно, что правители хотя бы немного встанут на путь просветления. Но и вы можете мне помочь. Начинайте мечтать! Нам всем надо как можно больше мечтать о том, как должен выглядеть мир нашей мечты, визуализировать его. Так мы совместными усилиями притянем хорошую энергию – и потихоньку все сбудется!

О РЕЛИГИИ

Я считаю, что религия – одна из индустрий сервиса. Ее роль – облегчать людям жизнь, помогать им быть бодрее и счастливее. Но религии не должны никого порабощать. Не существует плохих или, наоборот, «правильных» религий. Это часть традиции, культуры, а не политический инструмент. И чем более открытыми религии будут по отношению к науке, тем лучше. Ученым, правда, тоже следует становиться более духовными, гуманистичными.

О БРАКЕ

Браки – и отношения в целом – станут более гибкими, открытыми, партнерскими. Патриархальное отношение к женщине из серии «ты моя и мне принадлежишь» уйдет в прошлое. Развод – штука печальная, особенно когда в семье дети и есть что делить. Но иногда это выход – особенно если вы способны цивилизованно договориться. И вообще – я всегда за то, что помогает женщине расти, самореализовываться. Я люблю сильных.

О ВЕГЕТАРИАНСТВЕ

На Земле безостановочно происходит тихий холокост, и вибрации агонии животных неизбежно проникают и в нас. Во всем, впрочем, нужна мера – вегетарианцы не должны стано­виться фанатиками и проклинать тех, кто ест мясо. Но все же я считаю, что для нашего здоровья и благосостояния планеты в целом намного лучше, если мы постепенно перейдем на растительные белки. И если уж приходится убивать животных, нужно стре­миться делать это максимально гуманистично, оплакивая каждую жертву. Вегетарианская китайская и индийская кухня – это же безумно вкусно!

О ВОСПИТАНИИ ДЕТЕЙ

К детям нужно начать относиться как к пришельцам с другой планеты – планеты высшего порядка. Максимум уважения и поддержки – прислушивайтесь к своему ребенку и во что бы то ни стало помогайте ему реализовывать его уникальный потенциал. И дети за это вас отблагодарят. Только помните – ваши дети вам на самом деле не принадлежат!

ОБ ЭКО И ДРУГИХ СПОСОБАХ ПОВЫШЕНИЯ ФЕРТИЛЬНОСТИ

На Земле слишком много сирот, нуждающихся в семьях. Надо ли любой ценой стремиться делать новых детей только потому, что принято считать, что если вы зачали, выносили и родили ребенка, то он будет полностью ваш? А все остальные дети – они, получается, чужие? Такое отношение к жизни и к людям – в первую очередь, к детям – будет постепенно устаревать. Ни один человек в этом мире не может вам принадлежать!

О ЛЮБВИ К «ВРАГАМ»

Будда и Христос были абсолютно правы, любовь к врагам – это действительно очень практичный способ думать и жить. Когда я говорю о практичности, то не имею в виду «другую щеку». Но полезно искренне желать врагу счастья. Ведь если ему будет хорошо, то он вряд ли будет пытаться вам навредить. Любить кого-то – означает желать этому существу счастья, вы согласны? А наши враги обычно считают нас препятствием на пути к своему счастью. Если мы перестанем быть этим препятствием, то и у человека пропадет стимул нас ненавидеть. Можно и часто нужно избегать тех, кого мы считаем врагами, а иногда даже принимать против них меры. Но делайте это без ненависти, без ядовитой горечи и страха. Иначе мы навредим себе даже больше, чем враги могут навредить нам. А если мы защищаемся от врагов исходя из любви, мы по-любому выиграем. Спросите у любого эксперта по боевым искусствам, он расскажет вам то же самое.

Она должна все время развиваться – воспитывать не только свой ум, но также сердце и дух. Совершенствовать свой внутренний мир. Идеальная женщина – хорошая йогиня. Она заботится о своем мужчине, вдохновляет его не только на подвиги, но и на заботу о собственном здоровье – то есть чтобы он тоже был йогом. У женщины, благодаря ее чувствительности и чуткости, больше потенциала достичь просветления.

