Подобен снег молчанию, а ты
Похожа на попытку достучаться
До высоты, а может, пустоты...
Исписанные белые листы
К себе домой в январь по снегу мчатся.

И ветра нет, что гонит их во тьму,
Но есть невыносимо мудрый дворник,
Который помнит всех, и потому
Стихи предпочитают кутерьму
Чернил на белом. Наступает вторник,

Снег падает, скребёт лопата лёд.
В руках потенциального арфиста.
Он знает всё, что будет наперёд,
И колет лёд. И рядом белый кот
Следит за тем, чтоб в мире было чисто.

(с)

В керамических сумерках, шероховатых наощупь,
Бродит твой голос, в ожидании ответа.
Будто слова любви кто-то послал по почте,
Но адресат так и не вскрыл конверта,
И не открыл глаза. Снег механически сыплет
Из заводного неба, в котором птица
Камнем падает вниз, раненная навылет
Этой глухой тишиной, что всё утро длится.

(с)

Расставания и встречи.
Где ты, радость? Дай мне знак.
Время лечит, лечит, лечит
И не вылечит никак.

Февралём, как простынёю,
Занавешен город мой.
Будь со мною, будь со мною,
Хоть во сне моём постой

Рядом; пусть и небылица.
Пусть безумие, но пусть
Это мне опять приснится
(сон, что помню наизусть),

и опять смотрю – премьеру.
Не пропустишь – гасят свет.
Я приму легко на веру
То, чего, по сути, нет.

В этом фильме я не с нею,
И, меня зажав в кулак,
Время лечит, я болею.
Что-то с доктором не так.

(с)

Бумага становится камнем,
об который крошатся слова.
Стихи прорастают травами,
От которых болит голова.
Под крышей мелодию грустную
Завёл повелитель звуков.
Но я ничего не чувствую.
Ничего, кроме чёрных букв.

Внутри апельсина бетонного,
Под самой его кожурой
Колышется море бездонное,
А в нём несомненно живой,
кто вечным прибоем движет
и тихо поёт про любовь.
Но я ничего не вижу
Кроме букв, что охочи до слов.

В небесном городе – ветер,
От стада отбилась овца.
В степи сероглазые дети
Зовут своего отца.
А я сижу, ожидая
Стука твоих каблуков,
На белой бумаге сжигая
Осколки каменных слов.

(с)

В вечном круговороте слов, пересказов, повторов,
паспортов, билетов, залов ожидания, в которых
никто никого не ждёт; расставаниях и надеждах
на будущее; воспоминаниях; в прилежном
исполнении супружеского долга, материнского долга, сыновнего долга;
во сне, где ты видишь того, кого любишь, но сон длится так недолго –
поэтому просыпаешься, не проснувшись,
и снова спишь; в углах, в которых, уткнувшись
лицом, все говорят о вере, любви и жизни лучшей;
в небе, где нет Бога, но есть воробьи и тучи;
в ожидании денег, ожидании смерти, ожидании счастья;
в тёплой щеке под ладонью; в окончании мира, частью
уже наступившем; в страхе экзаменов, в страхе свидания, в страхе
признания; в детском восторге весны; в серой плахе
дождей; в том, что мир не жесток –
в этом нет ничего.
Есть просто запад, юг и восток.
Раздели мой восторг,
замедли свой бег.
Приезжай посмотреть, как здесь у нас падает
снег.

(с)

От моей руки до твоей руки
кроткий поцелуй, или вздох: "Беги",
или взгляд один, из таких твоих,
что свинцом висят между нас двоих.

От моей руки сотни вёрст до той,
в чьей когда-то спал жаркий шёпот мой,
где словам был дом, а сейчас стал – мрак,
и брожу я в нём, сам себе – дурак.

От твоей руки только взмах, и лишь
пустота одна, где живёшь, как спишь.
Что моей руке – сироте вполне,
без твоих "прощай" – сироте вдвойне,

без твоих "прощай", без твоих "пока"...
Можно долго ждать по ночам звонка,
или видеть сон, или сон во сне,
тот, в котором снам места больше нет.

(с)

После нас ничего не будет, даже потопа.
Ни пустых обещаний в ночи, ни любви до гроба.
Мы оба –
Всё, что есть под луной, под землёй и гораздо ниже.
Я знаю, механик, что ты знаешь и ты меня слышишь.
Ближе
Не может быть никого, даже если врасти друг в друга.
Я приварен к ней, я прикручен к ней туго.
С луга
В город летит сентябрь в своём хрустале и в блёстках.
Он поёт на латыни мне о других городах и звёздах.
Воздух –
Он один для всех, как вода, как любовь, как жажда,
Всё равно ничего с тобой не бывает дважды.
Каждый
Умирает и не воскресает снова.
И тебя убивает одно лишь тихое слово.
Иного
Исхода ты и не ждал, хоть и был уверен, что прочен
Мир вокруг и внутри, и т. д, и т. п., и прочее.
Точка
В центре круга вмиг обернулась мишенью.
Мы стоим у стены и не в силах просить прощения.
А в моей руке – короткий меч, а в твоей – две вишни.
Мы вернёмся с тобой туда, откуда вышли.
Закрой глаза.
Это не больно.
Это всё когда-то было любовью.
Поднимают ружья
Где-то вдали:
10
9
8
7
6
5
4
3
2
1
Пли!