О СМЕРТИ И РЕИНКАРНАЦИИ

Кто сказал, что мы вообще умираем? Согласно законам кармической биологии, мы без конца перерождаемся. Уходя, почти сразу возвращаемся в мир, приняв другое воплощение. Другое дело – какое оно будет. Вернуться в человеческом воплощении – это большая честь. Человек – высшая биологическая форма. Чтобы заслужить человеческую реинкарнацию, в этой жизни надо стремиться быть любящими, мудрыми, испытывающими сострадание, не предаваться низким энергиям, страстям, кратким удовольствиям.

О СВЯЗЯХ С ПАРТНЕРАМИ ИЗ ПРОШЛЫХ ЖИЗНЕЙ

Такое действительно происходит постоянно – это называется «кармические отношения». Есть отношения более совершенные, но они пока довольно редки. Это то, что принято называть вашей «второй половиной». Чтобы так любить, нужен более высокий уровень осознанности. Если теория кармической биологии (учение об эволюции как процессе постоянных перерождений) будет официально принята – как это по сути было в античном мире во времена Пифагора и вплоть до раннего христианства, – мы все будем по-другому выбирать себе любимых. И у нас будет гораздо больше потенциала создавать счастливые, любящие отношения.

О ЛЮБВИ ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС

Чем меньше мы будем требовать друг от друга и чем больше отдавать, тем гармоничнее будут отношения. Настоящая любовь – это страстное желание делать счастливым того, кого любишь, но ни в коем случае не эгоистичное обладание. У многих из нас есть внутренние барьеры, в частности, из-за воспитания и предрассудков. Мы боимся истинного блаженства. Не позволяем себе по-настоящему растворяться в радости. А ведь человеческий мозг и сердце способны плавиться – именно что плавиться – от любви! Но, повторяю,  такого уровня блаженства никогда не достичь через завоевание и контроль над другим человеком, а только через эмпатию и самопожертвование.

О ТОМ, КАК СОХРАНИТЬ ЛЮБОВЬ

Примите тот факт, что любовь – живой организм, она постоянно меняется вместе с вами. Страсть постепенно переходит в любящую дружбу, основанную на глубоком взаимном уважении. Это естественный и прекрасный процесс.

О СЧАСТЬЕ

Главное правило жизни – любовь и сострадание. И чтобы этому научиться, совсем не обязательно становиться буддистом. Но важно стремиться обрести духовность.

Доверяйте Вселенной всецело, что бы она для вас ни означала – Бога любви, Чистый Свет, блаженство пустоты Будды, игру Кришны, материнское лоно Тао. Не надо ничего бояться. Даже если вы материалист и считаете, что Вселенная – это большое Ничто, то этого Ничто тем более не надо бояться! Будьте мудрее, учитесь любить, отдавать, отпускать. Живите проще, не гонитесь за деньгами.

Да, деньги могут сделать человека счастливым, но до какого-то предела. Они не панацея: очень богатые люди часто одиноки, страдают паранойей и живут в постоянном напряжении. Принимайте вещи такими, какие они есть, в том числе неизбежное, включая то, что называют смертью. Что на самом деле просто является переходом – к новой жизни, к бесконечности. Которая, если вы в этой жизни над собой поработали, точно будет лучше.

О БУДУЩЕМ

Многим будущее кажется призрачным или пугающим, но это – поверхностное ощущение. У каждого из нас уже есть потенциал жить по-новому, в мудрости, любви и сострадании, без власти давно устаревших идей. Человеку стыдно не быть оптимистом. И, что бы вокруг ни происходило, ему надо учиться быть счастливым, но заботясь в первую очередь о счастье других. Мы прорвемся! Поверьте мне на слово.

 

 

У одних двух-трехлетний малыш, и они гордо встречают свое 45-летие. Другим уже за пятьдесят, но благодаря детям-школьникам они прекрасно осведомлены о том, что такое Gangnam Style и «Дота». Стать матерью в том возрасте, в котором подруги становятся бабушками – как живут те, кто на это решился?

Галина Черменская 

Тех, кто решается родить на излете детородного возраста, поэтично называют «поздними матерями» – видимо, по аналогии с поздними детьми. Это определение красивее, чем отталкивающее «старородящие», которыми, впрочем, еще лет двадцать назад называли всех, кто рожал после 25 лет. В наши дни, конечно, ни в 45, ни в 55 и речи нет о старости. И все-таки эти «молодые мамы» – мамы в возрасте. Во всяком случае, они старше среднего возраста, в котором сегодня впервые становятся матерями (cм. с. 62). И это кое-что меняет в их переживании материнства. «Почему ты никогда не бегаешь со мной наперегонки, как мама Кати?» – невинный вопрос пятилетней Нины застал ее маму, 48-летнюю Кристину, врасплох. «Я никогда не любила спорт и не бегала ни в 20, ни в 30 лет, – рассказывает она. – Но, видя, с какой завистью моя дочь смотрит на молодую маму свой подружки, невольно почувствовала свою вину...» Это чувство знакомо многим из тех, кто родил ребенка после 40 лет. Могу ли я быть хорошей матерью в таком возрасте? Достаточно ли я внимательна? Не слишком ли опекаю ребенка? Прежде всего, напомним этим тревожным мамам, что совершенной матери не существует, как не существует и идеального возраста, чтобы растить ребенка. «Те, кто задается вопросом «Хорошая ли я мать?», вероятно, размышляли бы о том же, даже если бы им было на десять лет меньше, – улыбается детский психотерапевт Марсель Рюфо (Marcel Rufo). – Тогда они нашли бы другие причины для беспокойства». Мама не бегает наперегонки, не играет на четвереньках с ребенком на полу? «Ну и что? – недоумевает психолог Стефан Клерже (Stéphane Clerget). – Конечно, хорошо играть с ребенком, когда нам этого хочется. Но также хорошо смотреть, как он играет. Это даже важнее для его развития. Роль родителей – это прежде всего присутствовать и быть внимательным, а не быть товарищем по играм».

«В 50 лет у меня другой взгляд на жизнь и другие приоритеты по сравнению с теми, что были в 25, – рассуждает 55-летняя Анна, мама 9-летней Аглаи. – Теперь я предпочту провести вечер с дочерью, погулять с ней или почитать ей, чем бежать в кино, в гости или засиживаться на работе». «Женщины, которые становятся матерями после сорока, в каком-то смысле более свободны, чем молодые женщины, – комментирует психолог Елена Шуварикова. – Они уже многого достигли и могут в гораздо большей степени посвятить себя ребенку. Часто они внимательнее относятся к детям, чем 30-летние мамы».

 

«МЕНЯ ПРИНИМАЮТ ЗА ЕГО БАБУШКУ»

Дети видят возраст своих родителей в глазах сверстников. «Пока ребенок маленький, он просто удивляется, – успокаивает Стефан Клерже, – ему любопытно. И этот момент идеально подходит для того, чтобы рассказать сыну или дочери историю его рождения. Объяснить, например, что он родился в результате ЭКО, рассказать о моменте его усыновления или просто подчеркнуть: «Я долго ждала встречи с твоим папой». Не надо ни оправдываться, ни побуждать его оправдываться, рассказывая в школе о жизни родителей. Ваши слова предназначены ему одному, и он может запомнить их, чтобы создать свой семейный роман».

Став подростком, ребенок (даже если он никогда не признается в этом родителям), найдет в более богатом прошлом своих «стариков» повод для гордости: «Моя мать была свидетелем исторических событий», «Мой отец объездил всю Африку»...