(с)

Вечный август, я знаю, где ты живёшь.
За брусничным мостом, там, где тёплый дождь
Мягко стелет свой шум на перину песка.
Там дрожит заводная пчела у виска,

Напевая о том, что сегодня среда.
Видишь – август вокруг, и лишь он – навсегда.
И лишён он, как ты, и печали, и слёз.
Принимая сейчас только лето всерьёз.

Ты без мыслей, без слов, ты – звенящий сосуд,
Твои руки, как листья, впитали росу.
Так соцветия кашки легки и белы
За момент до пике медоносной пчелы.

(с)

Эти белые облака разве не я?
Разве не я это синее небо, в котором
Стрижи режут воздух, по вечерам звеня
Сталью своей о сталь. Разве не в скором

Времени мне точно так же плыть
Над головами, мыслями, над рекою
Этой в граните? Всё истончая нить,
Став сразу всем и ничем, понимая, какою

Глубиной обладает слово "прости",
Промолчать его и тёплой водой пролиться
Прямо тебе в ладонь, чтоб ты смогла в горсти
Сжать то, чего больше нет... И, поднимая лица,
Все скажут: "Дождь пошёл..."

(с)

Февраль был пуст и гулок, потому
молчание его сродни, наверно,
твоей улыбке, судя по всему,
подаренной не мне; столь эфемерна
была слепая радость; сквозь глазок
почти одушевлённый, в белой раме
взирая на порхающий песок
за полуотворёнными дверями,
где только март, и он один, и где
глаголом мелким рассыпаясь в лето,
я снова там, в стихах, как в пустоте
заимствую себя у них, и это
случайный повод, разомкнув кольцо,
довольствуясь предпринятым побегом,
столкнуться вдруг во сне лицо в лицо
с последним, свежевыбеленным снегом...

(с)

Оставь меня на Марсовом, ничком,
посередине января и мира
в ослепшем этом городе, ничьём,
пока бушует серая пальмира
вокруг, от декабря до января.
Оставь меня и прошепчи: "Всё зря".

Оставь меня, мой город пуст, как пуст
мой выдох этот; но решётка сада -
сплетенье рук (зачёркиваю "уст")
запомнит (бестолковая тирада):
от буквы к букве тянется строка,
но всё же не кончается пока.

Оставь хотя б затем, что здесь не ждёт
никто нас больше, чем мы можем сами.
Всё крошится, как этот первый лёд,
лишь терпеливый некто под часами
гвоздИками к Литейному прибит,
и ангел сна над городом летит.

(с)

Просыпаешься заполночь, в горле холодный ком,
Чувствуешь кожей, как время идёт по тебе босиком,
И ты лишь один из следов, ты слепок с его ноги,
И кто-то внутри чуть слышно шепчет тебе: "Беги!"
И ты уже наготове, как дверь от звона ключей,
Но кто-то опять еле слышно шепчет тебе: "Зачем?"

Просыпаешься заполночь, в ладонях - вода и лёд.
Если б от этого был бы прок, ты знал бы всё наперёд,
Но ты - лишь немое имя, четыре буквы в строке,
Сказанные в темноте, написанные на песке...
И ты мычишь ей о счастье, в клетке полночных схем,
Но знаешь, что она услышит одно лишь слово: "Зачем?"

И всё равно просыпаешься, хоть за окном темно.
Ты понимаешь, что помнил о главном, и всё это было, но
Вряд ли с тобой, потому что слишком хорош финал,
И ты помнишь в лицо и поимённо всех, кто об этом знал,
И все они этой ночью к тебе приходят ни с чем.
И ты видишь у них в руках плакат со словом "Зачем?"

(с)

Я онлайн, милая, это значит – пока ещё жив.
Слышишь, как голос мой по проводам бежит?
Пока есть на свете наш невидимый сисадмин,
я знаю о том, что я в сети не один.

Это я, солнышко, безумный дух ай-сик-ю.
Ты мне шепчешь в ночи то, о чём я ду-ма-ю.
Мы с тобой оба ток, ток-шоу, и только что несколько раз,
нас нет на самом деле, и никто не вычислит нас.

Что заставляет терзать тебя клаву в холодной, как лёд, ночи?
Что заставляет тебя и говорит: "Торчи"?
"Торчи на нём, он твой наркотик, шприц, героин".
Пока ты слышишь это, я знаю – я в сети не один.

(с)

...И поэтому, дарлинг, раньше восьми не жди.
Как живётся мне, дарлинг, с медным когтём в груди?
Что ты чувствуешь, лавли, при звуке слова "тоска",
как тебе, хани, спится с вечным моим "пока"?