Впрочем, зрелые мамы переживают не только из-за оценивающего взгляда чужих детей. «Отношение других родителей и учителей – вот что меня задевает! – восклицает Кристина. – Сейчас возрастные мамы вроде бы не такая редкость. Но почему-то не в нашей школе: нас, таких «старушек», всего три-четыре. Я чувствую на себе косые взгляды родителей, а учителя, многие из которых младше меня, чувствуют себя со мной неловко. Мне неприятно приходить в школу, каждый раз я переживаю самый настоящий стресс». Конечно, ситуация зависит от личных качеств, но «когда вы на 15 лет старше и к тому же обладаете высоким профессиональным статусом, то заставляете других мам робеть, – с сожалением говорит 48-летняя Лариса, мама семилетнего Артема. – Отношения вроде бы дружелюбные, но дистанция чувствуется. Я для них не своя».

Вместе с тем поздний ребенок дает матери ощущение всемогущества, словно поворачивая время вспять. В возрасте, когда сверстницы становятся бабушками, она – молодая мать, а значит, вновь молодая женщина. Для нее все еще только начинается – какая там старость! «Появление ребенка меняет внутреннюю перспективу, – полагает детский психолог Галия Нигметжанова, – и жизнь не кажется матери такой безжалостной, как другим 40-летним женщинам, которые ощущают начало увядания».

 

«Я УСТАЛА»

Все поздние матери, с которыми мы общались, говорили именно об этом. Беременность, как правило, не оставила плохих воспоминаний, самое трудное началось после рождения ребенка. В первые месяцы – сон урывками, который они никак не могут наверстать; потом вечная спешка – на детские занятия, секции или школьные экскурсии. «Ребенок – это сплошное счастье, и я ни о чем не жалею, – восклицает 48-летняя Лора, мама шестилетнего Саши. – Но такой постоянной усталости я не ожидала… Наверное, десятью годами раньше справляться было бы куда легче».

Действительно, витальность уменьшается, отмечает Галия Нигметжанова: «Это физиология: жизненной силы, выносливости с годами у всех становится меньше».

Физическую усталость чувствуют все матери, но у женщин за сорок она усугубляется тревогой о будущем: хватит ли сил поднять его, смогу ли я дать ему все, что нужно (не только финансово, но и психологически), и, наконец: проживу ли я достаточно долго?

 

«СМОГУ ЛИ ЕГО ПОНЯТЬ?»

«Поздних матерей» и их детей разделяет не одно, а два поколения. «Между ними 40 или даже больше лет – за такой срок в современном мире происходят колоссальные изменения, – отмечает Елена Шуварикова. – Мир, в котором выросли эти женщины, и мир, в котором растут их дети, совершенно не похожи. Чем старше ребенок, тем трудней им понимать друг друга. Игры, интересы, техника, музыка сильно разнятся».

Но именно «поздние матери» зачастую стараются не отстать от времени и от своих детей. Большинство из них легко ориентируются в интернете и гаджетах, делают себе тату и могут щегольнуть молодежным сленгом.

Да, кто-то упрямо держится воспитательных принципов, усвоенных у родителей (то есть поколения начала 1940-х): беспрекословное подчинение, запрет на участие в разговорах взрослых. Но другие охотно принимают современные (демократические) методы воспитания. Их гибкость и открытость во многом свойство их возраста, считает Галия Нигметжанова. «40-летние в чем-то схожи с 20-летними, – отмечает психолог. – Для них наступает пора нового самоопределения. И они отказываются от догматических родительских установок, открываются новым идеям, могут обдумывать и обсуждать их и поэтому, кстати, охотно вступают в диалог с психологами. «Поздние матери» пластичнее и мудрее молодых. Они готовы просто быть рядом с ребенком, видеть его уникальность и радоваться ей».

 

«КАК ДОЛГО МЫ БУДЕМ ВМЕСТЕ?»

Дети напоминают нам о нашем старении, поскольку с их рождением мы поднимаемся на ступень выше по лестнице поколений. Те, кто впервые стал родителем в зрелом возрасте, эту перемену чувствуют острее. «По сути, у них последние годы хорошей физической формы, – напоминает Елена Шуварикова. – Но эти годы они потратят на воспитание ребенка, в то время как их сверстники, у которых дети уже выросли, смогут наконец посвятить время себе. Они будут наслаждаться жизнью, путешествовать, заниматься хобби или самообразованием, восполняя то, что не успели в молодые годы».

Есть и другая сторона. «55-летней матери, которая сталкивается с менопаузой в тот момент, когда ее дочь вступает в пубертат и блистает женственностью, может показаться, что сама она стремительно увядает», – замечает Стефан Клерже. Зато для дочери в этой ситуации есть несомненные плюсы: у ее матери меньше соблазн бессознательно вступать в отношения соперничества. «Девушке потребуется меньше усилий, чтобы выйти из отношений слияния и утвердить себя, и, возможно, ее подростковый период не будет отмечен стремлением к рискованным экспериментам», – подчеркивает Стефан Клерже.

«Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ОН СТАЛ МОИМ ПОСОХОМ В СТАРОСТИ»

«Ты скоро умрешь?» – спросил Саша, увидев у мамы внезапно появившуюся седую прядь. И Лора вспомнила, что сама когда-то задала этот вопрос... своей бабушке. Саша родился, когда его бабушек и одного дедушки уже не было в живых. Нередкая ситуация, когда родители немолоды. «В том возрасте, когда дети начинают осознавать, что смертны, бабушки и дедушки символически становятся для них ширмой, заслоняющей от смерти, – поясняет Марсель Рюфо. – Но если их нет в живых, ребенок может чувствовать тревогу».

Любой ребенок однажды задумывается о том, что его родители могут умереть. А у позднего ребенка к этому вопросу иногда добавляются и другие. Девятилетняя Аглая задумывается, увидит ли мама ее детей. 17-летний Сергей беспокоится, сможет ли после окончания университета финансово поддерживать свою мать, которой к тому времени будет уже 70. Впрочем, пока что она увлеченно работает, катается на горных лыжах и вовсе не собирается дряхлеть. И хотя обеспокоенность детей понятна, возраст наступления старости отодвигается буквально на наших глазах. Сегодня и в 70 лет многие остаются активными, особенно когда заботятся о себе. А уж «поздним матерям» это свойственно вдвойне. Многие из них осознанно ведут здоровый образ жизни. Стать обузой для своего ребенка? Об этом не может быть и речи!

 

Иллюстрация: Corbis/East News

+T-

Не подумайте, что я сошел с ума — просто забавное стечение обстоятельств.

В этом мае отечественная психотерапия отмечает свое двадцатилетие — предстоят чествования, празднования, конференции. Меня пригласили сразу в несколько мест — где «свадебным генералом», где докладчиком. В частности попросили сделать доклад о смысле жизни.

— В смысле?! — я аж поперхнулся от неожиданности.

— Ну как?.. — отвечают мне в телефонной трубке почтенным профессорским голосом. — С лечением психических расстройств нам, по существу, все понятно. Но время-то сейчас непростое — сами знаете. В обществе кризис — ориентиры потеряны, ценности утрачены… Надо же разобраться, в чем смысл жизни. А вы философией занимаетесь — вот и расскажите. Поверьте, это всему психотерапевтическому сообществу очень интересно!

Я был ошарашен. Нет, не тем, что кто-то думает, что смысл жизни могут разъяснить философы (хотя само по себе это, конечно, нонсенс). И не тем, что этот вопрос адресуют именно мне (хотя странно, что кто-то думает, будто бы я могу это знать). И даже не тем, что данный вопрос интересует психотерапевтическую общественность (я бы на ее месте пока еще поразмыслил над психическими расстройствами — право, есть чем заняться). Ошарашило меня то, как этот вопрос был задан. Интонацию я, конечно, в письменном тексте воспроизвести не смогу, но представьте себе, что вы отправляетесь в продуктовый магазин — уже у двери, натягиваете обувь, — и вторая половина кричит вам из кухни: «И еще масло подсолнечное захвати, у нас заканчивается». Вот примерно так это и прозвучало: у нас тут, мол, всякая психотерапия (уже двадцать лет), все путем, осталось только со смыслом жизни разобраться. Типа, скиньте ссылочку.