Как тебе, хани, спится, как ты вообще можешь спать,
что ты знаешь о том, что я тщился тебе рассказать
и побуквенно складывал в глиняный свой алфавит?
Как тебе, хани, спится с тем, кто до рассвета не спит?

Что ты чувствуешь, дарлинг, без поворота ключа?
Что я жду, замирая, когда лифт ползёт, грохоча
в чреве дома, подобием змея в эдемском саду.
Как ты чувствуешь, хани, себя в персональном аду?

(с)

Благословенна осень в самом её начале,
Когда сентябрь еле слышно позвякивает ключами,
Но дверь ещё заперта; в предрассветном тумане
пахнет яблоками и свежеистопленной баней.

Это – способность природы умирать, оставаясь живою,
Молча стоять в полный рост с открытою, ножевою
Раной закатного солнца. В тусклых низинах севера
Деревья глядят на нас, как будто мы тоже - деревья.

Запах сырой земли, правда воды неровной
Острее с каждым дождём; с каждым "ку-ку" негромким
вглядываешься, застыв, листьям упавшим в лица
и понимаешь – всё это не повторится.

(с)

Дождь-графоман всю ночь за окнами
чернила разливал в косую
линейку, и губами мокрыми
шептал себе под нос, рисуя
иероглифы на мокром шёлке
уже остывшего бетона
каллиграфически и тонко,
размеренно и отстранённо.

Заканчивался август грозами,
в тумане предрассветном тая,
открыв дорогу неопознанному,
но долгожданному Китаю -
с его строфой, желтее лисьего
окраса, и с коротким слогом,
с упавшими на воду листьями,
смиреньем, творчеством и Богом.

(с)

Я вышел вон, был день горяч и влажен,
А мир так густо смазан и налажен,
Что все его двенадцать колесниц
Беззвучно-плавно над землёю плыли,
Не торопясь, не поднимая пыли.
Так мы живём, не поднимая лиц.

Земля была черна, и в этом цвете
Хранилась память о грядущем лете.
Здесь будущие травы и цветы
В беззвучном вальсе путаясь, кружили
И, вырастая всё-таки, служили
Лишь подтвержденьем этой черноты.

Врастали в облака деревьев кроны,
Над ивою темнел полёт вороны,
Немыслимый, как поворот ключа,
Но полдень повернул его беззвучно;
Грач танцевал на пашне, потому что
Земля была под лапкой горяча.

И отворилась дверь, и там, за дверью,
За небом, за огнём, водой и твердью,
Пришедшими на небывалый смотр,
Ни пустоты, ни времени не зная,
Рыдают, потеряв ключи от рая,
Апостол Павел и апостол Пётр.

(с)

Глафире


...и что теперь с того, что за окном
февраль, четверг, и между нами тыщи
бессмертных душ, в неверии своём
уже давно не находящих пищи

для сердца, а тем более – ума,
истраченного больше на подсчёты,
чем на любовь. Да, впрочем, ты сама
об этом лучше знаешь. Знаешь, кто ты,

и то, что мы с тобою суть одно,
готовое бесцветным лечь подзолом
словесное, живое волокно
сплетённое немыслимым узором;

куда там паркам, с утлым челноком,
когда они вступают в битву с этим
никем не побеждённым языком
(как кто-то там из классиков заметил).

Вокруг четверг. С небес слетает пух.
Небрит и нем, я припадаю к фляге,
чтоб через лист перевести свой дух
и нацарапать слово на бумаге.

(с)

Нет, нет, не за хлебом, за снегом, за снегом
Озябшие птицы
Летят плохо оштукатуренным небом,
И снится им, снится,
Что поле укрыто раскрошенным мелом
Да чёрным графитом.
И видится мир ослепительно целым,
Забытым, забытым.
Когда твой замок металлически щёлкнет
В начале седьмого
И лифт этажи отсчитает, как чётки,
Откроется снова
За дверью декабрь, не рождественский белый,
А тёмно-бесснежный.
Ты выйдешь наружу без дела, без дела,
Увидишь, что те же
Огни фонарей сквозь туманную смальту
Желтеют, случайны.
И кружит листва по сырому асфальту,
Печально, печально.
И кто в этом вальсе ведущий, ведомый,
Не знаю теперь я.
Прислушайся, мир ослепительно новый
Грохочет за дверью!
Вороньими криками небо прошито,
Всё ближе и ближе.
И ты вспоминаешь свой сон позабытый.
И музыка – тише.

(с)

Я скучаю по снегу, я так не скучал по тебе.
Всё, чего я хочу - это чтобы спустился с небес
Некто белый, кто может укрыть эту грусть.
Я скучаю по снегу, а не по тебе. Ну и пусть.

Если он упадёт, я всё это увижу во сне.
Как привиделось то, что когда-то любили мы с ней.
Если выпадёт он, я прижмусь к нему нежно щекой.
И одно прошепчу: "Успокой меня снег, успокой".

Успокой меня, снег мой - в пустыне моей миражи.
Серый город химерой в воздушных потоках дрожит.
Ты холодный, как время, ты слышишь просодию дней,
Точно так же, как я ошибался, что знаю о ней.

(с)