Не то чтобы я думал, будто бы смысл жизни обладает какой-то сакральной сокровенностью, что его нельзя поминать всуе. Нет, как раз наоборот: я абсолютно уверен, что никакого смысла в жизни нет. Вообще никакого. Но иллюзия смысла жизни — это, в каком-то смысле, опаснейшее психическое расстройство, поломавшее не одну сотню гениальных голов (в дурных, впрочем, и ломаться нечему), а также миллионы и миллионы человеческих жизней. В ней — в этой иллюзии — основа всех наших с вами тревог, волнений, несчастий и вообще всего плохого, что только можно себе представить. Считается, впрочем, что в ней как раз много хорошего. Но это вранье.

***

Вопрос о «смысле жизни» — это что-то вроде герпеса: заражены им практически все, но для обострения нужны соответствующие погодные условия и ослабленный иммунитет (про генитальный герпес, понятно дело, разговор особый). Последний серьезный рецидив смыслового герпеса мы переживали в недавних 90-х, о чем наглядно свидетельствовал феерический интерес публики ко всяким религиям и верованиям — магам, колдунам и целителям, а также галопирующий рост числа самоубийств. Таков механизм: если у вас все хорошо, то и вопросов нет, а если все плохо, то нужен смысл, причем жизни, то есть или в церковь (секту), или в петлю — третьего вроде как не дано.

В Советском Союзе все было более-менее понятно и предсказуемо, потому герпес смысла жизни обострялся только на диссидентских кухнях, а иммунитет большинства вполне поддерживался «линией партии» и ее обязательствами по постройке «светлого будущего». В это, конечно, не слишком верилось, но ведь и погодные условия были сносными — «свои четыре семьдесят я завсегда добуду», так что как-то справлялись. В 90-х «завсегда добыть» было уже сложнее, поэтому начало набухать и зудеть. Впрочем, рост цен на нефть и накатившая на нас внезапно «стабильность» нулевых выполнили роль зовиракса и преднизолоновой мази — обострение поисков смысла закончилось, ранки зажили, на место сект пришел гламур, на место гламура — ипотека и потребительские кредиты. Но болезнь-то никуда не делась. В чем ее суть?

Профессор психологии Йельского университета Пол Блум считает, что всему виной свойственный нашему биологическому виду эссенциализм — от латинской «эссенции», что значит сущность. Мы, мол (и это «мол» подкреплено убедительной экспериментально-доказательной базой), просто устроены так, что всегда усматриваем в окружающей нас действительности некую «внутреннюю сущность». Действительно, мы «обнаруживаем» сущности в других людях (называем это «душой», «личностью», «харизмой»), ощущаем эти сущности в живой природе — кто-то в прекрасности закатов и умилительности рассветов, а кто-то у своего любимого «котика». Мы зрим сущность в поступках и художественных произведениях — например, Джоконду да Винчи от репродукции той же картины отличаем принципиально. Мы обнаруживаем ее в символах и эпохах, нациях и народах, а также в институтах власти и отдельных государствах. А всяческие иезуиты — те и вовсе даже в Большом взрыве готовы прочесть и Замысел, и Промысел, только бы их христианский концепт Творения не накрылся медным тазом.

Профессор Блум весьма убедителен — посмотрите, говорит он, на маленького ребенка: у него еще даже представление о собственной личности не выросло, а он уже усматривает в любимой игрушке некую специфическую сущность и никогда эту игрушку на другую — такую же — не поменяет. Моей Соне — Софье Андреевне — одиннадцать, а она своего игрушечного мишку (ему тоже почти одиннадцать, и живого места на нем не осталось) никому не отдаст и спать без него не ляжет. Причем лет пять тому назад этот мишка сменил пол — до этого он был «мишкой Настей», а потом стал «мишкой Киком», — но внутренней сущности своей не поменял. Тогда как некоторые взрослые люди, напротив, зациклены как раз на «сущности» своего пола, которую они настолько в своем существе усматривают, что готовы «в борьбе за это» и пенисы себе отрезать, и вагину наизнанку вывернуть.

В общем, галлюцинация усмотрения сущности — какой угодно и в чем угодно, причем вплоть до хирургических последствий, — явление повальное. Но если меня не слишком удивляет Соня, которая «видит» в потертом куске материи китайского производства некую особую «внутреннюю сущность», то человек взрослый с аналогичными симптомами настораживает... Очевидно же, что мы имеем дело с универсальным психическим механизмом, который позволяет нам придумывать эти сущности и, более того, верить в них, чувствовать их, а в некоторых случаях даже оскорбляться, когда кто-то над ними, как я над «Киком-транссексуалом», глумится.

Поскольку же выдумывание это осуществляется неосознанно, мы верим в истинность, всамделишность и всяческую суверенность этих своих галлюцинаций, не испытывая при этом никакой неловкости. Хотя я бы три раза подумал, стоит ли человеку с наличием интеллектуальной функции демонстрировать подобную неадекватность почтенной публике. Следует, как мне представляется, включить мозг, произвести несложную мыслительную операцию и понять, что никакой «внутренней сущности» ни у «Кика», ни у конкретного субъекта, ни у государства, ни у народа, ни у какого-либо культа, ни у чего-либо еще нет и быть не может. Нам это просто кажется. Но если все эти «сущности» в основе своей — мистификация и заблуждения, то о каком смысле всего этого, включая жизнь, можно говорить?

***

Парадоксальным образом выясняется, что нам все-таки имеет смысл задаваться вопросом о смысле жизни — хотя бы для того, чтобы осознать наконец, что никакого смысла в ней нет. И должен отметить, что пока «психотерапевтическая общественность» пребывает в теоретических непонятках и неловко мнется с ноги на ногу, потенциальная клиентура современных психотерапевтов уже — сугубо эмпирически — нащупала дно.

Главный вопрос, с которым я сейчас все чаще и чаще сталкиваюсь, касается как раз вопроса о «смысле жизни». Но звучит он в завуалированной форме:  «Смотришь на это: кто может, тот пилит, а остальным вообще на все плевать. Никому ничего не надо. Все места заняты. На хрена тогда вообще что-то делать?» Или другой вариант, попроще: «День проходит в бесконечной суете — дурацкие звонки, переговоры ни о чем, мелкие какие-то вопросы, одно, другое — и уже вечер. Что я делал? Зачем вся эта ерунда? Непонятно». Или радикальное: «Что в этой стране вообще хорошего может быть? Но уезжать вроде поздно... А здесь — что?! Сплошной Мордор». Наконец, антропологическое: «Брак, женщины (мужчины), работа, дружба — все стало каким-то ненастоящим. Поговорить не с кем и, главное, не о чем. Все уткнулись в свои телефоны и фейсбуки и вроде заняты. Бессмыслица какая-то». В общем, у нас очередное обострение смыслового герпеса, но что-то в этом Датском королевстве переменилось...

Конечно, мы говорим лишь о части народонаселения, ведь львиная его доля в принципе не может обратиться за профессиональной консультацией, а тем более с вопросом о «смысле жизни» (вследствие, как говорят, некоторые мои коллеги, «отсутствия когниций»). Для заполнения внутрикраниальных пустот данной категории граждан вполне достаточно телевизора, так что тут стоит не вопрос, а очередь в ХХС — за поясами, дарами и анатомическими экспонатами. Но у тех, кто таки обращается, болит уже не сам «смысл», а какая-то дырка от него. Фантомные боли. Да, уже вроде и неловко спрашивать про смыслы, но и что делать с собственной жизнью, тоже непонятно. Не зря я помянул Советский Союз — раньше хоть какая-никакая иллюзия этого самого смысла была. Даже в переходном периоде что-то такое брезжило — мол, перетерпим, поднапряжемся и заживем как надо! Ну и вот, дотерпели. И что теперь — опять под горку?

Нынешнее «будущее» странным образом кажется абсолютно предсказуемым в ситуации полной его неопределенности. И если вернуться к аналогии с погодными условиями и иммунитетом — это худшая из возможных комбинаций.

 

 

 

 

 

Манипуляция сознанием: подсадка ложной памяти